Море волнуется раз

В тот день я проснулся и решил, что расскажу всё Лу. Сдерживаться и молчать, чтобы сохранить нашу дружбу, становилось всё сложнее, что-то надорвалось внутри, и сил терпеть не осталось. Я понял, что мне легче вообще не общаться с ним, чем продолжать всего лишь дружить. Бояться прикоснуться к нему лишний раз, посмотреть не так, выдать себя с головой. Решил, что мне будет спокойнее, даже если он перестанет со мной разговаривать. Пусть. Я просто больше не мог. Я оделся как для похорон — во всё чистое, словно ожидал, что Лу прибьёт меня на месте, когда узнает. Это было совсем на него не похоже, но меня уже понесло, остановиться не получалось. Паника накатывала и захлёстывала с головой. Он ждал меня на скамейке у подъезда, выглядящий здесь — рядом с грязным оплёванным мусорным бачком на фоне разбросанных вокруг окурков — как идеальное существо из другого мира. Вместо шапки на нём были мощные фиолетовые наушники с узором из ядовито-зелёных пауков. Чёрная косуха, кожаные митенки с металлическими заклепками, рокерские ботинки на тракторной платформе — девчонки на него засматривались, а пацаны в школе и во дворе не особо любили — слишком он выделялся. — Ты всё позже и позже выползаешь, — сказал он и поднялся со скамейки, улыбаясь и протягивая руку. Я на автомате пожал его пальцы, а потом молча стоял и пялился на него как идиот. — Эй? Что-то случилось? Мы идём? — Лу. Олег. Мне нужно с тобой поговорить, — кое-как выдавил я из себя. — Ну говори, — сказал он, тут же посерьёзнев. По имени я его называл очень редко, в особых случаях. Я смотрел ему в глаза — и не мог произнести больше ни слова. Я не знал, что он ответит, было страшно, очень страшно. — Давай после школы, — наконец промямлил я. — А то опоздаем ещё. — Ладно, как скажешь. Погребли, что ли? — Да, двинули. Его долбаная деликатность зашкаливала и добивала меня окончательно. Любой из моих прежних друзей проел бы мне весь мозг, но выяснил бы, что я хотел сказать. Никаких «не хочешь говорить — проехали и забыли». — Лу, ты уши не отморозишь? Носил бы всё-таки шапку. — Да, мамочка, как скажешь, — беспечно ответил он. Я следил за ним краем глаза. Он никогда не обходил клумбы, которые у нас в городе зачем-то понатыкали прямо на тротуарах — запрыгивал на них и пробегал по бортику до другого конца. Старушки со всего двора сворачивали шеи ему вслед. Завучиха грозила ему отчислением из школы, если не сделает себе стрижку «как у приличного человека». Никогда не втыкал, как «приличие» человека может быть связано с его причёской, но у нас в школе требовали от всех парней похожих коротких стрижек. А Лу ходил с хвостиком и на все грозные выпады завуча отшучивался. Его родителей вызывали в школу, но они — к огромному удивлению завучихи — встали на его сторону. Похоже, это был первый случай за всю её тридцатилетнюю практику. Обычно родители начинали поддакивать ей и сразу набрасывались на своего ребёнка. Как мои, например. Лу не был обычным. Его родители не были обычными. И я рядом с ним потихоньку начал меняться. С ним рядом всё становилось необычным. Теперь мои старые дворовые друзья от меня шарахались. Да я и сам уже не знал, как раньше мог зависать с ними, о чём вообще разговаривал, что делал. Лу полностью изменил мою жизнь. И теперь, если он от меня отвернётся, я останусь совсем один. Поэтому мне так трудно было признаться ему. Почти, мать его, невозможно. — Ещё есть пять минут, покурим? — спросил Лу на школьном крыльце — прямо у дверей. Он всегда говорил «покурим», хотя я не курил — меня бы из дома выгнали за такое. — Томочка увидит, зря ты прямо тут. Я схватил его за локоть и потащил за ближайший столб, чтобы не дымил так демонстративно у входа, но было уже поздно. Завучиха как специально поджидала, когда мы подойдём к школе. Небось, высматривала нас в окошко у дверей. — Лукьянов! Лукьянов Олег, кому говорят! Куришь? Перед школой куришь? — Тамара Санна, да это зубочистка была, чесслово! — обернулся к ней Лу, ловко пряча сигарету в руке. Я быстро нырнул ему за спину, забрал окурок и незаметно выбросил его за перила. — Покажи руки! Руки покажи! Ах, гадёныш! Придётся снова встретиться с твоими родителями! Она невзлюбила его родителей с той встречи и всё искала повод вызвать их в школу ещё раз. Покурить не удалось, мы прошмыгнули мимо рассерженной завучихи, поздоровались с добродушным пожилым охранником, закинули куртки в гардероб. Одноклассницы Лу проходили мимо, здоровались с ним, хищно улыбаясь, и называли Олежиком. Я молча переживал, мучаясь от дурацкой, неуместной ревности. Мне они рассеянно кивали — по инерции или по привычке, я даже имён их не знал, как и они моего. — Ну всё, го учиться, — сказал Лу, засунув мешок с ботинками в шкафчик. Мы поднялись на второй этаж, дошли до первого разветвления коридоров и остановились. Вокруг было шумно и оживлённо, все бежали в разные стороны, болтали на ходу, толкали друг друга локтями и смеялись. — Пойду я. — Федь, подожди. Ты хотел мне что-то сказать? — Урок через минуту! — возмутился я. У него было очень серьёзное лицо. — Давай пропустим первый. У тебя что? Физика же? — Нет, не могу, у меня контра сегодня. Надо. — Тогда приходи на перемене к пальме, ладно? — Угу. Я зашёл в кабинет, коротко кивая на дежурные приветствия одноклассников. Друзей у меня среди них не было, так, общался немного с несколькими парнями. Все они считали, что Лу слишком много выделывается, что таким надо тёмную устраивать, и сторонились его. Меня молчаливо осуждали, я это здорово чувствовал. Но пока никаких предъяв не было — и то хлеб. Васько сидел с кислой миной и явно придумывал, как бы откосить от контрольной. Он то и дело кидал взгляды на дверь, может, вообще хотел сбежать с урока, и я его прекрасно понимал. Моя соседка по парте — отличница Фролова, с которой меня посадила классная, чтобы я подтягивался до уровня хорошего ученика, — раскладывала перед собой разноцветные ручки. Она вечно выделяла название темы урока одним цветом, разные термины — другим, подчеркивала важные фразы в тетради третьим. Я на физике откровенно скучал, поэтому иногда поглядывал, что она делает. Жалко, что нас усадили далеко от окна. Физичка — наша класснуха — вбежала в класс, запыхавшаяся, как всегда. Она шмякнула на стол сумку с раздутыми боками и посмотрела на нас тяжёлым взглядом. — Все готовы к контрольной? Я вас заранее предупреждаю… Затренькал звонок. Он был еле слышен — что-то у них там сломалось, и всё никак не могли починить — иногда на переменах из-за шума беготни младшеклассников и разговоров со смехом мы его вообще не слышали — и пропускали начало следующего урока. Учителям приходилось высовываться в коридоры из кабинетов и звать всех в классы, пытаясь перекричать общий гомон. Физичка замолчала, словно из уважения к звонку, чтобы не заглушать его. Она всё не отводила от нас тяжёлого взгляда, изображая Кассандру, заранее предвидящую жалкий результат у большей части класса. Опоздавший Щепочкин залетел в класс с последним вымученным хрипом звонка и пытался отдышаться на пороге, согнувшись пополам и держась за левый бок — наверное, селезёнка от бега заколола. Дверь за ним осталась полураскрытой — был виден пустой коридор, все уже разошлись по кабинетам, а только что — когда мы с Лу шли по этажу — не протолкнуться было. — Простите, я это… — начал отдышавшийся наконец Щепочкин. Вдруг дверь резко захлопнулась, словно кто-то толкнул её со всей силы из коридора. Но я видел, что никто её не толкал. Щепочкин подпрыгнул на месте от неожиданности, ошалело глянул на дверь, поморгал и тут же обернулся к физичке. — Опоздал я, — снова начал он, но физичка даже головой не повела в его сторону. Это было странно, обычно она отчитывала его с особой страстью, потому что учился он неплохо, но вечно опаздывал и мог прогулять урок-другой, а учителям от этого разрывало шаблон, они всё пытались наставить бедного Щепочкина на путь истинный, как добрые пастыри. — Так это, можно сесть? — неуверенно спросил Щепочкин. В кабинете стояла тишина — все смотрели на него и физичку. Что-то тихонько потрескивало, будто звонок ещё не закончился и теперь продолжался таким вот странным треском. Словно хрустел лёд на луже под тяжёлым ботинком. — Ольга Васильна? — спросил Щепочкин, делая к физичке пару осторожных шагов. Под ногами у него громко хлюпало, он удивленно скосил глаза вниз и застыл на месте. — Трубу, что ли, прорвало? Ребята, нас затапливает! Я посмотрел на пол — от стен к середине кабинета бежали потоки мутной воды. Девчонки завизжали, парни начали матюгаться на весь класс, все хватали свои рюкзаки и сумки с пола, прижимали к груди или ставили на парты, а сами запрыгивали на стулья, чтобы не замочить сменку. — Контроши не будет! — радостно завопил Васько, усаживаясь на парте по-турецки. Я едва успел вскочить на стул, как его ножки скрылись под водой. Вода поднималась. Щепочкин бросился обратно к двери и пытался её открыть, дёргая за ручку изо всех сил. — Ребзя, дверь не открывается! — закричал он. Штанины над кедами у него намокли и потемнели, но он не обращал на это внимания. — Да мы тут потонем, вы гляньте, как быстро заливает! — заорал Васько, уже не такой радостный, как мгновение назад. — Ольга Васильевна, Ольга Васильевна! — звала классную Фролова, стоя на стуле на коленях, и вдруг пронзительно взвизгнула: — Ой, мамочки! Все разом замолчали и посмотрели сначала на неё, а потом на учительницу. Та до сих пор не шевелилась, а по лицу её ползли голубые разводы — как по стеклу в мороз. Открытые глаза заледенели, ресницы были белыми. Это от неё раздавалось то странное потрескивание. — Да она насквозь промёрзла! — удивлённо заявил Васько. Руки классной покрывались голубым ледяным панцирем прямо на глазах. Щепочкин заорал и стал биться в дверь с удвоенной силой. — Море волнуется раз! — раздалось изо рта ледяной статуи, а потом по лицу её прошли трещины, она дрогнула — и рассыпалась на множество сверкающих осколков. На столе рядом с сумкой физички сидела теперь небольшая Снегурочка — из тех, что набивают ватой, раскрашивают и ставят под ёлки в Новый год. Её белые косы свешивались с двух сторон на синее платье с узором из снежинок. Из-под платья вместо сапожек торчал блестящий рыбий хвост. — Море волнуется два! — произнесла Снегурочка и махнула хвостом, отворачиваясь к доске. На спине её платье разрывал острый плавник. — Что это, блин, такое? — спросил Щепочкин, прижимаясь к двери всем телом. — Вы, блин, видите эту хрень? — Это шутка такая, что ли? Нас скрытой камерой снимают? — Фигасе шуточки — пол сейчас провалится, а мы тут и потонуть можем! — Море волнуется три! — сообщила Снегурочка, не оборачиваясь. — Оно разговаривает! Вода прибывала, я перебрался со стула на парту, поджал под себя ноги и стал думать, как добраться до выхода. Может, позвонить Лу, чтобы он открыл дверь с той стороны? — Сеть не ловит! — закричал Васько, размахивая над головой мобильником. — У кого есть сеть, пацаны? — Морская фигура на месте… — протянула Снегурочка и вдруг выпалила: — Замри! И резко обернулась. От удивления я замер, уставившись на неё во все глаза. Васько на своей первой парте в тот момент как раз смотрел на нас, от крика Снегурочки он развернулся — и сразу же из воды к нему потянулись ледяные сталагмиты. — А кто не может сам замереть, тому поможем, — сказала Снегурочка и шлёпнула хвостом по столу. Сталагмиты схватили Васько за щиколотки и рывком сбросили с парты прямо в воду. Брызгами окатило всех вокруг, кто-то закричал и дёрнулся в сторону, кто-то попытался вытереться — на каждое движение из воды тут же выныривали очередные щупальца и цапали провинившегося за ноги. Упавшие в воду почему-то не барахтались и вообще не шевелились — я осторожно перевёл глаза на них и увидел, что между партами плавают ледяные статуи — такие же, как та, в которую превратилась Ольга Васильевна. Снегурочка обводила нас внимательным цепким взглядом. Все молчали, стараясь даже не дышать. — Молодцы! — удовлетворенно сказала она и снова отвернулась к доске. — Море волнуется раз! Рядом со мной шумно выдохнула Фролова. — Это же «морская фигура», только на самом деле, — прошептала она. — И что нам делать? — Они там не захлебнутся? — хриплым голосом спросил Щепочкин от дверей. С его места не было видно, что стало с ребятами во втором проходе. — Вряд ли, — ответил ему сосед Васько по парте, Головин, который чудом не пошевелился при его падении. — Море волнуется два! — Вы чего, идиоты, что ли? Достаньте их из воды! — велел Щепочкин, нервно поглядывая на Снегурочку. — Да нечего там доставать, понял? — огрызнулся Головин. — Сам иди и вытаскивай их, раз такой умный! Раскомандовался тут, придурок. — Да ты же ближе, а мне воды по пояс! — начал оправдываться Щепочкин. — Я тут ща околею, между прочим! — Вот и молчи! — отрезал Головин. — Море волнуется три! — Она сейчас обернется! Замрите! — крикнула Фролова. Вода лениво колебалась почти у самой столешницы нашей парты — словно мы плыли по настоящему морю и качались на его волнах. — Морская фигура на месте замри! — выпалила на одном дыхании Снегурочка и обернулась. Никто не шевелился. — Ну, хорошо, хорошо, молодцы! — похвалила нас она и отвернулась, помогая себе хвостом. — Море волнуется раз! — Что делать-то? — начали спрашивать Фролову со всех сторон. — Дверь же не открыть, как нам выбраться отсюда? — Нужно закончить игру, — побелевшими губами прошептала Фролова. — Она же с нами играет, есть правила, так что нужно как-то закончить эту проклятую игру! — Правила непонятные, ведущий должен касаться игроков! — заявил Головин. — Верно. Раз она нас не касается — может, нам самим её коснуться? — Ты охренела, что ли? Я к ней близко не подойду! — Щепочкин! Ты ближе всего! — повысила голос Фролова. — Нужно дотронуться до этой… — Море волнуется два! — Стрёмно как-то! — заявил Щепочкин, яростно мотая головой из стороны в сторону. — Любой может, почему сразу я? Губы у него посинели от холода. — Ссыкло, как волноваться на показ, так первый, а как делать что-нибудь, так башку в жопу сразу, да? — Головин весь перекривился. Было видно, что ему тоже холодно, его окатило целиком, когда Васько свалился в воду — и теперь Головин сидел в мокрой одежде и с мокрыми волосами, а зубы у него мелко постукивали друг о друга. — Море волнуется три! — Ладно, попробую, — сказал я негромко, но все услышали и посмотрели на меня, как на самоубийцу. — Давай, Федька, удачи, — сказал Щепочкин. Головин только презрительно хмыкнул и тут же замер. — Морская фигура на месте замри! Вдруг одна девчонка оглушительно чихнула. Звонко, на весь класс. Похоже, она сама не ожидала, что такое может случиться, и даже не пыталась сдержаться. Выскочившие из воды щупальца дёрнули её к себе с такой силой, что она завалилась на свою соседку — и ту сразу же утянули следом. — Больше никого? Ну ладно, ладно. Продолжаем! Море волнуется раз! Фролова толкнула меня в бок острым даже в рукаве свитера локтём. — Вперёд, самое время. — Знаю. Я перебрался с нашей парты на соседнюю, где подвинулись, освобождая мне место, две подружки Фроловой. Следующая парта была уже свободна — сидевшие за ней раньше уже плавали в воде. Весь класс следил за мной с напряжённым вниманием. Я думал о том, что там с Лу, в порядке ли он. До меня внезапно дошло, что вряд ли такая фигня творится только у нас. Из двадцати пяти человек уже восьмерых утянуло под воду — и непонятно, что там с ними. Едва ли они живы. Сердце болезненно сжималось от беспокойства. На себя мне было плевать, я хотел поскорее выбраться отсюда и узнать, как там Лу. — Море волнуется два! Головин сквозь зубы пробормотал, не переставая клацать челюстями: — Ты всегда был себе на уме, а уж как с этим неформалом связался — так ваще поехал. И теперь погеройствовать решил, значит? — Да заткнись ты! — зашикали на него со всех сторон. — Не мешай ему! — Хотите, чтобы он спас ваши задницы? — крикнул он, криво усмехаясь. — Сами-то не желаете попробовать? Хоть что-то сделать? Приссали и хвосты поджали, трусы! — Сам-то! — парировал дрожащий Щепочкин. — Замолчите все! — звонко потребовала Фролова. — Море волнуется три! Морская фигура на месте замри! — разом выдала Снегурочка, уже оборачиваясь к нам. Фролова не успела собраться, рот у неё некрасиво дёрнулся — я как раз застыл вполоборота к ней и всё хорошо видел. Её схватили за ногу, и она закричала, вцепившись пальцами в край столешницы: — Нет! Ребята, помогите! Федя! Дай руку, Федя! Я почувствовал, что сейчас брошусь к ней, но меня остановило страшным взглядом Головина, он словно говорил мне: «Не смей!» Обе её подруги замерли рядом с ней — только руку протянуть. В глазах у них дрожали и искрились слёзы. Фролову проволокло по нашей парте, встряхнуло и утащило под воду. Вместе с ней упали её разноцветные ручки — они плавали теперь вокруг её заледеневшего тела по поверхности воды. — Вот так-то! — удовлетворённо заметила Снегурочка. — Море волнуется раз! — Давай! — прошипел Головин, глядя на меня дикими глазами. Я спрыгнул в воду и как можно быстрее пошёл к учительскому столу. Вода была обжигающе холодной, я чувствовал её сквозь одежду, в кроссовках неприятно хлюпало. То в живот, то в бок мне тыкались плавающие застывшие фигуры — я старался не смотреть на них и шёл дальше. — Море волнуется два! Я протянул руку и коснулся головы Снегурочки, её искусственных белых волос, разделённых на две толстые косы. Она хихикнула и обернулась. — Хочешь быть новым водой? Молодец, молодец! Игра закончена! Игра закончена! — два раза объявила она. — Федор Осокин закончил игру! Живи! Живи! Со всех сторон затрещало, вода забурлила. Я растерянно оглянулся — повсюду из воды лезли ледяные щупальца, затаскивающие всех моих оставшихся в живых одноклассников под воду. Щепочкин визжал у дверей на такой высокой ноте, как если бы кричала девушка, пытаясь удержаться за ручку, но по его плечам уже ползли голубые разводы, сковывая его в ледяной панцирь. Я кинулся к нему, с трудом преодолевая сопротивление воды, схватил за плечи и сильно тряхнул, словно надеялся, что эта гадость просто свалится с него, отпустит и исчезнет. Пальцы обожгло жутким холодом, я как будто погрузил их в жидкий азот — но не смог отдернуть, потому что Щепочкин смотрел с таким ужасом, что в груди у меня всё заледенело ещё сильнее, я не мог оставить его одного в этот страшный миг — разводы уже ползли по шее к подбородку, всего мгновение — и крик оборвался, а рот так и застыл широко открытым. Ещё живой взгляд держал меня до последнего — и я видел, как он заледенел и погас. У меня в руках осталась холодная безжизненная статуя. Несколько секунд я держал её, тупо пялясь в белое, мертвое лицо, а потом резко отдернул руки — кожа с кончиков пальцев сорвалась, но я даже не почувствовал боль, заметил только ошметки плоти на искрящейся поверхности плеч статуи. Я хотел закричать, правда хотел, но из горла вырывались только бульканья и всхрипы, словно меня душил кто-то невидимый. Все звуки в классе затихли — больше не было слышно ни криков, ни всплесков, ни этого ужасного, проникающего под кожу треска. Я медленно обернулся. Никого не осталось. Только я и мерзкая тварь на учительском столе. — Ты победил, но ты всё равно лишь мелкое зёрнышко на её пиру, — сказала Снегурочка, когда я уставился на неё. — Иди же, она уже ждёт тебя! — Кто ждёт? — тупо переспросил я, ощущая тяжёлую, давящую ненависть. Можно было попробовать прихлопнуть эту тварь чем-нибудь — да хоть стулом, — или схватить за грудки и потребовать ответов… Между партами тихо колыхались на мутной поверхности воды ледяные статуи — мои одноклассники. Рядом плавали очки, тетрадки, повязка для волос с пандой… Я переводил взгляд с одного тела на другое. Кричать больше не хотелось, что-то заледенело внутри. — Иди! — повторила Снегурочка требовательно, с угрозой. Вода начала бурлить, закручиваясь в небольшие водовороты между партами с разбросанными по ним больше никому не нужными учебниками и рюкзаками. Показались мокрые сиденья стульев. Когда воды оставалось мне до щиколоток, громко щёлкнула, открываясь в коридор, дверь. С моего места было видно горшок с пальмой в глубине рекреации, и в голове щелкнуло — Лу! Я бросился к своей парте, стараясь ни на кого не наступить, и забрал сумку с телефоном. Выбрался из кабинета. Васько не ошибся — сеть мобильник не ловил. Я огляделся — тут было тихо и спокойно, так же, как и всегда. Словно ничего и не произошло. Только натекла из класса небольшая лужица воды у порога, да и та уже затягивалась обратно за дверь. С меня капало на недавно настеленный пол, гордость нашей завхозши. Наверное, надо было выжать одежду, но мне было не до этого. Я закинул сумку на плечо и бросился к кабинету истории, где должен был проходить урок у одиннадцатого «В». Распахнув дверь с ноги, я совсем не удивился, когда под мои кроссовки потекло. — Лу! На мокрых плитках пола лежали знакомые до боли ледяные фигуры. У кафедры стояла сильно сгорбленная девочка, уставившаяся в одну точку. На сидящую там Снегурочку — точно такую же, как наша. Я попятился и ткнулся спиной в косяк. Она остановила игру? Выходит, она единственная выжила? — Где Лу? — заорал я, не соображая, что несу. Девчонка вздрогнула и обернулась. — Кто? — переспросила она, еле шевеля запекшимися губами. — Лукьянов Олег! — А, Олег. — Она равнодушно провела взглядом по телам между партами и снова посмотрела на меня. — Его не было на уроке. Прогулял. Я выскочил из кабинета, как ошпаренный. Ближайший мужской туалет в конце коридора, быстрее, быстрее, идиот! Он сидел на подоконнике и играл во что-то на планшете. Я замер у раковин, задыхаясь и пытаясь прийти в себя. — Господи, Олег. Олег! Я бросился к нему, обхватил его за шею и прижал к себе изо всех сил. — Федька? Ты чего, Федька? — удивленно спросил он, улыбаясь. — У тебя джинсы мокрые, что ли? Ну ты даёшь! Да что случилось-то? Он отстранился, придерживая меня за плечи, и перестал улыбаться. — Федя? — встревоженно произнёс он. — Ты бы видел своё лицо — на тебя смотреть страшно. — Ребята в классе… Все погибли, — пробормотал я. — Чего? Ты серьёзно, что ли? Он отложил планшет на подоконник и спрыгнул на пол рядом со мной. — Щепочкин, Фролова, Васько — я один оттуда вышел. Лу смотрел на меня расширившимися глазами. — Думаешь, не вызвать ли дурку? — спросил я горько. — Да в мыслях не было! — возмутился он. — Я же знаю, что ты не брехло и не шутник. Да и шутка идиотская какая-то. Ты расскажешь, что произошло? — Не знаю. Все мертвы, но что произошло — понятия не имею. Я думал, ты тоже… Прихожу на историю — а там все ваши так же, как у нас… того… — В моём классе тоже? — вздрогнул он и сразу же начал собирать вещи с подоконника. — Что, все? — Одна девчонка осталась. — Кто? — быстро спросил он, и я почувствовал, что у меня ноги подкашиваются. Ему нравилась какая-то девочка в его классе. А я — просто друг. И никогда не стану для него кем-то более близким. — А здесь у нас кто? — спросил знакомый голос от двери. Я быстро оглянулся и увидел заглядывающую внутрь Снегурочку. — Ого, а этого в списках победителей нет! Глаза у неё закатились, что-то защёлкало внутри. Изо рта вырывались фразы, произнесённые как будто разными голосами. — В правилах такое не предусмотрено! — сказала она мальчишеским голосом. — Не всё продумал, кретин! — ответила сама себе, но уже как будто голосом маленькой девочки. — Он же не гений, обычный человек. А эти русские — у них всегда всё наперекосяк, с ног на голову и через задницу! — Убить лишнего? — Да пусть играет дальше, долго ли протянет-то? Либо сразу сольётся, либо после шеста оформим его вместо любого из погибших. — А если Уткина не пройдёт дальше — так можно его сделать победителем от их класса! — И то верно. Давай его в зал! Глаза Снегурочки провернулись в глазницах и снова посмотрели на нас. — В зал, быстро! У вас две минуты! Опоздавшие устраняются! — сообщила она своим голосом — знакомым мне по игре в «морскую фигуру». Я не сомневался, что это правда, мне хватило творившегося в классе, чтобы поверить в её силу. Если опоздаем в спортзал — нас устранят, всё просто. Выхода не было, я чувствовал это всем своим существом. Единственный путь — подчиниться и идти, куда она велит. — Пошла ты!.. — начал было Лу, до этого с удивлением слушавший странный то ли монолог, то ли диалог. — Нет, Лу! — остановил его я. — Это она всех убила. И моих, и твоих. У вас Уткина выжила, слышал же. Остальных нет. И не на что там смотреть, говорю тебя, я только оттуда. — В спортзал, лентяи, быстро! — велела ещё раз Снегурочка и уползла, елозя по полу мерзким жирным хвостом и подтягивая тело вперёд руками. — Она убила? — переспросил Лу, впервые глядя на меня с недоверием. Кольнуло обидой — он мне не верил. Считал, наверное, свихнувшимся, хоть и говорил только что, мол, ничего такого и в мыслях нет. — Можешь просто пойти со мной? — спросил я осторожно, понимая, что ему сложно понять то, что понимаю я, его не было со мной на «морской фигуре». — Ты собираешься подчиниться этой мелкой твари? — уточнил он. — Не узнаю тебя, старик. Нас и Томочка не согнула — а эта русалка под ноготь заткнёт? — Томочка с ней и близко не стояла, это совсем другое дело! — зашипел я. — Ты не представляешь, что там творилось! Такую хрень вообще невозможно объяснить, это что-то безумное и смертельно опасное. Бороться бесполезно, тут замешаны какие-то высшие силы. Да блядь, ты же видел эту хреновину — что это такое, по-твоему? Голограмма, робот, сложно наведенная галлюцинация? Она слишком живая и настоящая, чтобы ты мне не верил! Послушай меня, пожалуйста! И пойдём уже, времени мало! — Иди один, — вдруг сказал он холодно. Я подавился очередными словами и смотрел на него, ничего не понимая. Да, он видел чертову Снегурочку, но почему-то не хотел верить моим словам. Ушёл в отрицание? — Что? — Что-что! Один иди, говорю. Я-то тебе зачем? — Нет, Лу, не могу же я тебя бросить! — зачастил я, леденея от ужаса, что не смогу его уговорить, он останется тут и погибнет из-за своего упрямства. — Говорю же, если не подчиниться их правилам — сдохнешь, тут без вариантов. — Почему ты не можешь меня бросить? — требовательно, с нажимом спросил он. — Я тебя люблю! — вырвалось у меня, прежде чем я успел сообразить, что собираюсь сказать, и заткнуться. Но больше смысла молчать не было. — Я тебя люблю, и если ты решил здесь сдохнуть, не попытавшись выбраться из этого дерьма, то ладно, хорошо, я останусь с тобой. Сдохнем вместе. Я выдохнул и решительно уселся на подоконник. — Побежали! — велел вдруг Лу и дёрнул меня за руку. Я непонимающе глянул на него, но тут же соскочил на пол. Мы бежали по пустым школьным коридорам, даже не удивляясь, что по пути нам никто не встретился. Ни учителя, ни другие ученики. Когда мы попробовали толкнуть несколько дверей — все они оказались закрыты. — Позвонить кому-нибудь не вариант? — на бегу спросил Лу, так и не выпустив мою руку. — Сеть не ловит, — ответил я. Он свесился с перил лестницы и оглядел холл. Охранника на месте не было. Мы спустились на первый этаж, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Толкнули двери в спортзал. Они поддались, но сомкнулись за нами, как только мы вошли внутрь. Посреди зала стоял шест с красными сапожками, болтающимися на самом верху. Высотой шест был метров пять, на вид совершенно гладкий — аж светился наполированным до блеска деревом. Вокруг него стояли парни и девчонки в мокрых шмотках, что-то горячо обсуждавшие между собой. Уткина сидела на длинной скамейке у стены, обхватив голову руками. Я узнал её по длиннющей косе. На полу под ногами у ребят вокруг шеста было что-то написано огромными чёрными буквами. — Эй! — крикнул я. — Разойдитесь, нужно прочитать! И указал на надпись. — Да мы давно уже прочитали, — отмахнулся от меня прыщавый парнишка — кажется, он был из десятого класса. — И что там? — спросил я. — Да читай, жалко, что ли, — фыркнул он и отошёл в сторону, подтягивая за собой тех, кто стоял рядом. Остальные разошлись сами. «Чтобы закончить игру, снимите сапоги с шеста». — По нему нереально забраться, — сказал прыщавый. — Пробовали уже. — Нужно для начала снять мокрую одежду, — предложил я. — Умный какой нашёлся, — заявил он язвительно. — Глядишь, ещё спасёшь нас всех! — Закройся, — вдруг сказал Лу спокойным холодным голосом. — Не до подколок сейчас. Я могу попробовать. У меня всё сухое. Он выступил вперёд, и тут крыша зала затрещала, вниз полетели обломки. Я схватил Лу за руку и потащил его к стене. На пол посыпались осколки ламп, обрывки сетки. Посреди потолка образовался пролом, в который заглянуло огромное женское лицо. А следом пролезла туша с мощными крыльями и когтистыми лапами — каждая по метру, если не больше. — Игра начинается! — жутким рокочущим голосом заявила Алконост, пикируя на ближайшую группу выживших.