Кричи

      Они кидают её в какое-то кожаное кресло, будто ненужную тряпку, обращаясь так, словно она просто вещь, поношенная жизнью. Девушке холодно до омерзения. Липко до боли в душе. Неприятно до коликов в сердце. Тянет блевать, как хер знает кого. Желудок скручивается судорогами, пытаясь довести Лизу до тошноты. Сердце колотится в ритме «Нирваны», готовое остановиться от ебнутого адреналина, который вызывает россыпь мурашек по всему телу.       Даже упасть на кресло получается с трудом, потому что ей противно. Противны чужие прикосновения, которые жалят не хуже взбесившихся пчел. Противно чужое дыхание, которое раздается по всей комнате, которая предназначена для каких-то пыток. По-другому и не скажешь, тут точно пытают людей.       Вся комната черная, без проблеска светлого. Ей противно от количества темного на такое малое количество квадратных метров. Хочется сбежать отсюда и больше никогда не встречаться с этими тварями. Она ненавидит их двоих. Всегда ненавидела, а сейчас вообще блевать от них хочет. Раздели, как дворовую девку, не слушая запретов. Не послушали. Не умолились. Ничего. Просто решили воспользоваться девчонкой, как куклой какой-то. Это заставляет желудок сжаться в импульсивном движении.       Боже. Как же она могла влипнуть в такую откровенную хуйню? Какой дьявол дернул тогда оказаться не в том месте, не в то время? Ей не страшно. Нет. Ей противно.       Она не знает, что именно с ней будут делать. Насиловать? Бить? Ломать? Что? Ей, если честно, будет проще, если изобьют и отпустят. Проходила уже, знает. Знает, как себя из своей же жалости за уши тащить. А при мыслях о сексуальном насилии пальцы трястись начинают.       Она ненавидит секс. Никогда его не любила. Просто какая-то физическая потребность, от которой все от нахлынувших эндорфинов с ума сходят. А ей всегда чего-то не хватает. Никогда нет радости. Никогда ей не нравится. Ни с кем ей не нравится. Это мерзко.       Лизе убежать отсюда хочется и больше никогда этих двух сук не видеть. Она молит Господа, чтобы он смиловался над рабыней своей Елизаветой. Она не хочет даже слышать мирного дыхания хотя бы одной из них. Они заставили. Притащили силой туда, куда она совсем не хотела. За что все издевательства всегда достаются ей?       Андрющенко слышит щелчок замка. Они закрыли дверь. Она взаперти. Ей больше не выбраться никогда. Теперь она наедине с двумя демонами, которые хотят истязать её тело и душу. И пусть они не похожи на адские отродья внешностью, но души у них чернее чёрного дегтя. Боже.       Сердце колотится, как у кролика перед удавом. Это страх бьется в груди запертой птицей в клетке. Ну конечно ей страшно.       Они молчат. Молчит и она, стараясь слиться с этим креслом, лишь бы они только забыли про неё. Не хочет чужих прикосновений. Ничего не хочет. А они кружат по комнате, как стая коршунов, выверенными движениями ища что-то, не сговариваясь. Будто мыслями общаются, и говорить им вовсе незачем. Блядские мрази. Время тянут, пугая девчушку еще сильнее. Медленно двигаются, будто сонные мухи, а той все кишки выблевать охота.       Ей холодно. И мерзко. Бежать уже некуда, а она надеется, что эти две девушки отпустят её. Ага, как бы не так.       Лиза в жизни не пила, пытаясь отгородиться от вредных привычек, чтобы не стать как отец. А сейчас не отказалась бы от литра водки, чтоб телом без разума стать. Чтоб отрубиться и не помнить нихуя. От чего ж это так жалко звучит?       Сидит, сжавшись в комок, пытаясь наготу татуированного тела прикрыть, стараясь стать как можно меньше и незаметнее. Только вот зря. Бесполезно это. От них не спрячешься теперь. Они жертву свою нашли и хотят ей воспользоваться. Хотят куклу для удовольствия сделать. А её душа против. Её душа мятеж один за другим выдвигает, пытаясь сподвигнуть хозяйку, от страха онемевшую, бежать как можно дальше. И тело трусит тремор, будто разряд электричества по живому существу. Ей хуево и повеситься хочется, лишь бы не сидеть вот так и не считать минуты до своего эшафота.       За что жизнь её так терпеть не может? Что она такого плохого сделала? Она не переживёт. Не сможет забыть насилие. Не сможет просто забыть то, чего боится больше всего в жизни. Это преступление против человеческой свободы. Только кого оно волнует?       Шаги, крадущиеся по черному полу, слышит и слезы сдержать пытается. Пытается со своей ледяной маской остаться и не быть жалкой. Вот только, видимо, всё за неё уже решено. Решено ими. Решено Богом.       Лизонька сама своему телу не хозяйка, оттого и слеза одинокая по щеке катится.       Её зовут Кристина, и сейчас она медленно идёт к запуганной девке, которая спрятать свое тело пытается. Глупышка. Её уже заметил зверь внутри. Ей не сбежать теперь. Никогда. Она станет личной игрушкой каждой из них. Она слишком сладко пахнет, а зверю нравится всё сладкое. Он любит приторность и сопротивление. Ему так еще слаще и вкуснее. Когтями по полу скребет в ожидании эндорфинов от чужого унижения полученных. Слюнями обливается от вида татуировок на таком тощем теле. Девка-то красивая. У них с Кирой таких никогда не было.       Слишком пацанка. Слишком холодная. Слишком отстраненная. Слишком асексуальная. Невооружённым взглядом видно, что она секс терпеть не может. Смотрит кроликом затравленным, не зная, что ожидает её.       Они хотят ей помочь. Хотят душу из неё вытрясти, чтобы только увидеть, как она улыбается в экстазе. Хочется увидеть покрасневшую от ударов кожу. Хочется смотреть на её сопротивление унижению. Таких ломать всегда весело, хоть они и нечасто себе такое позволяют.       Кристина подходит к спинке кресла, кладя на него руки, а девчонка шугается. Весело. Вечер перестает быть томным. Руками своими идеальными Захарова по обнаженным плечам ведет, чувствуя, как Лиза трясётся еще сильнее. И ухмылка на губах растет в геометрической прогрессии. Она любит, когда её боятся. Страх есть власть. Власть есть сила. Сила — значит доминант.       — Поехали, — а это Кира. Голос у неё грубый. Хриплый. Сильный. Её Лиза боится еще сильнее. Взгляд у этой блондинки звериный. Такое чувство, что она хочет съесть заживо.       Фраза действует побуждением к действию. Крис хватает девчонку за руку, вытаскивая из кресла, в котором она пригрелась и страх свой лелеет, как дитя малое. Лиза падает лицом в пол. Больно. Колени бьются о твердую поверхность. Смешок. Это Кристина смеётся над её слабостью.       Андрющенко оборачивается, и Кристина видит там мятеж. Надо же. Девушка сдаваться не собирается. Похвально. Раззадоривает. Хватает девку за руку, чтоб та встала. И она встает, повинуясь, слова не произнося. Но характер строптивый, даже в подчиняющихся действиях видно. Не хочет она сдаваться.       Кире в руки передает, как игрушку какую-то ненужную, унижая её сильнее, чем было. Та ведёт её к подвешивающей конструкции, на которую Лизе смотреть противно. И прикосновения эти грубые ей тоже противны. Блядство кругом происходит.       — Стой, — блондинка на неё даже не смотрит, пристегивая, словно распятого Христа. Какое богохульство.       Кира не смотрит, потому что знает, что увидит в глазах. Ужас всемирный. На то и был расчёт. Они сломают её и заставят захотеть эту боль. Заставят полюбить то, что сейчас ей омерзительно.       А Кристина ищет подходящий по жесткости стек. Не нужен слишком мягкий. Но и слишком жесткий тоже не нужен. Они же не звери, в самом деле.       Они просто хотят, чтобы эта девчонка перестала вести себя так, будто она святая. Они хотят, чтобы она была личным тигренком, которого приручат с помощью почесываний за ушком. Они хотят её себе как трофей. Как признание того, что они лучшие в этом мире красно-жгучей боли. Им больше ничего не нужно.       А Лиза держится изо всех сил. Старается не быть слабой. Держится так, что ей, наверное, позавидовали бы многие люди. Не каждый может так достойно сносить насильственные действия. На это силы безграничные нужны. Терпеть тоже нужно уметь.       Это Кристина подмечает, когда сзади подходит и слышит совсем тихий нервный вздох. Боже. Как Лиза только в это влипла?       Один из девайсов в руку Киры прилетает, как по-щучьему велению. Она стоит напротив Андрющенко, пытаясь разглядеть в ней что-то. Правда, не понимает пока, что. Крис становится сзади тела подвешенного, заставляя Лизу вздохнуть и глаза закрыть. Она молится всем возможным богам, которых только знает, только бы это быстрее кончилось. Только бы всё кончилось, и она смогла это пережить.       Лиза не видит, что Кира кивает Крис в разрешении приступить. Сердце бьется, грозясь остановится в тот же самый миг. Лизе вдруг становится невыносимо холодно, но глаза она не открывает, стараясь представить, что она где-то далеко от этого места. Когда первый удар обрушивается на попу, девчонка глаза открывает и тут же замирает. Она видит почти чёрный взгляд девушки напротив. Ей почти не больно, только по-прежнему противно. Кира смотрит, не отрываясь, а Лизе кажется, что она не выживет.       Второй удар приходится на выпирающие под тонкой кожей ребра девушки. И она дергается, будто её кто-то ущипнул. Она думает, что это можно перетерпеть. Можно заставить себя стоять смирно. Только дыхание ускоряется непроизвольно, и что-то в ушах жужжит.       Шлепок по спине. Уже более сильный, и Лиза зубы стискивает сильнее от того, как ей стыдно вот так стоять прикованной и смиренно принимающей удары двух ебнутых сук. И жечься начинает ударенное место тысячей искорок под кожей.       Крис сканирует её спину. Её прерывистое дыхание и шумное сглатывание. Ну конечно девчонке страшно. Не больно, нет. Но каждый раз она вздрагивает, заставляя крепление позвякивать. Кристине было бы её жаль, если бы она так сильно не хотела добраться до её сути. Было бы жаль, если бы она так сильно не хотела её сломать, заставив умолять жалобными просьбами с придыханием.       Но ей не жаль, она лишь скалится, как хищник, получивший свою добычу. Кира наносит удар по бедру, заставляя девчонку зашипеть. А Захарова лишь ухмыляется её реакции. Но она молчит, будто воды в рот набрала, пытаясь наебать их своим видом, будто ей не страшно, будто ей горы по колено. Она не знает, что они видят насквозь. Видят каждый нервный вздох. Видят, как пальцы на ногах поджимаются непроизвольно. Она такая наивная.       Крис должна нанести следующий ущерб телу, но отчего-то лишь нежно ведет стеком от шеи по позвоночнику. Девку мурашки пронзают, и соски сжимаются. От страха? От неожиданности? Лизе противно, но интересно, что та светловолосая делает за её спиной. Какую цель она преследует.       А Захарова не останавливается, проводя самым кончиком по ложбинке красивого зада, и в промежность пробирается. Лиза ногой даже дергает от неожиданности. Вакханалия какая-то… Ей не страшно, нет. Ей всего лишь-то противно от прикосновения этой палки в самом сокровенном месте. Эта хрень проходит всей длиной меж половых губ, а Лиза глаза закрывает, стараясь не психануть и не разрыдаться от унижения.       Кира лишь ухмыляется и удар по соску наносит. Конечно они не дадут пощады этой невинной овечке. Они слишком вошли во вкус. А Крис совсем рядом, подходит почти вплотную, запах втягивая и черноволосую пугая. А стек всё еще ходит туда-сюда между ног, мучая стыдом и неправильностью. Сосок горит от мягкой боли, и Лиза сглатывает слюну. Ей противно, но тепло. Она смотреть ни на кого из них не может, но по-прежнему предпочитает молчать, делая вид, что стерпит.       А две демоницы не собираются переставать мучить. Им нравится представшее перед их глазами шоу. Кристина медленно, играясь, вытаскивает стек, нечаянно вверх его заводя и клитор задевая. Елизавета руками даже дергает от неожиданности. И удар на спине ощущает. Сердце колотится как прежде, и глаза открываются.       Кира не заставляет себя ждать и тело висящее ударяет по животу. Сильнее, чем было. И милое личико хмурится от дискомфорта, а Медведева лишь улыбается. Да. Это то, чего они хотели.       Удары чередуются костром жгучим, кожу краснеть заставляя и следы оставляя на белоснежной плоти, татуировками цветными испорченной. И Лиза терпит всё, вздыхая и принимая свой ад, как грешница вечная с опущенной головой, но горящими глазами. Ей сбежать всё еще хочется. Но внутри что-то зудит незнакомое, и ей страшно. Хочется всё тело изодрать короткими ногтями до крови от этого чувства.       Что-то не так. Что-то изменилось резко. Удар очередной и самый сильный из всех на грудь приходится, малиновый ореол обжигая. И тут становится почему-то ещё больнее. Будто по всему телу боль распространяется, как дым по ветру гулящий. Лиза не понимает, что происходит с телом её. Оно будто бы сдается в лапы этим зверям, хозяйку не спрашивая. Тело не думает, с ним что-то не так. Ему больно от искрящихся током ударов. А сознанию противны чужие прикосновения, пусть и не кожей к коже, но всё еще мерзко.       Только вот Кристина улыбается, думая, что до последнего рубежа осталось совсем чуть-чуть. Нужно ещё сильнее на девушку нажать, и она сдастся в прекрасные, кровью испачканные руки боли. Нужно надавить, и она позволит делать с собой что они только пожелают. Ей всё ещё будет хуево, мозг прозорливый, конечно, не сдастся. Но сознание телу не хозяин, это точно. Никто еще не мог противостоять низменным желаниям. Она захочет этой боли.       Тело хрупкое не щадят, кожу совсем прозрачную укусами дурацкого девайса жаля. У Лизы руки уже затекли. И ногам неудобно. Удары еще эти. Ей уже больно. Она уже устала вот так висеть. Каждый раз всё больнее. И тельце сжимается, каждый раз от страха замирая. Девчонка уже стоит изнемогая. Но зубы сжимает, достойно принимая, стараясь не вымолвить ни слова или жалобного стона. Ей ахуеть как больно. Зарыдать навзрыд так сильно хочется от дискомфорта. Мышцам постепенно приходит конец, они протестуют от боли.       Сколько она вот так уже терпит? Пять минут? Час? Два? Сутки? Сколько можно уже её хлестать? А этим двоим всё мало. Всё ещё недостаточно. Кажется, что они не остановятся даже тогда, когда красно-алые полосы крови увидят на контрасте с белым шоколадом кожи.       Время замерло на ударе десятом. А сейчас, кажется, уже обрушился сто десятый. Андрющенко считать перестала. Голова туманом едким наполнилась, думать не смея. Будто теперь даже мозг предателем стал. От усталости голова ровно и надменно больше не держится. Нет больше мнимого превосходства в глазах.       Но в душе еще бунт не кончился. Она клялась и клянется, что не сдастся на волю этих двух сумасшедших. Душу свою на алтарь клятв положить готова, слова против роняя, будто заклиная. Она не сдастся никому. Ей больно и противно, но сломать себя она не даст. Никому и никогда. Никогда не склонит голову перед тем, кто этого не достоин. Она никогда не станет их игрушкой.       Кира смотрит, изучая упрямицу напротив. Тело покрасневшее довольно разглядывает, гордясь совместной работой. В глаза специально не глядит, чтоб не видеть то, что уже точно знает. Всё еще недостаточно. Этого мало. Ударов и жесткости всё еще мало, чтобы сломать уже сломанную кем-то игрушку.       Она не злится, нет. Она не раздражается, поражаясь себе же. А просто спокойно принимает то, что еще работы много. Они же понимали, что быстро и легко сто процентов не будет. Эта девчонка слишком сложная, как ебучий кубик Рубика, который всё время собираться в один цвет не хочет.       Блондинку подстегивают картинки, которые она нарисовала сама в своей голове, абсолютно не умея держать карандаш эмоций. Она держит на периферии сознания живописный фильм, где маленький ангел с татуировкой на шее плачет и молит о боли, где стонет от удовольствия. Конечно, это будет.       Медведева не сомневается, крепче в руках жесткое орудие боли сжимая в мотивации выбить из негодяйки весь характер. И Кристина чувствует то же самое, вот только ей пиздец как пальцами притронуться к шее охота. Придушить до синих следов на лебединой шейке. Синяки руками по всему телу оставить хочется. Хочется всю девку сделать фиолетового цвета и мольбы об оргазме услышать хочется.       Кристина — не Кира, и контролирует себя пиздец как хуево. Но пытается сдержать зверя внутри, крепкую цепь на кулак мотая, душа животное злое, чтоб оно на девчонку вперед неё не кинулось. Она должна быть первее. Она хочет сама на ней царапины кровавые оставить и с Кирой поделиться.       Сто тридцать четыре удара они нанесли по всему телу, пытаясь сломить чужой дух. Она знает. Она считала. Она спорила сама с собой, за сколько замахов они смогут чужую душу в красный окрасить. И с каждым разом понимала, что сама себе проигрывает, потому что Лиза оказалась сильной, хоть и поломанной кем-то другим. Не таким, как они. Этот человек слишком похабный и неаккуратный. Слишком сильно надавил, что в девочке характер пробудил. Слишком сильно разломил чужую натуру, что умудрился чужое упрямство раскопать в недрах души.       И Кристина её понимает. Правда понимает. Но не жалеет. Лишь думает о том, какая спина у неё красивая. И еще хочет переломить хребет тому дилетанту, который сделал свое дело неправильно. Хуево. Злости нет. И ничего в душе нет. Только какое-то смятение внутри груди. Она, возможно, даже восхищается той, которая сейчас с ума сходит.       Ведь ей уже плохо. Слишком плохо. Тошнит ужасно. Голова кружится, комната ходуном ходит, вращаясь туда-сюда. И тело сдавать позиции начинает, ведь невозможно так долго терпеть всю эту демонскую ересь вокруг. Удары эти уже заебали в край. Ощущение того, что тело стало ватным и нагрелось, будто сковорода на огне, достало. Мышцы на руках затекать от боли начали, а глаза закрываться стали. И внизу живота что-то пиздец как болит, заставляя желудок сжиматься от рвотных позывов. Там какая-то спираль стягивается, делая всё противнее. Лизе тяжело. Лиза устала. Лиза сдается.       Сдается, понимая, что нихуя это не капитуляция перед хищниками с острыми зубами. Это всего лишь временные поддавки. Но и этого хватает, чтобы расколоть всё внутри на тысячи осколков.       Она опять не справилась. Опять поддалась своей же слабости, нарушив все клятвы, так некрасиво и безбожно напиздев. Соврала сама себе, став первосортной лгуньей, у которой на лбу горит красная неоновая надпись лжи. Врать другим — это зверски пиздануто. А пиздеть самой себе — несправедливо. И Лиза понимает, что опять проиграла в схватке с более сильными соперниками. Опять пала ниц в ноги тем, кто этого не оценит, посчитав своей заслугой. А она лишь понимает, что это заслуга конченного проеба в её характере дурацком. Она слишком слабая, чтобы бороться с демоном. Куда уж ей до целых двух гончих из преисподней, у которых черные крылья за спиной, гарью пахнущие?       Кира её подбородок жёсткой хваткой поднимает, чтобы разглядеть, что в этих омутах коньячных происходит. Что там внутри плещется. И видит то, чего совсем не ожидала. Девчонка сдается не им. Она сдается себе. Сдается во власть своей же слабости. Она просто не выдержала этой порки и давящего насилия. Они же делают это насильно. По принуждению.       Лиза должна была просто стерпеть, научившись видеть что-то неизмеримо прекрасное в этой адской подруге. Но, видимо, она просто свалилась на дно своей души, где боролась уже не с ними, а лишь со старыми травмами. Она проиграла. Опять.       И Кира это видит. Видит и Кристина, даже не смотря в глаза. И стоило бы сейчас остановиться, выбросив девчонку куда-то за пределы мрачного царства двух демониц. Но они решают продолжить, чтобы просто девка очнулась, поняв, что больно будет всегда, и эту боль нужно принять, как маму родную, обняв и обласкав. Ей нужно сдаться не своей слабости, а им двоим. И тогда они покажут ей мир, полный удовольствий, без упрека и стыда.       Стек Киры летит на пол, и руки тянутся к креплениям, чтоб освободить девчонку, которая уже не видит в них плохих зверюг. У неё сейчас размылось всё на свете. Смешались цвета и краски, став каким-то безобразием на полотне жизни. И прикосновения к рукам Лизе отчего-то не мерзки. Она просто не чувствует больше ничего. Лишь тело концентрируется на боли и том, что что-то там, внизу, не так. Ей чуждо такое ощущение. Лиза никогда не чувствовала возбуждения. Она не знает, что это такое.       А Кристина наблюдает за Андрющенко, подмечая своим цепким взором, что что-то всё-таки не так. И подходит к ней спереди, Киру чуть отодвигая, заставляя девушку висеть и дальше. И одной рукой сразу в самое сокровенное место ныряя, пытаясь понять, почему в девчонке что-то изменилось.       Ну, конечно. Она мокрая и горячая там, внутри. И ощущается так нежно, как лепестки роз. Захарова двумя пальцами проходится по половым губам, чуть клитор задевая, заставляя Лизу глаза свои открыть и миру явить осоловелый взгляд. Кристина не ухмыляется и уж точно не улыбается. Внутри лишь что-то колет непонятное от взора этакого. Смотрит в ответ.       А Лиза там видит что-то такое, что сразу замораживает всю боль. Она никогда таких красивых глаз не видела. Не понимает, когда рука исчезает, потому что слишком поглощена чужим зеркальным океаном. Крис свой девайс Кире отдаёт и сама девушку отстегивает. А та кое-как на ногах стоит. И Кристина это видит, за руку хватая. Не нежно, нет. Она так не умеет. Разучилась слишком много лет назад.       Ведёт девушку к креслу, где она слезами обливалась изначально, проклиная всё на свете. Её ждет то, ради чего всё это начиналось. И Кристина этого дождаться не может. А Медведева тем временем достаёт все нужное, чтобы сегодня состоялось самое главное шоу в жизни девчонки. После этого она не сможет их забыть. Но больше никогда не увидит даже мельком. Они выбросят её из своих жизней, как еще одну прозревшую в их собственной религии чудачку. Осталось совсем чуть-чуть.       И Лиза отчего-то это явно ощущает. В воздухе витает запах предзнаменования скорого конца. Всё скоро кончится, и она Бога благодарит за то, что скоро кончатся все эти пытки. Ей по-прежнему хочется сбежать, хоть больше и не мерзко до страха, кости облизывающего, как самый вкусный деликатес.       Лиза чувствует кожей их взгляды, постепенно в гуся превращаясь и шею изящную втягивая. Горящая мембрана, в которой душа вот уже два десятка с половиной живёт, с холодной черной кожей соприкасается, морозью отравляя душевные муки. Морозь бежит по контурам чернильных раскрасок, заставляя трястись, как пушистого кролика перед хищным удавом.       Она всё ещё ждет, когда на неё бросятся, терзая до угловатых и острых костей, кожу ранящих своими лезвиями концов всех двенадцати рёбер. Ждет, когда клыками кровожадными порвут её на части, высосав всю жизнь в несколько несдержанных, насильственных укусов. Ждет, когда девушка в чёрном руку ей подаст, чтоб отправиться в лимб куда-то, лишь бы от ледяных стыдливых рек сбежать по корке зимнего хрупкого стекла. Она не хочет понимать, что дальше будет. Отказывается знать, как будут тело почти невинное осквернять похотью зверской и жадной до чужих чистых душ. И живот поджимается от боли там. Внутри.       Какой-то демон вдруг с цепи хозяйки, секс ненавидящей, сорвался и теперь устроил пляски по внутренним органам. Сделал её совсем больной, заставляя чувствовать искорки, где-то внутри покалывающие. Лиза знает, что это такое. Прекрасно понимает, что почему-то её ужасное тело сдаваться в руки двух насильниц начало, будто так и надо. Она этого не хочет душой. Не желает сердцем. Но почему-то за неё опять всё решено, будто кто-то лучше неё знает, что ей в этой жизни бренной и пыльной нужно.       И это больно. Больно понимать, что всё против неё настроено и даже собственное я предаёт сквозь года, будто вместе за жизнь не боролись с яростью и желанием жить. Это всё ещё ужасно — делать то, что не хочешь сама. И внутри до последнего характер угасать не собирается, чужой доминантной воле не подчиняясь.       Это заведомо проигранная война. Она проигрывает всю свою жизнь каким-то невидимым врагам, слабости поддаваясь извечно, становясь ебанным зефиром. Таким же мягким и чересчур белым. А Елизавета белый не любит. Считает, что это цвет высокомерный, не невинный, как все говорят. Знает, что только король может с достоинством чина его носить, если пожелает. А она его терпеть не может, всей душой проклиная. Уж лучше черный, как цвет двух проклятых ею душ, чем обманчиво жемчужно-белый.       Чувствует чужие прикосновения рук, цепляющие какие-то провода к горячей изнывающей коже. Она не хочет знать, что это. Ей неинтересно. Она просто взглядом комнату в трехсотый раз обводит, лишь бы на двух зверей не смотреть. Позволяет им делать то, что они могут силой заставить терпеть. Она знает, что они за животные. Кристина — это волк, звереющий, когда видит дичь. А Кира — пантера с гладкой черной шерсткой, горделивая и дохуя какая жестокая.       Проводов не так много. Так, всего лишь какой-то прибор. Но Лиза запрещает себе интересоваться, понимая, что ей это ни к чему, ведь, как только её вышвырнут за дверь, она забудет всё в пьяном угаре. Она решила, что стоит всё-таки впервые в жизни напиться до потери сознания, чтобы просто забыть. Она не хочет помнить этих звуков шлепающих. Не хочет помнить, как впервые в жизни испытала возбуждение путем насильственных мер.       Лиза хочет вернуться в ту жизнь, где не было морозного стекла и черной бездны напротив её лица. Не хочет жить там, где в памяти записано, сколько в их глазах прожилок других цветов.       А они тем временем прикасаться перестают, отходя от девчонки на расстояние вытянутой руки, играясь с хрупкой психикой дальше, будто это какие-то шашки, где правила совсем дурацкие, не то что в шахматах.       И Кира знает, что это будет последний шаг к самому главному действу. Это практически кульминация пьесы без названия и проблесков души. А Кристина финал знает как свои пять пальцев. Как собственные шрамы на, увы, не молодом теле. Знает, что ждёт бедную овечку. И ей её не жалко. Она лишь хочет увидеть, какой она будет, когда проиграет. Каким будет выражение лица, когда они возьмут самые сложные ноты, выдержав каждую из них, заставив мозг помутиться до посинения души. И ей не хочется отдать роль наблюдателя Кире, лишь потому, что так интереснее. Ей интереснее наблюдать за тем, как кто-то ломается с хрустом и криками боли. А Кире лишь в радость об колено чужие кости принципов разламывать, как какие-то карандаши. Кире нравится быть причиной чужих проблем.       Кира нажимает на кнопку, пуская самый маленький разряд, чтоб девчонку не тряхнуло в первый же раз от неожиданности. Она жалеет её почему-то, хоть и не делала этого с другими. Отчего-то сейчас она ломает с какой-то дурацкой нежностью, которая не в её характере уж точно. Она старается ломать не как варвар, хотя так делала раньше. И она не понимает, почему так старается ради той, которая этого совсем не заслуживает.       Но, взглянув на Кристину, понимает, что та тоже это чувствует. Видит, что девушка, которая стала её семьей, почему-то сдерживается, пытаясь не навредить.       Они обе, видимо, подцепили какой-то вирус, витающий в алкогольном воздухе душных клубов. Иначе это никак не объяснить, ведь раньше такого не наблюдалось. Раньше им было просто плевать. Раньше они предпочитали ломать людей об колено до хруста чужих костей. Раньше они гуляли тяжёлыми берцами по чужим позвоночникам, будто по батутам, до тех пор, пока не услышат хруст ломающейся воли. Раньше почему-то было проще не смотреть в чужие глаза, где было целое море эмоций. Но отчего-то именно эти алкогольные зеркала заставили изменить то, что раньше было непреложным. Два демона вдруг заметили в своем черном оперении белые пятна ебучей жалости, которая заставляет челюсть от злости сжиматься. Им это не нравится.       Кристина наблюдает за тем, как Лизу пронзает ток мелкими иголками, заставляя сжимать глаза до выражения хмурого лица. Наблюдает за тем, как девочка всё еще въебаться не может, что же они от неё хотят. Наблюдает за тем, как девка борется с собой, сдерживая ахи и охи шумных вздохов. Наблюдает, как вакханалия нежности кругом творится, заставляя слюну омерзения во рту копиться. Ей впервые омерзительно от того, что она любит и умеет.       А Кира тем временем заряд чуть сильнее по коже пускает, заставляя Лизу зашипеть от покалывания неприятного. Но вместе с этим девушка осознает, что внутри органы плавятся, заставляя контроль из рук ускользать, как песок сквозь пальцы на горячем пляже под палящим солнцем жарких стран. Лиза голыми бедрами ощущает, что внутри мокро до безобразия. И ей самой от себя пиздец как противно. Мерзко от ощущения бунтующего внутри возбуждения огромной силы, в геометрической прогрессии растущего. Ей блевать хочется от предательства своих же устоявшихся идеалов. Гадко от болящей матки, которая крутится, как волчок, в щемящих конвульсиях.       Всё могло быть иначе, если бы она была сильнее и не поддалась чужой жизненной силе. Было бы проще, не будь она настолько противно слабой, и от этого бесконечного потока своих же поучений рыдать хочется.       Только вот не получится нихера, потому что желание мозги плавит, как температура — кровь. Очередной разряд заставляет стон сквозь зубы издать, тут же себя за это коря, будто совершила преступление против мира, словно убила тысячи людей, искупав их в крови. И это почему-то ранит сильнее, чем раны, нанесенные ножом маньяком в приступе ярости и дури. Это даже звучит хуево.       Она стон издала, когда её кожу током одолевали, как оружием массового поражения. Этот звук еле слышный заставляет усмехнуться пару блондинок, которые наконец-то услышали звуки падения каменной стены.       Падение Олимпа начало свершаться. Осталось совсем чуть-чуть. Нужно мягко давить более сильными ударами электронвольта. Всё должно быть мягко, но с нажимом, ведь по-другому нихера не получится. Она слишком сильная.       Её не получится разобрать на части силой, будто она незаводящийся мотор. Нужно сделать аккуратно, почти филигранно тонко.       Кристина с каждой минутой видит то, что видит каждый день в отражении зеркала. Она видит осколки чужой ненависти.       Каждое дерганое движение пальцев будто отстукивает азбуку морзе сердца, которое умирает с каждым часом. И ей искренне нравится то шоу, которое перед глазами, повидавшими всё, разворачивается. Она бы не отказалась купить повторный билет, чтобы лицезреть это еще раз. Эти дерганные движения и сбитое дыхание, как у психа в маниакальном приступе, вызывают улыбку и почти что радость в душе, которая давно умерла. Умерла, чтобы вновь родиться ради того, чтобы увидеть доминантность Киры над девчушкой, которая в кресло вжимается с огромной силой, стараясь из себя похоть выгнать, как гостя непрошенного из чужого дома. Только вот не получается ничего. Все попытки выглядят жалко.       Лиза чувствует, как разряд бежит по коже кроссом огромной скорости, оставляя за собой право громко дышать и всхлипывать от ебнутых ощущений, взрывающих электронвольтом тело.       Всё становится таким… Одним… Сливаются образы и цвета, становясь одним большим пятном на мутной кассете сознания, которую Лиза пересмотрит миллиарды раз, унижая себя за свои же глупости, сделанные из дурости дурацкого характера. Ей до жути плохо. Очень плохо вот так сидеть или полулежать, ногтями раздирая гладкую кожу. Она мечтает, чтобы это была нежная кожа прекрасных лиц этих двоих. Почему плохим людям достается слишком привлекательная внешность?       Кира отдаёт пульт Кристине, сама того желая. Ей нужно окончательно свести Индиго с ума. Ей нужно не отвлекаться от того, что она собирается сделать. Хочется сделать так, чтобы девушка запомнила навсегда. Чтобы прокручивала этот момент в своих кошмарах и счастливых снах, похуй как, но лишь бы помнила. Сейчас важнее всего стало, чтобы она запомнила их двоих и никогда не забывала, кто заставил её мучиться столько времени.       Они точно садистки. Это доказано уже много лет назад какими-то хуевыми способами. Тогда они были другими. Тогда они не хотели сжечь весь мир до тла, оставаясь единственными, кто сможет противостоять синему пламени и его злым облизывающимся языкам, которые сплетни боли разносят по миру со скоростью света, несясь по людям, перепрыгивая, как ничтожные блохи, кусая.       Кира становится прямо перед Лизой, упираясь своими ногами ей в колени, заставляя девчонку глаза коньячные наконец-то распахнуть и планете взгляд, полный бреда, показать, чтобы точно удостовериться, что они свели её с ума. Профессионально заставили тронуться рассудком.       Кира смотрит сверху вниз, анализируя чужое поведение. Нужно быть аккуратной. Упирается руками в подлокотники, чтобы чужой запах вдохнуть. И слышит возбуждение, в воздухе звенящее целым оркестром Большого театра. Всё точно так, как было нужно. Она наклоняется так близко, что Лиза может рассмотреть каждую морщинку. И она правда пытается не пялиться, но почему-то не получается пересилить свое тянущее за сердце любопытство. А Кира лишь ухмыляется довольно, понимая, что девка-то реально поплыла, как лимонное мороженое на ярком, палящем солнце. Ей доставляет удовольствие знать, что у них почти получилось сломать правильно, без ущерба для прежних трещин на фарфоре с черными разводами.       Они оказываются слишком близко друг к другу, почти сталкиваясь носами. И Лиза глаз отвести не может, потому что этот взгляд. Это взгляд, обещающий что-то, чего не было никогда. И она ведётся, как красивая собачка на поводке.       Блондинка отходит, чтобы опуститься на колени перед той, которая этого не оценит. И это на самом деле ранит гордость стрелой недовольства. Кира — ебанный нарцисс, которому нужно людское поклонение. Она кивает головой Крис, и та даёт плетью тока по коже, не жалея девчонку. Кира ноги чужие безвольные раздвигает, разрешения не спрашивая, потому что это ниже её достоинства. А ноги-то действительно красивые. Длинные. И Лиза даже не вздрагивает, просто глаза отводит куда-то дальше, лишь бы не видеть и не наблюдать.       Телу, конечно, нравится, но в душе всё еще протест бушует, как правые с левыми на стычках в суде. Ей всё еще не так, как нужно. А нужно, чтобы отпустили и перестали прикасаться своими испачканными в грязной похоти руками. Она не хочет этого ощущать, потому что это всё не для неё. Никогда не было её.       А Кира и Кристина на чужие бунты разума плевать хотели с высокой башни колокольни, потому что им похуй на весь мир, который сгнил давно. Кира пальцами дотрагивается до стыдливости, которая сочится соком чужих страданий и слез. Ей нравится ощущать на пальцах сухих такую влагу, которая, кажется, пахнет даже сладко. И Лиза глаза жмурит, стараясь не поддаваться. Пытаясь не терять себя до конца. Вот только не получается ни черта. Ведь это вакханалия, которой нет оправдания и нет конца.       Насильница клитор потирает, а Кристина ток по венам распускает. Лиза стонет громко, потому что это невыносимо. Потому что это слишком. Никто такое не стерпит. Ей стыдно признавать, но это так хорошо, что просто тошно. Она не понимает, как справиться с тем, что родное тело предает и заставляет поддаваться, прося еще, унижаясь, как последняя шлюха. Клейма лилии только на плече не хватает.       Кира пальцы свои облизывает змеиным языком, на Кристину смотря, а та улыбается и смотрит горящими глазами. И это смотрится, как самая красивая порнография во всем мире. Это смотрится невъебенно круто. А Лиза на вкус терпкая и чуть соленая. Кира хочет попробовать её языком целиком и сразу, а Елизавета глаза всё отводит, стараясь не думать и не дышать, чтобы грех не совершить. Это ужасно по мнению сердца. Это хорошо по мнению тела.       Когда блондинка наклоняется, мятежница внутри всё сжимает, потому что пиздец как боится. Боится грехопадения. А Кира не медля и со скоростью света целует её прямо там, языком клитор атакуя. Та, что стоит и наблюдает, небольшой разряд подаёт, и Лизу скручивает от ощущений разных.       Это похоже на ебучий ад. Языки облизывают так, словно чужая слабость — это соль на шее, которую нужно слизать после текилы. По всему расстоянию от центра желания до скрытого от всех места, там останавливаясь и чуть ныряя туда. Бедную чуть ли не подбрасывает, когда она ощущает то, что с ней демоница творит. Как с телом её играет, будто по струнам нервных окончаний. Она играет виртуозно, как самый величайший маэстро, будто была рождена для этого. Делает что-то невообразимое, танцуя то тут, то там. То облизывает, то просто лениво водит.       И Лиза с ума, нахуй, сходит, потому что столько всего испытывать невозможно. Это просто какая-то игра на выживание, где проверяют, достаточна ли Андрющенко сильна, чтобы не умереть и в ад не попасть, живой оставаясь на долгие, почти бесконечные сроки. Лизу насилуют удовольствием, которого она никогда не желала. Это всего лишь физическая потребность. И в душе всё еще мерзко и противно, но только телу хочется того, чем перед ним размахивают, будто красным флагом перед быком в Испании.       А Кира стараться рада, потому что ей нравится, как эта девочка течет прямо ей на язык и себя ненавидит всё больше с каждым облизыванием языка. Щелкает по клитору, и тело подбрасывает почти что в воздух невольно. Блондинка руками в бедра впивается, зная, что там синяки чёрные, как её душа, расцветут пионами. Но кого это волнует?       А Кристина наблюдает, и ей жар затылок облизывает. Сглотнуть даже не может, потому что картина слишком великолепна. Сюда бы кого-то из знаменитых художников, чтобы они зарисовали всё то, что в темном таинстве этой комнаты творится. Упирается локтями в кресло, смотря за тем, как Кира лениво делает то, что умеет так хорошо.       А Лизе больно где-то там внутри. Матка скручивается в узел, который тянут с разных сторон, делая пытку невыносимой. Языки лижут неустанно, будто бы между собой борясь за первенство, кто быстрее слижет слезы женского организма с женского начала.       Кира пальцы свои длинные добавляет, чтобы проникнуть ими в самый центр. Соприкоснуться кожа к коже с жаром чужим прекрасным и узким. Ей хочется ощутить собственной кожей, как стенки будут конвульсивно сжиматься, воплощая страх любого клаустрофоба. А Лизе так больно от удовольствия этого, что хочется кричать во всю глотку, срывая голос до еле слышных хрипов. Хочется орать от боли в душе невыносимой. Она не может вот так.       Тело удовольствия хочет, которое ему предлагают, а нутро противится, упираясь своими принципами. Это всё еще ужасно и гадко. Секс всегда был переоценен, но в моменты своих стонов Лиза не понимает, почему одновременно так хорошо и так плохо. Она думает о том, почему она такая ущербная. Не может понять, за что ей всё это досталось. За что ей достался собственный бренный мир одиночества и пыли?       Медведева чувствует чужую агонию, пытаясь её усилить. Знает, что нужно для того, чтобы стереть все мысли всего за какие-то жалкие тридцать секунд, но продолжает издеваться, играясь, не давая самого главного. Пальцами чуть двигает по смазке соленой, стараясь делать движения не резко, чтобы без её разрешения девчонка оргазма не достигла. Но ощущая, что момент пришел, отрывается от своего десерта со вкусом ненависти и насилия, и поднимает взор на ту, которую на части разбирает уже столько времени. И движения поступательные начинает, отчего черноволосая практически воет.       Лизе ахуеть как больно сейчас, и она понимает, что сейчас должно что-то произойти. Она должна умереть?       — Кричи, — Кристина произносит это шепотом на ухо, ровно в тот момент, когда Кира начинает резко двигать пальцами и самый сильный удар тока бежит по коже.       И Лиза правда кричит, когда убивает свой Последний мятеж внутри души.