Смех и грех.

День остановился на спокойной ноте, ребята дрыхли так, пока в небе не загустела вечерняя темень. Лично Ханму разбудил кошмарный июньский дуэт ливня и грозы, звонко барабанящий по железному подоконнику снаружи окон. Сами окна уже во всю сходили с ума под свистом шквального ветра и летали в разные стороны, кои позволяли крепления. Сквозь развивающиеся на порывах чёрные шторы повеяло холодом, он подобно хитрой змее проник в людские покои и заполз на спину Шуджи, укрывая его противным ознобом. Дунуло вдруг сильнее, и хлипкие ставни ударились о стену, не оставляя Ханме выбора игнорировать это дальше. Парень, как на иглу сел, распахнул глаза и что-то прохрипел матом, неохотно ковыляя гнать от окна ветер. На полу к тому времени уже воцарился новый склад барахла, которое на протяжении всей катавасии падало с подоконника. — Сука. Это не климат, а третий круг ада блядский. — позади что-то глухо зашевелилось, отвлекая внимание Шуджи характерным звуком. Он обернулся и вспомнил о Казуторе, что утром завалился спать вместе с ним и теперь сквозь сон ежится от холода, по детски вжимаясь в мятую кровать. И без того мелкий парень стал выглядеть ещё мельче, когда поджав ноги, скрутился напополам в позу эмбриона. Худые бедра тесно примыкали к груди, голова вжималась в плечи, эта картина выглядела как одна из тех, на которые влюбленному, или педофилу можно смотреть вечно. Но у Ханмы не было столько времени, переосилив сомнительно-ироничное желание хорошенько пройтись ладонью по бледной костлявой попке снова, как в лихие сентябрьские, он небрежно прячет всю эту красоту за одеялом, украденным из-под ног. Бог смерти ещё не проснулся до конца, но уже тянется к сигаретам. Момент, когда настоящее желание ощутить вкус запретного плода, животрепещущие удовольствие от собственного бунтарства и крутизны стало неососзнанным ритуалом, сродне базовой потребности, незаметно затерялся где-то в чертогах молодости. Шутжи не успел вовремя бросить, и столь резво переступил ту грань когда ещё возможно без лишних тормозов выкинуть пачку сигарет, что даже сейчас не до конца понимал зависимость это, или «пассивное курение» ради прикола. Он уже не видел в сигаретах той ценности и былой атмосферы, не ощущал вкуса и не различал марок. Ему было дико всё равно на то, что попадает в его лёгкие вместе с никатиновой горечью, он просто курил и не выебывался. Во всех смыслах. Вечернюю свежесть заполнял едкий дым, но Казутору это не тревожило вплоть до десяти часов. Сонливость довольно быстро сошла на нет и парень в непонятии разлепил тяжёлые веки, вслушиваясь в глухие шкварчащие звуки из кухни. Это очевидно было масло на плите и, дай бог, ещё живое блюдо, которое Шуджи небрежно гонял по сковороде лопаткой. — Че месишь? — Пельмени жарю. — Не тяжеловато для «завтрака»? — Я слишком голодный пиздец, чтоб об этом думать. Но ты можешь себе накрошить салат, или бутеры. — Не хочу есть… — вопреки сказанному, Ханемия вяло приплел к холодильнику и отворил дверцу. В глаза ударил яркий белый свет. Некоторое время, он просто втыкал в рандомную банку с невесть чем, пытаясь вспомнить, зачем пришёл. Учуяв запах аппетитных смесей приправ, которые Ханма щедро сыпал на обугленные пятна пельменей (быть может, он действительно верил, что это поможет), желудок встрепенулся и заурчал, отдаваясь тупой болью, словно что-то в животе начинает потихоньку обсасывать внутренности и завязывается в узел. Это не оставляло Казу выбора, ибо умирать с голоду во второй раз, после очередного самоистощения на почве депрессии, не было никакого желания. Приглядевшисьв глубь верхних полок, Тора оживлённо потянулся за уличеной пачкой ëгурта, само её наличие в какой-то мере подняло настроение. Ибо готовить что-то было лень, а пельмени Шуджи мало того, что прогорели, так ещё и после трапезы натощак наверняка бы ощущались, как проглоченая гиря. Ели парни отдельно. Ханма залезал на стойку и врубал какой-нибудь телевизионный шлаг на фон, Казутора пристраивался на диване и под аккомпанементы загнивающей устаревшей комедий, писал знакомым и матери. Каникулы проходили быстро. Каждый их день метался из крайности в крайность, между осточертевшей рутиной в смертельную жару и парадом СДВГ, когда летний зной на пару недель разбавляли блаженные +16° и парни выдвигались гулять. В моменты последнего, юность в жопе играла так, будто им обоим лет по 9. Ебанутые студенты мчали на окраину города встречным рейсом метро, где на выходе виднелся Таврический парк. — Ханма, ну еб твою мать… — Казутора многозначительно вздыхает и несётся вслед за улепетывающим сожителем тереризировать детскую площадку. Шуджи снова каким-то чудом выкрал из его заднего кармана телефон и сматался, а Тора сегодня не гордый. Они сигают с мостов и виснят на крышах, буквально перешагивая все препядствия детского городка. Молчаливый фурор среди окружных малолеток, что ради такого цирка, на секунду подняли головы, ненадолго хмурит озабоченных маман, те уже готовятся шугануть этих двоих, но парни в ту же секунду прыгают с горки и тактично уебывают друг за другом в закоулки ближней алеи. Метр, два, десять, Ханма марафонит через весь парк, но резко тормозит, когда за спиной что-то глухо стукнулось о газон. — Я устал, я ухожу… — Казутора валяется на траве лицом вниз и что-то бубнит. Шуджи усмехнулся, сел рядом, пропустив сквозь пальцы чужие волосы и отдышался. Лежачего не бьют, от него же и нет смысла убегать, тем более, когда речь идёт о Ханемии с его 1.67. Ханма был выше этого. Малыш поднимает взгляд и, пользуясь моментом, выхватывает собственный телефон из потной руки, Бог смерти уже не сопротивляется. Оба вспоминают о содержимом рюкзаков позже некуда, Ханемия тянется к молнии и раскрывает вид на две уже тёплых банки энергетика. Право первой пробы достаётся Шуджи, он вскрывает жестяной сосуд и жадно опрокидывает его на себя, в тот же миг слабо морщиться, — На вкус моча. Казутора выпивает следом. — А ты пробовал мочу? Ханма закатывает глаза. — Ебать ты остроумный, долго шутку придумывал? Они идут по парку и смеются, Ханма снова разбавляет тишину стори из универа. Говорит, что видел Баджи, но это уже более смахивает на бред. Да такой абсурдный, что уже и не веришь, что это бред. -Всмысле, видел Баджи? — Ну, типо, не то что видел, я слышал, как о нём треплются а-а-а-а-а…преподы. Мол, он осилил какой-то там грант и в следующем году будет поступать к нам, его заявку там рассматривают. — Чт… — мысли охватывает пелена и они в ней путаются. Казутора вмиг замолкает и проваливается в себя. Баджи-сан жив. — Почему ты молчал? — через некоторое время парень отвисает. Он мог бы ещё долго прокручивать в голове одни и те же раздумия, в жалких, неумелых попытках прийти к консенсусу мыслей, но это уже битый путь в никуда через который он хуярил много раз. — Я… — оправдания излишни. Ханма просто не хотел, чтобы кто-то об этом знал по неясным причинам. Но сказать такое Казу довольно оригинальный способ ментального суецыда. — Сам недавно узнал. Сдавал долги и разговорились о новичках. — Выходит, его зачислят к нам? — В мед? — В универ. — Ебу? Первого (имеет ввиду сентябрь) узнаем. Он инфа сотка так же не планировал сжигать мосты. Казутора нервно усмехнулся: — …Что он там в коме планировал вообще? — звучит отчаянно, вот-вот он был готов зареветь и в подтверждение тут же беззвучно всхлипнул. На миг, Ханму самого перекосило. И атнюдь не от того, что Баджи сейчас где-то в лучшем месте, жив-здоров, или до этого был показательно мерзко и как-то жалко увезён на скорой в сторону города. Глупый человек встретил глупую смерть, то и всего — считал Шуджи, глядя на безжизненное месиво, которое в немом треморе потёртый ладоней сжимал Мацуно. Ухмылка не сползла с его лица ни на секунду даже из вежливости и банального уважения к многострадальному Чифую и без пяти минут усопшему Кейске. Было безмерно похуям на эти сопли. Он молча развернулся и поплелся в забытом направлении на короткий перекур. Всё. Казутора морщится и плачет, закрывая неугодное ему самому лицо чем только можно: отросшей чёлкой, ладонями, футболкой Ханмы… Глаза скажут лучше всяких слов: ему очень хуево. Пиздецки тяжело вспоминать прошлое и встречать Баджи в настоящем. Его мысли тонут в противоречиях, а он тонет в слезах. Слезах по былому, по Кейске. Он безумно скучал за ним. И безумно боялся смотреть ему в глаза. Чувство справедливой вины загрызет его в тот же миг, не давая времени объясниться и хотя бы на секунду почувствовать облегчение. Ханемия мелко дрожит и уже по привычке, без выебонов и стыда вжимается в Шуджи, мотает головой туда-сюда, чтобы отогнать ненужные мысли, старается дышать ровно и досчитать до десяти, как завещала универская методичка по психиатрии. Пока, дальше четырёх идёт не пять, вместо этого лишь безумная каша из рванных суждений. Обрывками малопонятных сюжетов, как в старой киноплёнке, проносятся мимо события «Кровавого Хеллоуина». Роковой щелчок являет лезвие складного ножа. В руках беснующего Кейске он выглядит, как мечь правосудия. Баджи что-то неразборчиво шепчет. Вокруг толпа, перед ним Чифую, уподобившись большинству, лишь затаил дыхание и молчаливо расшиперил влажные веки. За этой "сценой" - вся Вальгалла безучастно поджимает хвосты. А Баджи, между делом, ждать не стал. Он разворачивает нож и заносит над собой. Секунды тянутся, как вечность, будто намеренно позволяя бандитам по обе стороны не то одуматься, не то с полна лицезреть кульминацию дня. Блестнуло на солнце острое серебро лезвия, и каждый в миг прозрел, к чему он клонит. Но стопы, как вросшие в землю, не велят двигаться с места, будто вросли в неё корнями. Мгновение. Нож в груди. Точно между рёбер всплескнула горячая кровь, обильно и быстро пропитав волокна белой куртки. Баджи пошатнулся и каменным солдатиком рухнул на землю. Серые глаза встретили небо. Мацуно тут же нервно подорвался и стремглав бросился к самоубийце. А дальше, как в тумане, через призму мокрых глаз и до побледнения сжатых кулаков, рассыпается по разным сторонам Вальгалла. Оставляя Чифую холодный труп. Еnd flashback. - Чел, ты...Блять - Содержательно. - Ханемию пробило до мурашек, скосило, накрыло, урыло, закопало и отпустило за несколько минут. Как-то быстро. Хорошо это, или плохо - никто сейчас разбираться не хотел. В голове сплошная вакуумная пустота и от слез мигрень. Оба парня сидят на скамейке рядом, а мыслями кто в лес - кто по дрова. Шуджи снова теряется в психике друга, во второй раз созерцав очередную истерию его бренных дум и чувств. Это похоже на тёмный лес, где заблудился и помер от истощения каждый встречный-поперечный, решивший связать судьбу с этим психом. Они хромым дуэтом вместе с самим Казуторой ищут выход к свету на безмятежной опушке, но так и не вкурили, что давно идут кругами. Снаружи их уже никто не ищет, похоронили. Самобытную рефлексию Ханса перебил монотонным вздохом. Он понятия не имел, что должен сказать, но был конкретно убеждён, что молчать не вариант. - В целом, я успокоился. Но лезвие, на всякий, убирать не буду. - не понятно, с иронией, или нет. Казутора закрыл глаза и облокотился на спинку лавки. Шуджи, сидевший рядом, томно опрокинул себе на грудь голову и выдохнул. Скоро домой. Этот день,как казалось ему, заканчичается слишком быстро, как будто ахуевших событий на долю суток было недостаточно и Ханме критически не хватало ещё раз навести суету. Причём, именно здесь, в парке, будто это место неясным образом ему импонировало для таких приколов. К великому счастью их обоих, последняя городская живность уже начала покидать зелёные алеи и небо сгущалось в потемках. Дрожь от слез в скоре сменилась на лёгкий озноб под вечер, так как температура стремительно упала. Ханемия вяло поднимается и хлопает друга по плечу. - Давай домой уже. - Ханма поднимает взгляд и находит мёртвую точку, на небе, куда можно пялится без озарения совести и не смотреть в глаза. На языке вертятся тяжёлые, но очень важные слова. Они сковывают челюсть Шуджи и заполняют мысли. Он видит в этом безрассудство, слабоумие и непреодолимое желание, можно сказать, влечение к чему-то запретному. Он был готов поднятся и что-то сказать, но живучий в его голове крик разума завязывал язык в тугой узел. - Что ты расселся? Холодно уже. - А...ну пошли. - и Ханма наконец встаёт, в один шаг догоняя Казутору. От сегодняшних приключений остались лишь пролитые слезы, высыхающие на асфальте и две пустые банки. Когда-нибудь, но не сегодня.