***
Незаметно пролетели три года, наполненные глубокой скорбью, печальными воспоминаниями о домашнем тепле матери и усилившейся любовью к семье. Манджиро растет вместе с деревьями в саду своего дома и радуется каждому новому дню, сколько бы страданий или беззаботного веселья он ему не принес. Ему уже целых двенадцать лет. И он живет, яростно и отчаянно, погружаясь с головой в водоворот ярких событий, сильных чувств и впечатлений. Блеск в его глазах при взгляде на взрослеющего Такемичи все легче и легче поймать. А одиннадцатилетний Такемичи, вобравший в себя огромный опыт и редкое, мудрое знание законов этого мира, с каменным спокойствием наблюдает за сменой времен года, праздниками и суетой. Он пережил это все так много раз, что его сознания слегка касается скука, возвышенность и отрешенность. И лишь возрастающий блеск в черных глазах напротив возвращает его на землю, без шанса на компромисс вовлекая в искрящуюся карусель жизни. Так наблюдатель и участник сошлись, чтобы понимать друг друга без слов, неисчислимое количество раз подставлять надежное плечо и восполнять то, чего катастрофически не хватает другому. Чтобы быть рядом. — Наверное, останутся шрамы, — пялясь на свои обожженные пальцы, обреченно роняет Манджиро. Пока он отчаянно бегал по горящему дому в поисках Акане, а затем вытаскивал девочку из-под угольных обломков, его кожа тоже успела зажечься. — Покажи. Они еще ни разу не приходили на крышу этого небоскреба ночью. Завораживающее зрелище открывается взору — полузаснувший, полукипящий город переливается лунными огнями и волнистыми тенями. Теплый апрель звенит зарождающейся жизнью. В воздухе до сих пор кружится пепел. — Что ты наделал?.. — боясь прикоснуться, Такемичи испуганно, растерянно смотрит на расползающуюся кожу ладоней. — Нам срочно нужно в больницу.. или домой.. обработать… Родные, красивые, мягкие руки теперь будут до конца жизни изуродованы красными пятнами. Беспомощно переведя взгляд на Майки, который все еще не снял маску, Ханагаки пытается не думать. Не думать о том, насколько тому сейчас больно. — Не люблю больницы. А домой мы всегда успеем, ожоги подождут. Лучше давай праздновать! Акане спасена, цель достигнута, — гордо заявляет Сано, пряча пальцы подальше от впечатлительного Такемичи. — Я молодец. И ты молодец, что подстраховал меня. Все молодцы. Когда Такемичи резко приближается к его лицу, невозмутимость Сано тут же трескается. С него рывком срывают маску, и Ханагаки видит то, что и ожидал увидеть — изогнутые в невыносимой боли, сморщенные губы. — Сильно жжется? — трагично спрашивает он, совершенно не зная, как помочь Майки, который еле сдерживает крики. — Не очень, — Манджиро, зажмуриваясь, беззастенчиво врет прямо в лицо и переводит тему, избегая пожара синих глаз. — Как думаешь, теперь Коко женится на ней? Свет фонарей, оставшихся далеко внизу, мыльным пятном ложится на расстроенное лицо Такемичи, которое в мгновение ока сменяется озлобленным. — Теперь Коко быстрее поймёт, что хочет не Акане, а ее брата, — сквозь зубы цедит он и повышает громовой голос. — Ты ни капельки не изменился. Тебе уже двадцать четыре года, а ты все еще не умеешь беречь жизнь! Сумасшедший! Как ты умудрился так сильно обжечься?! Полез в самое зарево, да? Я ведь прав? — вскочив, Такемичи меряет шагами крышу и опасно смотрит вниз из-за ограждения, все больше распаляясь. — Я же говорил, что пойти туда надо было мне. Почему ты меня не послушал? Мои слова для тебя пустой звук, Манджиро? После всего, что мы прошли вместе? Да что с тобой не так! — Тише, Такемучи. Я ведь живой.. нельзя сказать, что невредимый, но все-таки живой, — оторопело приоткрыв рот, медленно останавливает его Майки, пораженный таким ненормальным уровнем беспокойства за свою жизнь. Давненько он не видел Такемичи в гневе. И уже успел забыть, как страшно и безумно красиво горят его свирепые глаза, как сильно сжимаются маленькие кулаки и с какой четкостью вылетают резкие слова из сжатых губ. — Живой, как же… Ты должен быть осторожнее! Я два раза умер, спасая тебя, а ты с такой гребаной беспечностью относишься к опасностям! Представь, каково мне? Майки ругают за оплошность на чем свет стоит, а он молчит и глупо улыбается, немигающим взглядом гипнотизируя своего строгого наставника и наслаждаясь глубокой злобой его интонации. Он обязательно поразмыслит на досуге, почему внутри все замирает и тлеет теплыми угольками, когда Ханагаки, обыкновенно спокойный и размеренный, устрашающе шмыгает носом, решительно сводит брови и повышает дрожащий детский голос. Такемичи будто снова превращается в того самого смешного, бестолкового слабака-монстрика с огромной силой духа и наивным, чистым взглядом цвета неба. Прям как в старые-добрые. Манджиро с трепетом вслушивается в его ругань и все молчит, боясь вспугнуть дорогой образ прошлого. — Но ты ведь меня все равно не послушаешь. Я совсем не удивлюсь, если в следующий раз ты будешь мычать о своей невредимости в реанимационной палате с трубкой изо рта, — под конец речи огрызается Ханагаки, театрально отворачиваясь. — В таком случае ты бы не наезжал на меня, а днями и ночами сидел у моей постели, приносил в палату цветы и держал за руку, — будто проснувшись, наконец подаёт голос Майки и мечтательно посмеивается. Не услышав ни звука в ответ, он понимает, что попытка смягчить углы не удалась, и вновь становится серьезным. — Послушай. Когда-то ты ведь точно так же зарабатывал себе шрамы и был намного ближе к гробу, чем я, — после минутного раздумья произносит Манджиро, непонимающе поглядывая на своего маленького героя. — За все годы борьбы ты заслужил отдых, Такемучи. Теперь моя очередь всех спасать, разве это не очевидно? — Не сравнивай меня с собой. Утонувший в темноте силуэт разворачивается и впивается в него таким яростным взглядом, что Майки невольно сглатывает. Пальцы продолжают гореть, зудеть и ныть настолько невыносимо, что пот напряжения выступает на сморщенном лбу. — Не переживай ты так. Все заживет, — он делает последнюю жалкую попытку замять конфликт, однако в следующую секунду оппонент своими убийственными синими глазами будто съедает его заживо. — Ты не понимаешь! — оглушительно взревает Ханагаки, угрожающе подскакивая к нему. — К черту ожоги. Как я могу не переживать за тебя? Как я могу отпускать тебя одного? Ты же еще совсем ребёнок… Несмышленный, глупый, глупый… Он вдруг обессилено вздыхает, устало опускается на колени рядом с Манджиро и бессознательно кладет руки ему на плечи. Легонько стукается об его лоб и на время затихает, с трудом закрывая штормящие глаза. С длинных ресниц начинает капать крупный дождь. — А если бы ты.. если бы ты погиб? — он наконец выплескивает из себя главную причину истерики, которую так боялся произнести вслух. — Я терял тебя уже так много раз… Слишком много, — тихий всхлип разносится по темным углам крыши. Ведь когда-то Сано Манджиро умер у него на руках. Бледные щеки, испачканные свежей кровью, и потухающий свет печальных глаз все еще мерещатся Такемичи по ночам, как и угасающее тепло ладоней, как и последние слова, произнесенные слабым голосом в заброшенном здании чужой им обоим страны. А в другом будущем Сано Манджиро с самой несчастной из всех его чертовых улыбок полетел вниз с крыши небоскреба, пока подстреленный им Ханагаки, отхаркивая кровь и разрываясь от боли, полз до самого последнего этажа на коленях, желая только одного. Счастье для Сано Манджиро. Любыми способами. Вопреки всему. Пусть целый мир ненавидит его, пусть каждый человек станет его личным врагом — Такемичи все равно встанет на его сторону. Ведь для него существует простая истина — сколько бы ошибок не совершил Майки, он никогда не должен быть один. Даже в гробу. Небо плавно розовеет, пепел продолжает медленно кружиться в воздухе. Такемичи, с трудом возвращаясь из мрачных воспоминаний, вытирает глаза кулачком и надрывно выдавливает: — Манджиро, ты понимаешь, что если бы ты погиб в этом пожаре, я бы просто лег рядом и умер вместе с тобой? Он не хочет терять его. Он боится этого так сильно, что скрипят зубы. Только не снова. Ханагаки сжимает руки на чужих плечах, и, не сдержавшись, еще раз громко всхлипывает. Однако тихий звук мягкого голоса неожиданно прерывает его рыдания. — Посмотри на меня, плакса, — чужое сбитое дыхание ощущается на саднящих губах. Они очень, очень близко. — Я бы никогда не позволил себе умереть. Синие глаза несмело открываются и медленно поднимают затравленный взгляд, чтобы встретиться с успокаивающим, нежным мраком чужих. — Ведь теперь мы — одно целое. Я уже никогда, никогда-никогда тебя не оставлю. Просто доверься мне, хорошо? Просто… — смотря прямо в душу, Манджиро запинается, с трудом подыскивая подходящие слова. — Просто поверь в меня. Густые ночные облака давят на тяжёлую голову. Такемичи, пытаясь унять сердцебиение, невольно опускает взор чуть ниже и на несколько мгновений оказывается в заложниках у приоткрытых, влажных губ Майки. Они непозволительно близко. — Если умрем, то только вместе. Да и тем более.. мама попросила меня жить. Она бы выпнула меня с небес, окажись я там раньше времени, — грустно улыбается Сано и возводит взгляд к ночному небу. — Уверен, она бы простила мне ожоги. Прости и ты. Какое-то время мальчики молчат, наблюдая за тем, как пепел размахивает крыльями и, опустившись, оседает на бетонном полу. Такемичи все еще не согласен со словами друга, но что-то в его мирном голосе, уверенном «вместе» и словах о матери остужает пыл мальчика. Что-то полное, глубокое, красивое. Живое. А еще.. а еще Майки сказал, что теперь они — одно целое. Притом сказал не просто так, а тихо и значимо, будто вкладывая в эти странные слова что-то поистине огромное. И Ханагаки это нравится. Очень. Он очарованно улыбается, силится навсегда запомнить произнесенную фразу и вступает на тропу мира. — Хорошо. Я верю.. в тебя. И прощаю травмы, но чтобы это было в первый и последний раз, ты меня понял? Манджиро благодарно кивает в ответ на слова, так тепло произнесенные. И вдруг прерывает завороженное созерцание друг друга тем, что кусает нижнюю губу от нового приступа боли. Ханагаки, заметив кровь, выступившую на его коже, испуганно вздрагивает. — Больно? Сильно? — взволнованно ища ответ в застывшем силуэте и занесенных за спину руках, вопрошает Такемичи. — Только не ври мне. — Не-а. Задорный смешок неожиданно окатывает застывшую в предрассветный час крышу небоскреба, черные глаза подмигивают и рассеиваются веселой дымкой. — Ты всегда такой заботливый, Такемучи, — с головокружительной быстротой сменив серьезный тон на приторно-сладкий, ластится Манджиро, утыкаясь горячим лбом в чужую грудь. — Такой миленький, когда злишься. И когда волнуешься за меня… — он хихикает, с наслаждением вдыхая дурманящий детский запах. — А когда пугаешься — миленький вдвойне… — Прекрати немедленно. Возмущение сливается с нежностью в усмиренных синих глазах. Ханагаки аккуратно прижимает его к себе, стараясь не прикасаться к обожженным рукам, чтобы не причинить еще больше боли. Однако он уже скучает по ощущению переплетенных пальцев. Такемичи ловит себя на мысли, что хотел бы расцеловать каждый их ожог. — Ну вот почему ты такой, — обессилено бормочет Ханагаки, пытаясь замять мысли о жарком дыхании друга. — Такой.. — Крутой? — подсказывает Сано, смеясь в ткань чужой толстовки. — Такой глупый, — поправляет Такемичи и осекается, когда Сано смотрит на него исподлобья, улыбаясь самой очаровательной из его улыбок. Сердце пропускает удар. Блики глаз сегодня настолько яркие, будто Майки украл с неба все звезды и поселил их в своих зрачках. И им было там хорошо, потому что его темнющие глаза ничем не отличались от необъятного ночного неба. Поддавшись порыву, Такемичи за подбородок поднимает заинтересованное лицо Манджиро и по-детски, звучно чмокает его в щеку. Тот, приоткрыв рот, застывает в одном положении и рефлекторно прикладывает руку к месту прикосновения. — Ох ты… Бурными красками стыда заливаются оба. Пока эхо поцелуя все еще гуляет по крышам домов, Ханагаки отводит потупленный взгляд и отсаживается от покрасневшего Майки на два метра. Он успел уже сто раз раскаяться в своем импульсивном поступке. — Я.. я не специально, — мямлит он куда-то в сторону. В противовес словам его губы горят и просят. А Сано покрывается мурашками и оцепенело растирает щеку, предчувствуя, что будет всю оставшуюся жизнь трогать это место, вспоминая о теплой апрельской ночи. И мечтает. Мечтает о большем. — А можно еще раз? — искоса заглядывая в синие глаза, спустя время тихо спрашивает Майки. — Ну пожалуйста. — Если так хочется, сам попробуй, — смущенно дерзит Такемичи и упирает взгляд в искрящийся город. — Это не так легко, как ты думаешь. В следующую секунду Майки, недолго думая, коварно подползает к нему из тени и отвешивает в щеку такой крепкий и долгий, будто тяжелый удар, поцелуй, что Ханагаки вскрикивает и отсаживается уже не на два метра, а на все пять. — Понравилось? Попросишь еще? — игриво смеется Майки, пьянея от того, насколько у Такемичи мягкие, нежные щеки, и как сильно хочется коснуться их снова. — Я могу так до самого утра. — Ну уж нет, — в пол неразборчиво бурчит Ханагаки, а в его часто вздымающейся груди — тотальный сбой системы, салюты и фейерверки, душистая весна и странное, тянущее, очень волнительное чувство. Заметив это, Майки довольно облизывается и повторяет смущающее действие еще раз. И еще. И еще, пока щеки Такемичи не начинают пылать, а сам он не грозится спрыгнуть с крыши со следующим поцелуем. Уже ближе к рассвету они успокаиваются и успевают обсудить, как Майки объяснит семье ниоткуда взявшиеся ожоги, несколько раз обзывают друг друга самым грубым образом и до робкого румянца смущаются случайным прикосновениям. Когда небо светлеет, они бросают прощальный взгляд на город и спускаются по винтовой лестнице вниз. Обычно они держатся за руки. Но, к большому сожалению обоих, не сегодня. — Проклятые ожоги, — бормочет Ханагаки, спрыгивая с последней ступеньки на землю. — А по мне так очень красивые. Теперь это моя новая фишка, прям как тату у Кенчина! Кстати.. пришло время официально с ним знакомиться, — радостно болтает Манджиро, когда они оказываются одни на пустынной улице. Слякоть от растаявшего снега хлюпает под ногами. Такемичи шмыгает носом, соглашаясь, и перескакивает огромную лужу. Майки повторяет за ним. — На этот раз ты прав, недотепа. Уже пора.***
Не зря жестокий союз, состоящий из Кейске и Сано, до потери сознания заставлял его отжиматься по сотне раз на день. Не зря дедушка Мансаку часами стоял над душой, сверля его нарочито холодным взглядом, пока не добивался сбалансированной стойки и идеально отточенных движений. Прыжки выше собственной головы, бессонные ночи с болью в растянутых мышцах, пот и слезы изнеможения прошли не даром. Ведь в конце концов Такемичи становится единственным, кому разрешено драться с Манджиро. Все участники семейного додзё давно привыкли к странному поведению этих двоих, но их челюсти все равно отвисают, когда два сильнейших ученика бьются яростно, упорно и долго, на абсолютном пределе своих возможностей, не жалея сил. Но при этом никогда не переходят грань. Их бой честный, осторожный и трепетный, даже можно сказать — красивый. Будто танец. В движениях нет желания победить противника, а лишь узнать его еще чуть лучше, в глазах вместо слепой злости — сосредоточенность, очарование и тепло давних воспоминаний. А когда Майки и Такемичи объединяются, чтобы разобраться с обнаглевшим хулиганьем из школы, доказать свой статус или защитить близких, от стиля их совместного боя нельзя оторвать глаз. Это очаровывает и Дракена, буквально придавливая его к земле, пока он смотрит на откровенно выпендривающихся перед ним детей. — Прикрой сзади! — Знаю. Слаженность движений, какое-то фантастичное, выходящее за грани разумного взаимопонимание и готовность в любой момент подставиться под удар, чтобы защитить напарника, будто ослепляют Рюгуджи. Прямо на его глазах мальчик в черной спортивной форме и мальчик в смешной голубой футболке раскидывают подростков вдвое старше них, словно какие-то игрушки. Ханагаки изящным, точным ударом валит лидера захудалой банды на землю и небрежно отряхивает запачканные кровью костяшки, оглядываясь через плечо. В это же время летят через забор сразу трое парней, искалеченные смертоносными ногами Майки. Тот хмыкает, провожая бывших соперников равнодушным взглядом. Леденец сладким бликом мелькает на солнце и снова исчезает в его губах. — Ты закончил? — непринужденно бросает Такемичи, настолько буднично и обычно, будто осведомляется о домашней работе или уборке. — Ага, — таким же ровным тоном отчеканивает Сано, облизывая свое лакомство. Порозовевший Дракен смотрит на этих невероятно крутых сверхлюдей с нескрываемым восторгом. — Присоединяйся к нам, Кенчин, — вытащив изо рта леденец и подойдя вплотную к онемевшему Рюгуджи, взволнованно выпаливает Сано. — Тебе же нравятся байки? Как бы он ни старался выглядеть спокойным и взрослым, сбитое дыхание и предвкущающий огонек улыбки выдают его взбудораженность с головой. — А ты откуда знаешь?! — Просто знаю, — сорванным голосом отвечает Манджиро, чувствуя, как в носу начинает покалывать. Только расплакаться сейчас не хватало. — Нам тоже нравятся. Ты ведь такой же, как и мы. Меня зовут Майки, а это — мой Такемучи. Теперь ты наш друг. Сано запрокидывает голову, не давая слезам радости политься по щекам. Он слишком давно ждал этого знакомства. Он скучал по родной татуировке дракона, по низкому, бархатному голосу, по высокому росту, взаимному уважению, ссорам понарошку и преданной, вековой дружбе. Невыносимо скучал. — С нами ты станешь сильнее, — подмигивая, заверяет подошедший Такемичи. Чужая кровь медленно застывает на его щеках, подчеркивая и без того невозможно синие глаза. — В десятки раз. — Не в десятки, а в целые сотни, — поддакивает Майки, поглядывая на застывшего Дракена и обворожительно ему улыбаясь. Первая зеленая листва дрожит над головой. Небо приветливо машет им, гонцами посылая пушистые облака бродить по бескрайнему простору. Почему-то Рюгуджи чувствует, что эти безумно сильные, загадочные мальчики, которые без особой причины спасли его от уличной банды — это судьба, от которой теперь никуда не деться. Что-то сжимается в сердце, что-то очень знакомое, болезненное и любимое, когда он рассматривает этих маленьких людей и читает долгую, занесенную пылью историю в их сверкающих глазах. Даже данное ему прозвище, поначалу показавшееся чересчур слащавым — «Кенчин» — звучит правильно и не вызывает никакого отторжения. Ведь так его назвали друзья. — Хорошо, — ответ сам собой срывается с губ, и он и чувствует, что нашел свой истинный путь. Ему, сироте, который вольно, без каких-либо ограничений и правил рос в борделе, словно дикая крапива, ужасно не хватало нравственного ориентира. Пример перед глазами, на который без сомнений можно равняться, отсутствовал у Дракена целых двенадцать лет, и теперь наконец-то возник прямо посреди улицы. — Я присоединюсь к вам, ребята, — румянец восторга расплывается на ребячьем лице. И тут же пропадает, когда двое тех самых крутых парней подскакивают в воздухе, сотрясая спальные районы девчачьим визгом, а потом вприпрыжку водят хоровод, без умолку болтая, хихикая и перебивая друг друга на полуслове. — Ура, ура, ура! Кенчин теперь с нами! И куда подевалась прежняя сдержанность, холодность и ледяное спокойствие? — Стой! А как же твои пальцы? — резко останавливается Такемичи и осторожно берет руки Манджиро в свои, внимательно рассматривая трудно заживающие ожоги со всех сторон. — Болят после драки? — Ай, — бурчит Сано, стыдливо отводя взгляд. — Если будешь так трогать, то точно заболят. Ханагаки, улыбаясь, сильнее сжимает его ладони, отлично понимая, что друг притворяется. Вновь берет начало минута тихой нежности, когда Майки большим пальцем вытирает кровь с чужих бледных щек. Останавливать касания не хочется, поэтому Манджиро лишь сильнее размазывает алые капли по подбородку, не отрывая взгляд от расширенных синих глаз. Дракен негодующе делает вывод о том, что о нем забыли. А еще о том, что его новые лидеры очень уж смахивают на педиков. Он по-доброму усмехается, засовывает руки в карманы джинсов и делает шаг им навстречу.