***
Сомнения закрадываются в голову, когда он на широкой спине Шиничиро спускается из детской комнаты на завтрак. Брата он помнит намного лучше, чем мать — он высокий, пропахший дымом и машинным маслом, немного ссутулившийся и неловкий в любых движениях. Несколькими минутами ранее Майки, увидев знакомый силуэт в дверном проеме, остервенело набросился на него и ни в какую не хотел расставаться с еще одним призраком, смерть которого он так и не смог принять за восемнадцать лет скитальной жизни. Поэтому тот вздохнул и предложил спуститься вниз на своей спине. Брат был для Майки всем миром, нерушимой опорой и ярким путеводным светом, но он слишком быстро потух, навсегда оставив его в полной темноте. А сейчас Манджиро едет на нем завтракать — снова маленький, смеющийся, сияющий и.. как никогда счастливый. Это самый лучший сон на свете. Или же это.. вовсе не сон? — Ну и плакса же ты. Прям как девчонка, — спокойно произносит Шиничиро, крепче сжимая обхватившие его ноги. Он недоуменно косит глазами на притихшего младшего брата, который по своему обыкновению даже не лягнул его за обидные слова. — Ты ведь.. не настоящий? Да? — тихо шепчет Манджиро, так, чтобы сказка случайно не разрушилась голосом разума. Еще не свыкнувшись с размером обновившегося тела, Майки неуклюже льнет к чужой шее, пытаясь на всю жизнь запомнить прикосновение к черным волосам брата. Звук ломающегося, подхриповатого из-за курения голоса выжимает из глаз влагу и затопляют душу чем-то до дрожи родным. За столом вместе с соком, оладьями и тостами он встречает маленькую Эмму в домашнем платьице со смешным пучком на голове и долго не может решить — накинуться ли еще раз на маму, которая стоит у плиты, на старшего брата, уже вовсю уплетающего оладьи, или на младшую сестренку, грозно показывающую ему язык. — Плаксам достается меньше джема! — серьезно заявляет она, вытирая нос и гордо придвигая полупустую банку ближе к себе. — Мне тоже снятся зубастики, но я никогда не плачу! — Враки, — с набитым ртом дразнится Шиничиро, за что получает осуждающий взгляд матери. — А вообще, плакать — очень даже похвально, — он быстро исправляется, накладывая новую порцию горячих оладий в тарелку и передвигая джем обратно на середину стола. — Ничего постыдного в этом нет. — Да ты после каждой драки ревешь! Дурак! — продолжая борьбу за джем, Эмма топает ножками и переходит на оглушающий визг. — Дурак-дурак-дурак! Майки, не двигаясь, безмолвно сидит за столом и с широко распахнутыми глазами наблюдает за семейной сценой, боясь лишним жестом помешать ее плавному течению. Это все.. он когда-то уже видел. Слишком реалистично и повседневно, слишком похоже на утопичную правду, каким бы самонадеянным, фантастичным бредом это ему не казалось. Из гостиной слышится старческий, кряхтящий и очень недовольный голос — это дедушка, читающий свежую газету, собирается ругать их за излишний шум. И точно — через секунду на кухне появляется морщинистый, бодрый и шустрый Мансаку Сано с газетой в руках. — Тишина в доме! Иначе всем достанется от меня по затрещине! Сакурако, ставя на стол тарелку с очередной порцией оладий, тихо смеется, Шиничиро, стянув со стола тост, собирается улизнуть, Эмма виновато опускает голову. Вся семья Сано оказывается в сборе, а из черных глаз Майки бесконтрольно капают горючие слезы, приземляясь на деревянный пол. А что, если все это — реальность? Но.. как? Он же всего полчаса назад убил самого дорогого человека, сжимал его мертвую окровавленную руку, умолял не оставлять его одного, кричал, наклонялся к похолодевшему лбу и закрывал родное лицо, изуродованное ранами, своими промокшими волосами. Задыхался от бессилия и горя, проклинал судьбу и саму жизнь, прося у неба самый последний шанс. Шанс, в котором рука этого человека все еще живая и теплая. А что, если… — Ты сегодня подозрительно тихий, Манджиро. Не выспался? Забыл, что сегодня важная тренировка? — строго подходя к внуку сзади, начинает Мансаку, но его прерывает грохот стула и сбивчивый топот детских ног. Майки, забыв обо всем на свете и разрываясь от надежды, стремглав бежит к выходу из дома. Солнечные лучи ослепляют его, безоблачное небо выкалывает глаза нереальной голубизной, а сердце бешено колотится. А что, если тот самый человек жив? Комично маленькие Баджи и Санзу, стоящие у ворот, оторопело оглядывают розовую пижаму с динозаврами, в которой Майки выбежал на улицу. Но ни один из них не успевает сказать ничего смешного. — Баджи! И ты здесь! — резко останавливаясь на полном ходу, Майки с искрами в глазах сваливает друга на траву и жадно всматривается в его раскосые карие глаза, клыки и глупую ухмылку. Понарошку бьет его кулаками в живот и смеется так громко, искренне и заливисто, что внутри у Кейске что-то странно ёкает. — Ты чего это? — придя в себя, Баджи пытается вырваться из крепкой хватки, суровея. — Слезь с меня, придурок! Врежу ведь! Убедившись, что безбашенный, непутевый и до дрожи любимый им друг, с которым они не виделись целую вечность, живой и невредимый, Майки, окрыленный смелой мыслью, встает на ноги. Крепко, молча обнимает покрасневшего Санзу и несется за ворота дома. Если.. если повезёт, там его может ждать тот, без кого счастье всегда будет пустым и бессмысленным. Без кого он чувствует себя неполным, разобранным на бесполезные детали бездушным роботом. Тот, ради кого он готов прямо сейчас бежать хоть на край света, лишь бы снова взять его мягкую руку в свою. — Майки… Асфальт раскален июльским солнцем, в отдалении гудят машины, воздух звенит прозрачностью. Манджиро застывает на тротуаре, взволнованно ища источник звука и нервно озираясь по сторонам. И в этот момент он замечает его. Тень голубого неба ложится на маленькое лицо маленького человека, растерянно стоящего посередине дороги и неотрывно глядящего синими глазами прямо ему в душу. В уголках век собираются капли, румянец расцветает на запыхавшемся лице. Взъерошенный мальчик в зеленой пижаме задерживает дыхание и несмело делает шаг вперед, сомневаясь, помнит ли его человек напротив. — Такемучи, — выдыхает Майки, ощущая, как последние душевные силы покидают тело. Выдыхает беззвучно, но его читают по губам, и улыбка неожиданного счастья появляется на детском, с отпечатком огромных страданий лице. — Ты помнишь меня. — Я.. я помню. Помню тебя. Я помню… Закрываясь ладонями и дрожа в преддверии истерики, Майки оседает на асфальт и глушит рыдания невыносимо сильных чувств. Рука, мягкая и теплая, живая и до боли родная, убирает ладони с его лица и крепко сжимает в своих. Чтобы не потерять сознание, Майки дышит часто и через рот, стараясь не смотреть в сияющие, широко распахнутые, плачущие глаза. Он встает на колени и кладет голову на чужие плечи, судорожно беря черноволосую растрепанную голову за затылок. Манджиро, не веря своему счастью, вдыхает не запах смерти, соленой крови и одиночества, а запах их истории, их воспоминаний, их неразрывной связи и самой жизни, которая сошлась на этом маленьком герое с синими глазами. Такемучи тоже жив. — У тебя пижама с динозаврами, — всхлипывая и утыкаясь носом в чужую грудь, тонким детским голосом лепечет Ханагаки. — Прям.. прям как у меня. Полчаса назад проснувшись после страшной, молниеносной и до ужаса неправильной смерти, Ханагаки почти не был удивлен, ведь это произошло с ним уже в миллионный раз. Он спешно вскочил с кровати, мельком увидев дату на настольных часах, оглянул в зеркале свое смешное неумытое отражение и тотчас помчался к дому Сано с одной лишь мыслью. Она выворачивала его наизнанку, душила горло веревками и отключала абсолютно все человеческие чувства, кроме одного. Майки. Неважно, что катана этого человека безжалостно пронзила его побитое тело. Неважно, что он погиб от его жестокой, поглощенной тьмой руки. Совершенно неважно, что Такемичи умирал в мучениях, откашливая комки собственной черной крови под надрывные звуки голоса, который потерял свой последний лучик света. Важно лишь снова взять эту руку в свою и никогда больше ее не отпускать. — Мои динозавры.. красивее, — впившись ногтями в чужую ладонь, Сано безумно смеется, глотая слезы и не переставая душить самого дорогого человека в объятиях встречи. — Нас собьет машина, — вновь фраза невпопад, вновь мокрые носы под палящим солнцем и жадные, полные горечной радости прикосновения. Посередине пустынной дороги два сердца, успев уже так много раз потерять друг друга, вновь нашлись. — Ну и пусть.***
После того, как их в недоумении разнял Шиничиро, они помчались вперёд. Куда, зачем и почему — они не знают, но энергия хлещет из ребячьей души, а ноги не хотят стоять на месте. Безоблачное небо над их головами напевает красивую мелодию о том, что им был дан самый последний шанс. Неведомо как оказавшись на крыше высокого здания, где произошло их первое рукопожатие, они сидят рядом и ведут несвязный, прерывающийся на долгие паузы приятного молчания разговор. — Получается, мы перенеслись в прошлое.. на тринадцать лет. Вдвоем, — глядя вдаль, вдруг разрезает тишину Такемичи. — Как такое возможно? — Не знаю, — обессилев от количества пролитых слез, тихо отвечает Майки. Ветер развевает полы его тонкой пижамы, заставляя немного съежиться. — Но тогда.. я просто очень сильно пожелал, чтобы ты был жив. А потом… — слова даются ему с трудом, а соленый запах крови вновь ударяет в нос. — Я сжал твою руку. И что-то почувствовал. Что-то.. очень особенное. И оказался здесь. — Может, это была любовь? — не отрывая взгляда от неба, без тени улыбки произносит Такемичи. Ему отвечает лишь робкий шум проснувшегося города, который остался под их ногами далеко внизу. От странных, многозначных слов веет спокойствием и умиротворением, и Майки, растерянно потеряв сердцебиение на несколько секунд, вдруг все понимает. Блики один за другим зажигаются в черных глазах, чтобы уже никогда не погаснуть. Все оказалось просто, слишком давно очевидно и потому до безумия красиво. Их мысли не нуждаются в озвучивании, а вопрос не нуждается в ответе. Они оба готовы вечность ждать того момента, когда однозначному слову будет позволено сорваться с уст. Но не здесь и не сейчас. Ведь они еще не выросли. Взяв его руку в свою, Манджиро поднимается и смотрит на город сверху вниз, будто теперь весь этот мир принадлежит только им двоим. Такемичи переплетает пальцы в невинный узор и серьезно улыбается, продолжая рассматривать бесконечное небо. Что-то внутри у обоих плавно, правильно растекается, когда взгляды останавливаются друг на друге. — Слушай… Я знаю, что этим уже ничего не исправить, но.. прости меня. За все, — вдруг что-то вспомнив, глухо произносит Сано и отводит потускневший взор в пол. Он знает, что чувство вины будет мучать его всю оставшуюся жизнь, поэтому лучше извиниться уже сейчас. — За то, что убил.. и за все остальное. Я доставил тебе столько проблем, — раскаянно выдыхает Майки, несмело теребя полы чужой пижамы. — Но я исправлюсь, обещаю. А для начала можешь придумать мне любое наказание, и я приму его. — Будешь в углу на горохе стоять, — слабо отмахивается Такемичи, перехватывая его маленькие ладошки и вновь до боли стискивая их своих. — Не бери в голову. Было тяжело, но главное, что теперь ты наконец-то здесь. Со мной. Манджиро медленно поднимает глаза и расцветает свежей, благодарной улыбкой, будто пытаясь доказать, что он действительно здесь. Здоровый, вменяемый, настоящий, навсегда освободившийся от чертового импульса. Живой. — На этот раз мы всех спасем, — немного робея от торжественности момента, проговаривает вслух Такемичи. — Ведь теперь.. у меня есть ты. — А у меня — ты, — отражает Майки, жмурясь от порывов жаркого ветра. — Это наш самый последний шанс. Давай постараемся. Ханагаки соглашается решительным кивком головы, мило поджимая пухлые детские губы. Смешно колышется его непослушная копна черных волос, маленький нос хлюпает и дрожит на ветру. Розоватый оттенок кожи и полные щеки завершают картину забавного, наивного, дурачливого ребенка. — Ты был таким миленьким в детстве, — не сдержавшись, ласково шутит Майки. Понимая, что атмосфера торжества безвозвратно испорчена, он коварно блестит глазами и наступает на обомлевшего друга. — А голос такой тоненький, прям как у котенка. Щеки пухлые… А животик.. — Хватит, Майки! — смеясь и смущаясь одновременно, срывается с места Ханагаки, чтобы его в ту же секунду не облапали с ног до головы. — Я думал, теперь ты стал хоть немного серьезнее! — Что ты говоришь? Мяу-мяу-мяу? — пытаясь догнать юркого друга, радостно выкрикивает Сано, путаясь в длинных штанинах пижамы. — Мур-мур–мур-мяу! Небо благосклонно наблюдает за двумя согретыми им детьми, которые в восторге носятся по крыше. Оно выводит последнюю ноту благословения и закрывается мягкими облаками, обещая всегда быть с ними рядом.