Стерпится — слюбится

      — Н-но! Н-но, пошла!.. Кнут со свистом разрезал морозный воздух. Лошадь, издав испуганное ржание, рванулась вперед — и сани, будто обретя крылья, полетели по заснеженной дороге — Евгении казалось, даже не касаясь земли. Откинувшись на застеленном мягким одеялом сиденье, княжна запрокинула пылающее лицо к густо усеянному звездами холодному темно-синему небу и счастливо рассмеялась, не понимая, отчего вдруг так зашлось дыхание: то ли от звенящего холода, то ли от хмельной сумасшедшей радости. Свобода! Наконец-то свобода! А какой бесконечно-длинный, какой мучительный это был день — предсвадебные хлопоты, тайные страхи, отчаянные надежды… Притворство перед матушкой и отцом; какая-то суета с нарядами; очередной визит жениха и свои вынужденные улыбки ему… Но все уже позади — а впереди лишь свобода, любовь и счастье… … Денег, вырученных Палашкой за подаренное женихом ожерелье, хватило с лихвой — и на сани с весьма бодрой лошадью, и на постоялый двор, и на плату священнику, который должен был тайно обвенчать сбежавших влюбленных… Спасибо Прохору — все-таки успел, ухитрился догнать Григория и передать ему письмо от хозяйки… И вот теперь, мчась навстречу обжигавшему лицо ветру, Евгения с колотящимся сердцем думала о том, что осталось совсем ничего — всего лишь эта ночь до рассвета, а там… А там уж с утра пораньше в дальней деревенской часовенке будет ждать поп, который и должен их обвенчать. И, выйдя из церкви уже венчанной женой, она сможет больше ничего не бояться — ведь нет на свете такой силы, которая отняла бы горячо любящую жену от ее законного супруга… Сани промчались еще немного и замерли. Евгения, вздрогнув, огляделась, на миг испугавшись: не случилось ли чего? Может, с лошадью худо или сломалось что? Но тут Григорий, на миг обернувшись, лихо спрыгнул с козел:       — Приехали, княжна! Не передумала еще? Евгения только глазами во тьме сверкнула:       — Не передумала!       — Ну пойдем, коли так, — усмехнулся будущий муж и даже подал ей руку, помогая выбраться из саней. Не отрывая влюбленных глаз от Григория, княжна не сразу сошла на хрустящий снег. Все смотрела на смутную в темноте крепкую статную фигуру, на развевающиеся под ветром вихры — шапку Григорий умудрился где-то потерять во время бешеной гонки… «Мой! — с пронзительной нежностью подумала княжна, почти задыхаясь от чувств, распирающих грудь. — Уже скоро будет мой… А я — его…» И вот сейчас, в этот миг острого счастья, пришел и страх — а что, что же дальше? Но тут же Евгения гордо вскинула голову, поправляя теплый крестьянский платок, надежно скрывавший лицо. Что бы там ни было дальше, одно княжна знала твердо: в родительский дом она уже не вернется.

***

Фитилек догорел — и рассеянное неяркое пламя, возмущенно шикнув, погасло. Теперь тесную прохладную комнатушку освещал лишь мутный диск луны, выглянувшей из-за облаков — но и этого Григорию хватило, чтобы в полутьме разглядеть свою тайную невесту, на диво хорошенькую даже с полураспавшейся косой, даже в простеньком крашенинном сарафанчике и крестьянском зипуне.       — Страшно мне, Гришенька, — вдруг прошептала княжна, присаживаясь на край широкой грубо сколоченной лавки, служившей здесь постелью. Неловкими пальцами распутала косу — тяжелые волосы густым шелком так и хлынули на спину. Нет, не могла, не могла она никого обмануть — ни этот убогий ночлег, ни эта дешевая справа… Хоть с ног до головы в посконь укутай, княжной она оттого быть не перестанет…       — А что это тебе вдруг страшно? — спросил Григорий задиристо. — Иль раздумала? Со старым князем по родительской воле венчаться решила? Ну, тоже верно, что стар — не беда, был бы скупой — вот это горе… Да так и споткнулся на своей сердито-ревнивой речи, будто словами поперхнулся — Евгения, наклонившись совсем близко к нему, накрыла его губы тонкими холодными пальцами.       — Да что ты это такое говоришь, Гришенька? — прошептала чуть слышно. — Зачем меня такими попреками обижаешь? Разве провинилась я чем перед тобой?.. Да меня с души воротит, как подумаю, что мне с ним пришлось бы век вековать… — и вдруг, не сдержавшись, едва слышно всхлипнула, силясь подавить рыдания. Этого Григорий стерпеть уже не мог. Как всякий мужчина, не выносивший бабьих слез, он растерялся и рассердился одновременно — и не нашел ничего лучше, как обхватить княжну, стискивая в объятиях. А потом впиться в ее соленые губы с такой же жадностью, как умирающий от жажды припадает к воде… Все исчезло, будто бы растворилось — и страхи прошли, и тревоги улеглись, и слезы высохли, когда, пылко отвечая на поцелуи, Евгения утратила всякий счет времени. И в этом блаженном угаре не заметила даже, как очутилась на лавке, как сильное горячее тело вдавило ее в жесткое дерево, как нахальные руки поползли под шелковую рубашку, сминая, терзая, лаская жаждущее девичье тело…       — Гриша… Гришенька, да что же ты… — в полубеспамятстве бормотала княжна, дрожа от каждого требовательного касания — да так и ахнула, безотчетно выгнувшись, когда жесткая шершавая ладонь легла ей на грудь. Какое венчание! Какие заветы, какие предостережения! О чем могла она вспомнить, извиваясь в этих руках, безоглядно счастливая от того, что рядом с любимым… Все тело будто горело — и не было, казалось, ничего, что могло бы унять, усмирить этот дикий первобытный пламень. Огонь желания, неизменно вспыхивающий между мужчиной и женщиной, когда их неотвратимо влечет друг к другу. Ей было так странно… и жутко, и жарко, и сладко… И хотелось еще и еще, и тянуло, необоримо тянуло к этим рукам в неясной жажде успокоения, облегчения, освобождения от чего-то, разрывавшего все ее существо… Бух-бух-бух! — глухо стучала кровь в висках. Бух-бух-бух! — гулко дрожало сердце в груди. Бух! Бух! Бух! Да это ведь в дверь!..       — Гриша! Гриша, да ты что, не слышишь разве?! — воспаленным шепотом крикнула Евгения, силясь спихнуть Григория — тот, будто не слыша, не понимая, яростно сминал скользкую ткань, пытаясь стянуть с княжны треклятую рубашку, эту последнюю преграду меж ними. Поднял голову, будто пьяный, дикими, безумными глазами глядя на сотрясающуюся от громких ударов дверь.       — Гришка! Гришка, отворяй, сукин сын! Знаю, что ты там! Отворяй, не то дверь сейчас вышибу! Евгения, беззвучно ахнув, в полутьме уставилась на жениха расширенными от ужаса глазами. Этот голос она узнала в первый же миг. Да и как было не узнать! Беспрестанно молотя по хлипкому дереву кулачищами, за дверью разорялся верный княжий холоп. Филька, отцовский кучер…