«Не то слово, Слушатель»
Сладкий, поющий и приятный ушам голос пролетел по небу. Я в панике начал оглядываться в поисках источника. В поисках изуродованного человека в белой маске комедианта со стекающими глазами и ртом. Я знаю этот голос. Я никогда его не забуду, как бы сильно этого не желал.«Соскучился по мне? Вспоминал ли ты меня?»
Этот голос, словно червь, пролезал в мою голову через уши, оставляя склизкий след. Вокруг лишь сияла до тошноты яркая трава и безмолвные безжизненные гранитные плиты со скачущими буквами. Да где она?!«Ты ведь знаешь, что ты сделал, да, Слушатель? Ты помнишь, Слушатель?»
Шепот в голове мерзко захихикал. Я снова услышал то, от чего мое сердце было готово остановиться. «НЕТ! НЕТ, ОСТАНОВИСЬ! Н-…» — крики, за которыми последовал глухой звук удара. Я упал на колени и зажал уши руками, склоняясь к земле. Из лёгких выбило весь воздух, а по голове словно ударили кувалдой. Но звук не стихал. Он становился лишь громко. Громкий, мокрый, хлюпающий и липкий звук сырого мяса. Перед глазами вспышками пронеслись кадры, из-за которых хотелось вырвать себе глаза. Нет! Нет! Пожалуйста, хватит!«Это ты сделал, Сэм. Своими руками. Вот этими грязными руками, Сэмьюэль.»
По пальцам пробежал электрический ток, заставляя снова на них посмотреть. Краснота с кончиков пальцев, как чумные наросты, поползла вниз, захватывая всю площадь рук. — Нет! Прекрати! — кричал я, панически стараясь вытереть кровь о траву, но та лишь оставляла липкие следы на земле, ничуть не желая покидать ладони.«Она кричала: «Сэмьюэль, остановись! Сэмьюэль!». А ты все продолжал»
Голос маски по щелчку сменялся на голос детектива Брукс. Ее крик все ещё звенел в ушах, становясь громче с каждой секундой. Я снова зажал голову руками и спрятал голову, прислонившись лбом к земле. Да когда же это все закончится?!«Ты — монстр, Сэмьюэль. Ты ничем не отличаешься от монстра. Уродливый, страшный и бесчеловечный»
— Я не хотел! Я никогда этого не хотел! Я предупреждал ее! Я говорил, что нельзя этого делать! — щеки обжигали кипящий слезы, что градом вытекали из моих глаз и убегали куда-то в землю.«И это даёт тебе право убить её? Она не заслуживала этого, не думаешь?»
— Я не хотел… Клянусь, я не хотел!«А как же Беттани? Ты хотел, чтобы она исчезла. Молился богу, чтобы с ней случилась беда. И ее бедой стал ты! ТЫ УБИЛ ЕЕ!»
Крик Маски заглушил все вокруг, заставив снова съежиться и поджать ноги. — Нет… Я не хотел… Прошу, я не хотел.«Я бы мог помочь тебе, Сэмьюэль. Если бы ты надел маску, то всё было бы хорошо, Сэмьюэль. Брукс была бы жива, а Беттани была бы счастлива. Подними голову Сэм»
Дыхание медленно восстанавливалось, лёгкие жадно хватали воздух, словно я провел часы глубоко под водой. Сердце ритмично отбивало удары, моментами заглушая все посторонние звуки. Я медленно поднял глаза, но ничего кроме ядерной травы не увидел. Я встал, отряхнул свой цветочный больничный наряд и огляделся. Ветер, проносившийся по полю был оглушительно громким, словно кто-то специально выкрутил динамики в моей голове. Свет ослеплял. Поляна надгробий словно прыгала на месте и гудела, как старое сломанное радио на низких частотах. Я даже успел успокоиться, что на этом всё закончилось, но обернулся ещё раз. Передо мной стояло иссохшееся тело с серо-зеленой кожей, торчащими седыми волосами на груди, руках и ногах, в пятнах от пролежней и открытыми ранами от химических ожогов. На лице этого человека была надела белая фарфоровая театральная маска комедианта. Из глаз и рта маски вытекала черная, пахнущая железом жидкость. Капли этой тьмы падали на землю, и трава в этом месте тут же ссыхалась и погибала. Это тело принадлежало ей. Маске. Это уже не человек, а Маска. Маска пошатнулась, и я снова услышал её громкий, четкий и чистый голос, что звучал сразу у меня в голове.«Но я могу помочь монстру, Сэмьюэль. Даже после такого предательства, я прощу тебя. Я прощу монстра. Держи, ты знаешь, что с этим делать.»
Маска протянула мне тонкую костлявую руку, чье запястье тряслось от собственного веса. Ее пальцы раскрылись и в ладони мертвеца лежал треугольный осколок керамической плитки. Мое сердце ёкнуло от увиденного. Внутри открылась старая рана и мне тут же стало плохо. Меня затошнило от одно лишь вида этого обломка.«Ты ведь знаешь, что это, Сэмьюэль?»
Но из моего рта не вытекло ни одного звука. Жалкий осколок, который я видел дай бог пару раз в жизни, но сколько же боли он нес с собой. И я не готов снова ее переживать. Это не те воспоминания, по которым я буду скучать. Не те воспоминания, о которых я буду рассказывать пьяный бедному бармену или делиться с первым встречным на вечеринке. Это боль, которая останется в моем сердце под пятнадцатью замками, чтобы даже я о ней забыл.«Может быть покажешь мне, Сэмьюэль? Давай прогуляемся»
Я открыл середину толстой исписанной книжки с множеством вклеенных газетных вырезок. «Ужасающая смерть средь бела дня!» «Убийство в собственном доме!» «Чудовище поселилось у нее в стенах.» Заголовки закричали так, что появился звон в ушах. Надгробия вокруг завизжали и начали тыкать в меня пальцем, выкрикивая все новые и новые обвинения. Сколько раз я их слышал за своей спиной — не сосчитать. Каждый раз от них болело сердце, к горлу подступал комок, а голова была готова взорваться от отчаяния. Чтобы хоть как-то избавиться от этих чувств, я панически быстро вернулся на несколько страниц до. Могильные камни уползли в землю, а вместо них вокруг выросли стены. Стены с милыми, розовыми цветочными обоями, которые я так любил рассматривать в детстве, чтобы побыстрее уснуть. Пространство вокруг накрыла тишина. Приятная, мягкая тишина, в которой наконец-то можно было отдохнуть и расслабиться. Расслабиться от суеты, скучной бытовой жизни и… Детского крика. Такого мерзкого, визжащего, неконтролируемого детского крика! — Да когда же ты замолчишь?! Орёшь и орёшь уже час, когда ты наконец заткнешься?! — женщина сидела рядом с детской кроваткой и зажимала уши ладонями. В колыбели лежал и плакал малыш в белой пижамке с нарисованными круглыми жирафами. — Беттани! Беттани, ты кормила его? Ну ты же видишь, что он плачет, он уже есть хочет! Чего ты сидишь? — Да я кормила его два часа назад, а он все рыдает и рыдает. У меня уже уши болят! — Дура ты, Бет, значит у него колики. Тише, малыш, тише. — в комнату забежала вторая женщина, куда старше, чем Беттани, моя мама. Она уже держала в руках бутылочку с теплой смесью, пока Беттани сидела на полу и закрывала голову. — Да мне-то откуда это знать? Он не говорит! — А прям он тебе и скажет. Это месячный младенец, он тебе что, уже стихи читать должен? — Луиза, я уже не могу, он только и делает что кричит, воняет, ест и спит. У меня голова скоро лопнет! — Он младенец, Бет, мла-де-нец! Ты думала рожать и воспитывать ребёнка — это пустяк? Потом он подрастёт, успокоится. А сейчас, будь добра, ухаживай за своим сыном. — Луиза осторожно кормила малыша, а потом начала его раскачивать, чтобы тот отрыгнул лишний воздух. — Вот так, умничка. А теперь поспать… Тетушка осторожно похлопала малыша по спине и уложила в кроватку. — Я вообще его рожать не хотела… — пробубнила девушка, выглядывая из-за локтей. Она сказала это таким… Обыденным, обиженным голосом, словно ее попросили вымыть посуду. В один момент я почувствовал себя ничтожеством, жалкой букашкой, которой вообще не должно было появиться на этом свете. Весь мир смотрел на меня раскрытыми глазами, тыкал в меня пальцем и ненавидел. Громко и шумно ненавидел. Беттани было всего девятнадцать лет, совсем ещё мелкая девчушка. Но у нее уже появились глубокие синяки под глазами и впалые, худые щеки.«Ты испортил ей жизнь, Сэмьюэль. Посмотри на неё. Посмотри на неё внимательно. Она была такой счастливой, беззаботной девушкой, а потом появился ты. И всё испортил»
— Но ты родила его. И ты уж прости, но ребенок у тебя этого не спрашивал. — Грёбаный паразит…«Тебе знакомы эти слова, Сэмьюэль? Знаком этот сухой и безжизненный голос?»
От этих слов по коже пробежали мурашки. Внезапно пространство вокруг выросло… или это я стал таким крошечным? Я же… я же был совсем малышом, почему во всех бедах винили младенца? Неужели я и вправду уже тогда приносил столько несчастий?.. Комнату наполнила гудящая темнота, в которой было сложно разглядеть собственные руки. Беттани поднялась с пола и встала возле колыбели, где лежал уже спящий малыш. Она молчала, не двигалась, просто смотрела на него. Прожигала в нем дыру. За спиной девушки появилось множество пальцев, кистей рук. Все они двигались хаотично, сжимались в кулаки так, что хрустели кости. Одна рука держала нож, который она направила на ребёнка, но остановилась. Беттани молчала. Она лишь смотрела на спящего сына и думала. Руки за спиной резво двигались в разные стороны, дрались меж собой, царапались, хлопали в ладоши. А потом просто упали. Безжизненно обмякли. Губы девушки скривились в противной дуге, и она ушла. Бросила колыбель и ушла. Вместе с ней ушла и темнота.«Ты был ей не нужен. Ты испортил ей жизнь»
— Мама! Ма-ма! — я обернулся, услышав детский плач. Неизвестный мне белокурый мальчик стоял посреди дороги в одних сандаликах и большой футболке, что затягивалась до земли, явно одежда ребенка постарше. Он прижал ручки к груди, топал ножкой и звал маму, что уплывала вдаль, совсем не обращая внимания на ребёнка. По щекам малыша стекали ручьи слёз, он снова и снова звал ее, но она даже не обернулась. — Алан! Алан, иди сюда, зайчик. — Луиза подбежала к ребенку и подхватила его на руки, унося обратно в дом. Детский надрывающийся крик ещё долго эхом возвращался ко мне. Мне и самому хотелось свернуться в клубок и закрыть уши, лишь бы он прекратился. Лишь бы ребенок перестал кричать: «Посмотри на меня! Поговори со мной!». А кричал он так громко, что лопались перепонки. — Она часто так делала. Просто забывала о моем существовании… Я все время думал, что я плохой ребёнок, раз она уходила от меня каждый раз.«Ты им и был»
Я стоял на пустой дороге, держал в руках книжку и смотрел стеклянным взглядом на закрывшуюся дверь дома тётушки. Сердце болело от этой гнетущей картины. Как пропасть между нами становилась все больше и больше, а я даже не знал, почему. Беттани уходила от меня, шагая по воздуху, а я отчаянно пытался отрастить крылья и полететь вслед за ней. А я не умел летать. Этот ребенок так хотел получить любого внимания от матери, что начал молиться богу каждый вечер, сидя на коленях у окошка. — Боже, пожалуйста, я хочу пойти завтра с мамой на аттракционы и поесть мороженого. — маленький Алан улыбался во все свои ещё растущие молочные зуба, вставал на ноги и прыгал спиной на подушку. Он засыпал с надеждой на лучший день в его короткой, крохотной жизни. Но ничего не происходило. Беттани не смотрела на него. Руки за ее спиной закрывали ей уши, закрывали глаза и рот. Каждый раз, когда Алан попадал в поле ее зрения — в ней что-то ломалось. Маленькая спичка в огромном домике, ещё пару таких спичек и рухнет весь каркас, превращая произведение искусства труда и времени в случайную кучу деревяшек. А Алан все молился. Все мечтал. Все ждал. И ведь нет ничего сильнее детской мечты, правда? Особенно такой простой. Чтобы мама с ним разговаривала… И она заговорила. В один вечер ее рот не смог закрыться. Она сидела рядом и говорила с сыном, а тот улыбался и плакал от счастья. — Ты сломал мне жизнь, маленький уродец! Из-за тебя я не поступила в колледж! Из-за тебя от меня ушел мой парень! А я его любила, я думала, что выйду за него замуж лет в двадцать, и где я теперь? Теперь мне двадцать два, я пахаю на уродской работе, чтобы тебя содержать. Мне даже повышение не дают, потому что я сильно устаю и вообще… погоди. О чем я говорила? — Динозавры! — резво отвечал мальчишка, думая, что это все игра. Нужно просто притворяться , что тоже забыл, о чем говорил твой собеседник и все! Их личная с мамой игра! Только вот почему-то про эту игру узнали и другие взрослые. Взрослые, с которыми Алан даже не общался раньше. Мамины друзья, взрослые родственники. — И всё, лишь бы жена не узнала. Все равно она живёт со мной ради моего дома и достатка. Все равно она баба старая, какая ей разница! — кто-то случайно двинул рукой и выронил тарелку на плиточный пол кухни, — Ой. А о чем я сейчас говорил? — спрашивал двоюродный дядя? Или это мамин дядя. Маленький Алан и не знал. Он сидел у него на коленях и так же резво отвечал: — О сладкой вате у тети Карлос! — А, да, точно. Малыш Алан никогда больше не вспоминал про эти разговоры, это все игра, они ведь тоже забывали. — А я просто не понимал, о чем они мне говорили. Зато они говорили со мной. Именно со мной! Было даже как-то легче от их внимания. — Бет, у тебя такой сынок молодец! Шикарный пацан! — Да. Да, конечно, самый лучший. — уставшая Беттани тепло улыбнулась и пол подо мной рухнул. У меня наконец-то отрасли крылья. Белые такие, пушистые.«Ты что, плачешь?»
— Момент такой. как тут не плакать.«Ты так и не понял? Ты стал аномалией! Ты заставлял людей говорить с собой!»
— Ну. да, но она назвала меня самым лучшим. Тогда было неважно, кем я там стал. Да и я давно смирился. Время шло, мальчишка рос, взрослые все так же разговаривали с ним о своих взрослых жизнях, которые малыш пока не понимал. Но лишь знал, что это всё секреты. А секреты рассказывать нельзя. И ведь дети тоже ему все рассказывали. О спрятанных конфетах, о съеденной без разрешения зубной пасте, о потерявшейся красной машинке, о чем нельзя говорит маме, ведь она будет ругаться. Эти секреты Алану нравились. Он с упоением слушал фантастические рассказы о живых игрушках и говорящих котах. И он верил каждому новому другу, даже если знал, что те лгали. А детям зачастую не верят даже другие дети. Возможно, именно благодаря этому маленький Алан Дэвис имел так много искренних с ним друзей. Его любили и шумная, активная ребятня, и тихие, всегда смущённые малыши. Алан Дэвис был всеобщим любимчиком. Он всем верил, всем помогал, всех слушал. Просто потому что не хотел возвращаться домой. Мама говорит с ним, рассказывает ему свои секреты, но ее секреты грустные. Она печалится и начинает плакать, когда смотрит на шестилетнего сына. А мальчишка все улыбался ей, чего бы ему этого не стоило. Встревоженная женщина вытирала слезы, вздыхала, обнимала своего ребенка, и они вместе смотрели фильм о собаках. Беттани не могла спокойно глядеть на своего собственного сына. Перед глазами стоял лишь его бесконечный крик, ужасы, которые ей пришлось пережить, а в животе связывался ком, вызывающий леденящие кровь чувства о паразите внутри. Она сделала столько всего плохого, столько раз говорила ему гадости, а он все улыбается, бегает за ней и рисует картинки на холодильник. А у матери снова опускались руки. Всё в этом мире не так, она не такая, сын не такой. Она не так должна жить, совсем не так. Но жить приходится. И приходится и дальше смотреть на его гадкую улыбку. Наверняка он просто тоже хочет ее довести. Я больше не хотел перелистывать страницы. Я не хочу видеть, что будет дальше. Я стоял босыми ногами на проезжей части, совсем не чувствуя кончиков пальцев. Дыхание отяжелело, а губы похолодели. Тяжело смотреть на отчаяние человека, который не мог ничего с ним сделать. Оно пожирало его, откусывая крошечные кусочки снова и снова. И ничего нельзя сделать. Нельзя просто сказать, что все будет хорошо и идти в новый день с улыбкой, когда у тебя в груди огромная искрошенная в кашу рана. Нельзя просто взять и забыть все свои печали. Они как скользкий слизняк прилепились к спине и не отступят, пока под их склизкими тушами не останутся одни голые кости. И нужно жить дальше, делая вид, что всё в порядке и ты живее всех живых и мёртвых. — Меня опять в школу вызывают, что ты опять натворил там? — Миссис Джонс строго посмотрела на сына подростка, что просто сидел в своей комнате и смотрел очередную серию ситкома на стареньком коробко-подобном телевизоре. — Ничего я не делал, на тебя посмотреть хотят, вот и всё. Что-то ещё? — мальчишка уже был раздражён чужим присутствием в своем личном пространстве, о чем кричали его сдвинутые к переносице брови. — Что ещё?! Ты как с матерью разговариваешь? Совсем совести нет? — женщина сложила руки на груди, явно не нацеленная уходить из комнаты сына. Да начнется конфликт с пустого места, ура! — Да ничего! Я ничего тебе не сделал, а ты опять орёшь. Посуду я вымыл, дом вылизал, дай подышать спокойно. Не моя вина, что ты каждое родительское собрание пропускаешь. К нам учителя домой не пришли, только потому что я перед ними реверансы танцую, что у меня дома все отлично! — Ах значит я плохая? А не раскатал ли ты губу, мальчик? Одежда есть, еда в доме есть, да у тебя даже комната своя в доме есть! Я о таком и мечтать не могла! — Супер. Спасибо. А теперь можешь, пожалуйста, оставить меня в покое? — Да черта с два я теперь тебя в покое оставлю. Ты хоть знаешь, чем я пожертвовала, чтобы все это получить? Ты хоть понимаешь, сколько я работала ради этого дома, ради этой кровати или простыни?! А я, знаешь ли, тоже хотела бы наладить свою личную жизнь. — Беттани начала размахивать руками, указывая всей ладонью на случайные предметы и мебель в комнате сына. Тот лишь состроил брезгливую гримасу. Маска обошла всю комнату и села рядом с парнем, осторожно обнимая его за плечи. — Что ты делаешь? Уйди от него! — по спине пробежал холодок, словно этот ходячий труп обнял не мое воспоминание, а меня самого. Меня даже затошнило. Её мерзкие выделения из глазниц падали на простыни, которые тут же случайно размазал Алан. Ни он, ни Беттани, никто в этой комнате нас не видел. «Зачем же мне уходить, Сэмьюэль? Разве здесь я опасен? Посмотри на себя, молодого, неопытного. Что ты чувствовал тогда?» Ненависть. Желание заткнуть её, сломать ей что-нибудь, лишь бы она просто ушла. Я не хочу вспоминать прошлого себя. Мне было тяжело справиться с самим собой, а мне приходилось ещё и думать о своей безалаберной матери, лишь бы о нашей семье не думали плохо. Со временем я одумался, остепенился, успокоился, но тогда… тогда во мне не было ничего кроме ненависти.«Ты не говоришь, но я знаю, что ты чувствовал, Сэмьюэль. Так думать о своей матери. Своей собственной матери? Тебе должно быть стыдно»
Мелодичный голос Маски затуманивал мне все чувства, заставляя снова и снова соглашаться. Я уже достаточно начувствовался этого стыда. За глаза мне его хватило. Не хочу больше. Алан собрался с силами и принял самое тяжёлое решение в своей жизни, которое он будет постоянно вспоминать, но не жалеть. — Тогда давай сделаем так. Ты не знаешь меня, я не знаю тебя. Просто ходи на собрания в школе, изображай любящую мать и всё. Я больше ничего от тебя не прошу. Я не буду трогать тебя, ты не будешь трогать меня. Заводи сколько хочешь парней, мужей, это не мое дело. Закончу школу, и ты меня не увидишь. По рукам? Обоим было больно слышать эти слова. Тонкими иголками они протыкали все тело, разрывали кожу и проходили насквозь. Земля уходила из-под, оставляя двух несчастных людей в подвешенном состоянии. Беттани прикрыли рот рукой, услышав такое от своего собственного ребенка. Безусловно, услышать такое — неимоверно больно. Но куда больнее понимать, что он прав. Нет другого выхода, где эти двое жили бы счастливо бок о бок друг с другом. Они могут продолжить строить из себя любящую мать, прилежного сына, но лгали бы самим себе. Нельзя правильно сложить два кусочка из разных пазлов. — Ну? Серьезно, так всем будет лучше. Я отвернулся и начал смотреть в стену. Сердце разрывалось от нахлынувших чувств. Ребенок, что так долго и упорно искал внимания одного человека, добивался его, рвал на себе кожу, лишь бы она просто смотрела на него, теперь отпускает его. Он сдался. Он устал идти за ней по гвоздям и лезвиям ножей. Она уже забрала его сердце, забрала его счастье, которого он так ждал. Алан упал в пропасть, так и не научившись летать. И они пожали руки. Отказались друг от друга в пользу собственного счастья. Такого разного, такого несопоставимого. Было бы мучением пытаться и дальше искать этот совместный путь счастья. Не получилось. Не вышло. Не повезло. Просто не повезло стать такими разными. Вот и всё. Просто неудача.«Ты плачешь, Сэм?»
Я сполз по стене на пол и закрыл голову руками, истошно трясясь в преддверии истерики. Я считал, что хуже этого дня не будет ничего, что теперь мне станет плевать на эту женщину, что будет только лучше. Но как же глупо было врать, улыбаясь себе в зеркало и знать, что внутри все разбивается на крошечные осколки. В этот день я лишился всякой поддержки со стороны семьи. Дома меня больше никто не ждал. Я больше не мог надеяться на руку на своем плече в тяжкие времена. Конечно, я ее никогда не видел, но я надеялся. Что скоро все наладится, что все станет хорошо. Что я смогу смотреть семейное кино и улыбаться. Это моя семья. У меня точно так же. И я смотрю этот фильм не один… Комнату заполнил жуткий холод, от которого дрожали кости и немели пальцы. Мальчик лежал на кровати и обнимал себя за плечи. Из его рта выходил густой пар от мороза. В груди Алана была готова взорвать бомба, но холод вокруг сковывал ее, не давая сдетонировать. Он так и не заплакал в тот день, и не встал с кровати. Мои губы пересохли, пока я часами смотрел за его неподвижным телом. Весь вечер он лишь пялился в одну точку и тихо дышал. Он не понимал, что происходит, не понимал, насколько все серьезно, насколько всё плохо. Это все казалось каким-то серым спектаклем с грустными клоунами и дождливой погодой за окном. Время шло, а музыка из театра все не затихала. Все казалось точно таким же, словно ничего не поменялось, только теперь Беттани даже не смотрит на своего сына, когда тот возвращается домой со школы. Из дома пропали краски, пропали разговоры. Алан не желал туда возвращаться и всеми силами ночевал где угодно, лишь бы не дома. Ведь даже дома безопасностью и не пахло. Беттани, давно разбитая на кусочки, приводила в дом любого, кто хоть как-то склеивал ее фигуру по частям. И зачастую мастера из этих мужчин получались отстойные.«Ты же их помнишь, Сэм?»
Конечно помню. Уроды, мрази и ублюдки, которых мать находила на социальной мусорке. Точно такие же, как и она сама. Я был готов придушить каждого из них, когда те открывали рот в мою сторону. Я видел, как матери вместе с ними становится только хуже, но наше соглашение разрывать не собирался. Я был подростком. Что мог сделать маленький шкет, который жизни совсем не видел? — Э, куда пошел? Слышь, козявка, ты совсем глухой?! — рычал на Алана пьяный вусмерть мужчина, что сидел за обеденным столом их кухни. Парень даже не знал его имени и совершенно не хотел общаться с кем-то подобным. Но мужчину это не волновало. Он резким движениям встал из-за стола, в три шага преодолел расстояние до растерянного парня, схватил его за воротник рубашки и ударил ладонью по щеке так сильно, что у парня хрустнула шея. Моё сердце забилось в такт оглушающих барабанов. Надо было бежать. Бежать со всех ног подальше от этого проклятого дома и его мерзких жильцов! У меня сперло дыхание от страха за собственную неосязаемую жизнь. Я схватил рюкзак, распахнул дверь и со всех ног рванул куда глаза глядят, лишь бы не домой. Я бежал, иногда оглядываясь назад, чтобы убедиться, что этот придурок не побежал вслед за мной. Щека горела, словно ее облили бензином и подожгли, вслед за этим сотни раз протыкая иголками. Удар был таким сильным, что даже болела челюсть, а в черепушке зазвенели колокола католической церкви. Что мне теперь делать?! Куда идти?«Куда ты убежал, Сэмьюэль? Разве тебе есть куда идти?»
Я хотел ударить себя ещё раз, чтобы избавиться от мерзкого шёпота в ушах, как вдруг понял. А я разве бежал? Я огляделся и попытался всмотреться в свое окружение, чему не сильно помогали еле живые фонари. Алан стоял посреди улицы на полусогнутых дрожащих ногах. Его от страха мутило так, что тут же стошнило непереваренным ужином. Парень еле стоял на ногах, шатаясь из стороны в сторону, не в силах держать равновесие. Если бы он остался, если бы он струсил и не сбежал, то его бы убили. Он бы погиб от рук пьяного бойфренда своей матери! Он бы просто умер! Умер захлебываясь в собственной крови под кулаками незнакомца! Его накрыл истерический смех, который вскоре перешел в слезы. Алан упал на колени, закрыл лицо руками и зарыдал. Ему стало так страшно за свою маленькую жизнь, что не мог сдержать крика. Истошный ломающийся вопль, что вырывался из груди и разрывал в клочья рёбра. Его голос с каждым порывом затихал, силы сходили на нет. Парень был готов свернуться калачиком и заснуть прямо на дороге, но не хотел никого видеть и ни с кем общаться утром, не хотел объясняться. Поэтому из последних крупиц выдержки и какой-то неосязаемой мотивации Алан Дэвис встал с земли, оставил за спиной лужу рвоты и побрел дальше. Нужно прикрыть следы вечерней перепалки… А я остался стоять. Хотелось бы верить, что все эти ужасы переживал кто-то другой. Кто-то другой, не я. Пусть и имена у нас разные, я никогда не смогу забыть все черные страницы своей жизни. Я все ещё держал в руках раскрытую книжонку, обложка которой словно приклеилась к моим ладоням, не давая закрыть себя. Всё, я не могу так больше! Я перевернул страницу, тут же оказавшись в школе. Вот здесь я был счастлив. По-настоящему счастлив. Люди тянулись ко мне, люди любили меня, люди вверяли мне все самое ценное. Свои жизни, свои тайны, свои желания и мечты. Я знал их настоящих, знал, о чем они думают, знаю, что скрывают и кого они прячут. Я был готов светиться от счастья! —… вот, а потом он раненый спустился с крыши, они наконец-то встретились и поцеловались, прячась под автомобильным чехлом! Их сфотографировали, и он эту фотографию хранит у себя в бардачке! — тут зазвенел звонок и девочка, которая рассказывала мне историю собственного сочинения, захлопала ресницами, не понимая, что вообще сейчас произошло и почему у нее пересохло горло. — Прости, я… мне пора. Она убежала, а я смотрел вслед ей в спину влюблёнными глазами. Никому другому она этого не расскажет. Никому другому она себя такой не покажет, не доверится. А мне доверится. Я сохраню каждое её слово, даже если она сама их забудет. Это блаженство невозможно описать словами. Каждый человек в этом здании уже успел чем-то со мной поделиться, наполняя пустой графин в моей груди. Сладкий нектар, что утолял мой голод по чужим голосам и историям. Сплетни, секреты, признания. Я готов питаться ими вечно.«Ты аномалия, Сэмьюэль. Они бы не посмотрели в твою сторону если бы ты не был странным, аномальным, неправильным.»
Ну и пусть. Я никогда больше не стану нормальным, никогда не узнаю, говорят ли со мной люди, потому что хотят, или потому что действует моя аномалия. Зачем мне страдать и думать о другой версии событий, которую я никогда не увижу? Я продолжу лгать себе и заклеивать сухими пластырями свою рану, которую невозможно залечить. Это успокаиваем меня. Люди любят меня, им становится легче после общения со мной, они хотят рассказать свои тайны, хотят хоть кому-нибудь открыться, чтобы потом люди не тыкали в них пальцы и не смеялись. Люди просто хотят отпустить свое прошлое и закрыть глаза на будущее. И я им помогаю, почему мне должно быть плохо? Мне не должно быть плохо, мне и так плохо. Аномален я или нет, сейчас это уже не важно. Я всё ещё сидел на полу, оперевшись спиной на какой-то случайный старый школьный шкафчик, облепленный наклейками с названиями рок-групп. А ведь тут каждый шкафчик такой… Я поднял голову и улыбнулся, вспоминая каждого их владельца. — Это шкафчик Джулии, — кончики моих пальцев пробежали по нарисованным разноцветным совам и птицам, — Она всегда летала в облаках и придумывала странные истории про говорящих животных, она никому об этом не рассказывала, ведь они просто не успокаивали от излишне громких и бесполезных звуков. Мой взгляд переметнулся на соседнюю дверцу с сердечками, случайными надписями и рисунками персонажей из игры, чье название я забыл. — А это Тиффани… Она как-то признавалась мне в любви. — мой взгляд поник, а грудь наполнила странная чужая боль. — А я не ответил. Я тогда вообще не знал, что я должен чувствовать. Да и сейчас не знаю…«Это потому что ты бездушное чудовище»
— Или отношения просто не для меня. Мы остались с ней друзьями, я не хотел, чтобы она чувствовала себя плохо из-за моего равнодушия. Получилось плохо… На следующем шкафчике черным маркером было написано имя Мэттью, моего лучшего друга. — Скромный пацан, не любил светиться у кого-то на виду, но он был по-настоящему блестящим. Не знаю, где бы я сейчас оказался, если бы его не было рядом… — ответ был таким очевидным и острым, что у меня без моего ведома потекли слезы и сжались кулаки. — Мне жаль, что он увидел то, как со мной обращаются дома. Я не хотел, чтобы он волновался из-за меня, не хотел, чтобы ему было страшно за такую бестолочь, как я! — я снова захныкал и начал вытирать слезы о предплечье. — Он все сделал правильно! Но все равно винит себя в том, что он не позвал на помощь… Я бы все отдал, лишь бы увидеть своего друга снова и попросту обнять его. А ведь у него уже и ребёнок родился! Черт, я так счастлив за него! Наверняка он стал прелестным отцом и мужем, а я даже свадьбу его пропустил… Наверняка, и он и Джуди сейчас счастливо живут вместе в собственном доме и не знают бед. Джуди. Ее шкафчик я так и не смог открыть. В отличие от других на его дверце стоял огромный кодовый замок, чьи цифры я так и не смог разгадать. Она всегда хотела, чтобы я перестал подстраиваться под других людей, чтобы стал самим собой. Но как же я им стану, если такой человек никому не понравится.«Давай. Скажи кто ты такой, Сэмьюэль»
Объект 6427 Слушатель. Аномальный гуманоидный субъект, зависимый от одностороннего общения с людьми, заставляя своих собеседников говорить все, что они никогда бы не рассказали. «Я люблю слушать людей. Я не люблю рассказывать о себе, потому что считаю, что справлюсь со своими проблемами сам и они не заслуживают такого внимания, как проблемы других людей. Я чувствую себя хорошо, когда кто-то рассказывает мне то, чем человек всегда хотел поделиться. Не люблю семейные драмы, рождественские комедии и сюжеты про сироток, которые обретают любящую семью.» Мои руки писали слово за словом на первой странице тонкой тетрадки, что долго ждала своего часа в ящике письменного стола. Шарик ручки катался по бумаге, выводя все новые и новые признания. Общие сведения, которые мог рассказать о себе пустой ребёнок. «Шеф говорит, что я хорошо чувствую персонажей, поэтому у меня отлично получается вживаться в написанные роли. Меня ждёт большое будущее на сцене, но ради него нужно постараться. Поэтому я собираюсь сдать экзамены и поступить в Школу Кино в Лос-Анжелесе. У меня получится освоиться в новом городе и коллективе, так что в следующий раз вы увидите меня на экранах или на огромной сцене театра.» Перо текло по листу, расписывая всё, что когда-то хотела рассказать моя душа. Я боялся представить, что когда-то это увидит Джуди или кто-нибудь другой. Но я должен был увидеть это сам. Я должен это сказать, я должен открыться хотя бы несуществующему читателю. Меня наполнило блаженное чувство эйфории, тоски и радости одновременно. Я выливал всю пустоту из себя на тетрадный листы, не оставляя места даже на полях. Я рассказал всё: как меня смущало мое равнодушие к девушкам, парням, да к кому угодно; как меня увлекала игра актеров в кино; как я бы мечтал выступить на сцене во время выпускного дня; и в одиночку съесть огромный мясной пирог из местной пекарни, чтобы умереть счастливым. Нет, надо зачеркнуть, звучит глупо. Но это же никто не увидит! Нужно просто расслабиться и отпустить самого себя из наручников, в которые я сам же себя и заковал. Всё наконец-то становится хорошо! Отношения Алана и Беттани даже начали налаживаться! Я спустился на первый этаж и присел на ступеньку, наблюдая, как парень рассказывает о своей школьной жизни матери, которая искренне улыбается и слушает его. Беттани перестала бегать от одного партнёра к другому, решила отдохнуть и уделить время самой себе, как бы больно и это не было. Длительная разлука со своим ребенком, на удивление, даже положительно повлияла на их отношения. Двое людей познакомились друг с другом заново. Я тяжко вздохнул и еле заметно улыбнулся. В те дни я был счастлив. Я верил, что все будет хорошо. Даже после такого тяжёлого прошлого я был готов простить этой женщине всё и начать все сначала. Это куда лучше, чем ненавидеть бедную женщину до конца ее и своей жизни. Беттани посмеялась с какой-то случайной шутки и встала из-за стола. Она грациозным шагом прошла мимо меня на второй этаж, а Алан накинул полотенце на плечо и отправился в душ. Вот бы остановить время. Вот здесь. И не двигать стрелку циферблата больше никогда в жизни.«Что сейчас случится, Сэмьюэль? Почему ты просто сидишь?»
— Она возьмёт тетрадь с моего стола. Прочитает все, что я успел написать… — я лег на ступени и уставился в потолок. — А потом она позвонит не знаю кому. Мимо моей головы лёгким шагом пролетели тонкие ноги под аккомпанемент позитивного насвистывания какой-то известной мелодии. Женщина напевала что-то себе под нос, попутно перелистывая исписанные страницы. Этот звук изрезал мне уши, я снова закрыл голову руками и отвернулся прочь.«Тебе больно, Сэм, правда? Как же так, почему такому монстру, как ты, больно?»
Как же я устал от этого шёпота! Да когда же он заткнется?! Я не хотел! Я ничего из этого не хотел! Я не монстр! Я не монстр! Беттани посмеивалась, водила пальцем по строчкам и тяжко вздыхала. Она воочию наблюдала последствия своих собственных действий и решений, что отразились темной тенью на чужой судьбе. Она убрала волосы за ухо и нажала на иконку звонка на своем телефоне. Имя человека, которому она звонила, я так и не узнал. И не хочу никогда это узнавать. — Представляешь? Алан у себя тут такое написал, вот, послушай… — семнадцатилетний парень наконец-то вышел из душа уже сухой и чистый. Он успел услышать свое имя и краем глаза увидеть в руках матери зелёную обложку тетради. Открытой тетради. В доме тут же раздался грохот, я задёргался от испуга. Словно звуковой пушкой снесли целое здание, раздавили дом и меня вместе с ним. Алан встал на месте с остекленевшим взглядом. Он в несколько шагов пересёк первый этаж, направляясь к болтающей по телефону Беттани. Парень вырвал телефон из ее рук, выбросил его в другой угол комнаты, схватил мать за волосы и повалил на землю. Изо всех щелей тут же начал проникать громкий, несвязный, хихикающий шепот. Этот звук сводил меня с ума, я не хотел его слышать, я хочу, чтобы он прекратился! По всем стенам, словно бубоны, открылись глаза. Множество глазных яблок смотрели на Алана, который снова и снова наносил удары по голове Беттани. Она даже не могла закричать, лишь издавала скомканный сливающийся звук, как поломанная игрушка. Шепот становился всё громче, глаза на стенах крутились в хаотичном порядке, а Беттани продолжала говорить, что всем всё расскажет. От животного, сковывающего все тела, страха я зажал рот руками и затрясся. Шепот заглушал все звуки, и я был даже счастлив слышать только его. Только этот ехидный детский смех, истерические вопли неизвестных мне голосов и случайные вздохи. Я видел лишь как с каждым ударом тело под руками парня становилось все слабее и слабее, пока не перестало двигаться вовсе. Но шепот не прекращался. Глаза не исчезли. Смех не затихал. Он лишь становится громче. Алан рыдал и продолжал наносить удары, умоляя «нечто» замолчать. Конечно, тело уже ничего не говорило, это невозможно, там ничего не осталось… но в нашем мире не у всех вещей есть объяснение. В одно мгновение шепот стих, глаза закрылись, оставив после себя чистые гладкие стены, а Алан… Он даже не понял, что сейчас произошло. Он вздохнул полной грудью, закрыл глаза, переводя дух, а когда открыл их то закричал от ужаса. В этом крике смешалась паника, отвращение, страх и отчаяние в одной безликой симфонии. Парень тут же закрыл себе рот руками и отпрянул снова. Все его руки вымазаны в крови. Все его лицо в крови. Вся его одежда насквозь пропитана чужой кровью. Алан вскочил на ноги и попятился назад, не сводя глаз с обездвиженного тела и места, где раньше была голова. Он еле держался на ногах и опирался о кухонный гарнитур, тут же оставляя огромные следы собственных окровавленных ладоней. Юнец захлебывался в собственных слезах в попытках понять, что сейчас произошло и что же ему делать. — Нет, нет, нет! Меня же найдут… Что я натворил… — Алан скатился спиной на землю и схватился за волосы, пытаясь вырвать клоки, но взвыл от боли в пальцах. Его одолевало такое количество мыслей, идей, паники и страха, что он не слышал самого себя. Но он знал точно, что здесь оставаться нельзя ни при каких условиях. Время ускорилось, Алан Дэвис суетился. Вещи. Деньги, оставленные на колледж. Убрать следы. Убрать свои руки. Не смотреть на тело. И бежать. Передо мной за мгновение пронеслись секунды, что в тот день тянулись, как часы. Алан сбежал через окно своей комнаты и задний двор, чтобы соседи не увидели его. А я так и остался сидеть на лестнице, трясущийся от сковывающего конечности страха, с закрытым ртом и широко раскрытыми глазами. По полу текла струйка крови, я трусливо поднял ноги и прижал их к груди. Вот и всё. Вот так и появился Сэмьюэль Хиггинс. Беглец, убийца, монстр и аномалия… как же страшно… как же тошно. Меня снова затошнило. В доме воцарилась оглушающая, давящая тишина. Я не мог сдвинуться с места. Я все смотрел на холодные бледные ноги в другом конце зала и дрожал. Я не хотел переживать это снова. И снова и снова и снова и снова. Вдруг снова стало холодно. Один лишь вид уже потемневшей от времени крови заставил вернуться в чувства. Я молча встал, подтянув себя на перила лестницы, и, прикрывая рот, вышел из замерзающего дома. Я шел босиком по кровавой луже, оставляя после себя акварельные следы, что испарялись через пару секунд, словно на них капнули водой. Отвратительно. Грязно. Мерзко. Я оставил после себя лишь пустой дом, смерть и страдания. Алан бежал вперёд. Накинул на голову капюшон, за спину закинул рюкзак и сел в первый уезжающий из города автобус. Водитель на него даже не посмотрел, возможно, именно это и спасло его от прихода полиции в первый же день. Алан безмолвно сел на кресло у окна, наклонил голову и заснул. Я сел рядом с ним и сердце проткнуло противное чувство жалости. Лицо парнишки побелело, губы потрескались, а под глазами уже появились мешки. Он не должен был ничего из этого видеть. И делать. И вообще находиться там. Этот парень должен был сидеть дома, делать домашнее задание по алгебре, потом пойти в магазин, накупить себе газировки и смотреть до ужаса плохие фильмы про вампиров. А вместо этого он едет в утренний мороз в полупустом автобусе в город, где он никогда раньше не бывал. Это не то, что должно было произойти. Не то, что должно было произойти со мной. На станции юный Дэвис ещё очень долго смотрел на дорожную карту, записывал себе детали пути и конечную точку. Да даже её он выбрал случайно. Знает, что друзья ездили туда на концерт и там же сделали себе фальшивые паспорта, чтобы купить дешёвый алкоголь. Но это хоть какая-то зацепка. Голова Алана была пуста. Лишь изредка он проговаривал маршрут и список дел тихим безэмоциональным голосом. Сейчас не время думать о случившемся дома. Сейчас нужно бежать. И бежать так, чтобы его не смогли найти хотя бы первое время. А там уже можно и подумать. Нельзя думать сейчас. Нужно найти попутку. К остановке подъехала обычная легковая машина. Водитель опустил окошко, улыбнулся подростку в капюшоне и пригласил внутрь. — Ну? Куда едешь? Откуда? — В Чикаго из… Мемфиса. Спасибо, что пустили, — Алан неловко улыбнулся, а водитель достал из бардачка огромную карту и дал в руки пацану. — Я еду в Марион. Там тебя высажу, а дальше сам. Пойдет? — Отлично! Это даже лучше, чем я ожидал, спасибо большое! Такое вежливое общение, и сам мужчина за рулём успокоили встревоженного парня. Всю поездку он лишь смотрел в окно и иногда сверялся с дорожной картой. Живот скрутило от голода, но Алан даже не замечал этого. На задних сидениях ехал я, а рядом забралась Маска, царапая мою кожу тонкими костлявыми пальцами. Почему-то в салоне царила неловкость и тишина, разбавляемая лишь гулом двигателя и короткими разговорами о погоде и лихачах на соседних полосах. Спустя несколько часов водитель и в правду высадил его на заправке возле Мариона и даже разрешил оставить себе карту. Алан успел поесть сырных сэндвичей и крепкого кофе, прежде чем вернуться на улицу, чтобы поймать очередную попутку. С каждым новым водителем мое состояние становилось все хуже. Почти каждый из них хотел что-то про меня узнать, поговорить, что-то обсудить. Даже их тихие голоса эхом отражались в моей черепной коробке и звенели так громко, словно они говорили через рупоры. Сосчитать невозможно, сколько раз я перед ними извинялся и отмалчивался. Да, еду из Мемфиса, еду в Чикаго, нет денег на билеты, да, пожалуйста, оставьте меня в покое, умоляю! Почему-то разговоры меня выматывали. Каждый из этих людей словно высасывал из меня последние силы, которых и так уже не было. Я был выжат. Раньше ведь разговоры и рассказы приносили мне удовольствие, почему сейчас это не помогает? Почему сейчас я хочу лишь чтобы все люди на земле стали немыми? Единственный плюс от этой бесполезной, даже вредящей мне болтовни, так это то, что я доехал без проблем. Около 12 часов дороги, остановок и придорожной еды того стоили. Я. мы? Наконец-то приехали в город на побережье озера Мичиган. Город большой, многолюдный, легко затеряться. Здесь уж точно искать не будут. А будут ли меня вообще искать? Я же наверняка оставил после себя кучу следов, тем более нелюбимый в семье сын наверняка станет главным подозреваемым… Время покажет. По совету одного из водителей я пришел к старому мотелю, который явно переживал не лучшие свои времена. Со стен сыпала побелка, мусорные баки у входа были заполнены, стекла не мыли как минимум пару лет. Но сюда и не в поисках хорошей жизни приходят, да? Так что ничего страшного. Лишь бы была кровать и душ. Остальное терпимо. Внутри за стойкой регистрации, исцарапанной множеством ключей, сидел парень примерно моего. Возраста Алана. Парнишка с кучерявой головой, такими же длинными, ещё растущими, конечностями, все лицо в веснушках, а в губе блестело кольцо. Он закинул ноги на стойку и читал учебник по анатомии, точно такой же, какой был и у меня в школе. — О! — парень наконец-то обратил внимание на вымотанного долгой дорогой гостя с большим рюкзаком за спиной. — Добро пожаловать. Вам комнату на ночь, две? — Майлз, так по крайней мере говорил его бейдж, отложил в сторону книгу, засунул карандаш в волосы и улыбнулся Алану. Тот стоял, как вкопанный посреди холла и собирался с мыслями. Алан здесь ещё надолго, так что и брать команду стоит надолго. — Сколько стоит месяц? — спросил тихим шепотом Алан, подходя к стойке. — О-о. Дела совсем плохи? Четыре сотни. — Майлз улыбнулся, сверкнув улыбкой, и показал четыре пальца. У Алана округлились глаза. — Сколько?! Три семьдесят. И дай бог это место не развалится на части. — Прости, брат, не я придумываю правила. — Уж лучше на улице жить буду, нахер это! — Алан устал. Его кости ныли, желудок буянил из-за невкусного тако, а теперь ещё и целое состояние выкладывать за жизнь в какой-то дыре. Хотя… А достоин ли Алан хотя бы жизни? Уже навряд ли… — Ладно, ладно! Только не обижайся. Три семьдесят, я согласен. Комната 215. Если туалет забьется, то спустись сюда, я позову сантехника. — Отлично. Извини, что наорал, я просто очень устал… — Алан полез в рюкзак за сложенными пополам купюрами. — Сюда только такие и приезжают. Если соседи будут шуметь — стучи в стены. А ещё. Лучше не трахайся здесь ни с кем. Меня, конечно, по голове не погладят за такие советы, но правда, не стоит. — Да я и не хотел. Спасибо ещё раз. Алан усмехнулся, взял ключ и побрел на второй этаж по ужасно скрипучей сваренной лестнице. Он открыл дверь и похолодел от ужаса. Нет, внутри все было очень даже хорошо, относительно уровня данного заведения: кровать с постиранным постельным бельём, имелась даже подушка и одеяло; рядом стояла тумбочка возле кровати с дешёвой лампой, покрывшейся слоем пыли; на полу лежал протёртый ковер с выцветшим ворсом в виде тропинки от выхода до кровати; с сантехникой дела обстояли хуже, но был плюс, она хотя бы работала. Туалет покрылся накипью, а эмаль уже давно стёрлась, оставив серые следы. А душ просто был запачкан белым налетом. Ничего особо криминального. Я сел на край кровати и тяжко вздохнул. Я уехал. Я сбежал. В другой штат в какую-то дыру мира, адрес которой я даже не знал. Осознание ударило меня по голове так сильно, словно держало в руках тяжёлую кувалду. Я сбежал, потому что убил собственную мать. Я даже не понял, что случилось, но это точно был я. Я помню, как наносил ей удары, как она пыталась сопротивляться и как она шептала. Говорила, что покажет тетрадь всем своим знакомым, что расскажет всем, какой я идиот. Я не был в ярости, я не был зол, я просто… Был? Словно наблюдатель в чужом теле, которое ты не можешь контролировать. Это был не шквал эмоций. Нет. Я не знаю, что это было и почему это вообще случилось, но оно случилось. И это сделал я. Собственными руками забил бедную женщину, что от ее головы не осталось ничего. Я помню, как в руки впивались ее кости, как у нее сломалась шея, а она все равно говорила. Ее гадкий шепот царапал внутренности, сродни скрипу ногтей о меловую доску. Я лишь хотел, чтобы он прекратился как можно скорее. Ее слова растягивали мою душу за ниточки, заставляя снова и снова кричать от боли, страдать и плакать. Алан, опустошенный, готовившийся взорваться, встал с пола и подошёл к забрызганному зеркалу в ванной. Пальцы дрожали, локти уже не могли сгибаться, к ногам приковали тяжёлые чугунные шары на звенящих цепях. Стены комнаты давили на грудную клетку и ломали рёбра. Как я мог такое сделать. Как это случилось? Я смотрел на себя в зеркало и видел совершенно незнакомого мне человека. Под глазами у него появились синяки, рот приоткрылся, щеки впали, а губы дрожали в преддверии истерики. Я посмотрел на свои руки, а с ним все никак не смывалась кровь. Они окрасились в ало-красный цвет, словно я надел перчатки или вторую кожу. Лампочки в ванной заморгали, на мгновения оставляя меня в полной темноте. В зеркале лишь отражались чужие, остекленевшие, выпученные глаза, словно светящиеся в темноте. Этот монстр улыбался. Улыбался тому, что смог сохранить свой секрет в тайне, а Она больше никогда не заговорит и никому ничего не расскажет. Хватит! Пожалуйста, хватит! Алан закричал и обхватил края раковины, чтобы не упасть. Все его тело трясло, мысли вонзались в его тело множеством копий из заострённых костей той, кому он навредил.«Но ты ведь ее ненавидел!»
Все было хорошо! У нас все становилось хорошо! Почему это случилось, почему?! Почему я это сделал?! Я не хотел!«Но ты это сделал, Алан. Ты убил ее.»
Маска снова засмеялась, стены затряслись. Вся мебель в мотеле загрохотала, ящики выдвинулись, лампы застрекотали, пространство вокруг загудело. Я не слышал собственных мыслей, силы покидали меня, глаза бегали в разные стороны. Душа вытянулась в струну, готовясь порваться от случайного прикосновения смычка. Все вокруг пыталось меня прикончить: раздавить, заколоть, смять и разорвать. Все потому что она умерла по моей вине! Глаза налились бурой кровью. Она текла отовсюду! С туалетного бачка, с лейки душа у потолка, с лампочек, с моих глаз, рта и ушей. Я захлебывался в чужой крови, не в силах остановить её поток. Я монстр! Самый настоящий! Тот монстр, о котором снимают фильмы ужасов и которого надо продать на черном рынке. Я убил её. По-настоящему. В самом деле. От нее не осталось ничего, кроме копны испачканных волос, красной каши и торчащих костей. И я сделал это собственными руками. Отражение в зеркале неподвижно смотрело на мои страдания, как вдруг оно содрогнулось от оглушительно громкого треска разбивающейся керамики. В душевой кабинке отделилась и разбилась о пол плитка. Квадрат разделился на три осколка, один из которых принял форму заостренного треугольника. Моё тело, словно ведомое кем-то другим, взяло осколок и сжало в руке, перерезая сухожилия. Отражение в зеркале поднесло осколок к шее, и я повторил за ним. Но я не хочу этого делать! Я сжимал плитку возле своей шеи под ухом, пока комната снова начала наполняться темнотой, шепотом и мокрым звуком ударов. Сердце билось в такт, отбиваясь громкими ударами барабанов. Алан в отражении смотрел на меня пустым, искусственным, мертвым взглядом. Он не двинул ни одной мышцей лица, как вдруг дёрнул рукой. Осколок прошел по его шее и изнанку зеркала забрызгала бурая жидкость, густыми каплями стекая вниз и пузырясь. Послушался глухой удар упавшего на пол безвольного, обмякшего тела. Я зажмурил глаза, боясь смотреть на то, что произойдет дальше. Все во мне напряглось и готовилось порваться в следующую секунду! Прямо сейчас монстр умрет! Умрет и никто не будет по нему скучать! Умрет и все будет хорошо! Потому что я чудовище, не достойное жизни! Три! Два!.. Один… Живот заурчал. Есть хочу… Звук бурлящего желудка выключил убивающую меня атмосферу. Стены вернулись на свое место, лампочки загорелись, ящики тумбочки закрылись, а пол успокоился. Я стоял и сжимал в руке осколок плитки, а из зеркала на Алана смотрел уставший, ничего не понимающий ребёнок. Я сполз на пол и закрыл рот, наконец-то выдыхая от облегчения. Алан разжал задубевшие пальцы, кинул осколок обратно к плитке и промыл порезы на ладони проточной водой. Я слушал его успокаивающееся сердцебиение и боялся даже пошевелиться. Стены почему-то все ещё давили на меня. Поверить не могу, что я и в правду был готов это сделать… Вот так просто, быстро и мучительно. А ведь Алан ещё так юн. Сколько же мне было? 17? Да вроде так. Я ведь ещё ничего не знал, не видел ничего, кроме страданий… А все могло закончиться так печально… Парень достал из рюкзака влажный от соуса сэндвич с ветчиной и начал его жевать, совсем не чувствуя вкуса и текстуры. Он лишь наполнял свой желудок, пока из глаз бежали крупные слезы, сопровождавшиеся гудящей тишиной. Парень шмыгал носом и ел, пытаясь не замечать текущие по щекам две реки. Моё сердце разбивалось, когда я смотрел на него. Бедный мальчик. Одинокий, напуганный, совершенно беспомощный ребёнок, в миг потерявший всё, что ему было дорого. Даже самого себя. Окровавленный осколок, благо, остался лежать там, где его и взяли, но рана на сердце осталась.«А ты ведь мог это закончить, Сэмьюэль. Давай, закончи начатое»
Маска протянула мне кривой треугольник, словно подавала милостыню бездомному ребенку. Мои пальца обхватили его за края. С переводил взгляд с керамики на заплаканного и уснувшего в уличной одежде подростка, и обратно. Это не те вещи, что должны были найти друг друга. Я был в отчаянии. Алан был на грани срыва. Это не выход. Не тот выход, который должен найти 17-летний подросток, чтобы не случилось в его жизни. И я не должен был его искать. Я счастлив, что не нашел его. Осколок в моей руке рассыпался в пыль, которую я свободно стряхнул с руки. Трагик, стоящий рядом, был недоволен моим поступком, но я был счастлив. Счастлив, что до сих пор могу видеть, слышать, стоять здесь и мыслить. Как бы тяжело мне не было, я счастлив, что тогда захотел есть и спать.«Почему ты не воткнул, его?! Воткни его! Воткни!ʺ
— Нет, спасибо, пока что не хочется…«Ты же в курсе, что ты больше не достоин жить?! Ты убийца! Монстр и вредитель! От твоих рук погибли невиновные!»
— Да. Я знаю. И мне жаль. — я сел на кровать рядом с парнишкой и погладил его по плечу. Все с ним будет хорошо, он справится. Целую неделю Алан лишь лежал в постели, иногда съедая то, что осталось в рюкзаке из консервов, сухих вкусностей и воды. Он был высушен, опустошен. Через дыру в его груди со свистом танцевал ветер. Ничего, кроме человеческой оболочки, от него не осталось. Он перемотал правую ладонь бинтом, что всегда валялся на дне его сумки, пусть боли он не чувствовал. Сейчас он вообще ничего не чувствовал, даже голода. Но он ел безвкусную однообразную еду и смотрел вперёд пустыми глазами. Но вот запасы кончились. Как бы не было тяжело и как бы не уставали ноги, нужно выйти и купить себе чего-нибудь, что сможет забить желудок на какое-то время, чтобы снова погрузиться в гнетущую тишину. Каждый шаг давался с огромным трудом. Словно к ногам привязали по якорю. На лестнице Алан даже чуть не навернулся, но, благо, поручни его спасли. Уже чертовски уставший, он добрался до стойки регистрации, где сидел Майлз, играя в портативную приставку снова с закинутыми на стойку ногами. — Воу-воу-воу, Брат! Ты чего, ни разу с номера не выходил?! — его голос казался таким громким и резвым, что Алан зажмурил глаза и прошипел. — Пожалуйста, потише. Уг-х. — Хочешь пиццу? А то мне все равно скучно одному здесь сидеть. Давай, угощаю! Кстати, как тебя зовут-то? А то я не записал. И в правду. а как меня зовут?.. Нельзя теперь называть собственное имя, Алан остался там. В Литл-Роке… По пузатому телевизору в зале шло «Криминальное Чтиво», которое никто не смотрел. Актер Джулс Уинфилда как раз говорил свою реплику, которую я полностью прослушал, сконцентрировавшись лишь на имени. Сэмьюэль… Звучит красиво. Рядом висел постер фильма «Hidden Secrets» с фотографией гроба внизу и чертовски уродливым шрифтом. От усталости я перепутал буквы и прочитал название как «Higgen secrets», спутав Д и Г. Хигген… — Сэмьюэль… Хиггинс. Сэмьюэль Хиггинс, приятно познакомиться. — Устал, да? Дерьмово тебе приходится, наверное. Майлз отложил в сторону приставку и поставил перед носом коробку с шестью кусочками сырной пиццы. Желудок снова заурчал, а Майлз громко посмеялся. — Не надо ее гипнотизировать, бери. Сюда редко заходят ребята нашего возраста, так что не обижайся, что я так с тобой общаюсь. Алан проглотил слюну, потряс головой и оторвал кусочек с тянущимся сыром, тут же плюхаясь в помятое кресло позади. На удивление, и вкус у пиццы был. Слабый, соленый, но был. Майлз начал о чем-то болтать, а я лишь слушал и обсасывал каждый кусочек. Почему-то стало очень тепло и приятно. Звуки становились тише, больше не изрезая уши, цвета перестали рябить в глазах, а чужой голос наполнял дыру в груди сладким нектаром. Все становилось на свои места. Майлз рассказывал что-то о своей подростковой жизни, о выпускном, о девушке, которую он хотел позвать на свидания и о множестве других вещей. Я был готов расплакаться от счастья. Я хотел слушать эту болтовню вечно, а после фразы «Ну только никому не рассказывай» — я даже засмеялся, вытирая слезы с уголком глаз. — Прости. А что я говорил? — парень нахмурился, обескураженно смотря на своего плачущего собеседника с куском пиццы в руке. — Знаешь… Хах. А давай ещё пиццы закажем? Я готов съесть целого кабана. — Майлз снова улыбнулся и развел руки в стороны. — Любой каприз за ваши деньги! — Звони! — я искренне заулыбался, словно наконец-то увидел свет в конце самого темного во вселенной тоннеля. Я улыбнулся и вздохнул. Все наконец-то стало хорошо, Алан выбрался из ямы, в которую его так упорно запихивала сама судьба. Дальше все будет хорошо.«Ну почему же хорошо, ты же попал в фонд!»
Попал. И даже там я был счастлив. Напуган, но явно счастлив. Там было столько людей, столько всего, что было бы глупо грустить и дальше. Под ногами опять проросла ядерно-зеленая трава, рядом выросло дерево, а за горизонт уходили могильники. Что-ж. Это было славное приключение. Только вот Трагик явно был этим недоволен.«Ты идиот, раз так ничего и не понял! Посмотри, сколько страданий ты принес своим любимым! Посмотри!»
За моей спиной появились трое: Томми с испачканным в красной краске комбинезоном на животе; не очень уж и дорогая моему сердцу пугающая детектив Брукс с мятой сигаретой в зубах; и Беттани. Похожая на куклу безвольная женщина с безжизненным взглядом и сухими губами. И в правду, все они погибли рядом со мной… Я и в правду виноват, но что-то держало меня за руку, чтобы снова не упасть в безумие. Все трое смотрели на меня: Томми улыбался и оглядывался по сторонам невинными глазами; Брукс закатывала глаза и пыталась поджечь кончик сигареты; А Беттани… Стояла. Сердце заболело при виде них троих. Я закрыл книгу с делом и оставил ее на полке рядом. Игнорируя Маску, я подошёл к Томми и обхватил его за запястье. В этом парнишке я когда-то увидел себя, но не понимал, почему мне так его жаль. Судьба у нас разная, совершенно, но похожая. Я лишь думал, что Томас никогда не должен был оказаться здесь, не в фонде. Он лишь смотрел на меня и улыбался, пытаясь поддержать мое тяжёлое, унылое лицо. Я молча его обнял и начал гладить по спине. — Мне жаль… Мне жаль, что с тобой это случилось, Том. Ты не виноват… И никогда виноватым не будешь. —Я знаю. Я всем говорил, что я не хотел этого делать, но мне не верили! — Я верю. И никогда не усомнюсь. Надеюсь у тебя все будет хорошо… — я лишь успокаивал его, или лишь себя, я не знаю. Я просто хотел давно ему всё это сказать, ведь ему так этого не хватало. — Мне жаль. Я никогда не забуду тебя. Детектив Брукс, стоящая рядом лишь ухмыльнулась, положив руку мне на плечо. Я уже хотел было открыть рот, чтобы извиниться перед ней за… Всё. Но она начала говорить раньше: — Только давай без всех этих сентиментальностей. Это моя работа. — Но вы погибли из-за меня. — Я знаю. Но в таком мире мы и живём. Не у всех вещей есть объяснение, не у всех вещей есть смысл. Фонд не ищет смысла, не ищет причины. Он ищет последствия и как с ними работать. Что-ж, с одним последствием я в итоге и столкнулась. — женщина усмехнулась, смотря себе в ноги, — Было приятно с тобой работать. Надеюсь, ты не остался в обиде на меня, пацан. Из моих глаз потекли слезы. Почему это она меня успокаивает? Она же погибла из-за меня, почему ей не грустно? — Да, я умерла на работе из-за несчастного случая. Но я знала на что шла и разворачиваться не собиралась. Так что выше нос, приятель. Впереди ещё много всего. Беттани лишь беспомощно стояла на месте, шатаясь вперёд и назад. Я совершенно ее не знал, не знал, кто она такая. Но почему-то она была мне дорога. Я положил ее руку к себе на плечо, а вторую вытянул в позицию вальса. Я совершенно не знал, что говорить этой деревянной игрушке с тонкими костлявыми ногами и холодными пальцами. Олицетворение несчастья, тоски и ненависти к самой себе. — Мне жаль. Мне правда жаль, что я сделал это с тобой. Я буду до конца своей жизни извиняться перед тобой, так и не получив твоего прощения. — мы закружились в вальсе, только вот танец невозможно было назвать красивым. Ноги куклы волоклись по земле, а голова откинулась назад. — Даже не знаю, справился бы я, окажись я на твоём месте. Но я на твоём месте могла быть только ты… Возможно ты все сделала правильно. Мне жаль. Мне жаль, что ты так страдала, смотря мне в глаза. Мне жаль, что ты плакала каждый вечер, когда я не мог заснуть из-за кошмаров. Мне жаль, что ты так не нашла свою любовь. Мне жаль, что мое рождение сгубило твою душу. Но я не буду извиняться за то, что я живу. За то, что родился и ещё не умер. Я понимаю тебя, Беттани, твоя жизнь была ужасной. А смерть ещё хуже. Мне жаль. Наши ноги скользили по траве в такт свистящей мелодии, что бризом пролетала где-то над головой. Я с любовью смотрел на искусственное лицо этой женщины и умирал внутри от того, насколько оно мне незнакомо. Вскоре я поставил куклу на место, та зазвенела от ударяющихся друг о друга деревянных пальцев. — Я могу веками стоять на коленях и молить у вас прощения за то, что сделал, — я посмотрел на Томми и мое сердце снова сжалось, — или наоборот, струсил и совершенно ничего не предпринял. Я знаю, что уже никогда вас не увижу, но. — Ты ещё живой, так что нечего тут распинаться. — Мы ещё не скоро встретимся. —… — Думаю… Мне пора наконец-то двигаться дальше. Спасибо вам. Я тяжко вздохнул, отходя от всей троицы в сторону. Их тела рассыпались в пыльное облако, которое превратилось в три молчаливые гранитные округлые плиты.«Вот видишь, Сэмьюэль, что ты натворил?»
— Вижу. Уже глаза болят от того, как часто я это вижу. Я устал.«Конечно ты устал, но ты будешь страдать всю свою жизнь»
— А зачем? Почему я не могу просто быть счастлив? — я осматривал плиты, пока брови съезжались к переносице.«Монстры не могут быть счастливы, дурак. Это невозможно»
— Да и насрать… Попробуем.«Ты что?!.. Ты умрёшь в одиночестве!»
Маска начала быстро ко мне идти. Она остановилась в нескольких сантиметрах от моего лица, тыкая мне в нос пальцем. «Ты глух, раз не слышишь сам себя, не внимаешь голосу разума!» — Ну и? А зачем мне смотреть правде в глаза, если я и так ее знаю? Я слишком устал от всего этого, я просто хочу отдохнуть.«Идиот! Мусор! Нищенское отребье! Ты хоть знаешь, что ты делаешь?!»
— Ага. Двигаюсь дальше… — я достал из кармана больничного халата наполовину скуренную сигару и поджог её конец. — Хуже уже не будет, так что… Почему нет? Я столько дерьма пережил, но все ещё здесь. Все ещё живой, пусть и не очень здоровый. Черт, да я отлично справился! Я просто шикарно справился! Да любой другой на моем месте бы просто сгинул!«И ты должен сгинуть, мразь! Маленькая гнида в голове всего общества! Подохни уже наконец!»
Маска снова всучила мне осколок от плитки, который я тут же смял в крошку, одновременно затягивая противный дым сигары. Я был уверен, что уже ничто не сможет сломить меня и довести до того состояния, когда я мечтал испариться. — Знаешь. уже не хочется как-то. Что ещё скажешь?«Я тебя не оставлю. Я сведу тебя с ума! Я заставлю твою жалкую душу дрожать от одного моего голоса! Каждый раз, когда ты будешь оставаться наедине, я буду приходить к тебе, слышишь? Я больше не уйду! ʺ
Буду, значит, ждать встречи. Меня уже зовут, так что… Надеюсь мы больше не увидимся, пока!