ххх
Изуку 15, когда он говорит: "Вот бы сбежать сейчас куда-нибудь". Смотрит на Кацуки. Совсем слегка приподнимаются уголки его губ — сдержанно, ещё немного пугливо. Кацуки внутри больно от того, что Деку его боится настолько. Больно, но он ничего не делает с этим. Понимает, что заслужил. Изуку улыбается шире. Чуточку увереннее. "Да, Каччан?" Кацуки фыркает, встряхивает головой и склоняется над лекциями ниже. Чёлка прикрывает глаза, в её тени удобно прятаться, когда не хочешь, чтобы тебя видели. — Если заняться нечем, я быстро найду тебе дело, идиотина. Изуку посмеивается. Точно что-то видит.ххх
Изуку 17, почти уже 18, когда он появляется на пороге комнаты Кацуки в общежитии. На дворе адово лето, поют цикады. Стрёкот не смолкает даже ночами, когда ветер лениво перебирает шторы в открытых настежь окнах. Приходится держать двери нараспашку. Преград не остаётся. Он говорит: "Давай сбежим, Каччан". Кацуки непонимающе выгибает бровь. Единственный, похоже, у кого есть вопросы. Изуку поднимает связку ключей. Что-то мрачное сверкает в его глазах, когда он улыбается. — У меня есть машина. А вот это уже серьёзно. Кацуки выпускает из рук одеяло, которое только-только впихнул в пододеяльник. Оно падает к ногам некрасивой бесформенной кучей. Почему Деку от него не отстанет? Разве он не боится больше? — У тебя? Откуда? — Угнал. — Лапшу мне вешаешь. — Я собираюсь на пляж, — Изуку опирается на косяк и прячет руки в карманы, прячет туда ключи от машины. — Поедешь со мной, Каччан? Я взял для тебя плед, если что. И термос с чаем, но можем взять кофе. Деку, похоже, обдолбан. И Кацуки бы по-хорошему его остановить, такого непривычного и иррационального. Вставить по первое число, надавать по пустой башке. Но разве сам он такой уж святой? Перспектива подросткового бунта щекочет кончики пальцев. Зудит под кожей там, где всегда свербит во время боя, в предвкушении хорошей драки, яркой победы. Кацуки смотрит в сторону окна, на тёмный горизонт. Он соглашается. Идёт только чтобы убедиться, что придурок не наделает делов. Что он не под наркотой или ещё чем. Конечно же, с Деку всё хорошо, и машина у него не угнанная, а взятая напрокат. И права есть, а Кацуки даже не знал, что он сдавал на них, но… всё равно остаётся. Так всё и начинается.ххх
Дорога стелется под колёса ровно и гладко. Машина несётся по ней не слишком быстро, но явно быстрее, чем позволено на этом участке. Кацуки прижимается к стеклу виском и наблюдает за движением из-под прикрытых век. Спереди и сзади никого нет. На междугородней трассе они одни. Изуку за рулём — шикарный. Расслабленный и уверенный, смотрит перед собой и ведёт авто одной рукой. Вторую высовывает наружу в открытое окно, в которое врывается ветер, чтобы встрепать его волосы. Он улыбается. Его взгляд умиротворён и мягок. Ночью летом холодно, но Кацуки чувствует исходящее от Деку тепло. Неосознанно тянется. Ловит краем глаза улыбку, обращённую теперь ему. — Поспи, Каччан, — говорит Изуку тихо и прикрывает окно. — Я скоро тоже лягу. — Не надо мне указывать. Кацуки огрызается по привычке. Просто ему так спокойнее. В этой колючей кольчуге, в чешуе, в раковине, усеянной шипами. Изуку это знает, поэтому не реагирует. Нет ни страха, ни сожалений. Им обоим за 20. Они уже взрослые и точно знают, чего хотят. У Кацуки на теле шрамы, оставшиеся после того раза, когда он заслонил тупицу собой. Иногда они болят, иногда он о них забывает. Они ему напоминают. Изуку напоминает — печальным взглядом, фантомным прикосновением пальцев. Не касается по-настоящему. Это уже не первый их пляж.ххх
— Каччан. Кацуки открывает глаза. Морщится, перекатывает язык во рту. Горло сухое и липкое, противно до ужаса. Горлышко бутылки появляется в поле зрения, он её хватает, но руки не слушаются. Изуку мягко наклоняет бутылку, помогая ему пить. Как будто он сам не может. Кацуки смачивает горло только чтобы зарычать в ответ. Это не важно. Изуку улыбается. Первые лучи солнца падают в машину у него из-за спины, путаются в лохматых волосах. Кацуки бы поверил, что это нимб. Знает только, что нимбом там и не пахнет. — Что тебе надо, — бурчит неразборчиво и сползает по сидению ниже. От сна в машине болят спина и плечи. Хочется от души всем прохрустеть. — Ещё слишком рано, чтобы я с тобой говорил. — Тебе и не нужно, — Изуку накрывает ладонью его запястье и осторожно тянет. — Пойдём. Они выползают наружу, в зыбкое утро июля. Кацуки ёжится, щурит сонные глаза на оранжево-огненный горизонт. Изуку смотрит на него сбоку. — Хотел показать тебе. Солнце медленно карабкается наверх. Кацуки на него не смотрит. Его взгляд прикован к зелёным глазам, в которых сияют золотые искры восхода. У Изуку есть что-то на языке. Что-то, что он хочет сказать. Кацуки ждёт. Но Изуку так этого и не говорит.ххх
Они находят небольшую заброшенную деревушку. Надвигается ночь, небо выкрашено в тяжёлый алый. Изуку задумчиво жуёт губу и сворачивает с трассы. Их встречают ленивые кошки и настороженные собаки. Старые домики от времени покошены и обезличены. Время пытается завалить их набок — они держатся. Кацуки неспешно шагает по заросшей травой тропе. Шагает вслепую. Где-то там, под подошвами красных кед, которые принадлежат вообще-то Изуку, снуют мыши и ящерицы. В окнах пусто, никто не выходит на них посмотреть. Кацуки ловит кончики высокой травы пальцами. Рассматривает дом, поросший кудзу и мурурумом, зелёными лианами вьюнка и виноградными лозами. Склоняет голову к плечу. Ему кажется, что кто-то смотрит в ответ. На тонкой колонне лениво покачиваются шёлковые выцветшие ленточки. Громко стрекочут сверчки. За спиной шуршит сухая трава. Изуку выглядит озадаченным. — Я всё обошёл, но тут никого нет, только животные, — и встаёт рядом. — Давай сегодня остановимся здесь, а утром двинем дальше, хорошо? Нам нужно нормально отдохнуть. У соседнего домика разлагается старый фургончик. Когда-то светло-голубой, сейчас коричневый. Хлопают птичьи крылья. Где-то ржаво звенит брошенный ловец ветра. Кацуки смотрит на дом. Изуку касается его предплечья кончиками пальцев. — Каччан? — Переночуем здесь. — В этом доме? — Изуку нерешительно переминается с ноги на ногу, запрокидывает голову, осматривая дом. Кацуки на него косится. — А что с ним не так? — Нет, нет, просто… Если честно, я думал, ты будешь против. — Что ж, — Кацуки пихает его в плечо своим и идёт вперёд, к деревянному гнилому крыльцу, — ещё одну ночь в машине я не переживу. Он знает, что не уснёт. Изуку идёт за ним, с ним их вещи. И от этого почему-то Кацуки спокойнее.ххх
Они не спят оба. В мёртвой деревне тишина совсем не такая, как в пригороде или даже за городом. Тоже мёртвая. В траве шебуршится что-то, собаки и кошки охотятся. Птицы ловят грызунов в высокой траве. Кацуки слушает, как дышит Изуку. Изуку слушает, как дышит он. Оба они молчат. Старый дом укрывает их на мансарде. Здесь всё в пыли, но хотя бы не так сильно воняет, как внизу. Не такой удушливый запах гнилого дерева и сырости, больше горькой зелени. Под спиной у Кацуки не матрас с кровати, не пружины родительского дивана, не тонкий слой футона. Под спиной у него плед с пляжа, ещё немного в песке. А сверху вместо одеяла ветровка, которую Изуку надевает утром, и пахнет она им. Почему-то Кацуки не так холодно, как обычно. Он слышит, как Изуку ворочается. Слышит, как скрипят под ним старые доски, как натужно стонут за пустыми окнами деревья. Где-то недалеко с хрустом обламывается ветка. Звуки наполняют пространство между ними, и Кацуки чувствует, как его много. Как ему хочется, чтобы было меньше. Ему кажется, он ощущает жар чужого тела сбоку, но знает, что Изуку лежит не настолько близко. Он слышит, как тот вздыхает. Как треплет волосы, натягивает капюшон пониже. Мёрзнет, дурила. И неожиданно рвёт тишину радостным и низким после долгого молчания: — Ах, вот и ты. Кацуки поворачивает голову и видит чёрного кота. Поначалу только чудится, потом оказывается, что нет. Хвоста и правда два. Красные глаза светятся в темноте. Кацуки не знает, удивляться или нет. — Кто это. Изуку садится. Гладит кота, устроившегося с ним рядом, широкой ладонью. В лунном свете его шрамы кажутся бледными-бледными. Улыбка его всё такая же тёплая. — Хранитель дома. Я его почувствовал, когда подошёл к тебе, помнишь? Ты ведь наверняка тоже. Не удивляться — вот что Кацуки выбирает. Кот выскальзывает из рук Изуку и уверенно идёт к нему. Нагло забирается на грудь, укладывается поверх. Тёплый. Пахнет не дымом, а самим огнём. Кацуки смотрит на него. Кот довольно щурится в ответ. Шерсть под пальцами оказывается гладкая и мягкая. — Ну привет. Изуку ими любуется. Кацуки притворяется, что этого не видит.ххх
Утром кот приносит им рыбу. Днём выходит их проводить. Изуку чешет его под подбородком кончиками пальцев, костяшками почёсывает щёку. Тихо смеётся. Ярко щурится на солнце. Жаркий летний день отбрасывает густую тень под его лохматой чёлкой. — Каччан, а ты слышал легенды про двухвостых кошек? Кацуки смотрит в винно-красные глаза и поджимает губы. Кот дёргает ухом, ведёт носом и спрыгивает с рук Изуку. В высокой траве его почти не видно, но он держит оба хвоста кверху, как будто специально. — Нет, — хрипит Кацуки, наблюдая. Изуку склоняет голову вбок. Смотрит на него. Щурится сильнее. — Рассказать? — Как хочешь. Конечно же, он рассказывает. Кацуки слушает вполуха. Кот вьётся у его ног, трётся о колени, бодается лобастой башкой. Он по размерам чуть больше, чем обычные домашние коты. Видно, что хищник. Мурлычет громко, тычется мокрым носом. Смотрит в глаза и хрипло мяукает. Кацуки наклоняется и берёт его на руки. — То есть ты хочешь сказать, — тянет он, а шершавый кошачий язык в это время лижет его подбородок, — что это демон? Огненная кошка, которая пожирает людей? Не вижу тут ни мистической горы Некома, ни гор трупов. Изуку загадочно улыбается. Пожимает плечами. Придурок. — Может, он их уже съел. — Может, и тебя ему скормить? — Я лишь рассказал то, что слышал, Каччан. В деревнях только о ёкаях и говорят. — Больше слушай. Кот бодает Кацуки в угол нижней челюсти твёрдым лбом. Трётся мордой, щекочет мокрую от пота кожу вибриссами. Кажется, где-то бренчит колокольчик. Изуку проводит пальцами по блестящей угольно-чёрной шерсти на гибкой кошачьей спине. — Обязательно тебе потом расскажу, Каччан. Когда он улыбается вот так, его глаз совершенно не видно. Они превращаются в искрящиеся щёлочки, острые полумесяцы. Кот тянется за прикосновением, а когтями всё равно держится за Кацуки — аккуратно, будто понимает, что может сделать больно. Изуку счастливо улыбается. — Ты ему нравишься. Кацуки хмыкает. Это он и так понимает.ххх
Его ладони пахнут огнём. Он тычется в них носом, собирает запах и не может представить ничего другого. Красные глаза чудятся из темноты. Но, когда он всматривается, в ответ на него смотрят зелёные. Изуку вздыхает и перебирает угли кончиком палки. — Надо было забрать котика… Кацуки легко пинает его носком кеда. Красного — всё того же. Белые шнурки замысловато переплетены, складываются в какой-то зубастый рисунок. Если посмотреть под другим углом, получаются рожки. — Куда бы ты его дел, придурок? Изуку перехватывает его ногу и аккуратно отстраняет её. — Ну, Каччан, не пинайся. Я бы ухаживал за ним сам. — Услышь себя, Деку, — Кацуки выхватывает у него палку и зарывается в костёр. Жар пламени греет кожу, сушит мокрую одежду, в которой он ловил рыбу для ужина. Угли приятно шипят. — Ты вернёшься в город и первым делом, даже не дойдя до дома, кинешься всех спасать. Закончится это тем, что получишь по жопе и загремишь в больничку. У тебя даже кактусы подохли. О каком коте идёт речь. — Но я же не всегда… — Всегда. Изуку поджимает губы и опускает взгляд. Пламя пляшет в его глазах, делает их совсем какими-то нереальными. Кацуки тихо вздыхает и откидывается назад. Опирается на бревно, на котором сидит, рукой. Позволяет себе скруглить спину, сгорбиться. Расслабиться. — Ты не умеешь себя беречь. Даже когда видишь, что с ног валишься, всё равно упрямишься. Жрёшь какой-то мусор, хотя умеешь готовить. Забываешь спать. У тебя больше шансов угробить себя, чем дожить до 30. Понимаешь, о чём я? Деку подтягивает ноги к себе и хмурится. Как будто ему стыдно. Веснушки кажутся темнее. Из-за солнца, наверное. Они много времени проводят под открытым небом. Кацуки рассматривает его обнажённый покатый лоб, убранные назад волосы. Вьющиеся, заметно отросшие — это придаёт Изуку чуть диковатый вид. Ему очень идёт. Некая небрежность ему к лицу. Загар, свободные футболки с широким горлом, майки, шорты. Вести машину. Не быть при смерти. Ему это идёт. Изуку поднимает на него взгляд и протягивает мизинец. — Я исправлюсь. — А? — Я стану лучше. Буду больше думать о себе. Больше себя беречь. Веришь мне? Кацуки фыркает. — Тебе? Нет, — и тянет мизинец в ответ. Боже, как же глупо. Они ведь уже давно не дети. — В тебя — да. Изуку улыбается. Сцепляет мизинцы и почти ласково давит в костяшки Кацуки своими. Кацуки смотрит на его шрамы и делает вид, что не замечает искрящегося взгляда.