Зал неожидания

«Курсор нервировал бы гораздо меньше, если бы стоял на месте и не мигал каждую секунду. Правда, может, в этом вся суть: писать, не останавливаться, толкать его вперед с огромной скоростью и не давать замереть ни на мгновение в приливе вдохновения. У Джисона такого не было уже несколько месяцев. Когда-то он за чашкой кофе мог накидать полноценный текст к очередной — сколько их таких было? — песне, а теперь каждый вечер открывал вордовский документ, часами смотрел на пустую белую страницу и потихоньку разочаровывался в себе. Иронично: Джисон всегда громче всех кричал, что дисциплина превыше всего, и если ждать только вдохновения — можно не дождаться его вовсе. Аппетит приходит во время еды, а текст — во время работы над ним. Он до сих пор верил в это, поэтому упорно садился за ноутбук, порой даже писал несколько строчек, но они получались неуклюжими и неказистыми, как рисунки пятилетнего ребенка. Джисон терпеть не мог выражение «творческий кризис», но все признаки указывали именно на него. — Мне кажется, чтобы убедительно рассказать о чем-то, нужно это пережить и прочувствовать на себе, — сказал ему однажды Чанбин — друг с того же продюсерского отделения, только на курс старше. — А ты сутками дома торчишь и аниме смотришь. Неудивительно, что тебе не о чем писать. — Раньше меня это не сковывало, — отвечал Джисон. Аниме — нескончаемый генератор идей, бесплатный проживатель миллиона чужих жизней и прочувствователь такого же миллиона чужих чувств. И даже ходить никуда не надо. После одного только «Твоего имени» у Джисона появилось столько текстов, что хватило бы на неплохой такой мини-альбом для какой-нибудь кейпоп группы. А теперь — хоть засмотрись. И ничего. — …Потому что чужие чувства никогда не заменят своих. Это, знаешь, примерно как гулять по панорамам в гугл картах или приехать в это место самому. Виды вроде те же самые, но ощущения — совершенно другие. — Тебе легко говорить, у тебя что ни день, то случается какая-нибудь хрень. — О, смотри, в рифму получилось, только ритм хромает. Не все потеряно, — Чанбин слегка приподнял пластиковый стаканчик с омерзительным капучино из автомата, словно хотел чокнуться, на что Джисон закатил глаза и обиженно надул губы. Чанбин знал половину университета, а остальная половина — знала его. Он ходил на вечеринки, участвовал во всех сомнительных и не очень мероприятиях, мотался в соседние города с едва знакомыми компаниями — словом, коллекционировал чувства и воспоминания как мог. Он был до смешного не образован ни в кино, ни в аниме, ни в сериалах, потому что у него просто не оставалось на это времени, но его лирика ничуть не уступала лирике Джисона по глубине. Они избрали разные методы, которые приводили к одинаково превосходным результатам. Порой Джисон слегка завидовал своему более общительному и активному другу: если бы нужно было распечатать все воспоминания о бурной студенческой жизни, они бы уместились в блокнот размером с ладошку младенца. С другой стороны, Джисон честно пытался влиться в весь этот водоворот событий первую пару месяцев учебы. Как раз в то время он и познакомился с Чанбином. Джисон тогда пришел на чью-то вечеринку, забился в угол и беспокойно хлебал слабоалкогольное пиво, а у Чанбина проснулся материнский экстравертный инстинкт — увидеть интроверта на вечеринке и спасти от гибели из-за неловкости. Но знакомство с Чанбином — буквально единственный светлый момент за все те жуткие попытки в активную социализацию. Не всем по душе компании, малознакомые люди, шумные места, дешевый алкоголь и поцелуи на спор. Джисон не осуждал тех, кому было по душе — иногда ему самому хотелось бы на несколько дней стать таким же. Но Джисон бы скорее выкинул всю свою коллекцию фигурок с персонажами Миядзаки, чем признал бы правоту Чанбина — даже мысленно и только самому себе. Именно тогда на горизонте творческого и личностного кризиса возник спасительный маяк: факультатив по писательскому мастерству. Джисон немного колебался, потому что никогда не писал прозу, но рассудил, что лишним не будет. В худшем случае он просто бесполезно потеряет несколько недель жизни, в лучшем — отбросит, наконец, тот якорь, что держал на месте и не давал пустить мысли в свободное плавание по волнам вдохновения. Может, заодно получится разнообразить метафоры — такие никуда не годятся. Большой палец царапало слегка заостренным язычком на пряжке ремня, на который с силой надавливал Джисон, чтобы унять противную дрожь в животе. За дверью аудитории уже слышались голоса: до начала занятия оставалось пару минут. Глубокий вдох, глубокий выдох, стук в дверь, «да-да, входите». Джисон, разумеется, не ожидал аншлага: факультатив необязательный, да еще и после пар и за месяц до сессии — кому оно надо ради нескольких дополнительных баллов в портфолио? Но не думал, что ситуация будет настолько плачевной: при беглом осмотре первых парт Джисон насчитал всего семь человек. Семеро — со всех курсов и факультетов. Профессор Чжу был седовласым старичком с густой бородой и крючковатым носом, на кончике которого уютно лежали очки с маленькими стеклами и толстой черной оправой. Больше даже для антуража, чем для какой-либо практической пользы. Если бы Джисону сказали представить себе преподавателя по писательскому мастерству, в его голове возник бы именно такой образ. Тоска. Джисон не страдал от стереотипов, но все-таки больше любил преподавателей помоложе — активных, с горящими глазами, миллионом разнообразных идей и еще не успевших выгореть от этой мясорубки под названием система образования. Проблема была в том, что преподаватели старшего поколения пускали корни где-то в глубинах своих кафедр — рядом с ворохом ненужных бумаг и коллекцией полупустых кофейных банок — и не уступали молодежи до последнего. А те, кому все-таки удавалось каким-то волшебным образом протиснуться в эту геронтократическую экосистему, долго там не задерживались. Уж слишком она была токсичной. — Молодой человек, я понимаю, что трещина на потолке — зрелище увлекательное, но, может, вы все-таки представитесь? — одновременно с недовольным голосом профессора Джисон почувствовал, как в спину кто-то больно ткнул ручкой. Он хотел было возмутиться, но только благодаря этому вспомнил, где находится, и обратил внимание на преподавателя. Стало ужасно стыдно — отличное первое впечатление, ничего не скажешь. — Ну, эм, меня зовут Хан Джисон, я пишу музыку и тексты к песням, но в последнее время у меня с этим большие трудности, поэтому я, вот, здесь. — А в чем проявляются ваши трудности? Джисон не ожидал дополнительных расспросов: на всех предметах эта часть являлась обычной формальностью. Преподаватель делал вид, что слушал, рассеянно кивал головой и переходил к следующему студенту, едва предыдущий успевал произнести последнее слово. — В моих текстах как будто больше нет жизни. Мой друг говорит, что это из-за отсутствия личного опыта. — А вы как считаете? — Я думаю, это глупости. Необязательно проживать что-то, чтобы написать об этом. Сомневаюсь, что Толкин лично сталкивался с хоббитами. В аудитории раздались сдержанные смешки. Профессор Чжу тоже усмехнулся, отчего его усы с бородой слегка подскочили вверх. — События индивидуальны, но чувства — универсальны. Толкин, конечно, не сталкивался с хоббитами, но на себе испытал тоску по дому и страх перед неизвестным, когда служил в армии во время Первой мировой. — Что же, получается, нужно каждое чувство на себе испытать, прежде чем об этом написать? — А вот вы мне сами на этот вопрос и ответите на нашем последнем занятии. Джисон едва удержался от того, чтобы не закатить глаза: чаще всего, когда преподаватели говорят «а на этот вопрос ответьте вы», у них самих нет вразумительного ответа. К тому же профессор в силу возраста, может, и вовсе об этом разговоре забудет. Джисон вполуха слушал представления остальных одногруппников, и единственное, что его удивило — это то, насколько разная мотивация подтолкнула их прийти сюда. Кто-то хотел завести блог в интернете, кто-то — уйти от жанра коротких рассказов и написать полноценный роман, а кому-то просто нужно было скоротать время перед вечерними курсами немецкого. Последний — его звали Хёнджин — сидел позади Джисона и был владельцем спасительной ручки для тыканья в спины зевак. И как их всех можно научить чему-то одному? То же самое, что посадить детей разных возрастов в один класс. — После каждого занятия я буду давать вам небольшие задания на дом, они не обязательны, но помогут развить ваше писательское воображение и найти свой голос. А вот зачетное задание, которое вы мне презентуете в конце месяца, сделать нужно обязательно, иначе вы не получите дополнительные баллы для портфолио. Так что, если вы тут, чтобы отсидеться, отмолчаться и приблизиться к повышенной стипендии, можете быть свободны. Никто не шелохнулся. Глаза профессора Чжу смягчились, а на смену строгой интонации вернулся тот дружелюбно-заинтересованный тон из начала занятия. С видом фокусника профессор вытащил из кармана клетчатого пиджачка несколько смятых бумажек и разложил их перед собой на столе. Джисон, словно любопытный ребенок, невольно подался вперед. — Принято считать, что только художники могут писать с натуры, но это не так. Писатель тоже своего рода художник, у него есть холст и весь мир вокруг, который можно на этот холст перенести. На моих бумажках написано место, в которое вы должны будете отправиться, чтобы найти историю и отразить на вашем холсте. Написать с натуры, если угодно. — Но мы ведь можем соврать, что были в этом месте, и вы об этом даже не узнаете, — раздался голос Хёнджина. Джисон, задумавшийся о том же, восхитился его дерзости: он сам никогда бы не осмелился сказать что-то такое преподавателю. — Разумеется, — спокойно ответил профессор Чжу. — Мы здесь все взрослые люди, я не могу заставить вас или как-то проконтролировать. Может, я наивный старый дурак, но мне все-таки хочется верить в вашу порядочность. Очень точный удар. Не отчитал, не осудил, но задел за живое. Джисону стало стыдно, что он позволил себе даже подумать о таком бесчестном поступке. — Кто самый смелый? Студенты один за другим подходили к столу и вытягивали бумажки. Лица одних озарялись восторгом и предвкушением, лица других — раздражением и усталостью. Торговый центр, аптека, детская площадка, автобус, столовая в соседнем корпусе. И вокзал — у Джисона. — Так нечестно, это буквально самое интересное место, там даже думать не надо будет, — раздался возмущенный голос девушки с аптекой. Да, ей, конечно, не позавидуешь, но разве Джисон виноват, что ему повезло? К тому же, не факт, что так уж повезло. По крайней мере до аптеки, торгового центра и остальных мест никуда даже ехать особо не нужно. А Джисону — несколько станций на метро. Но если это вдохнет хоть немного жизни в его тексты, он согласен не только съездить на вокзал, но и сесть прям там на первый поезд и мчаться, пока рельсы не закончатся. Джисон решил не откладывать и поехал следующим же утром перед парами, чтобы затем с вокзала рвануть сразу в университет. Он тщательно подготовился: достал самый красивый блокнот, который всегда было жалко портить своими каракулями и который грустно ждал своего часа уже не первый месяц. Кажется, это был подарок от Чанбина. Джисон несколько раз проверил, хорошо ли пишет ручка, и все равно взял про запас еще парочку. Он мог бы писать и в заметках на телефоне — не велика разница, но ручка и бумага набрасывали загадочного писательского флера. Вдохновение наверняка затаилось в объявлениях о прибывающих поездах, в колесиках катящихся чемоданов, в магазинчиках с сувенирами за сумасшедшие деньги и самое главное — в людях. Джисон чувствовал, что история поджидает его, едва зашел в здание вокзала и в нос ударило запахом кофе и горячей выпечки. На улице уже который день противно царапал мелкий дождь, ветер монотонно поскуливал, а уж о солнце и говорить было нечего, поэтому Джисон не стал подниматься на платформу к прибывающим поездам. Возможно, там быстрее получилось бы выцепить что-то интересное. Например, кусочек чужого расставания — того самого, когда не хочется отпускать до последнего, когда прощания в зале ожидания недостаточно, когда бежишь за тронувшимся поездом, пока он совсем не исчезнет из виду. Но у Джисона был еще почти месяц — успеется. Слегка облезшие металлические стулья стояли стройными рядами напротив нескольких кассовых окон, куда приглашали по талончикам. Здесь сидели и уставшие от раннего подъема, загруженные брюхастыми чемоданами семьи с маленькими детьми, и шумная молодежь с парой сумок налегке, и мужчины в мятых пиджаках и таких же мятых лицах. Джисон отошел в сторону, просканировал пространство взглядом, попытался зацепиться за кого-нибудь, ухватить интересную фразу, смешную детскую проказу, чей-то тоскующий любовный взгляд, но тщетно. Люди говорили вполголоса, так что невозможно было в этом мерном монотонном бубнеже услышать что-то конкретное. Кто-то спал, кто-то раздраженно поглядывал на часы и нетерпеливо дрыгал ногой. Джисон проторчал на вокзале добрых полтора часа, и единственным достойным хоть какого-то упоминания моментом стал мальчишка лет десяти, который увлеченно рассказывал своему крайне незаинтересованному отцу о школе. «Мы на днях на природоведении проходили рыб, и нам включили кусочек из «В поисках Немо». Как думаешь, когда мы начнем проходить кальмаров, нам дадут посмотреть «Игру в кальмара»?» Отец мальчика раздраженно отмахнулся, Джисон тихонько хихикнул, радуясь, что за маской не видно его глупого выражения лица, и на этом все. Конечно, глупо было ожидать, что с первого раза, как по волшебству, Джисон станет свидетелем достойной его пера истории. Но разочарование все равно осело горьким, как после аскорбинки, привкусом во рту. Получается, попусту прокатал деньги и потратил время, которое мог посвятить чему-то более полезному. Первоначальное намерение ездить сюда хотя бы раз в пару дней таяло на глазах. И один раз в неделю сойдет. Джисон сомневался, что любой другой на его месте действительно бы стал заниматься такими глупостями. В конце концов, писательская фантазия — главный рабочий инструмент. Это ведь буквально то, во что он верил большую часть жизни, когда научился выплескивать не только свои, но и чужие эмоции через текст. — Че такой грустный? Только в рифму не отвечай, — Хёнджин бесцеремонно завалился на пустующее рядом с Джисоном место и лучезарно улыбнулся. — А какая там рифма должна быть? — растерянно нахмурился Джисон. — Совсем лирики нынче измельчали, классику не знают, предков не уважают. Джисон не был хорош в ведении диалога с малознакомыми людьми, но Хёнджину, кажется, и не нужно было, чтобы кто-то его вел, — он сам за двоих справлялся. — Не против, если я тут посижу? А то одному скука смертная. — Я немногим лучше пустоты, но сиди, конечно, — Джисон пожал плечами. — Депрессивненько. Флуоксетин или сертралин? — Я больше по гидроксизину. — Можно было догадаться. Джисон бы и оскорбился, если бы на месте Хёнджина был кто-то другой, кто говорил бы что-то такое с намерением укольнуть побольнее. Хёнджин просто не умел фильтровать мысленный поток и выпаливал все как на духу, не стесняя себя подбиранием аккуратных формулировок. Так что Джисон только хмыкнул и рассудил — новое знакомство лишним не будет. Еще один образ, еще одна чужая вселенная в копилку на будущее. Джисон и раньше порой рассматривал встречи с людьми, поездки и новые впечатления в первую очередь как собирательный материал для матчасти. Не проживать момент, а думать о том, как красиво облечь его в слова. Знакомиться с людьми не столько из бескорыстного побуждения узнать кого-то поближе, сколько из надежды узнать что-нибудь интересное. Наверняка так делал не только он. Тем же художникам часто советуют тренировать насмотренность, наблюдая за чужими картинами. Писатель тоже по-своему ее тренирует, улавливая кусочки чужих жизней. — Наверное, многих посещала мысль о том, как красиво и складно говорят книжные персонажи и как это совсем не похоже на нашу действительность. Вспомните «Грозовой перевал», «Большие надежды», «Идиота». Сейчас так уже никто не пишет, читателю хочется больше движения и энергии. Но здесь можно скатиться в другую крайность и выдать слишком примитивный и приближенный к жизни текст, — профессор Чжу поморщился, словно увидел перед собой противного таракана. Джисон усмехнулся. — Современный же текст — это нечто усредненное между реальностью и километровыми изящными репликами из романов девятнадцатого века. Поэтому ваша задача не только и не столько уловить что-то достойное пера в вашем назначенном месте, сколько трансформировать это таким образом, чтобы оно интересно и нескучно зазвучало и для читателя тоже. Поездки на вокзал продолжали удручать. Кучи сонных людей, все тот же механический голос из динамика, стук чемоданных колесиков, вибрация мобильных телефонов, гудение автомата с кофе. В первые пару раз — необычно и даже в какой-то степени романтично, но быстро приедается, как ситком с одинаковыми шутками десять сезонов подряд. Джисон ловил порой отголоски смешных диалогов, записывал их в блокнот в надежде, что из этого получится развить что-нибудь стоящее, но продолжал смотреть вечерами на коряво написанные строчки и понятия не имел, что с ними делать. И за неделю до дедлайна, когда Джисон уже почти смирился с тем, что, скорее всего, не получит полноценного рассказа и накарябает халтуру вроде сборника зарисовок, случилось чудо. Точнее, появилось — в черном пальто, с грустным взглядом, фиолетовыми волосами и пластмассовым стаканчиком из кофе-автомата в руке. Он поглядывал на электронные часы у входа, порывисто отпивал жидкость из стаканчика, а еще — то и дело доставал телефон, чтобы тут же его убрать. Словом, выглядел так, как будто ему предстояла важная и волнительная встреча. Ровно в полдень, когда на весь вокзал известили о прибытии очередной пригородной электрички, парень встал, сжал в руке стаканчик, жалобный хруст которого донесся даже до стоявшего вдалеке Джисона, и стремительно направился куда-то. Джисон через пару мгновений последовал за ним и с удивлением обнаружил, что незнакомец шел не в сторону платформ, а к выходу из здания вокзала. Может, договорились встретиться снаружи, чтобы не потеряться в потоке людей? Джисон обычно задерживался на вокзале чуть дольше, но навряд ли могло произойти что-то более интересное, чем тот чарующе красивый парень. Даже любопытно стало — кто мог настолько вскружить ему голову и заставить так сильно волноваться. Наверняка, кто-нибудь ему под стать. Джисон поспешил на выход, но к своему разочарованию не обнаружил ни черного пальто, ни фиолетовой макушки, ни грустного взгляда — разве что последнее у себя, в отражении двери на входе в здание. Может, оно и к лучшему. Реальность всегда оказывается гораздо более прозаичной, чем фантазия. В своей голове Джисон мог придумать ему миллион предысторий и обязательно взялся бы за это тем же вечером, если бы не назойливые воспоминания о чужом образе. Непроницаемое красивое лицо незнакомца стояло перед глазами словно фотография. Джисон проклинал свою поверхностность — ну правда, терять голову от чьей-то внешности? Такое можно простить в старшей школе, но никак не за год до выпуска из университета. Но вдруг это та самая история, которую он так отчаянно пытался найти? Вдруг из этого получится хоть что-нибудь? Вероятность того, что он снова встретит этого незнакомца в то же время и в том же месте, стремилась не то, что к нулю — а к минус бесконечности. Джисон не очень разбирался в математике, но, когда в детстве спорил с братом, называл это число и считал, что вышел из спора победителем. Но даже несмотря на такую крошечную вероятность, Джисон все равно снова поехал на вокзал на следующий же день. Впрочем, математикам стоило бы переосмыслить теорию вероятности и все эти минусовые бесконечности, потому что незнакомец сидел там же, в той же одежде, с тем же выражением лица и стаканчиком в руке. Если бы Джисон своими глазами не видел, как он покидал вокзал, подумал бы, что тот так и остался здесь со вчерашнего дня. Джисон до чертиков хотел заговорить с ним, но он казался таким мрачным и отстраненным, что даже смотреть в его сторону было страшновато. Да и нельзя же просто подойти и начать разговаривать? Если все пройдет по вчерашнему сценарию, то незнакомец уйдет ровно в двенадцать, то есть через десять минут. Джисон мысленно отчитывал себя за то, что не приехал раньше, хотя понимал, что это вряд ли бы изменило хоть что-нибудь. К черту. В книгах и кино кто-то из главных героев обязательно перебарывает себя и делает первый шаг — иначе никакого сюжета не получилось бы. Очевидно, что в этой истории этим кем-то должен стать Джисон, потому что второй персонаж понятия не имеет о его существовании. Джисон присядет рядом и попробует завести непринужденную беседу — что-нибудь про погоду, жуткие утренние пробки или цены на билеты. Подлым изъяном на пути к осуществлению безукоризненного плана стала чья-то дурацкая сумка, расположившаяся посреди прохода. Джисон на пути к своей фиолетовоголовой цели споткнулся и едва не улетел на пол, удержавшись только благодаря спинке стула — того самого где сидел незнакомец. Еще немного — и задел бы его плечо. — Ради бога, извините, я… — Джисон принялся мямлить, но способность говорить, мыслить и существовать покинула его тело, едва парень поднял на него уставший взгляд. Вблизи он был настолько красив, что, если бы Джисон описывал богоподобного персонажа в своей книге, незнакомец идеально подошел бы на роль референса. — Ничего, — он небрежно отмахнулся и снова уставился в стену. — Не против, если я присяду? — Какая разница? Не могу же я вам запретить. — Я не хочу нарушать чужие границы. Если вам хочется побыть одному, я не хотел бы… — Вы всегда так много жужжите? — в его голосе послышался намек на веселье. Надо же — он все-таки не каменное изваяние, а человек. — Только когда волнуюсь. — Было бы из-за чего волноваться. Джисон отчаянно хотел продолжить диалог — у него оставалось пять жалких минут, чтобы заинтересовать, развеселить, привлечь внимание — хоть что-нибудь. Тот факт, что они в этом огромном городе встретились во второй раз — уже чудо. Наверняка ведь третьего раза не будет. — А вы знали, что в автоматах с кофе почти всегда заводятся тараканы? Им нравится, когда влажно, темно и тепло. Буквально идеальная среда для размножения получается. Незнакомец усмехнулся и одним глотком допил остатки напитка у себя в стакане. Судя по цвету и отсутствию кофейного аромата — горячий шоколад. Как раз из автомата. — И вы рассказали мне это, чтобы…? — Завязать беседу? — голос Джисона прозвучал слабо и совсем неубедительно — он понятия не имел, почему решил поделиться именно этим фактом. — По ощущениям вы ее только развязали. — Но вы ведь продолжаете мне отвечать, значит, что-то я все-таки сделал правильно. В отместку ответа на эту фразу не последовало, но Джисона было уже не остановить. — Меня зовут Джисон. А вас? Его собеседник тяжело вздохнул, повернул голову в сторону Джисона и смотрел несколько бесконечно долгих секунд, словно пытаясь решить: стоит ли продолжать это знакомство или нет. — Минхо. — Очень приятно, Минхо. Наконец-то у незнакомца появилось имя. Джисон сомневался, что назовет персонажа в своем отчетном рассказе так же: в конце концов, писательское воображение тоже должно хоть немного поработать. Но приятно было наделить новый образ именем и называть его про себя не чем-то абстрактным. Джисон хотел было сказать что-то еще, когда из динамика послышалось сообщение о прибытии электрички. Той самой — в двенадцать ноль ноль. Минхо в одно мгновение помрачнел, снова до хруста костей сжал в руке пустующий стаканчик и уже хотел было подняться с места, как Джисон остановил его, потянув за рукав пальто в свою сторону. — Уезжаете? — и хотя Джисон прекрасно знал, что, скорее всего, никуда Минхо не уезжал, мучительно не хотелось отпускать его. — А что, еще со вчерашнего дня непонятно, что нет? — Минхо смотрел с вызовом, словно очень гордый тем, что смог застать Джисона врасплох своей наблюдательностью. — Вы видели меня вчера? — Вы сновали по залу, как бешеный хомяк в клетке. Сложно было не увидеть. Джисон насупился и уже почти выдал в ответ что-то едкое, когда Минхо, заметно более серьезный, произнес: — Мне правда нужно идти. Всего доброго. И ушел, не дождавшись хоть какой-нибудь реакции. Джисон почувствовал себя принцем из «Золушки». Правда, на принца он не особо тянул: вместо замка — тесная комната в грязном общежитии, вместо несметных богатств — пара тысяч вон на карте, а вместо королевской красоты — пушащиеся от влаги волосы и щеки, в которые влез бы мировой запас желудей. Но он все равно зачем-то потащился на выход, а по дороге — внимательно смотрел под ноги. Туфля, конечно, навряд ли обнаружится, но мало ли что еще можно потерять. К своему огромному сожалению не обнаружилось ничего, кроме мятого чека, который кто-то не донес до мусорки. Вздохнув, Джисон поднял этот чек и выкинул в положенном месте, как добропорядочный корейский гражданин. Может, это очистит его карму и подарит ему хотя бы еще одну встречу с загадочным Минхо. Чем вообще этот Минхо так зацепил, кроме, очевидно, богоподобной внешности, сказать было сложно. В жизни Джисона редко происходили новые знакомства, а если все-таки до такого доходило, то в девяносто девяти процентах случаев ограничивалось стенами университета — и как минимум одна общая тема уже была в кармане. Здесь же — нечто совершенно уникальное. Джисон до сих пор не понимал, откуда в нем нашлось столько смелости. Как будто он всю жизнь ее копил для этого момента. Стоило ли оно того? Тем же вечером текст наконец сдвинулся с мертвой точки, нарисовался общий структурный план и — самое главное — эффектная концовка. Такая, от которой читатели его возненавидят. Джисон жалел, что не умел рисовать, но постарался максимально выразительно передать красоту Минхо словами. Правда, несколько эпитетов и метафор пришлось безжалостно вычеркнуть в процессе редактуры: в топку полетел и «кошачий взгляд», и «молочная кожа», и прочие литературные изыски, от которых бы опечаленно поникла борода профессора Чжу. Тот кусочек текста, что получился у Джисона за несколько часов усердной работы, был далек от идеала, но он успокаивал себя тем, что это — всего лишь черновик. Черновик и должен быть убогеньким. Джисон пытался придумать предысторию для Минхо. Почему он был таким отстраненным? Что успел пережить? От чего и куда убегал в полдень с вокзала? Но что бы ни придумывал Джисон, все казалось вторичным и заезженным. Почти как «кошачий взгляд». Поэтому на следующий день Джисон поставил будильник пораньше и снова поехал на вокзал. После четырех часов сна (ведь домашнюю работу по другим предметам никто не отменял) хотелось застрелиться. Но времени до зачетного дедлайна у профессора Чжу оставалось ужасающе мало, а Джисон не привык делать что-то спустя рукава. Тем более ему искренне нравился этот факультатив, он даже дополнительные и необязательные задания делал с удовольствием. И конечно, очень не хотелось разочаровывать профессора. — Ты тут живешь, что ли? Минхо нашелся на своем привычном месте, и Джисон поймал себя на мысли, что совсем не удивлен. Пожалуй, больше его удивило фамильярное обращение на «ты», хотя он не помнил, чтобы они это обсуждали. Он даже не знал, старше был Минхо или младше: на вид тот казался ровесником. — Могу у тебя то же самое спросить, — парировал Джисон, усаживаясь рядом с явно не очень довольным такой компанией Минхо. С другой стороны, если бы он был так уж недоволен, то мог бы и пересесть — мест в полупустом зале ожидания оставалось великое множество. Но Минхо продолжал сидеть, только насупившись немного, словно сердитый ежик. — Ты хотя бы видел, как я отсюда ухожу. А я про тебя ничего такого сказать не могу. — Ладно, скажу тебе правду. Только обещай, что никому не расскажешь? — Джисон напустил на себя такой серьезный вид, как будто и правда собирался рассказать ему что-то невероятно секретное. На какой-то момент даже Минхо в это поверил и молча кивнул. — Я дух, который следит за порядком на этом вокзале. За те триста лет, что я здесь обитаю, ты первый, кто может меня видеть и общаться со мной. У тебя есть особый дар. Ты избранный, Минхо, — последнюю фразу Джисон произнес шепотом, приблизившись к Минхо настолько, насколько позволяло воспитание и чувство самосохранения. Минхо прыснул, отмахнулся от Джисона, как от назойливой мухи, но тут же снова нахмурился и сжал губы в тонкую линию — словно не хотел, чтобы Джисон вдруг подумал, что он умеет выражать больше одной эмоции. — Зря смеешься. — А что еще над дурачками делать, как не смеяться? — Эй, грубо вообще-то, — Джисон ткнул его локтем в бок. Правда, перед этим глянул, чтобы стаканчик с горячим шоколадом был в другой руке: не хотелось оправдывать звание дурачка. Минхо ничего не ответил. — Давай откровение за откровение? Я расскажу, почему я здесь тусуюсь каждый день, а ты мне — что ты здесь забыл. — Думаешь, мне настолько не все равно? — Минхо приподнял бровь, придавая выражению лица оттенок иронии. — Думаю, что до двенадцати еще целый час и тебе ужасно скучно. А так — хоть какое-то разнообразие. — Я не страдаю, у меня для такого игры на телефоне есть. Джисон вздохнул. Может, и правда — ну его? Не первый и не последний красивый парень в его жизни. И сам придумает какой-нибудь сюжет с ним в главной роли, только вместо любовного интереса сделает из него такого крысиного персонажа, что всем читателям захочется его придушить. Так себе, конечно, месть, но надо ведь хоть как-то душу отвести. — Ладно, извини, что прицепился, — Джисон не хотел звучать излишне драматично, но в голос все равно предательски проскользнули надрывные нотки. — Да сиди уже, чего ты, — буркнул Минхо и рукой задержал уже собравшегося встать с места Джисона. Какое-то время они молчали. Минхо вытащил из кармана телефон, и Джисон уже было подумал, что он сейчас действительно начнет во что-то играть, но телефон оказался засунутым обратно в карман уже через мгновение. Неподалеку послышался визг маленького ребенка и ворчание его уставшей мамы. — А можешь рассказать мне, почему ты здесь, но не требовать того же взамен? — вдруг спросил Минхо. От его внимательного изучающего взгляда хотелось укрыться зонтом. — У меня, на самом деле, не такая уж интересная история. Просто поездка на вокзал — часть зачетного задания для литературного факультатива. — Даже представить не могу, как это взаимосвязано. Джисон принялся объяснять: и про отсутствие жизненного опыта, и про писательский блок, и про чудаковатого профессора Чжу с его не менее чудаковатыми заданиями. Умолчал только, что решил охотиться за Минхо, потому что увидел в нем ту самую путеводную звезду, которая приведет его к хорошему тексту и уведет от затертых метафор. Но судя по ухмылке Минхо, ему и не нужно было об этом говорить. — Я бы на твоем месте никуда не ездил. Пустая трата времени. — Да, ты не один придерживаешься такого мнения. Но мне самому захотелось. В жизни, знаешь, и так не очень много разнообразия, а тут каждый день сотни новых лиц. — И тем не менее, все еще ни одного хорошего сюжета? — Ну почему же, есть один на примете, — Джисон смущенно улыбнулся. Минхо усмехнулся. — Да? Уже пишешь? — в голосе Минхо наконец послышался намек на заинтересованность, и Джисону от этого едва ли не закричать хотелось. — Пытаюсь. Вчера вот план набросал и написал первые страницы. — Надеюсь, финал будет счастливый? — отчего-то взволнованно спросил Минхо. Словно от финала в рассказе зависело его личное благополучие. — Открытый. Достали эти «долго и счастливо». В жизни редко когда так бывает, поэтому в него не очень верится. А в открытом можно самому додумать, насколько долго и насколько счастливо. Или не очень счастливо — там уж как получится. — Терпеть не могу открытые финалы. Меня как будто долго-долго вели куда-то, обещая привести в интересное место, а в итоге я оказываюсь один в темной пустой комнате. — А по мне это больше на светлую комнату похоже, и можно обставить ее как угодно, разрисовать стены красками, наклеить безвкусные обои, украсить плакатами и фотографиями. — Нет, все равно не убедил. Мне и в жизни хватает неопределенности, спасибо большое. — Однажды ты поймешь, — с видом мудреца потряс в воздухе указательным пальцем Джисон. Минхо в ответ только фыркнул, но уже не выглядел таким насупившимся и враждебно настроенным, как в начале их диалога. Маленькая победа. — Это, на самом деле, классно, что ты чем-то настолько увлечен, — сказал вдруг Минхо. Первое подобие одобрения в сторону Джисона за все время их странного знакомства. У Джисона от такого аж брови вверх полетели. — А, ну, это, — Джисон почесал шею, — я всегда тексты любил. Даже личные дневники в школе вел, хотя кому потом ни рассказывал об этом — все всегда смеялись, что так только девчонки делают. Как будто это что-то плохое. — А где сейчас все эти дневники? — Совсем детские дома у родителей оставил, а из старших классов с собой в общагу притащил. Матушке такое противопоказано читать. — Бурные подростковые годы? — глаза Минхо заискрились отголосками веселья. — Да не то чтобы, — смущенно ответил Джисон, все еще едва веря своему счастью — Минхо действительно сам инициировал диалог. После такого и умереть можно. — Просто очень много обиды на родителей, депрессивности и гомосексуальности. И я даже не знаю, что убило бы ее больше. Джисон отвел взгляд в сторону и даже на короткое мгновение задержал дыхание: никогда не угадаешь, какая реакция может прилететь в ответ на такое откровение. Не то чтобы Джисон трезвонил о своих предпочтениях направо и налево, но в знакомствах с приятными ему людьми рано или поздно наступал этот ужасающе неловкий момент, когда приходилось выходить из шкафа. И не всегда на выходе ему любезно подавали руку и сжимали в дружеском рукопожатии. — Понимаю. Мои до сих пор иногда звонят и спрашивают, не перебесился ли я и не нашел ли себе наконец девушку, — Минхо усмехнулся, но в этом смешке ощущалось много затаенной горечи. Джисон даже не успел толком порадоваться, что его собеседник не оказался ярым гомофобом и вообще они, по сути, в одной лодке, потому что для Минхо это, кажется, было больной темой. — Их тоже можно понять, другое поколение… — Да шли бы они лесом, это другое поколение, — перебил его Минхо. — Моя бабушка еще более старшее поколение, но единственное, что ее интересовало в моих отношениях с парнем, это хорошо ли я его кормлю. — Чудесная женщина, — с улыбкой прокомментировал Джисон, стараясь не вдаваться в анализ последней реплики. Почему «интересовало» в прошедшем времени — расстались с парнем или умерла бабушка? Почему «парень» в единственном числе — это его единственные серьезные отношения? Есть ли он до сих пор? Его ли ждет Минхо? Черт возьми, не вдаваться в анализ никак не получалось. — Да, самая лучшая. — Прости, если я задел не самую приятную тему… — Ты слишком много извиняешься, люди этого не стоят. Хотелось ответить что-то ужасно наивное в духе «зато ты стоишь», но даже в голове это прозвучало неуместно. Он и без этого уже успел много раз опозориться перед Минхо. До двенадцати оставалось несколько минут. Джисон все еще не знал о Минхо практически ничего, кроме имени. Не знал, встретятся ли они еще раз, почему он вообще сюда приходил, почему не хотел рассказывать об этом, но не противился обществу Джисона, и что это все значило? Значило ли их знакомство хоть что-нибудь? Джисон переводил взгляд то с секундной стрелки на вокзальных часах у входа, то на профиль Минхо, и мысленно перебирал причины, по которым ему не стоит спрашивать номер его телефона. У Минхо был или, возможно, все еще есть парень, Минхо не искал встречи с Джисоном, Минхо — кажется — немного ему симпатизировал, но это не более чем симпатия к вынужденному знакомому, который помогает скрасить время в ожидании. И все-таки… — Давай обменяемся номерами? — Я не думаю, что это хорошая идея, — Минхо покачал головой и улыбнулся. Первая искренняя, теплая и не насмешливая улыбка, адресованная Джисону и так странно противоречившая нежеланию продолжать общение. Но Джисон не хотел давить. Он и так уже достаточно навязался: больше, чем к кому-либо в своей жизни. — Как скажешь, — Джисон постарался выдавить из себя ответную улыбку, но, очевидно, у него вышло не очень убедительно, потому что лицо Минхо на долю секунды исказило что-то вроде жалости. Минхо, словно по сценарию, встал с места ровно в двенадцать часов, коротко махнул на прощание, невзначай бросил «до завтра» и ушел быстрее, чем до Джисона успел дойти смысл его слов. Он покачал головой и усмехнулся: вот же самоуверенный придурок. Думает, Джисону больше заняться нечем, кроме как таскаться за Минхо, когда он ясно дал понять, что не заинтересован в общении за пределами этого проклятого вокзала? Возомнил о себе черт знает что. ...Но с другой стороны — а чего не сделаешь ради творчества? Утром следующего дня, когда Джисон отчаянно сражался с кофейным автоматом, который отказывался наливать ему горячий шоколад, за его спиной послышался знакомый смешок. Джисон прикусил щеку, чтобы губы не растеклись в предательской улыбке. Жаль, что хлестко зашедшееся сердце нельзя было так же прикусить. — Попробуй сначала деньги вставить. — Ты думаешь, я совсем ту… — Джисон замолк на середине слова, потому что вспомнил, что действительно забыл всунуть купюру в этот дурацкий автомат. — Тяжелое утро? — Минхо пару раз сочувствующе хлопнул Джисона по плечу, что совсем не помогало сосредоточиться. — Еще какое. Автомат душераздирающе загрохотал, но Джисон наконец получил свой вожделенный горячий шоколад. Хотя, признаться честно, не такой уж он был и вожделенный — скорее, вызывающий любопытство, что такого замечательного в нем находит Минхо. — А как же тараканы? — Минхо — тоже с привычным стаканчиком горячего шоколада и на излюбленном месте — ехидно смотрел на Джисона и даже почти улыбался. — Немного белка никогда не повредит, — парировал Джисон. Какое-то время они молчали. Джисон думал о том, что завтра утром не сможет приехать на вокзал из-за нелепо возникшей пары, а послезавтра нужно будет презентовать этот злосчастный рассказ профессору Чжу. Наверняка от этого ничего не изменится: Минхо ведь не ради Джисона приходит в одно и то же время. И скорее всего, Джисон увидит его через два дня на этом же самом месте. Правда, в груди все равно почему-то противно свербило. Джисон не был из числа суеверных, но что-то подсказывало ему, что они больше не встретятся. И вроде в этом даже не будет особого смысла: а зачем им видеться? Джисон закончит свой рассказ, получит с горем пополам зачет, и не придется больше кататься на вокзал каждый божий день в поисках истории. История будет уже рассказана. Только Джисону не хотелось ее заканчивать. — Ты сегодня тихий какой-то, — осторожно заметил Минхо. — Тебя разве не раздражало мое жужжание? — Раздражало, но хотя бы мысли в голове перебивало. — Они такие неприятные, что их нужно перебивать? Минхо кивнул, и казалось, очень хотел сказать что-то еще, но по какой-то причине сдерживал себя. — Поделишься со мной? — С чего вдруг? — Минхо снова насупился. Был бы котом — выгнул бы спину в воинственной позе и грозно зашипел бы. Джисон мысленно дал себе затрещину: с Минхо надо аккуратнее. Маневрировать так, чтобы он сам захотел высказаться, а не вытягивать клещами. А Джисон чувствовал, что Минхо хотел выговориться, что на него давило что-то и что он был ужасно одиноким. — Ты очень забавный. Выбалтываешь что-нибудь в порыве и тут же начинаешь об этом жалеть. Я прям слышу, как у тебя в голове шестеренки крутятся. Минхо уже почти возмутился, но Джисон не дал ему влезть и продолжил: — Ты, конечно, не обязан мне ничего рассказывать, но иногда даже просто выговориться полезно. Особенно практически незнакомцу. — И часто ты сам незнакомцам выговаривался? — Бывало как-то. Когда домой к родителям на поезде ездил, иногда попадались интересные попутчики. Я их слушал, а они меня. Джисон нагло врал: с его социальной тревожностью оставалось только с незнакомцами беседовать. Он всегда покупал билеты сильно заранее, чтобы занять место у окна. Приходил настолько рано, насколько это было возможно. Залетал в вагон, занимал свое сидение, надевал наушники, закрывал глаза и не сдвигался с места до конца поездки. Порой он даже не видел, кто доставался ему в соседи. Минхо необязательно было об этом знать. — Я даже не знаю, с чего начать, — Минхо глухо усмехнулся. — Можешь начать с конца, как в «Бойцовском клубе». — Мы встретились в странный период моей жизни, — оба улыбнулись. Минхо задумался, Джисон не торопил, хотя время утекало с безжалостной скоростью. — Почему ты здесь каждый день? Ты кого-то ждешь? — аккуратно начал Джисон, замечая, что Минхо действительно растерялся и не понимал, как ему построить свой рассказ. — В каком-то смысле да... Черт, жаль, здесь закурить нельзя, — Минхо похлопал по карману пальто, в котором приветливо затрещала пачка сигарет. — Можем выйти, если хочешь. — А вдруг ты правда дух вокзала и растаешь на улице? Джисон фыркнул, хотя и сам начинал верить, что они вдвоем могли существовать только в том зале ожидания, а если бы вдруг попробовали вместе выйти на улицу, то один из них тут же растворился бы в воздухе. — Где-то две недели назад я должен был встретить человека после поезда. Рано утром. Мы договорились встретиться у вокзала, чтобы не потеряться. Я… — Минхо скрестил ладони и хрустнул пальцами. — У меня накануне выдался отвратительный день, пришлось сидеть допоздна, чтобы переделать задание для заказчика, он в последний момент прислал правки, а мне позарез нужны были деньги за эту работу. И в общем, я уснул прямо у компьютера и забыл поставить будильник. А звонки у меня всегда на вибрации, и я даже не слышал, как он, — голос Минхо дрогнул на этом слове, — несколько раз мне звонил. Минхо прикрыл глаза на несколько долгих секунд. Чем больше он говорил, тем более подавленным выглядел, и Джисону стало даже немного стыдно за то, что он, видимо, разбередил еще свежую рану. Хотелось взять его за руку, притянуть к себе в успокаивающем объятии, погладить по слегка взъерошенным фиолетовым волосам. Только Джисон все еще оставался лишь незнакомцем, который удачно попался под руку, чтобы выслушать чужую исповедь. — Он не дождался меня, вышел на улицу, и пока переходил дорогу, чтобы дойти до такси, которое не там припарковалось, его сбила машина. — А кто… — Джисон не решился договорить «виноват», но Минхо и так понял его вопрос. — Он решил перебежать на красный, чтобы таксист не уехал. Очень торопился, — Минхо усмехнулся, но вместе с исказившимися от злости губами это выглядело почти пугающе. Джисон с раннего детства любил слова. Джисон вел дневники, писал глупые рассказы и такие же глупые стихи, писал рецензии на любимые фильмы и альбомы, писал эссе лучше всех одногруппников, писал тексты песен. Джисон умело обращался со словами: еще, конечно, было куда расти, но он знал себе цену. Его рецензии охотно читали, его эссе получали высшие оценки от преподавателей, а текстам его песен с удовольствием подпевали на выступлениях. В тот момент Джисон мечтал, чтобы время остановилось. Он бы достал свой блокнот, написал бы самые теплые и поддерживающие слова, на которые только был способен, а потом — когда время вернулось бы в свой обычный ритм — зачитал это вслух Минхо. Но время не умело замирать, а Джисон искусно обращался со словом лишь на письме, поэтому единственное, на что его хватило, это жалкое и блеклое: — Минхо, мне очень жаль. — И я вроде понимаю, что это просто ужасное совпадение, воля случая и прочая чушь, и не я дернул его перейти на красный, но меня все равно… Если бы я поставил этот чертов будильник и приехал бы вовремя, ничего этого не случилось бы. Я не могу перестать думать об этом. — Я не буду утешать тебя словами «ты ни в чем не виноват», потому что на твоем месте я бы думал точно так же и, скорее всего, поехал бы кукухой в тот же момент, когда получил бы такую новость. Минхо, как ни странно, улыбнулся от такой своеобразной поддержки. Джисон почувствовал что-то вроде гордости: они знакомы всего ничего, а он уже потихоньку начинал понимать, как обращаться с этим строптивым юношей. — Но ты прав в том, что это все — лишь воля случая. С таким же успехом можно обвинить таксиста, который припарковался через задницу, или заказчика, который слишком поздно отправил тебе правки. Ты тут не злодей. Здесь вообще нет злодеев. — Я бы очень хотел в это верить, Джисони, — тихо произнес Минхо. У Джисона болезненно сжалось сердце: то ли от его разбитой интонации, то ли от ласковой формы имени, то ли от всего сразу. — Почему ты приходишь сюда каждый день? — Не знаю. Ноги сами сюда приносят. Я как будто еще надеюсь, что это все просто страшный сон, и если я продолжу приходить сюда вовремя, то рано или поздно встречу его у вокзала и довезу до дома. — А вы были…? — Джисон неопределенно взмахнул ладонью в воздухе, надеясь, что не слишком перешел черту дозволенного. Минхо и так было болезненно все это вспоминать, а тут еще Джисон со своими расспросами. — Мы встречались, но расстались пару месяцев назад по моей инициативе. Я в какой-то момент понял, что нас мало что связывает. Он тяжело это принял, искал повод для встречи: то с ремонтом помочь, то отвезти куда-нибудь. А я не хотел быть совсем уж сволочью, помогал по возможности. Хотя, наверное, надо было сразу все общение пресечь, чем вот так друг друга мучить. — Человеческие взаимоотношения — это такое болото. — Лучше и не скажешь. Джисон еще много чего хотел спросить, но Минхо, казалось, и так рассказал больше, чем у него на то были силы. Да и самому Джисону нужно было какое-то время, чтобы переварить полученную информацию. Он строил множество теорий о том, почему Минхо каждый день приходил на вокзал, но ни одна из них не была настолько печальной. Все-таки фантазия — ничто по сравнению с реальностью. — Спасибо, что поделился со мной. Я представляю, как тяжело тебе было пережить это все еще раз. — Мне правда стало немного легче. Так что, как бы мне не хотелось этого признавать, но ты был прав, — буркнул Минхо. — Знаешь, предложение обменяться номерами все еще в силе. — А я все еще не думаю, что это хорошая идея. Наверное, у Джисона на лице была написана вселенская грусть и разочарование, потому что Минхо мягко усмехнулся и покачал головой: словно увидел, как котенок запнулся о свои лапки. Джисон уже в который раз мысленно отругал себя: ну что за идиот, ведь с самого начала было понятно, что Минхо не заинтересован. Он и так относится к нему добрее, чем относился бы любой другой, оказавшийся на его месте. — Ты очень хороший человек, Хан Джисон, а я не хочу портить жизнь еще одному хорошему человеку, — Минхо улыбнулся и коротко сжал плечо Джисона своей ладонью. — Но необязательно же… Мы можем просто общаться, я ведь не… — У тебя уже сейчас глаза так горят, как будто перед тобой рассыпали коробку с щенятами. Что же будет дальше? Джисону всегда говорили, что он как открытая книга. Может, поэтому ему было так неловко общаться с людьми. Сейчас, как никогда раньше, он ненавидел эту свою особенность. До двенадцати оставалось две минуты. — Я завтра и послезавтра не смогу прийти, у меня пары в это время. — Будешь презентовать свой рассказ? — Дописать бы его еще. — Зато видишь, сколько материала я тебе подкинул. — Я не уверен, что это этично — использовать чужое горе в качестве сюжета. — Не переживай. Мне все равно, а уж второму человеку в этой истории — тем более. — Еще увидимся? — не теряя надежды, спросил Джисон, когда Минхо поднялся с сидения и принялся завязывать шарф: на улице уже который день стоял жуткий ветер. — Удачи с рассказом, Джисони, — Минхо порывисто обнял Джисона, неловко стукнувшись носом о его щеку, и Джисон на какое-то короткое мгновение ощутил едва уловимый сладковатый запах его волос. Из этого выйдет отличная история». Джисон заканчивает читать и поднимает глаза, первым делом натыкаясь на внимательный взгляд профессора Чжу. Джисон до последнего сомневался, стоит ли писать о... таком, но профессор обмолвился на одном из занятий, что его любимый писатель — Оскар Уайльд. А уж он-то явно не из тех, кто просто читает книжки и ни сном ни духом не ведает, чем писатель этих книжек по жизни занимался и каким был человеком. Джисону до Оскара Уайльда, конечно, очень далеко, но очень хочется верить, что он не отхватит гомофобного леща и получит хотя бы минимальный балл для закрытия зачета. — И что, это все? — сердито восклицает Хёнджин, вскидывая руки перед собой. Брови гневно нахмурены, рот приоткрыт — он словно только что пережил самое большое предательство в своей жизни. Профессор Чжу, которому так нагло не дали заговорить первым, лишь добродушно усмехается. — Смотрите, Джисон, ваш текст вызывает яркие эмоции. Это выше любой похвалы. По аудитории разливаются тихие смешки. Джисон мнет в руках листы с распечатанным рассказом и смущенно улыбается. — Вы с Минхо больше не виделись? — Хёнджин никак не может утихомириться. — Возможно, я немного приукрасил, — Джисон делает драматическую паузу. — Немного — это насколько? — Я не заговаривал ни с каким Минхо. Хёнджин давится возмущением, среди согруппников практически в унисон раздается аханье — словно позади Джисона стоит клакер с табличкой «удивление». Неужели это искренние эмоции? Неужели все эти бесконечные поездки на вокзал были не зря? — То есть Минхо вообще не существует? — немного отойдя от первоначального шока, спрашивает Хёнджин. — Существует. Однажды я действительно увидел в том зале ожидания очень красивого парня с фиолетовыми волосами и в черном пальто. Он говорил по телефону, я немножко подслушал и узнал его имя. Но так и не решился подойти. А на следующий день его, конечно, не было. Как и во все последующие дни тоже. В тот день рядом с ним стоял чемодан, так что он, скорее всего, просто уехал. — Я сейчас заплачу. Джисон чувствует себя кем-то вроде Артура Конан Дойля, который убил Шерлока, скинув его с Рейхенбахского водопада. В рассказе Джисона никто не умирает, кроме, разве что, надежды встретить еще когда-нибудь Минхо, но Джисон рад, что смог вызвать ту реакцию, которой добивался. Хорошо, что у него нет армии разъяренных фанатов, которые потребуют счастливого финала. А уж с разъяренным Хёнджином он как-нибудь справится. — Могу теперь я прокомментировать или будут другие ремарки? — усмехается профессор Чжу. — Извините, профессор, — Хёнджин кивает и пристыженно опускает голову. Профессор долго и методично разбирает сильные и слабые стороны в писательском стиле Джисона. Хвалит за хорошее владение ритмом, реалистичные диалоги и интересный сюжет. Критикует за малое количество выразительных средств или — если они все-таки имеются — их не очень большую оригинальность. От слов профессора Чжу веет поддержкой, даже когда он указывает на какие-то недостатки, и Джисон крепко обнял бы его, если бы это не выглядело слишком вызывающе. — И последнее: помните, как во время нашего первого занятия вы спросили, так ли необходим личный опыт, чтобы написать хороший текст? Я думаю, не вы один задавались этим вопросом, и мне кажется, ваш рассказ — лучший на него ответ, — профессор Чжу улыбается, поднимается с места в первом ряду, подходит к Джисону и одобрительно похлопывает его по спине. Джисону буквально хочется плакать от счастья. Уже после занятия, когда Джисон направляется за курткой в сторону раздевалки, его нагоняет Хёнджин и деловито берет под руку. — Мне кажется, я в последний раз чувствовал такое разочарование, когда в первом классе узнал, что в школе нужно учиться двенадцать лет. — Высшая похвала, — усмехается Джисон. — Господи, ну какой же ты все-таки тормоз, а вдруг это реально твоя судьба была? — Джинни, это не единственный красивый парень на всю Корею. — Но прикинь, как было бы романтично, если бы вы все-таки встретились и заговорили… — В жизни такого не бывает. А теперь отцепись, пиявка, мне надо одеться. Джисон и сам уже миллион раз успел об этом пожалеть. Ну подошел бы, ну отшили бы — конец света, что ли? Джисон, конечно, не настолько наивный, чтобы думать, что придуманный им образ хотя бы на какую-то долю процента отражает настоящий характер этого загадочного Минхо. Но как интересно было бы узнать, насколько точно он попал. Хотя, может, оно и к лучшему — придуманный образ практически никогда не совпадает с реальностью и приносит только разочарование. Пусть этот прекрасный незнакомец так и останется красивой фантазией с грустной судьбой и любовью к горячему шоколаду из автомата. Джисону никуда не нужно ехать на следующий день, но он по привычке встает рано утром, одевается, садится на метро, доезжает до вокзала, и только у входа в здание до него доходит, что он притащился сюда просто так. Это все дурацкий Хёнджин со своими «как было бы романтично». Джисон подумывает развернуться и поехать домой, но как назло начинает идти дождь. Кажется, охранники у входа начинают его узнавать. Ну что за идиотизм… Джисон покупает горячий шоколад, садится на одно из свободных мест ближе к дальнему углу зала ожидания и включает в наушниках Mazzy Star. Если уж обстоятельства привели его сюда, можно ненадолго им подыграть и почувствовать себя главным героем. Зал постепенно наполняется людьми, и только половина из них с чемоданами. Остальные, промокшие до нитки, жмутся друг к другу, идут к спасительному автомату за горячими напитками и хмуро поглядывают в окно: дождь даже не думает прекращаться. Кто-то осторожно постукивает пальцами по плечу, чтобы привлечь внимание. Джисон вытаскивает один наушник, поднимает взгляд и подозревает, что окончательно сошел с ума. Чужие волосы слегка промокли, и фиолетовые — от свежей покраски — капли медленно стекают по шее знакомого незнакомца. — Не против, если я присяду?