Смех и грех.

— Ну ты покатился… Я уж думал, сядешь, или вздернешься по пьяне. — Ханма, как и прежде, непосредственно отпуская аморальные шутки, от которых у любого адеквата старше 14 волосы встали бы дыбом, сам же тихо над ними посмеивается во всю ширину своей ухмылки. — Я тоже так думал… — Катзутора старается иронизировать, но слева в груди неприятно колит, давая понять, что в каждой шутке есть доля правды. А в шутках Ханмы она ещё и божественно «гармонично» сочетается с наболевшими неприятностями, появляясь когда вот вообще не надо. Двое молодых парней в развалочку шагают по мостовой, с горькою улыбкой вспоминая минувшие дни, иногда потягивая оттаевшее за душевными беседами холодный вискарь. И каждый видел в этом свою прелесть. Для Шуджи — очередной не скучный день с приятным собутыльником. Для Кадзуторы — шанс начать новую жизнь со старым другом. Пускай, сейчас он казался маловероятным и более надуманным под воздействием не крепкого алкоголя, кто знает, во что это выльется? Саму Вальгаллу когда-то породила случайная встреча людей, ранее почти не знакомых, так же не задумавшихся ни о чем подобном. — Зайдешь ко мне? Выпьем по людски. — Пошли. Но я тебя держать, пока ты кланяешься унитазу в приступах блевоты не буду. — развеселый Ханемия пытается шутить, отвлекая себя от гнетущий апатии, депрессии, когда он трезв. И тут же ловит смачный толчек в бочину от собутыльника, разливая на асфальт и по рукам спиртное. Тем не менее, от тоски это действительно отвлекло. — Да ты ахуел?! — Ханму толкают сильнее, но он ловко отскакивает в сторону, подхватывая инициативу Казу впечататься лицом в поребрик. И у него это почти выходит, но самонадеянная, падающая «недоросль» мгновенно тянет его за ногу, ухватывя за собой на дно. Оба лежат на прогретом солнцем асфальте и во всю ржут, иногда отвешивая друг другу лёгкие подзатыльники. — Твою мать, пошли домой. Мы сейчас валяемся здесь, как алкаши конченные. — Вооот, это правильно. Сразу бы так. Квартира съемная. Шуджи, с рождения не обладая серебрянной ложкой во рту, хорошо устроился для такого рассклада, моментально выбив себе место охранника в детском саду. Буквально, или нет, для приятеля так и осталось загадкой. Но на скромную однушку в приличном районе тот с горем пополам насобирал. В это же время, Катзутора отживал своё студенчество в общежитии при универе. Не сарай, конечно, но личного пространства перестало хватать уже на третий день. А учитывая несговорчивых, шумных соседей-тусовщиков и, с сего момента, полную уголовную ответственность за их мёртвые туши, Ханемия мог бы легко назвать это место «преисподней», если б под 40° алкогля выговаривал это слово. — Я это… Помоюсь у тебя здесь? В общаге невозможно. Одна душевая на этаж. Ебаная очередь, мне вставать нужно в пять утра, чтобы попасть хотя бы вторым. Пожалей… — А…по коридору прямо. Только это, там горячей воды нет. — Похуй. Портезее…протезею…потре…блять.— выплюнул юнный пьянчуга, окончательно забивая на попытки членораздельной речи и едва разбирая дорогу, поковылял в ванную. Ничего особенного: пластиковая ванна, толкан, раковина — все, как у людей. Не брезгуя нового пространства, студент раздевается, обножая худощавый бледный торс. Былой пресс тактично съебался от него всего за несколько месяцев без тренировок и теперь кожа обтягивала только видные рёбра и впалый живот. Волосы заселены, а что вы хотели? Один душ на этаж. Лицо так же оставляло желать лучшего, тёмные круги под глазами с недавних пор олицетворяют уже не лихие побои меж-бандовских драк, а простой недосып. Катзутора не думал, насколько легко его сможет поглотить всеобщая рутина. Катзутора не думал, что всё закончится так быстро. Катзутора не думал, что это только начало. Ханма между делом высасывал уже третью бутылку до дна, замечая как начинает садиться за окном солнце. Этот день прошёл быстро. Разом нахлынувшие воспоминания, от печатавшиеся татуировками на кистях, с течением времени и тайных слез по расспаду старой банды покинули его голову, в которой по прежнему свистел ветер. Но первое сентября принесло Казутору — очередное напоминание о прошлой жизни, эдакий посланец минувших лет, пропитавший будни Шуджи по старому новыми красками. Ханма снова расскрылся. Снова обрёл достойного собеседника, с коим он был связан огнём, водой, медными трубами и родной Вальгаллой. Меньше всего хотелось, чтобы наступало завтра, чтобы Казутора уходил. — Ты там, блять, оглох?! Ханмаа! — Че? — Принеси плот…полот.бля…потенце! — Я лучше посмотрю, как ты с голой жопой будешь его по всей хате искать, аххахаа. — Я тебя тогда с голой жопой отправлю на улицу искать новую хату. — после этого они оба закатываются смехом, как идиоты. Собственно, почему «как»? Нехотя вставая сквозь пьяный шторм, Ханма плетётся в неизвестном направлении, делая вид, будто реально знает, куда забросил полотенца на этот раз. Но не то, чтобы он искал слишком долго. В какой-то момент, парень начал конкретно заваливаться из стороны в сторону с каждым шагом. Но другу подсобить надо. Тем более, когда на кону собственная жопа. И Ханма выбрал самый уебский способ: снять с себя универскую футболку с гордой абривиатурой "ВУЗ ***" и довольным своей изобретательностью направиться в ванну спасать замёрзшее нечто. — Полотенца, короч, не было — с этими словами, в рожу Казу прилетает длинная футболка. Длинная для Ханмы. Для Казуторы это вообще чехол. Но не в его положении капризничать. Сам же «спаситель», традиционно скривив моську, стоял в дверях без стыда и совести, облипив Казутору изучающим взглядом. — Блять, ты мог просто руку в дверь просунуть? Я бы взял… — в этот момент, Шуджи стоило бы сказать спасибо обстоятельствам, при которых они оба пьяны, слабоумны и отважны. Иначе за такие выходки хозяин квартиры точно отхватил бы смертоносного леща. — Ахаха, я давно хотел узнать, есть ли у тебя яйца. Типо, ты реально педековатый мужик, или страшная баба. — Ханемия хотел было замахнуться, или с острить в ответ, но его тут же перебили — Бляяяя…да я бы и так и так хотел, чтобы ты мне отсосал… — это окончательно заставило встать в ступор. Тора сейчас и так в крайне не выгодном положении, так Шуджи решает добить его подобными, хуй знает всерьез, или нет, высказываниями. Такое ощущение, будто у Ханмы реально недотрах, который он скрывает вместе со своей гейской натурой. — Обязательно…- лучший способ ответа на тупые речи-еще более тупые речи, после которых вся ответственность на дальнейшие события ложиться на плечи абонента. Но Бог Смерти не спешит принемать меры, ооставляя Казус слепом неведении, что это вообще было. Ханемия вздыхает, накидывая на себя футболку и выходит из ванны, по прежнему вздрагивая от холода: — Она хотя бы чистая? — Ханма не реагирует. Видать, буквы вспоминает. Это был бы весьма правдоподобный вариант развития событий, если б не его взгляд, направленный точно на член Катзуторы. На Катзуторы, мать его, член, едва видный из-под подола. — Ты чего? — парень хлопает глазами, пытаясь не смущаться слишком заметно. Вникать, о чем там думает Шуджи, и думает ли он в принципе, себе дороже-рискуешь сойти с ума на равне с ним. — Я помню ночь и огни, море пииива… — Катзутора окончательно перестаёт надеятся на внятность ответов пьянного друга, но по прежнему прибывает в ахуе. А Ханма раскраснелся и чуть прикрыл глаза, поднимая их к лицу собутыльника, больше не произнося ни слова. — Шуджи, ты больной… — тут Ханамия тоже чуть не засмеялся. Был ли это нервный смех, или что-то другое, думать не хотелось. Выпив ещё один глоток с полупустой бутылки, которую он зачем-то притащил в ванну с собой, Казутора надумал осмелеть. Трезветь сейчас не хотелось ни в коем случае. Потому, что только так он мог простить себе то, что он, блять, без озрения стыда восстаёт голышом перед Ханмой и спокойно терпит на члене его взгляд. Пьяная непосредственность в дуэте с дебилизмом Шуджи, который всегда был на грани арт-хауса и результатом неудачной лаботомии лишала их стыда окончательно. Тяжело признать, но какая-то прелесть в этом всё-таки была. Под высоким градусом коньячной эйфориии, это манило к себе вдвойне, заставляя уподобиться и страдать той же хуйней. — Под горевший закат, так красииииво… — Мы с моим бро, — В кабаке… — Душевно терли обо всей херне… — И бармен хитро смотрел на нас… — До полуночи был всего лишь чааас… — на этом моменте, Ханма всё же двигается с места и, пошатываясь, телепает к полуголому другу. Подключается к блютузной колонке через телефон и быстро находит соответствующий момент из песни, врубая её на всю мощь. Казутора лишь молча наблюдал за этим, наигранно делая из себя ни к чему не при частную жертву обстоятельств, чтобы хоть как-то оправдывать себя на утро. Пока дылда-дилдо искал нужный фрагмент, оба по очереди заливали в себя ещё больше спирта, пытаясь окончательно прогнать адекватность и спокойно отдаться моменту. И вот, он настаёт, Ханма оставляет песню играть на стиральной машине, а сам берёт Казутору за руку и подхватывает под талию, делая шаг назад. Ханемия не сопротивляется, наоборот кладёт ладонь на плечо Шуджи, сплетая пальцы сего свободной рукой и двигается в перед. Несколько разминочных шагов туда — сюда и они оба вливаются в ритм. Криво-косо, но с душой. Я помню утро встречал мутным взглядом. Мой братан спал со мною рядом Его рука на моей ноге… О Боже, что это за дикий бред?! Ведь там кольцо, на руке… И мой палец в таком же кольце! — БОЖЕ, КАК ВЫШЛО, ЧТО Я НАКИДАВШИСЬ, ЖЕНИЛСЯ НА МУЖИКЕЕЕЕ… — эхом разбиваясь о кафельную плитку стен голосили под Сметану двое придурков, вяло кружась на одном месте, иногда наступая друг другу на ноги. И пусть весь мир их подождет. Это было последнее, что Казутора помнил с той ночи Утро начинается не с кофе. Тора не помнит, как пришёл в себя и как вообще умудрился смириться с адским похмельем, бьющим по голове не хуже клешней Майки и встать с кровати. Ханма полуобнаженный в беспамятстве дрых рядом, рассыпав миллированые вьющиеся волосы по подушке. Все, что было до, за секунду рассыпалось прахом в его памяти и унеслось в забытье, когда парень увидел себя в зеркале. Растрепанные волосы до плечь тактично прикрывали красные засосы на шее, чередующиеся со следами от укусов. Опухшие глаза были не только заспаны, но и зареваны. Каждый выпирающий в глазном яблоке алый сосуд молил вновь закрыть веки. Очко ныло и невыносимо жгло, не позволяя двинуться. — Мх.Ха-Ханма!..Быстрее, сука! — влажная, ныне, совершенно не уместная футболка отлетает в стену под ритмичные хлюпающие толчки. Названный привычно ухмыляется и начинает буквально вдалбливать Казутору в кровать, срывая с его губ новые эротичные вздохи от которых Шуджи лишь сильнее заводиться. — Блять… — наплывшие воспоминания бьют в голову смертельным разрядом тока. Ханемия пусто глядит на себя в зеркало, но не видит ничего, кроме деревянного изголовья скрепящей кровати в ночном полумраке, тлеющем в рваных воспоминаниях. Ханма продолжает, двигаясь внутри собутыльника туда-сюда и расплескивая кончу и смазку по простыни. Казутора скулит под ним, извивается как уж на сковородке и часто дышит, будто вот-вот задохнется. Он лежит на животе и почти кончает, самостоятельно помогая себе потной рукой. Казу закатывает глаза в упоении, чувствует Шуджи везде. Чувствует, как он покрывает его ладонь своей и неистово раздравчивает каменный стояк Ханемии, то и дело сжимая его пальцами и потирая у головки. Казутора отдаётся ему целиком. — Блять-блять-блять...— Ханемия бросает голову вниз, едва не ударяясь лбом о раковину. Глаза из последних сил распускают по щекам теплые слезы. Сердце начинает болезненно покалывать, скручивая парня вдвое. Он обессиленно падает на край ванны, игнорируя жопные спазмы и склоняет голову на колени. Ему чертовски стыдно. Хочется плакать, чтобы хоть как-то расслабиться, но глаза уже выдавили из себя последнюю влагу минуту назад. Кажется, если он вновь попробует зареветь, голова треснет. Господи, дай мне наконец сдохнуть… Казалось бы, Тора никогда не придавал девственности, тем более анальной, сакральных смыслов. Для него это был такой же жизненный этап, как и остальные. Но сейчас такое чувство, что его буквально изнасиловали. Безбожно, гадко, не спросив разрешения. Опустили, нет, швырнули на самое дно и втоптали в грязь, причем, это сделал Ханма. Шуджи Ханма-бывший глава Вальгаллы и, по совместительству, его когда-то хороший друг. Неужели, все, что его останавливало от шага на оприходование его задницы-пара литров спирта и вероятность физического сопротивления Ханемии? Ему просто стало скучно. Он просто хотел посмеялся. Во всем виноват алкоголь. Ему плевать на мои чувства. Этот вариант казался единственным из всех возможных. С другой стороны, могло ли быть иначе? Казутора в душе не ебал, что твориться в голове у Бога Смерти и в какую сторону он воюет. Даже если приставить к всику по рукам и ногам связаннаму Ханмы дуло ружья и спросить на счет его истинного отношения к Торе, он отчебучит какую-нибудь дичь и отправиться к праотцам тут же, лишь бы не говорить правду. К лучшему это, или нет, Ханемия не знал. Но для него не было ничего хуже, чем жить в неведении, при том продолжая тратить своё время и нервы на невесть, что. Особенно это имело значение сейчас, когда Ханма в его жизни стал последним человеком, с которым он мог ощущать себя живым. Да и в целом, наверное, последним человеком. Шорохи за стеной прошли мимо ушей Казуторы, однако он понял, что Шуджи проснулся. Должно быть, ему стоило бы сейчас подобрать сопли и вместе со второй пьяницей начать усердно опохмелиться и готовиться делать ноги обратно в общагу, но во первых: Казутора никому ничего не должен; во вторых: сил не было даже выйти из ванны. Да что там выйти, элементарно держать своё тело в станичной позе. Оно то и дело наровило упасть в ванну, наплевав на риск смачно удара. Какое уж там трезветь? Ханма лениво разлепил глаза, ожидая увидеть рядом с собой Казутору. Но в остывшей за ночь постеле остался лишь он один. Вряд ли собутыльник стал бы бродить по чужой квартире в одиночку, да и проснулся брюнет поздно, наверняка собутыльник уже давно собрался и покинул квартиру. Вместе с этим осознанием, Шуджи потерял смысл вставать окончательно. Голова сильно гудела, а тело, казалось, даже не думало просыпаться, оставаясь неподвластно ватным и бездвиженным. Сушняк пробивал изнутри лютой засухой, такое чувство, будто Ханма давно умер и высох изнутри. Было тяжело даже слово сказать. Хотя и разговаривать сейчас не с кем. От нечего делать парень инстинктивно потянулся рукой за телефоном и пачкой сигарет, которые неизменно лежали строго друг на друге в тумбочке. Однако, по пути он нащупывает телефон Казуторы и тут же забывает первоначальный маршрут. — Хм…остался? — с этими словами на холодный пол приземляются босые ноги. Где-то из ванны доносится тихая возня, мешаясь с неразборчивой речью и всхлипами. Хорошие новости: Ханемия реально ещё здесь. — Воу… - первое, что сорвалось с уст Ханмы, когда тот пересёк порог собственной ванны и увидел эту картину маслом: обнаженный Казутора в слезах и засосах по всему телу греет яйца на краю ванны. Ночь явно прошла не зря. — Уже предвкушаю этот умомомрочительный рассказ о вчерашнем. Я после танца нихуя не помню. — Ханма по прежнему улыбается, игнорируя тяжёлое похмелье. Естественно, он пока не замечает розоватые следы от ногтей на своей спине. Хотя, вряд ли его бесстыдство это смутит. Как он сам однажды говорил «Похуй, главное, что я сверху». А Казуторе во истину хуево, от появления друга в проходе он едва вздрагивает, но тут же делает вид, будто ему сейчас не до этого и вообще шёл бы он куда подальше. Даже если из собственной квартиры. Ханамия всхлипывает и закрывает лицо руками, болезненно выдохнув. А Шуджи становится как-то неловко. — Эй, ты чего? — не привыкший проявлять заботу ранее, Ханма будто сдирает с себя облик таксебе шутника и медленно приближается к голому парню, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше. — А ты не видишь, блять? Угадай с трёх раз. — Казутора не выдерживает минуту молчания и тут же вспылит, стараясь хоть как-то компенсировать свою беззащитность в этой ситуации. Он не смотрит на Шуджи. Просто нет сил. От одного его голоса тело сковывает холодная дрожь и тошнотворные воспоминания. Ханемия вновь чувствует себя беспомощной жертвой. — Я тебя трахнул? — Бинго. — Пф, ой, да брось. Инфа сотка, мы оба этого хотели. А вот здесь уже хуй поспоришь. Но дела это не меняет от слова совсем. Тора по прежнему ненавидет их обоих, но винит только Ханму. — Заткнись. Просто блять закрой рот, дай мне мою одежду и забудь, сука, что мы когда-то были знакомы. — больно было это говорить. По сути, Казутора уже немного успокоился, чтобы прекрасно понимать на какую хуйню идет и как ему хочется остановиться, но все так же осознанно пиздит, невесть зачем набивая себе цену перед Шуджи и стараясь скинуть всю вину за вчерашнее на его плечи. Быть может, хотя бы от этого его станет легче. Думать о ком-то кроме себя он был не в состоянии. — И куда ты в таком виде пойдешь? На трассу? — Шуджи моментально охватывает леща. — А тебе какая разница, скажи мне?! Куда угодно, блять, лишь бы от тебя подальше! — разговор не клеится и Ханму это вводит в ступор. Он некоторое время ещё переваривает услышанное и понимает, что окончательно встрял. Впервые в жизни ему, кажется, совершенно нечего сказать. Поэтому он целиком отдаётся чувствам и интуиции. Руки сами тянуться к худым плечам Казуторы и ненавязчиво обхватывают их, слегка прижимая к своей искусанной зацелованной груди. — Не вопи. — Я сказал тебе, оставь меня! Где моя одежда?! — Не смотря на вышесказанное Ханемия не сопротивляется, а Бог смерти нервно сжимает кулаки, стараясь загасить подступивший гнев внутри себя - Отвали. Просто отвали нахуй от меня. - Казутора не ведает, что творит. Вернее, не понимает зачем. Он вполне осознаёт насколько глупо и по скотски сейчас будет просто оставить Ханму одного тонуть в догадках, что за пиздец только что был. Да и уходить ему в самом деле не хотелось. Шуджи прав. Возвращаться в общагу в таком виде-смертный приговор. Натерпевшись похабных шуток и тупейших, абсолютно неуместных вопросов в свой адрес, заданных чтобы исключительно поржать над ним, Тора упадет на холодную постель и под шумок "любимых" соседей будет тихо рыдать. В одиночестве. В месте, где его никто не ждет. Где он никому не нужен. Он не настолько презирал Ханму даже сейчас, чтобы подписаться на это. Снова молчание. Шуджи его уже не держит, но ставит условие, что Казутора уйдет лишь после того, как успокоится. Ханма даже позволит ему позаимствовать ванную на это время. - Хорошо...- на тяжёлом выдохе заключает Тора, типо у него нет выбора. А собеседник вновь улыбается, приобримая того за плечи. Казутора расслабляется, невольно вновь отдаваясь Ханме. Бог смерти незадачливо поглаживает его по спине, зарываясь носом в косматые пряди. Так они стоят минут 10. Иногда, Ханма даже пытался выплюнуть нечто "утешающее" для гнома, а-ля " Ладно тебе, один раз-не пидорас". Он не шутит про заднеприводного в этот раз, наоборот, обещает забыть о вчерашнем, пускай и так мало, что помнит. Предлогает смазать очко вазелином и закапать раздражение на глазах, чтобы облегчить хоть один из видов боли. Шуджи не похож сам на себя и это удивляет не только Ханемию, сам дылда херел с того, сто он тваорит, окликаясь в глубинах сознания "еба, я выдал. я у мамы психолог.". А Казутора беззвучно скулит ему в плечо, постепенно выравнивания дыхание. Казутора садиться перед ним на колени и тянется рукой к ширинке, с первого прикосновения ощущая не крепкий стояк Шуджи. - А говорил, что не педик - усмехается и его тут же награждают слабым подзатыльником - Не отвлекайся, малыш Ханемия стягивает узкие джинсы с парня и берёт в рот. Не полностью, едва окуная головку в собственное ебало. Горячий язык проходится по стволу, оставляя после себя быстро остывающий влажный след. Казутора будто издевается над ним, сосать начинает не сразу. В холодных ладонях теребит полные яйца, иногда переходя от них к худым бедрам и поглаживает их с небывалой нежностью. Играется языком с головкой и проходится по стволу влажными поцелуями. На это его тут же хватают за волосы и буквально насаживают ртом, запихивая в него ствол по самые гланды. И это настолько резко, что Ханемия едвауспел сделать вдох и не подавиться. - Извращенец... - Быстрее давай. - Ханма уже не может терпеть. Он вплетает пальцы в черно-желтые волосы друга и уже сам начинает двигать им туда-сюда, а Казуторе остаётся лишь покорно и жадно заглатывать, иногда посасывая набухаюзщий агрегат. Ханма тихо шипит и вздыхает, стараясь удержаться на ногах. Он безповоротно мякнет и слабеет с каждым движением Казуторы, а его хуй наоборот, будто живя своей жизнью в этом теле, становиться каменным. - Сука...