Полярности.

Дазай и Чуя — две полярности, и одному богу известно, насколько же благосклонна судьба к Йокогаме, раз растасовывает карты так, чтобы у этих полярностей были весы, способные поддерживать баланс в любое время дня и ночи. Их ссоры колебаются от совершенно безобидных подколов до серьёзных оскорблений и драк. Они сходятся и расходятся по пяти раз на дню, мучают друг друга, истязают и одновременно с тем ласкают. Прочности нити, связывающей их, может позавидовать любая пара. Только вот эта нить ничто, точнее, никто иной как Ода Сакуноскэ. Именно он выступает хранителем равновесия и страшным судом над двумя, откровенно говоря, остолопами. Предыдущие два дня не задались — накал страстей пробил шкалу терпения, границы стёрлись и чувства напарников оказались задеты. И если обычно, при самом тяжёлом раскладе, они могли с горем пополам поговорить, то в данной ситуации возможность подобная отсутствовала. Нет, причиной тому далеко не затаённая обида и жажда мести, не гордость и не усталость. Дело в том, что Накахара отправлен на одиночную миссию чуть-ли не с ковра босса. Им всего лишь не удалось пересечься, а решать столь серьёзные дела по переписке — грех. Они давным давно условились, даже не имея причин избегать важности по перепискам. Так оба и хранили молчание, ожидая подходящего часа. Для кого-то это ожидание протекало болезненно и слишком долго. С балкона слышится шорох, на выходе гаснет экран мобильника, что даже оттуда мешал сомкнуть глаза мужчине, и наконец слышится хлопок двери. Таки вернулся. Одасаку открывает глаза, всё ещё не двигаясь с нагретого места, не убирая рук из-за головы да желая скорее не убедиться, а банально взглянуть на мученика, что нервно закатывает рукава рубашки и треплет волосы, чтобы придать им вид приятной неряшливости, хотя это абсолютно не имеет смысла, пока он дома. Его взгляд мягок, в то время как взгляд Дазая чуть-ли не тоской налит. Он скучает, очевидно. — Осаму, иди сюда, — бархатно зовёт Ода и приподнимается, облокачиваясь спиной на тонну подушек [очередная прихоть Дазая для общей кровати]. И он идёт — плетётся, путаясь в собственных ногах и драматизме. Словами не передать и на пальцах не пересчитать все обречённые вздохи. Быть может, это по-детски, однако никто не против подобного поведения. Их квартира, их взаимоотношения и их отношения — это __безопасная зона__, где каждый является собой и не шкерится с заскоками по углам. Посему сейчас юноша с грохотом падает на пружинистую кровать и сползает чуть-ли не к животу партнёра. — Я соскучился. — Ты знаешь, что он вернётся сегодня ночью. Одасаку прав, Дазай не может спорить; единственный возможный компромисс — положить голову на бёдра мужчины и закрыть глаза без лишних слов. В свою очередь Сакуноскэ кладет широкую ладонь на тёмную макушку и путается пальцами в волосах, поглаживая и перебирая пряди. Он и сам скучает, только вот не спешит сознаваться в этом — привычка помалкивать, когда знаешь, что до получения желаемого остаётся всего ничего. Они проводят так минут двадцать точно, не задают лишних вопросов, не возмущаются на тяжёлую долю и не смотрят на время. И дураку понятно — оба надеются на скорое возвращение Накахары — велика вероятность, что он прибудет не к утру, а часам таки к трём, но им это знать не обязательно по одной простой причине — соблюдение режима. Плевать, насколько плохо они справляются, попытки прекращать всё равно не стоит. Скоро их охватывает полудрёма; та, когда всё словно в тумане и через пелену, когда слышишь что-либо смутно и отдалённо, а мысли из клубка превращаются в распутанное и податливое волокно. Ни Ода, Ни Дазай не слышат поворот ключа в замочной скважине. Или же упорно игнорируют? Как это — оба мафиози, а на явный шум и ухом не ведут? Ну и дела. Так или иначе, ночной гость начинает действовать тихо: труда не стоит бесшумно стянуть с себя шляпу и пальто да повесить, но вот пройти к двуспальной кровати незамеченным — невозможно. Чуя и не прячется, думая лишь о том, как хорошо, что оба уже одной ногой в царстве Морфея. Ан нет. — ...Я говорил никогда не ждать меня. Тем более, если вы оба не знаете точного времени прибытия, — сокрушённо лепечет он, когда замечает на себе заспанный взгляд Оды. И впрямь, он не один раз предупреждал, просил и настаивал. Тщетно. И почему-то, спустя приличное количество времени, Чуя всё ещё интуитивно хмурится, но наклоняется, желая запечатлеть поцелуй на губах старшего. — Скажи это не мне, — почти что беззаботно бросает Ода и уже не предпринимает попытки говорить шёпотом, так как замечает шевеление виновника торжества и охотно принимает подачку в виде поцелуя со стороны Накахары; ни привета, ни «я скучал» от него толком не дождёшься, зато сразу всё поймёшь по действиям. Осаму же, напротив, богат на слова, бесконечные признания и ошеломительную открытость в компании возлюбленных. Последних же данная щедрость манила и завораживала. Либо мучила по ночам. — Чуя? — слышится где-то под боком хриплое, сиплое и едва различимое из-за недавнего пробуждения. Всё-таки они разбудили Осаму — тот уже и подняться норовит. Казалось бы, ничего не поделаешь. На макушку моментально осыпаются мягкие, аккуратные поцелуи. Позже они перетекают на щёки, подбородок и виски, постепенно вводя в некий транс и вовлекая в пелену дрёмы. Дазай поклясться готов, что это нечестно, но и слова вымолвить не может, предаваясь неге, будучи совершенно разморенным. Страдальческий вздох и сведённые брови вызывают у Оды и Чуи по смешку, никак не по капле жалости и милости. — Спи, я никуда не денусь. Они наконец-то засыпают втроём, отогреваясь в объятиях и отдыхая: Чуя после миссии, а Одасаку — от Дазая.