‘76
— Только не смотри на меня, как побитая собака. А Сид примерно так себя и чувствует, и хочется заскулить от досады и обиды, вцепиться, блять, зубами в штанину Джона, чтобы не выбрасывал из окна своей скоростной, крутой машины жизни, оставляя одного подыхать на пыльной дороге под колёсами других таких же стремительно рвущихся вперёд. Как он вообще один будет? Как вывозить, если привык, что Джон всегда рядом? Рядом, ага, они уже год на расстоянии параллельно друг к другу существуют, даже не смотря на то, что продолжали сквотить вместе. Джон с ним практически не зависал, и мог неделю в их дыру обшарпанную не возвращаться. В такие моменты он кантовался у друзей, которых у него навалом, и чувствовал себя там просто замечательно, ведь теперь не приходилось пиздячить через весь город на метро, чтобы попасть на свою сраную репетицию. И ведь наверняка в эти периоды совсем не думал о том, что оставил Сида, сделал его ненужным, необязательным, а сам уже готовил метку «Бывший друг», чтобы потом врезать унизительный штамп в лоб и добить словами: «Я собираюсь перебраться к Линде». Сид обиженно сопит, отворачивается и ладонью зажимает глаза. — Отлично, давай поной ещё тут. — Я не ною, — звучит глухо, старается проморгаться, хотя глаза горят пиздец как, и чтобы отвлечься, вынимает сигарету из пальцев Джона, сам затягивается с чувством — ему нужнее. Джон толкается в его плечо своим, не сводя взгляд с этого гиперчувствительного оболтуса. — Ничего не поменяется, слышишь? Сид кивает. А что ему ещё делать? Сказать, что всё давно уже поменялось, когда говнюку этому свезло попасть в рок-группу и теперь на уши ставит всю Англию, пока Сид корчится в жухлом углу их конуры и подыхает от одиночества и скуки? Может, спросить ещё, когда они вместе последний раз куда-то ходили, пили пиво, ржали, трахались, в конце концов? Сид всегда чувствовал свою особенную роль, потому что никто не получал от Джона столько внимания, когда тот делился с ним душой и телом, а теперь ни того, ни другого. Пусто, нахуй, у Сида теперь ничего нет. — И чё, присовывать ей будешь? Джон поднимает взгляд, когда завязывает шнурки на ботинках, коротко усмехается. — Она лесбиянка, Сидни. — Но она же всё равно спит с мужиками. — За деньги — да, но я ей платить не собираюсь. Джон выпрямляется, надевает пальто, завязывает шарф, водружает на голове берет, поправляет торчащую короткую чёлку. Он смотрит в зеркало и там же видит Сида, который подпирает собой косяк как главная опора этой брошенной квартиры, а может это квартира удерживает его, чтобы тот не рухнул на землю и не заплакал как капризный ребёнок, потому что его любимая нянечка берёт отпуск. Вся эта тихая драма забавляет, которая, судя по виду мученика, внутри горит пожаром, и Джон подносит к Сиду руку, хватает за подбородок снизу, тянет на себя. Он целует его крепко и немного дольше, чем планировал, ведь Сид так отчаянно-охотно отвечает ему взаимностью, что самому отрываться от него не хочется. — Не уходи, — всё-таки не сдерживается и слышится хныкающая нотка, и лоб морщит ещё сильнее, и глаза его тёмные, жалостливые, влажно блестящие ну точно как у брошенной собаки. Джон улыбается ему, гладит по щеке очень ласково, так, чтобы потом кожа ещё чувствовала его горячее прикосновение. Затем отпускает, заменяя его на чемодан с тряпками, и уходит. Возможно, он чуточку садист. Он знает, что Сид ему предан, он сам надел на себя ошейник и подал Джону поводок, оттого и приятно оставлять одного — намучается, настрадается, значит, и правда так сильно сохнет по Джону, что без него не может и рассыпается на части. Такое уже было, когда Джон только вступил в группу: он сутками пропадал на репетициях или просто зависал с пацанами из группы, в то время ещё наивно полагая, что станут корешами; а Сидни всё ломился к нему да с ним, ходил на все концерты, ошивался возле бутика Вествуд, разнюхал все номера телефонов, через которые у него есть возможность с ним связаться, и названивал, названивал, просился. Ох, как же Джону было приятно его игнорировать! Может быть, он тоже недолюбленный ребёнок и та ещё вниманиеблядь, ведь ему недостаточно просто общаться с Сидом и видеть преданность в его глазах. Хочется ему, чтобы тот скулил и хныкал, ползал у него в ногах и доказывал своим жалким поведением, что без Джона не вывозит. Главное, в этом деле не переусердствовать, а то вдруг Сиду надоест и реально кинет.***
Джону не нравится: Сид не обивает порог его временного пристанища, не обрывает провода всех к группе приближённых, его чернявой головы не видно в первых рядах тусующихся у сцены и не видно его в конце. Джону не нравится, что он испытывает раздражение, грёбанную тревогу и желание вот это паскудное – прикатить самому на старый, брошенный сквот, чтобы с актёрским мастерством отыграть хорошего друга, мол, обещал ведь, что ничего не изменится. Меняются лишь их места. Он же и правда приезжает, как лох последний, речь в голове репетирует, которую, как оправдание, собирается с порога выкатить этому оболтусу, что это Джон просто такой вот по-настоящему заботливый, а не потому что трусливо пересрался, что Сидни отрастил яйца и сбежал от хозяина. — Сидни, ты охуел? — таращится возмущёнными глазами Джон в закрытую, покоцанную дверь, когда та не открывается ему после минуты бешенной долбёжки кулаком. Сегодня же суббота, сраное утро, он же дома должен быть и дрыхнуть до обеда. Может, в обезьянник его затолкали? Эта версия кажется ему вполне правдоподобной, только и здесь его обламывают на корню. Нет, ему говорят, Сид отлично чувствует себя на свободе, кстати, Джонни, ты слышал, как они вдвоём с Уобблом нажрались на недавней вечеринке у Сью, что заблевали там ей всю гостинную? Нет, не слышал и другие свежие истории про них двоих — тоже. Джон, конечно же, не ревнует, просто бесит его, что Сид, оказывается, не такая уж верная собака, что не успел первый хозяин отойти, как она тут же себе находит второго. Зато как хвостом вилял перед ним, слова такие плёл и вешал красиво на уши: «да я за тебя», «да я за тобой». Видно сразу, как он «за», даже одну сраную станцию метро до него не может проехать, чтобы друга своего навестить, которому совсем недавно так преданно в глаза заглядывал. Джон, конечно же, не обижается, ему же по сути плевать, где этот придурок шарахается и с другой стороны — слава богу, что не рядом. Джон лишь цедит сквозь зубы: «Мудила», когда смотрит не моргающим взглядом в одну точку, пока задница его, полыхающая, покоится на стуле в пабе. А потом неожиданно видит его. Не Сида, а Уоббла, и не то, чтобы совсем неожиданно — не так давно они всей своей бандой Джонов здесь числились как постоянные клиенты, а теперь приходят сюда вот так, по отдельности, потому что разбросало их по разным частям Лондона, что не могут теперь никак собраться вместе. Ну, точнее, Джон не может, потому что он теперь всё своё внимание и время посвящает группе. Уоббл будто знал, что встретит здесь Джона, идёт прямо к нему, садится рядом, кивает молча в знак приветствия, заказывает пинту эля, а после делает несколько крупных глотков и вместо отрыжки озвучивает: — Забери этого дебила. Джон не сдерживается, усмехается. — Не могу, — отвечает, — я живу с подругой. — Да вообще похуй! Забери, говорю, или вправь ему мозги. Тебя он слушает, а меня он только бесит. Джа вообще не из тех людей, который жалуется, но здесь его и правда прям трясёт: Сид, собака приставучая, увязался за ним попятам, ходит за ним всюду и на нервы действует. Джа рассказывает, как чисто по-дружески разрешил ему перекантоваться у себя в углу, а тот словно прописался в его съёмной квартире и хрен выведешь, хуже клопа. И с соседом у них постоянные тёрки, тому пацану Сид вообще не понравился с первой минуты, и он сразу сказал, чтобы «тип этот мутный» быстрее валил к себе, а не портил воздух в квартире. А вчера эти двое так повздорили, что чуть до драки не дошло — Вишес опять сожрал весь его обед! — и вот в порыве бешенства Сид схватился за вилку и приставил к чужому горлу, грозился, что проткнёт. Вряд ли бы он осуществил угрозу точно так же как вряд ли бы вилка смогла проткнуть чью-то шею, но всё равно осадочек остался. — Ты либо делаешь с ним что-то, либо мы его вместе отпиздим. Заебал, серьёзно. У всего есть предел, даже у дружбы. Даже у Сида, поэтому всё-таки позорно приползает в клуб, где Пистолеты выступают. В первые ряды не рвётся, а остаётся стоять где-то в стороне, позади, у самой стенки, но Джон всё равно эту долговязую фигуру в чёрных очках замечает. Джон не сдерживается, усмехается. Концерт закачивается. Джон гримёрку покидать не торопится, ожидает, что Сид к нему начнёт ломиться. Но нет, тишина, стоит всё там же, будто ждёт, когда мамка сама к нему после работы выйдет. Мамка эта и выходит, осторожно, смотрит внимательно, слегка прищурившись, видит раздутый нос в полумраке и свежий пластырь, приклеенный поперёк. — Всё-таки дали по роже, — констатирует факт. Сид переступает с ноги на ногу, голова его чуть опущена, и очки свои дурацкие не снимает, трусливо прячется за ними. — Мне скучно, — выдаёт глухо, ровно, и Джон ожидает выход на бис «без тебя», но Сидни продолжает удивлять своей непредсказуемостью, проглатывая слова. Джон надеется, что тот их просто проглотил. — Можешь переночевать сегодня у нас, если хочешь. Сид, наверное, на Джона посмотрел, раз голову поднял, может быть, в глазах его заплескалась радость или облегчение, может, там есть благодарность за понимание, но точно знать наверняка не получается — грёбаные чёрные стёкла прячут Сида от Джона. Линда тоже решает, что сегодня день приёма гостей, поэтому в квартире кроме них троих ещё десять человек: экстравагантные геи, лесбиянки в латексной коже и ещё несколько панков — их общие знакомые. Весело компания проводит время до трёх утра, потом кто-то осмеливается пойти домой, но всё же большая часть остаётся до рассвета. Прыгнуть в одну койку с Джоном выстраивается целая очередь из трёх человек — у него есть сомнения, что тому причина его привлекательность, а не желание людей спать в его тёплой кровати. В схватке за комфортное место одерживает Сид, потому что одного он обогнал, а второго умудрился вытолкнуть за дверь. Они за весь вечер парой сухих фраз обменялись, а оставшись одни, впервые за долгое время, и вовсе ни слова не проронили. Джон надел пижамные штаны и сменил рубашку на футболку, Сид же остался в одних джинсах — так и улеглись, повернувшись друг к другу спинами. Джон отвык разделять кровать с кем-то — он как к Линде заселился, ни одну девку так к себе не затащил. Да он и не особо пытался. Куда там? Если в голове всё это время был вот этот идиот, который сейчас свистит своим разбитым носом, как же, сука, бесит. Тело рядом шевелится, сотрясая матрас как волну, вынуждает пружины под ними скулить. Током Джона ударяют без предупреждения, мягко положив широкую ладонь на его бок. Пальцы подбирают кромку футболки, задирают повыше, чтобы заползти внутрь и нырнуть к животу. Губы, ласковые, жмутся к шее, кончик языка оставляет влажный след… У Джона не встаёт, а вскакивает с места, натягивая пижамную ткань с таким рвением, будто серьёзно готово пробить дыру в промежности. Он резко переворачивается на спину, нетерпеливо хватает за затылок, притягивает к себе, врезается в губы, а другой ругой обхватывает поперёк и затаскивает на себя сверху. — Ты дверь, — звонко целует, — закрыл? — Закрыл. Сид, не сбрасывая одеяло, послушно седлает бёдра, задирает футболку сильнее, стремительно уводя её в район подмышек, чтобы ртом припасть к мальчишечьей груди и елозить там языком. Джон поджимает покрасневшие от страстного поцелуя губы, прикрывает глаза, только сейчас осознаёт, насколько изголодался по чужим прикосновениям. — Возьми меня, — слышится снизу жаркое, — возьми меня, Джон… И Сидни явно изголодался по нему, раз вещи такие пошлые произносит, и как же это чертовски заводит. Так сильно заводит, что Джону уже жарко под этим одеялом и с этой задранной футболкой, которую он с себя раздражённо снимает и отбрасывает, будто только она мешает ему прямо сейчас его трахнуть. — Возьми меня, пожалуйста… — а дальше слова утопают между губ Джона, которые вновь атакуют этот пошлый рот. Его руки уже живут отдельной жизнью: то водят по обнажённой спине, то сжимают волосы на затылке, то поглаживают крепкие бёдра, утянутые джинсами. Он сейчас его так возьмёт, что тот своими стонами разбудит всех гостей! — Возьми меня в группу. Пальцы замирают на пуговице, так и не успев её выдернуть из петли на штанах. — Чё? Сид нависает над ним так, чтобы они могли друг друга видеть, а не просто сосаться бездумно, и шепчет со всей страстью в голосе: — Я знаю все ваши песни наизусть, я справлюсь, я не подведу, клянусь! Мне нужно быть на сцене, я чувствую, что должен быть там, понимаешь? Я знаю, что могу, а без этого — подохну. Джон от этого потока чистого бреда сначала теряется, потом хмурится, меняет позу, принимая сидячее положение, а Сид всё продолжает восседать на его бёдрах и шептать как безумец: — Я ведь и лирику писать умею. Хочешь, покажу? Ты мог бы их переделать на свой лад, как делал это с песнями Игги. И ещё я мог бы играть на саксофоне, охуенно же будет, слышишь? — Какой ещё, нахуй, саксофон? Ради Бога, блять, Сид… — он дёргается под ним, вынуждая слезть, опускает ноги с кровати, оттягивает пижамные штаны в промежности, где возмущённо пульсирует во всей своей боевой готовности член. Боя, судя по всему, не будет, игра в войнушку отменяетcя, тут же сменяясь с военной темы на тему лечебную, доктор, у меня острый бред, я вообразил себя музыкантом. — Ну пожалуйста, Джон, возьми меня в группу! — С чего ты взял, что я должен брать тебя куда-то? У нас нет главных, мы все наравне, поэтому, наверное, должно быть какое-то голосование и… — Джон замолкает, просто произнося это, понимает, как всё тупо и нереально звучит. Нахер им Сид там нужен? Вряд ли его дурной мозг сможет выдать что-то лучше, что пишет Джон, и саксофон этот откуда вообще взялся? Он его хотя бы в руках когда-нибудь держал? Джон уже не просто стоит на ногах, а находится у двери, держится за ручку. У него стояк и ему хочется от него избавиться, и делать ему придётся, как обычно, в одиночку на толчке, а Сид всё говорит о своей идее и предлагает способы её воплощения: «Нахуй всех! Выдвини Малькольму мою кандидатуру, а он точно что-нибудь придумает». — Ага, выдвину, — без особого интереса отзывается Джон, выходя из комнаты. От Сида никакого толку даже в постели.***
Это происходит внезапно и буквально на пустом месте. Она говорит: «Я хочу создать группу», а Сид отвечает: «Я с тобой». Вив — одна из тех многочисленных знакомых Джона, о которых он не рассказывал, поэтому очень удивился, что Сид так просто пошёл куда-то за ней, не смущаясь абсолютно ни того, что она девчонка и ни того, что эта девчонка только что вышла из магазина со своей первой в жизни гитарой. В их случае всё это звучало как шутка, тупое детское развлечение, убийца времени, лишь бы не подохнуть от скуки под летней жарой. Джон тоже, чтобы избежать смертельной участи, говорит с насмешкой, что готов прийти на их первую репетицию, когда те наберут побольше подобных себе недотёп. Зрелище действительно дикое: три девчонки и, блять, Сид с грёбаным саксофоном, как обезьяна с гранатой. Он прыгает на месте, неумело дудит, раздувая щёки, и вот-вот шухером своим пробьёт низкий подвальный потолок. Если бы они не объявили, что играют «Blitzkrieg Bop», никто бы и не догадался. Когда клоуны заканчивают свой цирковой номер, то зрители в виде троих пацанов отдают им жиденькие аплодисменты. Джо, чья подружка барабанщица в группе, говорит, что девчонки (и Сид) — молодцы; Мик, чья подружка играет на гитаре, снисходительно улыбается и кивает, соглашаясь с другом, а по факту просто оставляет свои насмешливые комментарии при себе; Джон, чья «подружка» играет на саксофоне, откровенно прыскает смехом, и всё-таки спрашивает: «Ты когда успел эту трубу спиздить, а?» Тот отмахивается, еле переводит дыхание, жадно глотает из бутылки воду. Вив, сердце этого балагана, злится и обижается, говорит, чтобы все они шли обратно нахуй, если пришли сюда просто поржать. — Блин, пацаны, серьёзно, давайте девчонок поддержим! — искренне поддерживает девчонок Джо, развернувшись к своим приятелям, и добавляет: — и Сида. — Да нам похуй, если вам не нравится, — подаёт всё-таки голос трубач, утирая губы рукавом пиджака, — мы играем для себя. И Вив в этот момент на него смотрит во все глаза да так, что Мику бы стоило заревновать, а Джону — забеспокоиться. Не тот объект восхищения она выбрала, пиздец не тот. «Цветы Романтики», может, и не цветут, но и не вянут в подвальной тени, судя по тому, как Сид практически на нет свёл всё общение с Джоном, предпочитая компанию своих товарищей в юбках. С Джоном, который вновь начал с ним сквотить, он старается в диалог на эту тему не вступать, потому что тот только подъёбывает и настроение портит. — Ты дудку свою забыл! — кричит ему в след рыжий, когда «музыкант» очередной раз опаздывает на репетицию, а ему ещё через полгорода пиздячить нужно. Джон не воспринимал всю эту затею с группой в серьёз, просто потому что увлечений таких в жизни Сида была уйма. Он уверен, что тот не продержится, бросит, потеряет интерес, станет ему скучно, когда поймёт, что руки у него под музыкальный инструмент вообще не заточены, да и на оба уха он глухой. А тот потом выдаёт, что ему и правда надоело — надоело играть на саксофоне, теперь он вокалист. Джон аж пивом поперхнулся. Сид действительно всем этим горит: и группой, и музыкой, и идеей. И бережёт всё это тоже по-своему, держится ближе к Вив и теперь цепляется репейником за неё, потому что она-то понимает, она-то верит — и в него в том числе тоже. Джон, конечно же, не ревнует и даже не обижается, но когда Сид в кои-то веки всё-таки выбирает в своём «плотном графике» место, чтобы уделить время своему лучшему другу и предлагает им вдвоём куда-нибудь сходить, то получает сухое «Нет», потому что для этого мудака даже «Пошёл нахуй» слишком роскошно будет. Уж если он сам расставил приоритеты, то пусть ими и давится. Мысли, что Сид не просто спит с Вив в одной кровати, когда в очередной раз остаётся у неё с ночёвкой, напрягают, не дают покоя, мельтешат перед глазами. Она ведь прикольная девчонка, симпатичная, хорошо одевается, далеко не дура, в конце концов не зря же с ней Мик столько времени мутит. Мутят они там точно что-то, потому что отношения у них шаткие, как висячий мост над пропастью: то расстаются, то сходятся. А вот с Сидом сотрудничество идёт полным ходом да так, что её подруг он выгоняет из группы, а своих корешей притаскивает. — Каким же козлом он всё-таки бывает, — хмуро говорит Вив по телефону, когда Джон сидит в своём гостиничном номере, скрестив ноги на кровати. Когда они созваниваются, то у них так или иначе разговор сходится в одну точку — вот в эту: беспокойную, раздражающую, западающую по какой-то причине вглубь обоим. Когда Секс Пистолз были в Бирмингеме, Вив жаловалась, что Сид в очередной раз засрал её лирику, а когда были в Норфолке, Вив жаловалась, что Сид засрал её игру на гитаре. — Иногда мне просто всё хочется бросить, но это же моя группа. Я её создала. — Забей на него. Он сам не лучше, ты же знаешь. — Вот именно, что он лучше, Джон. Он знает, чего хочет и уверенно к этому идёт, а я рядом с ним чувствую себя такой бесполезной и лишней, такой, чёрт возьми, никчёмной. Сид хочет, чтобы его группа стала круче «пистолетов» и идти он готов по головам даже собственных друзей, втаптывая в грязь их самооценку. Джон кусает ноготь на большом пальце, а потом предлагает: — Мне поговорить с ним? — Не надо, — тут же отвечает Вив, — а то ещё обидеться и меня выгонит из группы, — и смеётся нервно. Она плачет, когда Сид действительно это делает. Не перед ним, конечно, ведь об этом она узнаёт от их общего друга. Когда же Сид решает сказать об этом ей в лицо, он старается быть тактичным и говорит аккуратно и мягко, мол, раз играть на гитаре она так и не научилась, то держать её в группе не имеет смысла, ну ты же сама это понимаешь, Вив. Вив бы ему на это ответила что-нибудь умное, колкое, может быть, как-то отстояла свою позицию, но она лишь сонно кивает головой, едва удерживая глаза открытыми. — Ты точно не хочешь, чтобы я остался? — спрашивает осторожно и смотрит на неё внимательно, успевает схватить за плечи, когда девчонка пошатывается вбок и чуть не падает со стула. Та вяло машет головой, едва размыкает сухие губы, когда еле слышно бормочет: «Уйди». Сид уважает её решение, но всё же помогает ей встать со стула и усаживает её на пол рядом. Из спальни приносит одеяло и подушку, первым её укрывает, а второе — кладёт за спину. Он так же делал для мамы, когда та была под героиновым кайфом.***
‘77
Он светится от счастья, когда впервые в руках держит бас-гитару, когда, упоротый спидами, впервые узнаёт доносящийся из-под его пальцев ритм любимой песни, когда произносит между поцелуями воодушевлённо: «Я буду как Ди Ди или даже круче, вот увидишь!», а Джон в ответ просит не упоминать чужие имена, когда они в постели. Сид такой покладистый и ответственный, как первоклашка в католической школе, и с полным чувством собственного достоинства произносит, что он теперь басист в «Секс Пистолз». Даже рычит с большим энтузиазмом на сраных критиков, когда те что-то против имеют их группы, потому что защищает не только честь друга, но уже и свою собственную. Репетиции проходят налегке, с шутками и пивом, и Стив вместе с Полом даже рады, что они так оперативно нашли замену Мэтлоку и назло ему могут вскоре уже давать концерты. Сидни, разумеется, нервничает, а как иначе? Он с напряжением сжимает свою басуху, глядя в одну точку в полу, и Джону так странно его видеть таким, поэтому пихается игриво и корчит рожу. — Не ссы, всё нормально будет. Тот ему верит, наверное, потому что улыбается робко, кивает слегка, но на сцене врастает в пол, не двигается, остаётся в тени почти рядом с барабанами и не поднимает голову на зрителей, только следит внимательно, куда пальцы ставит и как по струнам бьёт медиатором. Джон удивлён, что приятель его оказался таким незаметным на сцене, ведь вне — он не был блеклым и пустым. Даже Стив спешит ему на помощь, суёт ему бутылку пива, чтобы снять напряжение, и признаётся, что по первой тоже очковал. Сид — послушный пёс, выполняет команду, делает сальтуху и ныряет на стеклянное, мутное дно. И больше не встаёт. Джону смешно, он сам не прочь выпить, поэтому, подшучивая, отнимает литровые бутылки с водкой в процессе их хулиганских игр, будь то пресс-конференция или тусовка в звукозаписывающей компании, но шутки заканчиваются, когда Сид с бутылкой не расстаётся за пределами группы и даже когда они просто вдвоём. Вдвоём в их первой официальной квартире, которые им на радость согласился снять Макларен. Они не могут её просто так просрать, алё, Сид, ты совсем тупой? Да, видимо, тупой, раз не выключает воду в ванной, когда застревает в комнате. Джон от этого шума просыпается среди ночи и ещё несколько минут лежит в кровати — наивно надеется, что Сид всё-таки вспомнит и пошевелится. Не вспоминает и не шевелится, пока в это время к шуму воды, льющуюся в очевидно наполняющуюся ванну, присоединяется ещё один торопливый плеск, создавая музыкальную композицию очень похожую на «Потоп». — Вот же дебил! — рычит Джон, спешно шлёпая босыми ногами по стремительно разрастающейся луже в ванной, перекрывает кран и выдёргивает пробку из слива. — Сид! Сиду, видимо, похуй, потому что из комнаты своей не выходит и даже, сука, голос раскаивающийся не подаёт. Джон сохраняет голову на плечах, поэтому сначала всё вытирает, не давая повод арендодателю их выгнать, а после, весь взмокший и покрасневший от активной деятельности, влетает в чужую спальню. Бестолковая псина, на удивление, не спит, а стоит в темноте рядом с комодом, чуть пошатываясь. Он словно что-то ищет взглядом, потому что верхний ящик выдвинут, и он в него смотрит. — Да сколько можно… — бормочет Джон, сокрушаясь от вида вновь убитого в хлам друга, и со стуком бьёт кулаком по включателю. Сожитель на резкий свет никак не реагирует, потому что глаза его, оказывается, плотно закрыты. — Сидни! Вздрагивает, оборачивается и вид такой удивлённый и тупой, будто не вкуривает, что происходит. — Что ты принял? — спрашивает Джон и подходит ближе. Он прекрасно разбирается, где эффект от алкоголя, а где — от наркоты. Сид в ответ что-то мямлит и веки его вновь тяжело опускаются вниз. Джону хочется его хорошенько встряхнуть, но это желание выбивает клином случайно бросившийся в глаза натюрморт, отвратительный и жалкий. И уже нет нужды спрашивать «Что?», только «Зачем?», «Почему?», «Какого хуя, Сидни, у нас же так всё хорошо идёт?». Дрожащими руками от злости, напряжения и страха, Джон разбирает хаотичную композицию с кровати и помещает себе в ладонь: кусок фольги, ложка, шприц. Он спешит в коридор, словно несёт в руках бомбу, брезгливо бросает это на пол, а после достаёт из кладовки молоток и бьёт в приступе гнева — жаль, что не по тупой морде. — Джо-о-он… — хнычет хрипло Сид, выползая следом. — Если подойдёшь, то я и тебе вмажу! Тот слушается, не приближается, опирается на косяк, смотрит затуманенным взглядом, как его игрушки превращают всмятку. Одного удара молотком хватает, чтобы с хрустом сломать тонкий шприц, сровнять с полом почерневшую ложку, но у Джона будто цель превратить это всё в порошок, иначе Сид всё соберёт обратно и вновь ширнётся. — Ещё есть? — Нет… Джон ему не верит, поэтому самостоятельно ощупывает всего его карманы, а после переворачивает всю его комнату. Не солгал, реально нет. — Кто дал тебе это дерьмо? — Джон сжимает его подбородок снизу, удерживает на месте, словно тот может куда-то от него деться. Сид в ответ недовольно стонет, морщится, вяло сопротивляется, пытаясь увести голову. — Сандерс? Нолан? — раз встряхнул, два. — Это они тебе дали героин? — Подруга… — слабые пальцы обхватывают чужое запястье с шрамами от сигаретных ожогов, пытаются от себя отолкнуть. — Больно, Джон, хватит… К пальцам на подбородке присоединяются пальцы в волосах, сжимающие за корни. Джону хочется разорвать его на части лишь бы эта бестолковая мразь не доставляла боль ему. — Какая ещё подруга? Вив? А тот кряхтит, скулит, пытается извернуться непослушным, тяжёлым телом, а потом сдаётся: — Нэнси. Джон даже не сразу понимает, кто это. Его хватка в задумчивости ослабевает, пока он перебирает в голове знакомых, потому что знает всех, с кем общается Сид. И про Нэнси вспоминает тоже. — Группи из Америки? — он даже удивляется, когда его слова подтверждает слабый кивок. — Ты с ней всё ещё общаешься? — а потом тут же добавляет, выделяя голосом вопрос так, будто это даже важнее первого: — Ты с ней спишь? Сид молчит, его глаза болезненно зажмурены, сам он стоит на подогнутых ногах в неудобной позе, наклонившись вбок, потому что Джон его продолжает заламывать. Молчание задерживается между ними, вытесняя необходимость говорить что-то ещё. Джону приходится его отпустить, ведь разорвать его не может.