Именно поэтому

Горло снова пронзил кашель, болезненно отдаваясь в грудной клетке. На раскрытые ладони упали первые за сегодня лепестки, окрашенные кровавыми брызгами. За стоящем на коленях Кэйей мог лишь наблюдать Альбедо, с болью в глазах и позывами двинуться навстречу где-то на душе — но Кэйе бы это не понравилось. Все еще стоя на коленях, Альберих уже не задыхаясь, рассматривал пару лепестков между пальцами, но в мыслях он был где-то далеко. Блондин от двери уже двинулся к мужчине, толкая в руку влажное полотенце, возвращая того в реальность. — Долго ты будешь это терпеть? — заговорил Альбедо, когда к нему вернулось полотенце, местами окрашенное в кровавые пятна. — У тебя есть идеи получше? Хочешь, чтобы я пошел прямиком на смерть? Это будет самый неизящный мой исход, — лицо трогает болезненная улыбка, но и та вскоре исчезает. — Ты очень катигоричен. Тебе не легче надеяться на лучшее? Взаимные чувства? — Ты не знаешь его, ты не знаешь нас, — отрезал тот, поднимаясь на кровать. — Мне легче будет превратится в цветок, чем испытать его испепеляющий взгляд на себе, а после и лезвие меча у горла. Вздохнув, Альбедо покинул комнату и ее хозяина. Алхимик не мог назвать себя тем самым другом, который придет к Кэйе в любой ситуации. Он вовсе не мог назвать их двоих друзьями, так, просто старые знакомые, время от времени помогающие друг другу. Но узнав одним из первых о недуге мужчины, Альбедо вызвался на проживание и ухаживание за Альберихом, извлекая из этого свою выгоду. Но теперь он познал ту ужасную сторону капитана, которую тот скрывал от чужих — на лице не было той привычной улыбки, кидал он только колкие замечания, он вцелом был ходячим сарказмом. А еще он был слабаком. Кэйа мог доверять Джинн, Эмбер, Путешественнику, Альбедо, Лизе, да кому угодно. Но одно слово красноволосого бармена, противоречившее остальным, и весы предательски укажут на неравенство в пользу Дилюка. И даже под дождем, состоящим из одних только оскорблений, Альберих будет оставаться на своем, молча и с улыбкой принимая все из уст названного брата. Альбедо все никак не мог понять этих идиотов: поговорить с помощью рта и слов для них казалось слишком сложным. Наблюдать за страдающим Альберихом ему не хотелось, ощущать его боль на себе было невыносимо, но сам Кэйа упрямствовал и ни в какую не хотел и словом обмолвиться с Дилюком. Слабак Кэйа, который желал стерпеть адскую боль, и глупый Дилюк, который закрыл глаза на страдания брата. Кажется, только эти двое не понимали все происходящее. Каждый в таверне замечает осторожные взгляды, которые Дилюк кидает в сторону Кэйи, когда тот находился или в одиночестве, или же в слишком неблагоприятной компании. Каждый замечал, насколько близко Альберих старался оказаться к Рагнвиндру. Каждый понимал, что происходит, кроме самих главных героев. — Мне нужно в штаб, — проинформировал Кэйа, снимая с крючка любимую накидку. И как давно блондин витает в мыслях, уставившись в стену, что не заметил подошедшего мужчину? Оглядев того, Альбедо заострил внимание на вырезе его рубашки, скрещивая руки на груди: — Ты напугаешь местных дам своим видом. Запачкался кровью и идешь разгуливать улочками Монштадта? Не сразу уловив суть, Альберих развернулся на пятках, уносясь обратно. Там и шум воды послышался, а потом скрип шкафа и шуршание одежды. Показался рыцарь перед блондином уже в свежем наряде: непривычно свободная рубашка, не оставляющая нежелательные участки тела открытыми, и обычные черные штаны. Сапоги закончили образ, и Альберих, не тратя время на бессмысленные прощания, хлопнул входной дверью. На улице довольно прохладно, но на настроении Кэйи это никак не отразилось: фальшивая улыбка и совершенное опустошение внутри — настроения как такового вовсе не было. До штаба добраться было просто, лишь иногда приходилось любезничать с прохожими, выбирать правильные слова и отдельные комплименты для каждой девушки, что поджидали капитана у дверей штаба, и переносить тренировки с рыцарями-новобранцами, которые выскакивали из-за каждого угла. В его же кабинете его встретила Джинн, недовольно оглядывая подчиненного. — Тебе ведь бесполезно что-то говорить, — потирая виски, она отворачивается к окну. — Работа себя не сделает, так что не задерживай эти бумаги у себя. Я позову Лизу… Нет, лучше не буду. Мы все сделаем сами, а ты доделай работу. — закончив она развернулась, направляясь к выходу, но поровнявшись с Альберихом, добавила: — Заканчивай с этим. Как бы сильно ты нам не был нужен, умирающего на работе товарища я видеть не могу и не хочу. Если не сделаешь ты, то сделаю я. И поставила точку хлопком двери, что и так пережила слишком много. Кэйа понимал все и без этих слов, но он чертов слабак. День, когда синеволосый хотел признаться в чувствах Дилюку до сих пор маячит в мыслях, и от этого воспоминания каждый раз начинает кружиться голова. От взгляда алых глаз до сих пор страшно, а чувства, что тогда испытал шестнадцатилетний Кэйа, холодом отзываются спустя столько лет. Донельзя горячий во всех смыслах братец может убить тем льдом в глазах, которым тот каждый раз усмиряет Альбериха. В тот день Дилюк ни слова не проронил, но действия его были предельно ясны. Именно поэтому Кэйа вновь заходится кашлем, оседая на пол, ближе к стене, из полости рта сыпятся первые лепестки, окрапленные кровью. И именно в тот момент, когда Кэйе кажется, что намного легче будет умереть, слух режет не только собственный кашель, а и скрип двери, и перед глазами сквозь мокрую пелену маячит огненная шевелюра. Именно сейчас крови на полу оказывается слишком много, а изо рта сыпется еще больше лепестков, кажется, это падают целые бутоны. Именно сейчас на плечи ложатся теплые руки Рагнвиндра и прижимают к своей груди, не боясь запачкать одежду. — Идиот. — только слышится где-то возле уха, и адская боль прекращается. Так на душу Альбериха приходит спокойствие, и он непроизвольно расслабляется в крепкой хватке. — Звучит как что-то хорошее, — шепчет Кэйа, приподнимая уголки губ. И за это сразу же получает по затылку, исключительно любя, но это не отнимает боли. — Ты чертов псих. — уже походит на скулеж, и Альберих готов поклясться, что сейчас застал картину, свидетелем которой может быть лишь он. —Ты… Почему не сказал? — звучит обвиняюще, но в этот момент руки еще сильнее жмут к груди, и от этого Кэйе становится легче. — Я пытался, — ответил честно, вырываясь из хватки Дилюка. — Тогда ты точно был против, — пытается отшутиться, но в голову ничего толкового не идет. — Я всегда… всегда был на твоей стороне. Ты мучился, но знал это, — хватая чужой подборок, Рагнвиндр заглядывает в единственный глаз брата. — Я тоже болен тобой. Я тоже дурак, — наконец, признается мужчина, опуская руки. Теперь нежные щеки Дилюка обхватывают руки Альбериха, что гармонично смотрелись на белоснежной коже. Палец огладил губы, чуть надавлилая, но Кэйа его тут же убрал — недавно он плевался кровью, а тепер лезет в чужой рот пальцами. Но Рагнвиндра это не волновало настолько, насколько и то, что во рту Альбериха будет ощущаться привкус металла и неизвестных цветов. Накрывая чужие губы, Дилюк лишь понадеялся на ответные действия, что не заставили себя ждать. Синеволосый податливо разомкнул губы, тут же сплетаясь языками. Жмурясь от напора, Кэйа смог лишь откинуться на пол, притягивая за шею Дилюка. На тело, что недавно содрогалось в неистовом кашле, навалилось точно такое же, и мужчина был прижат к холодному полу, что не играло важной роли. От Дилюка исходил жар, казалось, сам элемент Пиро зажарит Альбериха. — Ужасные ощущения, — высвободившись, успел только сказать Кэйа и тут же получил подзатыльник тяжелой рукой. — Да ладно уж, это ведь лучше, чем кровавые букеты. Дилюк смотрит виновато, а синеволосый улыбается в ответ, тянет руку к чужим губам и поднимает один уголок. Картина получается не лучше, но Рагнвиндр уже щекой льнет к прохладной ладошке. Не умильнуться не получается, и Кэйа расходится хохотом. Больное горло дает о себе знать, и потому смех быстро обрывается. В тишине, что повисла в кабинете, мысли к Альбериху приходят разные: Дилюк вовсе не выглядит так, будто страдал такой болезнью — главная из них. — Я принял их, чувства, совсем недавно, прости, — шепчет мужчина, будто до этого научившись читать мысли. — Мне было так стыдно за себя прошлого, и именно по моей вине ты страдал. Ты ведь не забыл тот день? Тогда я сам испугался своих возможных чувств и совсем не подумал о твоих. Прошу, прости меня. — теплые капли покатились по щекам, а после размазались по пальцам Кэйи, когда тот постарался вытереть влагу. Все сложилось на места, и Кэйа громко выдохнул, прижимая чужую голову к своей груди. Сердце стучит неразмеренно, но лицо выражает благодарность. Он не может на Дилюка обижаться. Сегодня нужно разобрать бумаги, любезно оставленные Джинн, а после них и на задания будет возможность выходить. Мужчина все еще не верит в правдивость ситуации, но лучше уж так. Болезнь не сковывает его изнутри, а любимый человек жмется к нему, будто есть шанс потерять, если отпустит. Именно поэтому сейчас Кэйа переживает лучший момент жизни. Именно поэтому он поднимает чужой подбородок и покрывает лицо Дилюка множеством поцелуев. Именно поэтому он счастлив.