Heading into a pure, black void So what if I make it out past the edge? So what if I never come back again? Where can you go when it's all in your head?
Пока от Змея ждут ответа, выйдет ли он на время кварцевания из палаты или переждет в постели, накрывшись одеялом, он усиленно размышляет над тем, как лучше предложить медсестричке Ю сесть ему на лицо. Что-то ему мешает это сделать? Скорее всего. Но быть не может, чтобы тот факт, что его самого ебут уже в который раз. Но ему еще и не такое снилось - и ничего. Так что, эти бедра непременно должны стискивать его больную башку, не давать дышать. - ...интервью. - Что? - Ли напряженно моргает, откладывая на потом асфиксию из-за мягких белых ляжек в своем воображении. - Говорю, не хотите выйти на улицу? Я провожу. И у вас есть шанс стать звездой ближайшего выпуска новостей, - Ю слегка улыбается. - Столько репортеров внизу. Как ей, бля, только удается вот такая улыбка без всякого подтекста? - Репортеры? Зачем они тут? - с шевельнувшейся внутри тревогой он снова поворачивается к окну, глядит на происходящее внизу теперь уже осмысленно. А там действительно происходит что-то серьезное, если старший Хэ собственной персоной почтил своим присутствием это богом забытое место. Только недавно проблевавшись, Ли снова чувствует подступающую липкую волну тошноты с головокружением, подобным бесконечному падению по спирали, к которому, как ни старайся, привыкнуть невозможно. В одно мгновение он целиком превращается острый импульс - спрятаться. Исчезнуть. Сорваться с места, забиться куда-то и затихнуть. Как крыса. Именно так и назвал его Тянь, когда побежал за ним, куда поманили. Такой предсказуемый, ну умница же... И как полагалось, чуть позже с ненавистью хрипел ему пережатым арматурой горлом: "Ну ты и крыса". - Умная, Тянь, - шепчет он ему в ответ, с восторгом запоминая свое отражение в стальных глазах. - Умная крыса... Ты думал, Ли так просто сдастся, сладкий? Совсем без ума и без мозга ты стал из-за одного облезлого кусачего кота, выбор которого на волю чьим рукам отдаться не поддается логике. Единственное, почему теперь эта умная крыса остается стоять на своих двоих, а не бросается искать чем вскрыться, - это не страх возмездия, как бы не так, а самая настоящая усталость. Усталость, которая тяжелее, чем просто физическая, усталость величиной с ебаную вселенную. Спутанность сознания лишила его быстроты мысли, скорости реакции, растянула и зациклила, раздробила на моменты все происходящее, рассыпала их разрозненные осколки, которые он только и делает, что бесконечно складывает один к другому, как маленький ледяной Кай. Но из ледяного у него теперь только заморозившая рот и горло собственная слюна. Облизывая онемевшие губы, он еле слышно спрашивает, с трудом проглатывая весь мат, который прекрасно бы уместился здесь после каждого слова: - Какого он тут забыл? Не отрываясь от дезинфекции поверхностей, медсестра отвечает: - Господин Хэ в этот раз не отказался от интервью. Раньше он уже дарил больницам аппараты МРТ и ИВЛ, и наша... Змей от злости внезапно плохо слышит. Все звуки глохнут, отдаляются, превращаясь в тонкий писк. Нет, он просто не сможет вести и вывезти любой простой диалог, не то, что отвечать адекватно и невозмутимо, как раньше. Стоять на своем, да даже просто стоять, не ища к чему бы прислониться или сесть, играть словами. У него впервые в жизни нет на это сил. И его эгоцентричность не допускает даже мысли о том, что Хэ здесь, возможно, не по его душу... Капельница почти закончилась, в инфузионном мешке осталось меньше трети, но возвращаться, преодолев полпути, себе дороже. Он давно не уходил дальше нескольких метров от своей палаты, и выбился из сил еще не дойдя до лифта. Настолько херово он чувствовал себя только однажды, лет в четырнадцать так же валяясь в больнице, но с медикаментозной интоксикацией. Ответить на вопрос, куда он сейчас направляется, Змей не смог бы даже сам себе. Его гонит нечто животное, плохо контролируемое... Он признал свою жгучую зависть, невыносимую, обглодавшую его белые давно высушенные солнцем змеиные кости - остается только наступить, чтобы они обратились в пыль. Признал злость, что тянулась за завистью, - ею-то он и жил. С обидой Ли познакомился совсем недавно. Теперь пришел черед страха? А вот с этим он не согласен и всеми силами хочет противостоять, но непривычно обрывающееся сердце, тошнота... Он весь мокрый от слабости... Он сбит с толку, запутан в нервирующих своей спонтанностью образах. О чем бы он не подумал, события предстают во всей красе уже случившимися когда-то, предстоящими или возможными. В любом времени, какое пожелает. А еще, его преследуют ягоды. Их вкус и запах. Ими пахнет отовсюду. Эта чертова смородина, медсестричкины духи, замешанные на варенье, малина на его ободранных губах, как и мятный холодок на них. Он бы махнул не глядя все это на артрит или какую-нибудь грыжу вон того дедка, рядом на скамейку с которым он заваливается. Осудительно-заинтересованно глядящий на него дед наверняка тоже не прочь махнуться. Обменять несколько оставшихся лет хоть на год чужой молодости. Вот только он точно прожил бы это время с умом, не отхватил бы по голове, не то, что ты, так давай меняться, малыш, смотри, что у меня для тебя есть... С трудом понимая спит он или нет, Змей дышит как попало, цепляется за мучительно утекающие жизненные силы и собственное время, словно его в самом деле кто-то способен отобрать, только взглянув. Незнакомое старческое лицо меняется до неузнаваемости, теряя человеческие черты, то приближающиеся, то отдаляющиеся пустые глаза видят его насквозь, смеются над его попытками казаться сильнее, хладнокровнее, умнее. Змей не помнит, что откуда взялось, где причина, а где следствие, где право, а где лево, больше не ориентируется во времени - вот солнечный свет сместился и теперь греет уже его бок и гранитный пол около его ступни в старом кеде без шкурка. Осознанных снов он за собой не помнит, значит, есть большая вероятность, что весь этот кошмар происходит наяву. Чтобы прекратить пугать старика, прекратить не моргая смотреть на него пересыхающими глазами, поднять себя и сделать шаг уходит так много времени. Хорошо, что Ю не успела убрать капельницу - ему хотя бы есть за что держаться, пока он доплетется до высокого подоконника, чтобы опереться. Пытаясь успокоить дрожь во всем теле, он не мигая пялится на плакат около кабинета, повествующий в ярких картинках о приключении вишенки, которая была веселая, а потом поцарапалась о чьи-то колючки и стала грустная. Доктор-ежевичка прогоняет задиристый кактус, не знающий, как нехорошо лезть в чужое личное пространство, и объясняет ей о необходимости дезинфекции ран и ссадин. Вишенка снова веселая, теперь она знает даже как правильно мыть руки. Досмотрев историю до конца, взгляд его медленно двигается дальше вдоль таких же занимательных памяток о первой помощи, пользе кальция, воды и овощей. Вот такое тебе в самый раз - простенько и ярко, полезно, почти душеспасительно. А главное, для самых маленьких. Самое оно теперь, да, Змей? Вопреки повышению градуса абсурдности, Ли чувствует, что успокаивается. Почти равнодушно наблюдает свою мысль о том, как он все ненавидит. Именно в этот момент плакаты на стене заканчиваются, и разглядывать остается только присутствующего здесь человека. Это можно - человек красивый. Хочется поинтересоваться, у него самого такой отличный вкус или личные стилисты подбирают ему шмот для любого мероприятия? В пустом коридоре с тихой солнечной взвесью пыли их только трое. Пальма в кадке, за которую ухватится Шэ Ли, если что, сам Шэ Ли и Хэ Чэн, одетый во всё светлое и льняное - явно хотел выйти где-то в сороковых, но вышел не в ту дверь. - Откупаетесь так, значит? Хэ Чэн поднимает голову, отрываясь от чтения каких-то бумаг, бросает взгляд в сторону, видимо ища того, кому предназначался бы этот вопрос. Но это ему. - Это я вам. - Что ты сказал? - но вряд ли он не расслышал. Просто тянет время, обдумывая ответ, это же очевидно. - Нуу... - тянет Змей. Ему сладко от того, как виртуозно ему удается своя привычная пауза, словно бы без титанических усилий над собой. Его почти возбуждает это. - Возвращаете долги за невинно убиенные души, покупая дорогостоящее оборудование? Ли бесстрашно подгребает поближе, надеясь, что его не сильно заносит вбок, и Хэ закрывает бумажную папку, которую держал в руках, расслабленно укладывает предплечье на пластиковый подлокотник казенного кресла. Смотрит снизу вверх сквозь полупрозрачные очки. - Невинно убиенные... это ты хорошо сказал. Записываешь фразы на случай важных переговоров? - А вы добавляете мемчики в свою речь, чтобы другие не так сильно боялись вас? Или, может, чтобы казаться моложе? Чэн не скрывает улыбку. На нее запросто можно купиться, если бы тот не повел вдруг головой, предостерегающе грозя длинным указательным пальцем, повторяя жуткий в своей плавности жест T-1000. У Ли спина внезапно покрывается холодным потом, а шов на голове под свежей повязкой тонко дергает пульсирующей болью. Рука непроизвольно касается бритого виска, но боль ебала его попытки облегчить себе что-то таким примитивным способом. Бинтов на голове теперь нет и, наверное, он выглядит без них чуть лучше. Теперь просто как парень, которого хорошенько отпиздили в подворотне, а не как фронтовик с контузией. Если конечно хоть кому-то есть дело до его внешнего вида. Теперь он даже насчет себя не уверен. Ой, да кому ты заливаешь, тебя настолько заботит твоя внешка, что ты готов на что угодно, лишь бы не помнить того факта, что ты не принимал решение раскроить себе череп и украсить его кривым шрамом. "Мм... я перезвоню, покеда", - срочно прерывает Шэ Ли связь между собой и другим не в меру беспокойным собой, тем, которого все-все колышет. И это капец какое интересное ощущение - на грани обморока изображать невозмутимость, стоя перед тем, кто каждый раз во сне раскладывает тебя под собой как заблагорассудится. Велит вставать на колени, но только потому, что ты сам этого хотел, исходя слюной. От этого слабеют ноги. И тогда, и сейчас. Он заходился шепотом и сплошным матом от желания и предвкушения предстоящего действия, и сейчас это все происходит на втором зыбком полупрозрачном слое изображения поверх невозмутимо сидящего на больничной скамейке Хэ, облаченном во все светлое, - темный потусторонний Хэ натягивает Змея по самые гланды, желающего этого чуть ли не больше всего на свете. Он в одном движении, в одном вдохе от того, чтобы открыть рот - и мысли материализуются в готовой воспринять любой его звук тишине чем-то вроде огромного пузыря из целой упаковки жевательной резинки или пузыря для реплики в комиксах. Ягодные тела слов упруго насыпятся в бензиново-перламутровый бабл мягко отскакивая друг от друга, заполняя его под завязку. Чем-то вроде: - Хотите что-нибудь сделать со мной? Похоже, у него весь мыслительный процесс, его изменения и оттенки, теперь виден на лбу. Буквально, как у того мальчишки со стеклянной головой, раз взгляд Хэ так изменяется. Неужели солнце, через окна нагревая спину и буквально озаряя проплешину на треть башки еще и просвечивает ее насквозь? А, ну да, он сказал это вслух. Змей не отследил собственную интонацию. Прозвучало ли это как "хочешь трахнуть меня? Если что, я согласен, и прямо, блять, сейчас" или как-то иначе, типа он спрашивает, какое ему светит наказание. Он хз, честно. - Что-нибудь сделать... В самом деле? - Чэн вдруг оказывается рядом, возвышаясь над ним, так близко, что Ли чувствует дорогой запах его одеколона. - Хочу ли я? - он цепко и больно берет пальцами за подбородок, намеренно нажимая на кровоподтеки, поднимая его голову вверх. - Конечно же да. Хэ-старший совсем плохого мнения о нынешних умственных способностях Шэ Ли, раз повторяет столько раз. Не утруждайся, Чэн, не нервничай, от нервов красоту теряют. Змей сразу понял, что ему пиздец. Все-таки не все же мозги ему отбили... Его срывают с места, крутанув, и он пару раз запинается за собственные ноги, не успевая за стремительным широким шагом. Волочит стойку капельницы, пока Чэн, схватив за плечо, волочит его самого вдоль по коридору. Навстречу им идет кто-то из персонала, и в этот момент у Ли впервые возникает мысль попросить о помощи. Но никто не говорит ни слова, видя явное его сопротивление. И едва родившееся "помогите!" так и остается на стадии удивленного препарирования незнакомых ранее эмоций, остается где-то на вдохе, что потребуется для извлечения звука. Пережимая руку Шэ Ли чуть повыше локтя до ломоты в жилах и болезненных мурашек, Чэн грубо вталкивает его в какой-то кабинет, не обращая никакого внимания на устремленные на себя разве что не вожделеющие взгляды поверх медицинских масок. Лоб с размаху встречается со стеной, и сразу где-то на периферии за уплывшим приглушенным зуммером с грохотом захлопывается дверь; обозначая ситуацию, щелкает изнутри замок. Большая ладонь почти ласково обхватывает его голову сзади, мягко зарываясь в волосы длинными пальцами. Змея давно не трогали... Ни так, ни по-другому - никак. Да и кто бы посмел? Хэ прикладывает его головой еще пару раз. Расслабленно, без усилий, будто швыряет о стену гнилую редьку. И до того, как кровь легко льется по губам сырым и теплым, Шэ Ли успевает даже немного кайфануть от прикосновения - ему же теперь доступно каждое мгновение длящимся почти вечность. - Я запросто мог бы убить тебя, и знаешь... Никто не расстроится, - Ли хуево слышно, но он согласен, все верно. - Да пачкаться не хочу, - одновременно с этим разворачивая слабое тело к себе лицом, говорит Чэн, отстраненно наблюдая за часто капающей кровью с чужого лица. Алые капли расплываются на белых подвернутых рукавах льняной рубашки. Змей дышит ртом и ему определенно веселее, чем было до этого. Он окидывает мутным взглядом устаревший еще до его рождения интерьерчик ординаторской - а ну как сейчас снова сюда захотят войти без стука? Вон и кружка с чьим-то горячим чаем стоит на столе... - На меня смотри, - пальцы больно давят на синяки на лице. Но Ли самому интересно взглянуть в хладнокровное, почти скучающее лицо напротив, он бы и так посмотрел. - Уговор простой: я тебя не трогаю, если ты больше не трогаешь никого своими крысиными лапками, обходишь десятой дорогой то, что считал раньше своим, не суешь свой крысиный мокрый нос ни в чьи дела. Делаешь так, и живешь себе потихоньку. Усек? Но крысиный нос слишком чуткий, как уж ты ни старайся. Никакого хладнокровия здесь нет и близко - ноздри у Хэ-старшего подрагивают, чуя кровь и чужое дыхание. Пальцы больше не жмут так сильно на челюсть в фиолетово-желтых пятнах, касаются почти осторожно. Змеево нутро ликует, отзываясь на все эти маркеры. Это же... Это же становится можно почти все, что пожелаешь. - Мм-м, заебись уговор. А у меня тоже условие, - с трудом выговаривает он. Губы сами складываются в улыбку удовольствия от осознания осторожности к себе. Он тянет немеющую руку к лицу, выдрав ее из Чэновой стальной хватки, вытирает подбородок. - Поцелуешь - я подумаю над твоим предложением. Змей без башки. Теперь официально. И фартовый, раз до сих пор живой. Раз не отправился на тот свет сию секунду. Если его не любят люди, значит любит сама жизнь, вытаскивая за шкирку из самых дерьмовых ситуаций, давая пинка, чтоб шел, сука, вперед, заводя сердце ударом кулака. И будет он испытывать эту любовь на прочность бесконечно... Бесконечно. Смотри, как еще могу. - Ну че, поцелуешь? - он облизывает верхнюю губу - и вот совсем не легче. В самом деле ему хотя бы попить, но дойти до кружки на столе его просто не пустят. - И где же потерялось твое уважительное обращение к старшим? - Чэн отступает на полшага, не выпуская из капкана напряженных рук, но видно, жажда спокойствия берет верх. Его легкая ухмылка и ровный приглушенный голос говорят сами за себя. Это было легко. Так легко оказалось выманить тебя, старшего, на подъебистую игру. - Не убивай меня, добрый молодец, я тебе пригожусь, - шепчет одними губами Змей, упираясь затылком в стену, лыбится, обнажая зубы в красной пленке. Хоть и стоит из последних сил, никогда не сдает назад и лица - в крови и синяках - не теряет. Играть так играть. Теперь-то он в своей стихии. Двусмысленность и грязные шуточки - подойдет все, что угодно, кроме серьезности. В любом состоянии и в любое время дня и ночи - это все его, родное. От радости он сам готов кинуться с поцелуями, и на самом деле ведь его ничего не держит ни внешне, ни внутренне, только Хэ невесомо придерживает за плечо. Твое благородство тебя и сгубит, господин Хэ, ох, сгубит... Песня, занявшая место в мозгу по соседству с ягодами и головокружениями, все эти дни на репите то стихает, то усиливаясь крутится, крутится, крутится... И эта ретро-комната с цветными обоями, стеллажами, потертой гобеленовой софой и сервантом идеально подходит, чтобы позволить этой мелодии завладеть собой. И где-то там внутри себя Шэ Ли сдает чуточку контроля, чтобы ритм, который слышно только ему, адаптировал болтанку, в которой он с трудом находится и находит прежнего себя. Кровяные пятна на рукавах быстро высыхают, но остаются такими же сочными и яркими на белом, как ягоды. Столько перевидев в своих дурацких озабоченных снах, уже ничего не кажется опасным. Как нужно бояться, он понял - и уже устал от этого. Если хочется что-то сделать, но не ударить, а руки чешутся, - целуй. Ли выполняет собственный приказ, бросаясь вперед, обхватывая за шею, сбивая с толку неожиданной силой и напором. Тот, кто обнимает его, просто не может иначе. Нежность и благородство такие себе помощники, Чэн...***
Когда полудохлый пацан кидается, словно в драку, утыкаясь с размаху мягкими губами мимо рта, куда-то в подбородок, Хэ чувствует только одно - запоздалую усталость. Ничего не остается, как сомкнуть руки, придержать его за спину, чтоб не рухнул. Да чтоб тебя. Но невозможно не целовать в ответ, когда тебя вот так хватают за воротник, треща по ткани ногтями, прижимаясь всем обморочным телом. Ладно, ведь не живая боевая единица недружественного клана к нему на шею кинулась лизаться, а просто слегка контуженый мальчишка, считающий себя дохуя умным... Может из-за этого Чэн зачем-то целует тоже. Взатяг, с удовольствием. На мгновение ему даже жаль, что разбил ему нос - будто ржавую железяку облизывает. Целует и его шею над страшной системой подключичного катетера с иглой внутри, кожу под ухом и щеку, пахнущую цветами. Цветами теплыми и однообразно сладкими, какими бывают пионы. Почти девчоночий запах, слишком нежный, если бы не горечь и не духота напившейся воды зелени. Целует другую щеку, испачканную в подсохшей крови - пахнет малиной, чистотой, стерильными бинтами и волнением на грани страха. У Хэ Чэна нет объяснения этим поцелуям, а вот у Шэ Ли есть. Шэ Ли сейчас можно все да еще маленько. Обидно только, что никто кроме него не слышит этой пьяной мелодии, что ведет его в этом безрассудстве, словно по щиколотку в горячем белом песке. Он даже рад быть не на связи с реальностью, шагает наобум, натыкаясь на подлокотник. Почти ломая идеальные ногти, цепляясь за тонкую ткань чужой рубашки, дрожа от охватившего его не впервые желания и негодования из-за всего происходящего разом в любом отрезке времени: сейчас, тогда и потом, не в силах отказать самому себе, он тянет не особо протестующего Хэ на себя. Падает задницей на выгоревшую обивку софы, возится, в нетерпении приподнимая бедра, пытаясь притянуть его к себе ближе, чтобы целовал как следует. Крепче, сильнее, ты только что так делал, ну! Но больше не происходит ничего. Склонившись над ним, Хэ Чэн просто смотрит. Ли в очередной раз тянется сам, намереваясь прошипеть, кусаясь: "нет времени объяснять, просто, блять, делай что-нибудь со мной!" - Можешь сказать по-человечески, какого черта тебе нужно? Ли думает, ему послышалось. Испытывая катастрофическую потребность в прикосновениях, он выгибается, скользит пятками по полу, сползая по сиденью вперед и вытягивая ноги. Наконец, разочарованно расслабляется, роняя руки по бокам от себя... Ну нет, Чэн, нет, я так не играю! Выключи нахуй свою серьезность сейчас же. - У тебя со слухом проблемы или с памятью? - преодолевая многочисленные физические "плохо", цедит Змей. - Я же сказал, ты - целуешь, я - отваливаю. - Кто тебе сказал, что у тебя есть хоть какое-то право устанавливать правила? - Чэн складывает руки на груди, будто бы это не он, а кто-то другой полминуты назад обнимал и гладил его спину. - Если я расскажу, что ты мне снишься? - самое время ходить с козырей, ставить все на воображаемое зеро, выворачивая пустые дырявые карманы. Черт, в них только пара жвачек в липких обертках, сойдет? - Точнее, как именно... Хэ протягивает к нему руку, все так же стоя между колен. Слегка толкает его голову пальцами, но не убирает их сразу, а проводит подушечками по виску около пластыря, отодвигая прядь куцей теперь, неровно срезанной челки. Невесомо трет большим пальцем засохший красный отпечаток на бархатной щеке. Медленно соскальзывает вниз, касаясь им ямочки между подбородком и пухлой нижней губой, обветренной и обкусанной, но все равно невыносимо нежной. - Чего только не бывает, когда черепно-мозговая. Змей прикрывает глаза, выдыхая. Да еб же ж твою душу, спасибо.