«Ach so gern («Pain» version)»

      Спорить, ссориться, драться, бухать и делать классную музыку — призвания Тилля и Петера. Они понимали и принимали это, а потому жили на всю катушку, пользуясь умениями по полной.       Их общение — простой цикл. Поздороваться, записать песню, поспорить, поссориться, подраться, набухаться, помириться, подраться, придумать песню, подраться, попрощаться, обещая, что навсегда.       И в этот пасмурный день, какой была половина дней в Лудвике (в которую музыканты приехали один за воспоминаниями, другой за атмосферой и бухлом), они уже дошли до драки. Момент с записью песни они немного отсрочили, а вот поспорить и разругаться решили здесь и сейчас.       Ничего путного из разбивания костяшек, как обычно, не вышло. Это уже много-много лет назад перестало быть способом выпустить пар. Не работало… — Дед, — вздохнул Петер, снимая майку. — Оба мы… — Тилль вылил немного водки на салфетку, потому что больше дезинфицировать открытые раны было нечем. — Ой, да пошёл ты. Ты совсем развалина! — прошипел Тэгтгрэн, когда Тилль приложил салфетку к его коже и провёл вниз. — Шесть лет, сам иди. И вообще, завались, иначе я тебе в очко эту бутыль засуну. Заебал уже! — Сам ты заебал! Я тебя не просил мне помогать. — Ладно-ладно. Тихо, мелкий. Пойдём, лучше, ещё выпьем.       На это швед всегда соглашался. Если нужно было перед ним извиниться, Тилль неизменно поил его за свой счёт.

***

      Ближе к вечеру они, слово за слово, стали спорить, у кого лучше идея для «Ach so gern», чей стиль круче и обо всех аспектах их музыкального творчества.       Петер был уверен, что их «Ach so gern», вошедшая в «F&M», хороша, но он один сделал бы получше. Немножечко поменять темп, изменить тональность, электроники добавить, снести всё к чëртовой матери и сделать в стиле «Pain».       Тилль сказал, что фигня. Ничего не получится. А если и получится, то фигня. По-любому будет бред. Петер был унижен и оскорблён, потому что это напрямую касалось его проекта. А тут какой-то Линдеманн! Лезет! Критикует! Пошёл он!       Швед обиделся и ушёл гулять в лес, но Тилль быстро его выловил и притащил домой. Ночь, лес, он пьян и гулять пошёл! Нет-нет-нет! Ругаться — да, драться — да, но отпустить его, подвергая опасности — нет. Ни в коем случае.

***

Они не говорили. Следующим утром и до конца уикенда в Швеции тоже. Петер ушёл в себя и что-то писал, Тилль прекрасно понимал, что это…

***

      Общение прервалось слишком надолго. Линдеманна это начинало напрягать. Но почему? Ему не привыкать быть одиноким. — Да и не одиноко мне. Просто хочется что-то сделать, написать, а без Петера не прëт. Он же муза моя, — рассуждал Тилль, опуская голову на стол, обнимая себя за плечи. Не по причине нехватки объятий и печали, а просто руки некуда было девать.       Решать проблемы, связанные с чувствами, и искать людей, прервавших с ним всякое общение, Тилль мог, но не любил. Зачем? Ты стараешься, ищешь, думаешь, переживаешь, извиняешься, тратишь деньги, время, нервы, а итог? Ничего. Ещё и обосрут потом.       Поэтому Линдеманн просто продолжал жить, вспоминая время от времени шведа.

***

      И вот он объявился. Просто приехал к Тиллю, зашёл в дом, через незапертую дверь гаража, феерично влетел в дверь спальни, разбил бровь и продемонстрировал CD с одной единственной песней — «Ach so gern (Pain version)». — Вот! Ха! Слушай bög!       Тилль послушал и сказал, что был прав. — Фигня.       Тэгтгрэн обиделся и кинул в немца бокс. — Пошёл ты. Нахуй!       Тилль доказывал, что «Lindemann» — самое форева всех времён, а Петер — что да, но «Pain» тоже хороши.       Вновь переругавшись, переслушав песню, музыканты всё же пришли к единому мнению, что какими бы крутыми и харизматичными ни были «Rammstein», «Hypocrisy», «Pain» и все вытекающие и связанные с ними группы, «Lindemann» — всё равно är den coolaste. Самые крутые, потому что созданы друг для друга, потому что вместе творят шикарную дичь, шикарную музыку, обложки, фото, клипы!       ПОТОМУ ЧТО «LINDEMANN» НА ВСЕ ВРЕМЕНА!