Polar owl

– Федь, просыпайся, – кто-то осторожно, но настойчиво тряс парня за плечо, и с недовольным стоном Достоевский открыл тяжёлые, словно налитые свинцом глаза. Голова горела, слабость ощущалась во всём теле, каждой клеточкой. – Сейчас раннее утро, какого хрена, Коль? Сам сказал, сон это лекарство, – Фёдор сквозь сон тихонько бурчал в подушку, накрываясь одеялом сверху, но Гоголь свернул эту "защиту" и уселся рядом с больным, кладя руку на лоб, измерял температуру. – Ты проспал весь день, умник, и даже не поел. Поэтому нужно было тебя разбудить, не ной, – разъясняя ему как маленькому, парень в глубине души удивлялся всё больше. Накахара описывал Фёдора как замкнутого, серьёзного, независимого и внешне жесткого юношу, который ненавидит весь мир, но сейчас перед Гоголем лежал... Ребёнок? Настолько Достоевский выглядел перед Колей беззащитным, слабым, по-детски трогательным и нуждающимся. Или показалось? – Не смей мне указывать, что делать! – внезапно злобно прошипел лежачий, сверкнув горящими от злости и своей немощи глазами. – Я хозяин в своём доме и не нуждаюсь ни в чьей жалости и помощи, – уже тише добавил парень, шумно сглатывая и морщась от боли в горле. Показалось. Гоголь абсолютно спокойно выслушал кратковременную тираду и насмешливо фыркнул. – Не сопротивляйся помощи, Феденька. Пока я здесь, это гарантия, что ты жив. Я нянчусь с тобой только ради Накахары, поэтому проглоти все свои выкидоны и делай то, что я говорю, потому что мне безумно хочется уехать домой без осадка не выполненного долга на сердце,– чётко, ровно, без агрессии, но с долей раздражения заявил Николай, а Достоевского резко затошнило от приторного и сладостного "Феденька". – Ты меня понял? – врач взял голову больного за подбородок холодными длинными пальцами и заставил посмотреть на себя. Тот лишь слабо кивнул, абсолютно растеряв всю свою напускную уверенность. – В голос. – Я понял, – хрипло проговорил спустя мгновение Фёдор, а затем сильно закашлялся, словно задыхаясь. Гоголь мгновенно среагировал и, снова присев, на кровать начал стучать парню по спине. Тот дёрнулся и из последних сил отполз в дальний угол кровати, лишь бы к нему не прикасались. Николай нахмурился, понимая, что переборщил, и, решив не делать хуже, поднялся и показал на тарелку с едой, стоящую на тумбочке. – Даю тебе час на то, что бы тарелка оказалась пустая, иначе приду и накормлю сам. Фёдор тяжело глянул в спину уходящего парня и подполз к краю кровати, поближе к еде. Голова кружилась, тело безумно трясло от озноба и тошнило. В квартире Достоевского никогда не было холодно, но сейчас парню казалось, словно у него резко вырубили отопление и включили кондиционеры. От слабости юноша не мог даже вытянуть руку, чтобы взять ложку, поэтому он просто рухнул навзничь на кровать, дожидаясь возвращения Николая. В это время Гоголь отважно воевал с белой совой, которая яростно рвалась из клетки, билась головой о прутья и абсолютно так же как и её хозяин, отказывалась принимать пищу. Коля стёр с лица пот и, устало вздохнув, направился в комнату, в глубине души очень надеясь, что Достоевский не натворил фигни и съел хотя бы ложку. Но нет, парень лежал, сжавшись в маленький, скулящий от боли и озноба комок, и пытался уснуть. – Федя, – тихонько позвал Гоголь, и присел на кровать. – Поёшь немножко, это поможет согреться. Я сейчас приподниму твою голову и покормлю. Твоя задача открывать рот и глотать. Понял меня? Достоевский лишь жалобно застонал, чуть ли не плача от ноющей боли и невероятной слабости. Николай подолжил под голову парня еще одну подушку, взял в руки тарелку и, набрав полную ложку бульона, поднёс к полураскрытым потрескавшимся губам Фёдора. Тот осторожно подался вперёд и проглотил, мгновенно поморщившись из-за боли в горле. – Ты умница, прекрасно справляешься, – похвалил Гоголь, набирая ещё одну ложку. Спустя пять минут такого кормления Фёдор забылся в полудреме, наконец-то немножко согревшись.