ангара и енисей

      тайга густая и темная. необъятных размеров, но совершенно чужа для поселений вокруг. чередует в себе светлые поляны с неприветливыми кронами деревьев, засвеченными закатным солнцем. дугар все больше понимает, насколько тайга могучая. величественная. в нем ощущение неосознанного страха и прохлады по рукам от этих лесов. кажется, что не люди приплетают к тайге нераскрытые тайны, легенды и сказки, а это делает она сама, упиваясь тем, как перед нею трепещут. словно плетет сложный венок, чередуя разные цветы и растения. и как ребенок радуется, когда ее труд ценят, помнят и чтят. потому что тайга для этого и создана (и создает), чтобы ее и ее творения чтили.       дугар чувствует себя на своем месте, когда проходит по узкой тропинке, задевая ногами корни, а головой ветви. будто каждый вечер, когда выдается убежать сюда и опять ощутить неизмеримую свободу — это последний вечер. он в очередной раз пробирается в чащу, в уже знакомое место, которое успел изучить. высокие многовековые скалы открывают вид на ангару. вокруг тишина перемешивается с ветром на высоте, с шелестом леса и земли. дугар садится на выступ, смотрит в горизонт, на уходящее солнце, пытаясь как можно четче запомнить этот момент. когда в лицо светит закат, внизу уже затемно, а ощущения в груди возвыщающие, словно ты стоишь где-то на уровне того, что наблюдаешь. идиллию ветра и спокойствия неожиданно омрачает плохое предчувствие. дугар опускает голову, хмуря брови. волосы в хвосте играючи развевает легкий ветер. он поддается этому, беспечно закрывая глаза. лес с рекой пахнет, чувствуется кожей и слышится. игнорируя явную опасность, ощущает себя бесстрашным и борется с мыслями о правдивости этого бесстрашия. когда дугар спускается, лес давно пребывает во мраке. по знакомому пути он возвращается назад, но что-то тянет свернуть прямо к берегу, пройти через камни и спуститься. а над рекой словно стоит неощутимый туман, так разит чем-то отличающимся. как если бы прямо перед дугаром горели тысячи деревьев, но он не заметил. он идет тихо, ближе к реке, ощущая кого-то еще. он здесь не один. но обычно это в лесной тишине находится сразу. ступает аккуратно, не руша связи между рекой, лесом, незнакомцем и собой.       прямо у воды, на массивном камне сидит человек, смотрящий прямо в глаза дугару, словно его и ждал. прожигает зелеными горящими глазами, пусто и также дружелюбно указывая на камень рядом с собой. дугар присаживается рядом, с трудом отлипнув от чужих глаз. — я видел тебя здесь раньше. — протягивает незнакомец, выглядывая лицом из рукавов тулупа. он явно с чужого плеча и большой, поэтому незнакомец при желании мог закутаться в него по голову. — а я тебя нет. ты здешний? — я всегда был тут. дугар не представляет, что ответить на это «всегда» и смотрит на водную гладь. он замечает, что плохое предчувствие, которое сопровождало его пару минут назад, резко пропало. незнакомец тоже замолкает. они сидят в тишине, наблюдая за подрагиваниями реки. дугар ловит себя на том, что его тянет на вопросы. — меня зовут руслан. а тебя? — незнакомец опережает его, поднимает голову, показывая неестественно кроваво-красные для человека волосы. они завораживают. как и весь этот совершенный чужак на знакомом клочке земли. — дугар. — он мимолетом оборачивается к реке, стараясь не показывать бесконечного интереса. — почему я раньше тебя не видел? руслан, как назвался, пожимает плечами. в огромном тулупе его движения закованы и почти непонятны. лицо наполовину скрыто волосами, но глаза немного прищурены. дугар в какой-то мере проникся к нему необъяснимой тягой, которую остужает эта недоверчивость. руслан напоминает лисицу. — у меня тот же вопрос к тебе. почему я раньше не видел тебя? я здесь куда дольше, чем ты. он показывает лицо, чуть приподнимая уголки губ, словно налаживает контакт. дугар на эту фразу кивает, мол, честно, и не предпринимает больше попыток заговорить. руслан не теряет времени, встает с камня, смотря в темный горизонт, который оттеняет свет луны. — разожги костер, если останешься здесь до утра. ночи у реки холодные. — он окидывает взглядом берег, многозначно смотря на дугара. еще пара секунд таких гляделок и можно считать себя околдованным. — мы с тобой свидимся еще. как ангара и енисей. руслан разворачивается, уходя прямо на верх, в густую тайгу. и дугар чувствует себя умытым в катуни, словно сошло все до кожи, а брошенная фраза незнакомца заставляет дольше обычного глядеть на водную гладь. он не знает, откуда этот человек, но почему-то слепо и с надеждой верит мысли о следующей встрече. не помнит, как прошел густые степи, как гудела тишина в ушах, и как вернулся к поселению. помнит плохое предчувствие и резкую идиллию, а когда засыпает, видит сон. прямо как наяву, где лес дышит, ветер говорит, а на камне рядом при ночном свете сидит незнакомец с пугающе светлым и ясным лицом. детальным, каким не виделся никогда. в зеленых глазах отражение берилла, тоски и темного леса. и все остальное меркнет на фоне этих живых глаз, которые не увидишь ни у кого из живых людей, да и мертвых тоже. они излучают скованность этой тоской, заставляя прилипнуть к собственной оболочке. словно кто-то в чужих зеркалах души изобразил величайшую степень безысходности и неволи. от этого можно задохнуться, как от величественного тернового венца, что сдавливает голову, оставляя шрамы.       следующие два дня дугар не может вытрясти из головы пару пугающе-откровенных глаз. он не ходит к берегам, гуляя недалеко от того, чтобы зайти глубоко в лес. только из-за последних ощущений родился непонятный страх. страх неизвестности, стоящий перед знакомыми тропами и редкими полянами. но тянущее чувство в груди побеждает, интерес выше, дугар срывается, приходя на совершенно незнакомый берег. он в два раза дальше от места под скалой, где они встречались, но дугар все равно ощущает непонятное волнение. река купается в солнечных лучах, переливает их в себе и отбрасывает на деревья и берега. здесь мелководье, усыпанное камнями, которые создают узоры под водой и на воде. дугар находит знакомую фигуру на камне почти на середине реки. руслан, как речное мелководье, пригревается к солнцу. оказывается, его волосы доходят до плеч — без тулупа можно разглядеть куда больше деталей. он поднимает голову, словно ощущая присутствие чужого. отсюда не разглядеть, но дугар чувствует улыбку в свою сторону.       он подходит прямо к реке, садясь почти напротив руслана. их разделяет около четырех метров, они не говорят, осматривая друг друга. или же этим занимается только дугар, он не понимает ритуал молчания между ними. руслан выглядит прямо как во сне. светел, словно подсвечивается речной водой, спокоен. но глаз на таком расстоянии подробно не рассмотреть, и дугар рад. — а ты знаешь историю про богатыря байкала и дочь его ангару? — он опускает голову к плечу, говоря плавно, словно его слова должны слиться с течением. голос заглушает шум реки, как в волшебной сказке, словно все вокруг - до единого камушка и проплывающей веточки - слушает руслана. дугар чувствует себя околдованным, страх рядом с этим человеком вновь пропадает. он мотает головой, чувствуя на губах легкую улыбку, и, не проронив ни слова, устремляет все внимание на незнакомца. руслан будто знал его реакцию и действия наперед, улыбается все также самому себе, наглее, чем в прошлый раз. но по ощущениям ничего не изменилось. он расслабился, положил ладони на острые колени, и глубоко вздохнул, готовясь к рассказу. — когда-то давно жил грозный богатырь байкал. и была у него дочь ангара. красивее ее не было никого на свете. — руслан мимолетом посмотрел на воду, ловя собственное искаженное отражение. — байкал оберегал ее, прятал от чужих глаз. но однажды ангара полюбила енисея, решив сбежать к нему. дугар ловит чужой взгляд, выходя из собственных мыслей, словно падая в ледяную воду. он видит зеленые глаза, которые мигают лишь на пару секунд между фразами, опять прячась в отражении воды. в груди остро ощущается недостаток чего-то, совсем немного - и тоска. а руслан продолжает, перехватив пальцами рукава, будто пытается согреть руки, замерзшие от собственных слов. — узнав это, байкал прогневался. ангара была уже далеко. своими водами он обломил камень от скалы ей в след, желая вернуть, но попал девушке прямо на горло. она задыхалась, умоляя отца дать ей хоть каплю воды. но байкал был безжалостен в гневе. — на пару секунд руслан запнулся, растерянно смотря в воду. но вскоре оправился. — он сказал, что может дать ангаре лишь свои слезы. не посчитать уж сколько лет течет ангара в енисей ручьем-слезой. все еще там лежит кусок скалы, обрушенный богатырем. я слышал, что его называют шаманским камнем. а байкал с тех пор стал хмурым и суровым. ты же был около него, да? дугар завороженно слушал, во всех красках представляя трагическую историю красавицы ангары. вопрос руслана был неожиданно точным, вырывал из толщи мыслей. — я оттуда родом. как ты узнал? — я ничего не знал. — он пожимает плечами, хитро щуря глаза. — просто подумал, ты ведь тоже выглядишь хмурым и суровым. они смотрят друг другу в глаза, пока руслан неприкрыто посмеивается. — я видел этот шаман-камень. можно сказать, я родом оттуда, где он лежит. руслан вновь смотрит в воду, прикрывая глаза. ветер и река снова становятся громче и быстрее слов, дугар чувствует неопределенную духоту, желание сказать что-то еще, а, возможно, задать вопрос. он ловит себя на этом, обрывая на полуслове. ему хочется спросить у себя, к чему эта тяга, но человек почти напротив словно сам отвечает на несказанные вопросы. своим видом и тоской горящих глаз, опять обращенных к дугару. манит так, что перед чёртом горы расступаются, только дайте пройти. — так откуда ты? шаманский камень далече отсюда. — не глуп. — руслан хлопает в ладоши, не скрывая горящих от глупого веселья глаз. — откуда знаешь? — и ты не глупи. я был там, где ангара в енисей впадает. — дугар принимает игру, подпирая рукой щеку. настолько занимательной малозначимая беседа и не могла быть. — твой дом слишком далек от моего, раз ты никогда не был на байкале. руслан медленно кивает, видимо, подбирая нужные слова. и у дугара словно под кожей горит: ощущение, что даже если ему солгут — он поверит. а руслан чувствует ложь, выгребает ее ложками из чужих душ и неизвестно куда девает. может быть, на века закупоривает в бутылки, пуская по ангаре. а может быть, питается ей. — к байкалу я не могу уйти. слишком далеко. а ты можешь, так почему все еще здесь? — может, я как ты. на долго остаюсь здесь. руслан открывает глаза широко, хлопая ресницами, чтобы залиться смехом. дугар смотрит, не отрывая взгляда. в груди так и вяжет, когда в чужих глазах отражается лес, сверкает, блестит лихорадочно. — ты не как я, дугар. насколько бы долго ты здесь не пробыл, меня ты уже вряд ли догонишь. — он горько усмехается, что тонет в его образе, тонет в омуте его глаз и закрывается кровавыми волосами, не давая понять истинного смысла. но дугара это не пугает, он по ощущениям поднес руку и держит ее прямо над костром, что периодически выбрасывает вверх с пламенем искры. — коли я тебя не догоню, ты дикий зверь? значит, и тайгу знаешь? — возможно. руслан все еще улыбается, и хитро, и с прищуром, не скажешь ведь, что врет. да и о правде это не кричит. он встает с камня, ступая босыми ногами по плоским камням на мелководье. солнце закрыли тучи, он больше не светится, но дугару хотелось бы увидеть это еще раз. руслан подходит к берегу, наклоняя голову к дугару. в его руках тулуп, на котором он, скорее всего, все это время сидел. и это очень ярко контрастирует с его видом, заставляя еще раз удивиться. — я могу показать много мест, но только если ты сможешь пройти их все. — руслан смотрит сверху вниз, завесив лицо волосами. — они не близко. — нет вещи которой я не смог бы пройти, веди. дугар поднимается, оборачиваясь на посмеивающегося руслана. тот набрасывает тулуп на плечи и щурится, смотря в линию горизонта. — громко сказано. но тайгу бы ты пройти не смог. — тайгу никто никогда не пройдет. а я говорю о вещах более подвластных нам. — руслан, слыша это, усмехается. легко и непринужденно. они идут по лесу вдоль реки: по правой стороне светлеет обрыв, а по левой - густой лес, поглощающий свет. руслан идет уверенно, изредка поворачивая голову к деревьям, словно обращает на них исключительное внимание. дугар же внимательно следит за призрачно-яркой фигурой впереди себя, вверяя себя слепому доверию и ощущению безопасности. они поднимаются в гору, останавливаясь на крутом обрыве. земля покрыта светлым мхом, а у камней растут заурядные цветочки с маленькими желтыми лепестками. это делает картину обрыва еще живописнее. будто смотря вперед, сам ступаешь в пустоту, не зная, что не станешь прекрасной птицей, поднимаясь ввысь, а разобьешься о скалы. дугар и примерно не может сказать, как далеко они ушли. он оборачивается на руслана, который застыл, смотря вниз, как впервые. пожирает зелеными глазами каждый выступающий камень на земле и линию на воде, бегает по верхушкам деревьев, не в силах насмотреться. будто никогда не видел и не был здесь до этого десятки, а то и сотни раз. а дугар так и не взглянул в эту даль дольше пары секунд, (также) не в силах оторвать взгляд от чужого лица, что как зеркало всей таежной красоты и величественности. ведь он восхищается тем, что отражает. руслан, как чувствует, смотрит в ответ, не пряча тоскливого взгляда и не протягивая по губам улыбки.       он не зеркало таежной красоты, он сам — безмерная красота. элемент, без которого композиция выглядит сухо и пусто. руслан ежится на неожиданный солнечный луч, закутываясь в тулуп. — нравится здесь? — он улыбается, но это не выглядит тепло. как будто по фарфору провели ножом, заставляя его испортиться и издать отчаянный стон. — я нашел этот обрыв еще очень давно. тут совсем недалеко. можешь приходить сюда тоже. они все еще стоят, смотря друг другу в глаза. теперь это не ощущается странно, чужеродное чувство внутри пропало, разрешая дугару улыбнуться в ответ. тепло и фантомно ощутимо, и он сам удивляется тому, что умеет так. будто научился всего пару минут назад. — раз уж разрешаешь, то с радостью буду приходить. руслан кивает головой, опускаясь к желтым цветам под ногами. он срывает несколько штук и поднимает глаза на дугара. — умеешь плести венки? — руслан спускает с плеч тулуп и садится на землю. — я слишком давно не делал этого. дугар кивает, чем явно удивляет незнакомца. руслан открывает глаза-омуты в удивлении, передавая несколько цветков чужим рукам. — мой брат учил меня и сестру. говорил, что это незамысловато и красиво. — он забирает цветы из рук руслана, садится рядом, начиная мягко и скоро переплетать стебли. — это правда очень красиво. — руслан кивает, завороженно наблюдая за тем, как быстро исчезают свободные цветы. он вновь и вновь подает пару цветков, чередуя с травами, которые растут рядом с камнями. дугар не отвлекается, в пол-уха слушая чужой рассказ про таежные растения. над ними шепчет ветер, словно эхом разнося слова руслана. — я знал гору, которая по веснам была усыпана сиреневыми и розовыми цветами. вокруг все голое, и одно поле кричит, вопит, цветет… — и он восхищенно поднимает глаза к небу, а затем вниз, на обрыв. словно прямо под выступом лежит бесконечный ковер удивительных цветов. — эта гора в другие времена была пуста, но каждую весну возвращала свою красоту. я давно не был там. может быть, когда-нибудь ты тоже увидишь это.       дугар забирает из чужих пальцев очередной цветок, закрепляя его на венке. его переполняет чужое присутствие, словно руслан забрался везде: сидит среди тревожных мыслей, рассказывая истории о красотах природы, сидит во снах, сверкая прохладными глазами, сидит рядом или напротив, не прекращая говорить ни на минуту. дугар кладет ему на колени уже готовый венок, когда эти мысли начинают есть с новой силой. только сейчас замечает чужие руки ближе, которые со всей нежностью и осторожностью проходятся по множеству маленьких цветов. они выглядят просто неживыми вкупе с остальными противоречиями этого человека. руслан замолкает, улыбается совершенно счастливо и тепло, как ребенок, даже искренне. настолько, что это могло бы скрыть его пугающе-притягательные глаза, которые слишком мягко начали смотреть на дугара. он скрывает лицо волосами, почти смущается, рассматривая чужое творение. — ты рассказываешь мне о красотах тайги, а после удивляешься венку из цветов? — его вопрошающий взгляд сталкивается с чужим пронзительным, намагниченным странной радостью. руслан смотрит в ответ долго, даже не скрывает лица, застыв, глядя куда-то внутрь дугара. это удивление могло быть пугающе искренним, как и весь руслан, к которому можно приплестись корнями лишь за это. лишь бы волок по тайге, изредка одаряя взглядом зеленых глаз. дугар отворачивает голову, пытаясь не наблюдать за чужим молчанием так откровенно. — красота, которую ты можешь создавать, не так далека от красоты тайги, как ты думаешь. — он говорит это с трудом, наконец приземляя себе на голову венок. желтые и зеленые цвета контрастируют с кроваво-красным, делая руслана похожим на осень. самую красивую лесную осень, которую встретить не всегда подворачивается. он теперь молчит, по крупицам собирая слова в голове, а дугар не может насмотреться. руслан и осень, и лето, и тайга, и самый теплый день в нелюбимое время года. — это не трудно, я могу научить тебя. — дугар смотрит на наступающий закат, поглядывая вниз горы, где начинает темнеть трава. руслан опять оборачивает искренний и проницательный взор, поджимая губы. он словно метается между решениями, но, наконец, медленно кивает головой, поднимаясь с земли. — научишь, конечно, но я ведь и так почти помню. просто давно это было… — он вздохнул чересчур тоскливо, пряча живые глаза. солнце уже почти зашло, рыжее небо разводится голубыми слезами туч. руслан смотрит в даль, застыв, будто не решаясь пойти. — насколько давно?       руслан поворачивается и улыбается, пряча пустоту в глазах. он красив до безумия сейчас. подсвеченные закатом кровавые волосы, которые выглядят обманчиво притягательно, как и весь руслан. глаза сейчас цвета тепла, и если в них не смотреть дольше положенного, может показаться, что все даже ощутимо реально. руки, в этом свете и моменте, перестающие выглядеть неживыми, словно тоже обретают свою утонченность в легких и человеческих действиях. руслан, выглядящий по-человечески реальным и живым, кажется еще красивее. и дугар не знает, сколько раз уже позволил этим мыслям посетить свою голову. он ни с чем так быстро не мирился, как с этим. — слишком. таких времен, что я и сам порой забываю. — он переводит тему, получше запахивая тулуп. — мне нужно проводить тебя, пока не начнет темнеть. или предпочтешь встретиться ночью? руслан стреляет взглядом, а дугар и вправду задумывается, могут ли они встретиться ночью в любом уголке тайги. к таким намагниченным людям должно притягивать из любой точки планеты, что уж там тайга, которая всеохватывающа лишь для приближенных к ней. в его голове выстроился принцип, что если руслан захочет, то заставит встретиться с собою любого и в совершенно любом месте. и этот принцип кажется порядком вещей в природе, правильным и неоспоримым, который невозможно изменить или осудить. но ему кажется настоящей дикостью озвучить свои мысли. — а ты гуляешь по ночам? — дугар поднимается следом, игнорируя сложные конструкции своего воображения, в которых руслан звездной пылью мерещится путникам, заплутавшим в тайге, заставляя их спотыкаться о невидимые корни деревьев и опасаться фантомного дыхания над ухом. — я живу здесь. — руслан отвечает так, словно это самый очевидный и логичный ответ на глупый вопрос. — значит, я здесь круглые сутки. потому и встречаю на пути своем нерадивых гуляк… как ты, но все-таки умнее. они возвращаются назад быстрее, чем шли. руслан практически вприпрыжку, словно кто-то гонит его, подбивая ветками деревьев, как вениками. дугар снова не смеет заговорить, слушая тишину вечернего леса. она смешана с шорохами одежды, скрипом веток и песнью ветра, но не теряет из-за этого своего шарма. незнакомец вновь ни разу не оборачивается на дугара, смотря лишь на деревья и на реку, что еще искрится отражением размытого неба, деревьев и солнца. стоя у того же берега, где они встретились впервые, прощаясь, руслан пытается вернуть венок, но дугар его останавливает. совершенно без слов протягивает закрывшиеся цветы обратно, устраивая на чужих кроваво-красных волосах по-красивее. это всего лишь напускное: на голове этого человека, да и на нем в целом абсолютно все смотрелось бы красивее некуда. но дугару это нужно, потому что видеть чужое смущение сущности, непривыкшей к таким выпадам человеческой отзывчивости, хотелось все больше и больше. и руслан улыбается: в этот раз глазами, а не губами. видеть такое — как попасть в волшебную сказку, как сделать вид, что из тяжелой и полной страдания жизни вытянули корень ужаса и проблем, заставляя его наполниться счастьем и благополучием. в глазах руслана же будто прохладную тоску на долю секунды сменило теплое небо, выглядывающее из окна уютной хижины.       дугар снова не успевает запомнить тот момент, когда остается совершенно один на берегу. и следующая неделя для него длится десятком таких вперемешку с работой, ужасно неожиданно свалившейся на голову. в свободное время дугар по закрепившейся привычке проводил недалеко от леса, не ступая дальше. от каждой мысли про тайгу внутри все сжималось, сразу за этим вытаскивая наружу разума сотни вопросов. насколько вообще возможно поселить в своей голове копию чужого человека, всего лишь два раза встретившись с ним? дугар не мог пройти мимо окраины леса, не вглядываясь в даль в поиске яркого пятна. не мог уснуть без мыслей, а затем проснуться с полностью свежей головой. привык просыпаться по ночам от фантомно-удушающего хвата во сне, который сменялся нежностью поглаживаний по голове. как больной в горячке, он метался из крайности в крайность, ударяясь из одного чувства в другое, из одного действия в противоположное, из пустых мыслей в красочные и темные. дугар пристрастился к испытанию собственных эмоций, когда каждую ночь безопасность, даруемая тайгой на подсознательном уровне, пропадала, заменяемая необъяснимым страхом и ужасом. от контраста которых сердце падало, покрываясь льдом, и тут же крошилось.       в какой-то момент редкие встречи с русланом стали единственным глотком свежего воздуха в огромном лесу. это и пугало и удивляло. они увиделись спустя несколько суток на прежнем месте встречи, но незнакомец теперь казался как десять раз открытым. дугару хотелось научиться читать руслана, но каждая попытка проваливалась, еще больше привязывая его мертвым грузом. ведь руслан вел себя так, будто уже прощупал почву под ногами, зная, что собирается вспахать ее всю. они гуляют по крутым берегам, поднимаются в горы, чтобы с высоты смотреть вниз. каждый шаг по тайге делает ее более открытой, более родной, словно дугар вслед за незнакомцем вплетается в почву, как вода идет к самым корням. с тайгой оказалось слишком просто породниться, также, как и вплестись в руслана всеми конечностями. ведь это совершенно неотделимые вещи — чтобы попасть в почву, нужно сначала упасть на землю. и руслан создавал образ эфемерного существа, который проведет любого через густой лес, не оставив на чужом теле ни царапины. ему хотелось довериться, полностью, пусть хоть ведет сквозь горы, чтобы показать самоцветы. незнакомец с каждой встречей обретал живые черты, рацветал и дышал, прямо как лес вокруг. руслан переставал быть незнакомцем, с каждым взглядом наполняя чужой непередаваемым цветом, словно запахом на реке, который манит, который не описать словами. дугар пристрастился к кошмарам и нежным снам, в которых видел знакомый образ, и к нередким встречам. разум почти не разрывался от бесконечности вопросов, будто смирился и сам привык к совершенно другому. последнюю критически мыслящую часть дугара тоже заковали в цепи, прибили к высокой горе, оставив до нескончаемых времен. потому что руслан здесь слишком долго, чтобы сказать когда уйдет и уйдет ли вообще. и муки любых душ, плотно связанных с ним, также станут бесконечны, изнашиваясь и теряя свой цвет. — я могу заплести твои волосы? — руслан смотрел сверху вниз, пропуская черные пряди через тонкие пальцы. он пару раз аккуратно проводит по коже головы, заставляя дугара открыть глаза впервые за пару минут. он посмотрел прямо в чужие глаза, не встречая в них знакомых полу-пустых отголосков. молчит многозначно, точно передавая свои размышления через разглядывания чужой души. дугар почти никому не позволял трогать свои волосы, не просто делать с ними что-то, но скорость, с которой он проникался к призрачному человеку, была подобна свободному ветру. вокруг руслана росли самые обычные полевые цветы, гармонирующие с трепетными движениями его рук. он пытался плести венок в очередной раз, но откладывал эту идею, увлеченный чужими волосами. дугара клонило в дрему от прикосновений прохладных пальцев, заставляя жмуриться и задерживать дыхание. он вновь закрыл глаза, удобнее устраивая голову на чужих коленях. — заплетай на здоровье. а это откуда умеешь? — до тебя здесь побывали десятки людей… — руслан тепло улыбается сам себе, разделяя чужие волосы на несколько частей. — может, и сотни. первыми были сестры, которые предложили мне заплести косу. они были настоящими рукодельницами, вплетали в них цветки багульника с болот… вот и меня научили, а с тех пор я их и не видел. дугар внимательно слушал, параллельно подмечая, как руслан срывает цветы с земли. — получается, как заплетать косы ты помнишь, а как плести венки — забыл? руслан опять улыбается так, словно объясняет глупому ребенку очевидные вещи, но дугар не может увидеть этого, только почувствовать чужие подавленные смешки. он только сейчас понял, что руслан излучал тепло, но его руки оставались прохладными, став ярким контрастом. — ну, косы были чуть позже. — он не перестает посмеиваться даже когда дугар открывает глаза, вопросительно изгибая бровь. — намного, я бы сказал. — сколько в твоем понимании «намного»? — намного? если бы ты был знаком с родственниками этих сестер, ты бы знал их пять раз правнуков. — руслан смотрит пронзительно, широко открывая глаза. такие слова давно не пугают, дугар пытается вести свою систему исчисления историй руслана, но это становится большим скачком. он смотрит пораженно в глаза-дымки, не в силах сформулировать вопрос, пока руслан возвращается к чужим волосам. — пять раз правнуков… сколько же тебе лет? вопрос в нужное место, когда руслан отводит взгляд, возвращает пустоту в него и глубоко задумывается. он кусает бледные губы, хмурит брови и опять смотрит на дугара, откровенно и с вызовом. специально стирает знакомую прохладу, словно хочет показать правдивость слов. как будто дугар не поверит совершенно любым его словам, сказанным больше двух раз вперемешку с магнитным взглядом. — я не помню. но в те времена, когда я появился, шаманы не были гонимы людьми, а народы, живущие здесь, кочевали от одного места у горы к другому… незнакомец замолчал, продолжая трепетно вплетать в косу цветы. дугар размышлял над словами руслана, слушал чужие руки на собственной голове, словно благословляющие без слов, слушал песню птиц, пришедших на недолгое солнце. казалось, если бы они взялись за руки, энергией загадочности собственного общения могли бы зарядить эту поляну на века. шаманы бы приходили сюда чтобы делать приношения, а обычные люди стереглись пустой опушки посреди тайги, называя ее проклятой. на ней не растет трава, и постоянно, даже зимой светит солнце. дугар открывает глаза, встречается с чужими омутами, позволяя себе беспечно в них провалиться. наслаждается жгучим ощущением в груди, когда пальцы руслана гладят его по щеке. дыхание немного сбивается, а призрачный человек улыбается, так по-настоящему, что более настоящих людей и существовать не должно. руслан смог бы заменить их всех. он — это момент, в котором хочется проживать сотню лет, вслед за бесконечностью. — о каких еще интересных людях расскажешь? — дугар рассматривает фарфоровое лицо незнакомца, чувствуя активное движение в своих волосах. руслан почти закончил над своим произведением, подправляя положение прядей в косе. — я помню юношу, любившего самоцветы. жил он здесь на высокой горе, по утрам выходил на охоту, и хоть и был он не приметен, я сразу заметил чужака. — руслан немного запнулся на последнем слове, словно сказал что-то не то. — он показал мне места, в которых земля усыпана красивыми камнями. и глаза его были похожи на два удивительных кристалла. потому он мне и запомнился… — что с ним случилось? руслан молча удивился чужой проницательности когда услышал вопрос. дугар почувствовал это, даже не заглядывая в глаза дымки, он ожидал ответа. — поселение, что было под той горой, прозвало его шаманом. его изгнали слишком далеко, я не смог добраться до того места… — на пару секунд руслан начал излучать бесконечную тоску, как и раньше, топил в этом чувстве и все вокруг. история про юношу с глазами-самоцветами удивляла столько же, сколько и заставляла грудь сжиматься. дугар невольно подумал о том, что когда-нибудь тоже может стать чудесным героем историй руслана, которые он вспоминает с трудом. это резко выбило весь воздух из груди, загустило его, передало тоску и ему, дугару. руслан будто тоже ощутил его мысли, смягчая свой взгляд, гладил по лицу, без слов успокаивая как о детских грезах и переживаниях. — хочешь посмотреть на свои волосы? дугар улыбается уголками губ, пытаясь кивнуть головой, а затем поднимается с чужих колен. смотреть на руслана глаза в глаза, прямо напротив — отдает в груди манящей прохладой куда больше. — очень. веди к воде, здесь ведь недалеко. — недалеко. — он прикрывает глаза, тоже кивая головой. поднимается, накидывая на плечи тулуп с земли. затем указывает тонкой рукой в лес. — прямо за рядом деревьев есть маленький проход, там спуск. туда и пойдем. дугар в ответ кивает, шагая немного позади руслана. это уже вошло в привычку и идти по-другому казалось чуждым. они проходят немногую густоту, в темноте различая только дальний свет неба и запах болота. руслан также не оборачивается, уверенно идя впереди, не боясь никакого темного угла тайги. создает впечатление существа неизведанного миру, что приручил тайгу и изучил ее. но от таких мыслей и ветер над верхушками деревьев становится суровее, потому что ни одна живая или мертвая душа не в силах укротить такую могучую силу. сколько бы руслан не жил на этой земле, он был бы скорее творением величественной природы, чем самостоятельным чудесным самородком. они вышли к маленькому берегу небольшого водоема, заросшего травой. вода была чистой и нетронутой, а водная гладь не двигалась даже мелким ветром, потому что место было укрыто от чужих глаз с помощью деревьев. над водоемом дышалось легче, словно здесь летают невидимые искры, делающие место притягательным. такие же в глазах руслана, который сверкающе смотрит на неприкрытое восхищение дугара. — в теплые ночи здесь летают светлячки. прямо над водой, их несметное количество… — теперь дугар идет рядом с русланом, они спускаются прямо к воде. в отражении можно полностью рассмотреть собственное лицо до мельчайших деталей, вода словно сама предоставляет человеческие образы дымчатым глазам. но в ту же секунду, как дугар взглянул в воду, руслан на вдохе отошел от своего отражения. его вдох был полон горькой надежды и разочарования, но на обернувшегося дугара руслан смотрит до бесконечности тепло. заместо отражения в воде руслан видит размытую водную гладь и деревья. внутри печальных пустых глаз молча принимает свои страдания и участи мученик, обреченный на это вечность, но никто не знает почему. и не узнает, ведь живет руслан слишком долго. — почему ты не смотришь? — дугар чувствует чужую тоску и смотрит проницательно. руслан от таких жестов внутри и сломаться может, потому что так нежно на него никто не смотрел. — это очень старое озеро, и меня оно не показывает. а ты посмотрись сам, я буду здесь. — и он кивнул себе под ноги, украдкой смотря на чудесную воду. дугар излучал несогласие, но все равно молча повиновался, подходя к отражению вновь. коса была не вплетена от корней, но и не висела на длине, не тугой, но и не слабой, а в конец, к которому можно было присмотреться и без отражения, был вплетен белый полевой цветок. такие были по всей длине косы и не просто вставлены, а с кропотливостью закрепляемы по мере плетения. она была закреплена ниткой с запястья руслана, красно-темной, которая среди черных волос почти не выделялась. — это очень красиво. — он на вздохе провел рукой по тонкому концу косы. руслан магнитно улыбался, сложив руки на груди. его глаза все еще блуждали по берегу, лишь какой-то из сотни пар фокусируясь на дугаре. — я рад, что тебе понравилось. тебе к лицу косы. — руслан поворачивается к водоему спиной, когда дугар подходит, ожидая того, что он соберется выйти из лесной глубинки, но тот берет незнакомца за руку. некрепко, чтобы была возможность уйти при желании, но уверенно. руслан замолкает, следуя за дугаром к воде, и в эту же секунду все понимает. он ломает тонкие брови, смотря прохладными зелеными глазами внутрь дугара, но не находит там никакого отклика. теперь он молча повиновался, подходя к воде. она отражала небо и деревья, размытые несуществующими кругами на водной глади, которые видны только пустым глазам. незнакомец переводит взгляд с отражения на дугара, чувствуя, как жарко быть в чужих руках. — какой я? — руслан говорит тихо, растерянно глядя вокруг. тишина кажется мертвой без шепота ветра, а призрачного человека хочется согреть и дать безопасность, которую он излучал без конца, но себе не давал ни щепотки. — до бесконечности красивый, руслан. и самый удивительный из всех, кого я когда-нибудь видел. — дугар пораженно вздыхает собственным словам, борясь с желанием взять вторую руку незнакомца в свои. руслан тоже глядит, словно потерявшись в собственной тоске от чужого откровения. он смотрит в лицо дугара, выискивая на нем что-то чуждое, но через пару секунд примиряется. и дугар готов доказывать правдивость этих слов, но не имеет никаких доказательств, кроме собственных глаз, в которые руслан заглядывает своими тоскливыми зелеными. отчаяние, расходящееся кругами, можно было почувствовать даже на самой глубине чудесного озера. у дугара перехватывает от этого ощущения дыхание, он тянется к чужому лицу, прижимаясь губами к холодной щеке. словно покусанный огнем, отстраняется, чувствуя, с каким удивлением руслан смотрел в него, не переставая сжимать руку. они смотрят друг в друга, не отходя далеко и не подходя ближе, и на лицо незнакомца тянется странная улыбка, будто он может потрогать чужие мысли и подивиться им. — ты к чему это? — он улыбается уголками губ, желая не рассмеяться, мешая горькие слезы, подступающие к глазам со слезами смеха. дугар взглядом и нутром изучает каждую эмоцию, чтобы понять суть вопроса, но совершенно не может сосредоточиться. — ты ведь не веришь мне. это могло бы стать моим доказательством… — он говорит тихо, в конце фразы заставляя руслана все же слегка засмеяться, также тихо и глухо. и следом за этим по щеке, сохраняющей чужое невесомое прикосновение губ, прокатывается слеза. он смеется совсем близко к дугару, чувствуя его непонимание и передавая ему свое состояние. — тогда докажи мне, раз ты придумал как. — произносит полушепотом, вслушиваясь в лес вокруг. он будто тоже застыл, недвижимый силой времени и пространства. дугар осторожно приближается, пытаясь понять масштабы того, как сильно тайга заблудила его однажды. словно забывает про свой безрассудный порыв, случившийся раннее, рассматривает руслана как живое произведение искусства. со всей аккуратностью и выверенной нежностью руки дотрагивается до холодной щеки. сколько бы тепла руки руслана не излучали, он остается ледяным изваянием, но никто этого не знает, ведь мало кто вообще касался призрачного человека. и дугар чувствует непередаваемое удовлетворение от этой мысли.       руслан почти вздрагивает, когда дугар легко касается уголка губ. у дугара теплые губы, как и положено всем людям, по чьим венам течет кровь. и руслан задыхается от собственных мыслей, когда вспоминает об этом. потому что дугар кажется другим человеком, чем-то отличающимся от этих сотней людей, пробегающих перед глазами множество лет подряд. люди интересные, многогранные, удивительные, но никогда не вызывающие столько доверия и трепета, чтобы в груди сжималось что-то от одних приятных ощущений. он выдыхает в чужие губы от щекотливой нежности, пытаясь сдержать еще одну слезу. дугар целует нежно, позволяя опираться на себя. губы сводит от мягкости и тепла совершенно непривычного, нового, к чему тянуло неимоверно сильно. руслан кладет руку на плечо дугара, пытаясь подойти еще ближе, хоть и ближе - только стать одним целым. дугар не смог бы стать с русланом одним целым, характерные образы душ встречаются лишь на периферии, они разные для того чтобы стать чем-то цельным. даже понимая это в такой беспечный момент, когда воздух становится легче, хотелось быть этим одним целым, забывая преграды и противоречия. на забывшихся существ из каждого угла водоема словно смотрели тысячи глаз, а над ними величественная тайга в роли строгой матери. она смотрела на своих глупых и молодых детей, не смыслящих в разочаровании и обидах, дивясь их чувствам, взращенным в таких диких условиях. и дугар не может сказать, кто из них был в ее планах, а кто нет.       губы горят. он отрывается, смотря в призрачное лицо. руслан живой, с немного подрагивающими руками и слезами на ресницах, красивый до безумия в том, как медленно открывает глаза, чтобы проницательно посмотреть на дугара. — благодарят ли за такое? дугар думает, кончиками пальцев поглаживая чужую шею. — не думаю. тебя это тревожит? руслан смотрел немного стеклянно, словно птица, наклоняя голову к плечу. он был выжат, это виделось в каждом действии, еще немного и ляжет на землю около отражения, только чтобы сделать перерыв. как отдыхают бесконечно живущие? думается, они даже не нуждаются в отдыхе, но руслан источал бесконечную усталость. он всем телом повис на плече дугара, чувствуя горячие живые руки на собственной спине. начинало темнеть, холод все больше проникал в воду и землю, от чего хотелось закрыть в большом тулупе целый маленький мир, который неожиданно успел взрасти прямо на берегу озера. — нет. — руслан ощутимо помотал головой, кроваво-красными волосами прикрывая прохладные глаза. — я видел множество людей, которые давали этому свое название, но ничего во мне не откликнулось. — я тоже слышал. конечно, меньше тебя, но люди любят говорить об этом. — люди очень сентиментальные, когда не помешаны на работе и голоде. — он тянет это сонным голосом, говоря немного приглушенно. звучит слишком по-настоящему, заставляет улыбнуться. дугар некрепко обнимает его, согревая сверху тулупа. руслан поднимает голову, отстраняясь от теплого плеча. — ну, ну… мне нельзя спать. тут по ночам мороз бушует, пропадешь без меня еще. — я не дам тебе заснуть. отведешь меня туда, где под ногами лежат самоцветы? руслан прищуривает пустые глаза, а затем тянет слабую улыбку. — раз хочешь, то отведу. но отсюда это далеко, не думаю, что мы успеем хотя бы до полночи. — он прикрывает глаза, поледеневшими руками будто стараясь показать наступающий мороз. всеохватывающий, который тайга принимает как часть себя, в силах безжалостно унести с его помощью десятки жизней за одну только ночь. — и там бывает очень холодно. — значит, как потеплеет, так и отведешь. руслан незаметно кивает в ответ, почти сливаясь с атмосферой скрытого места. с медленным наступлением вечера оно становится еще более нереальным, как нарисованным воображением или рассказанным сказкой тысячи народов. и руслан вживается в это, будто его образ возвращает еле заметную светлость, как у святых. он излучает приглушенный свет, сгорая внутри от пустоты и тяжести этой пустоты, которая выставляет его напоказ, словно кто-то мог понять это. даже дугар не мог бы заметить это, если бы не смотрел на тонкую нить между полуживым образом призрачного человека и картиной этого места. он как будто приклеен на картину, не часть мозаики, а инородная частица, которая противится нахождению тут. дугар с каждым шагом ощущает это все ярче, берет тонкую руку вновь, выводя из этого места, стараясь не смотреть на сплетенные пальцы. будто боялся не увидеть чужой руки в своей, почувствов только мимолетное покалывание. они прощаются на знакомом берегу, дугар кожей видит острые и пожирающие взгляды леса, которые обращены на них. они ненасытные, словно по частям растаскивают тепло, которое образовалось как маленькая искра, неожиданным светом озаряя кусок земли. выжимая из призрачного человека все, а тот томился под давлением таежного воздуха, которого будто осталось слишком мало. дугар собственными глазами видел как полу-человека, который настолько отчаянно тянулся к лесу, лес отвергал, отсылая все дальше от себя. руслан выглядел до ужаса вымотанным, когда дымчатыми глазами бегло осматривал реку. — не обещай мне ничего, понял? — переводит прохладные влажные глаза на дугара, обретая некий контур, что чуть не потерял вместе с оболочкой около чудесного озера. закат не выглядел красивым на фоне существа, что был исходом таких таежных красот. руслан словно проносил все через свою до бесконечности старую душу, но дугар не уверен, что это можно назвать душой. слишкое избитое и тоскливое, что украшалось столькими красотами, но как и тайга не могла скрыть свою опасность, так и руслан не мог скрыть свои страдания. дугар не знает русла этих страданий, но всегда будет желать призрачному человеку успокоения, которое ему не сможет дать ничто. ни один пейзаж на цветующую поляну, и ни один взгляд в живые человечекие глаза не сделает его собственные омуты таковыми. — я бы хотел, но… — дугар обрывает фразу, тут же понимая как губительно может это звучать. руслан тоскливо глядит вдаль, чувствуя несказанные слова нутром. дугар не скрывается, не умеет, слишком мало ходит по земле неполной реальных чудес. «но не хочу тебя разочаровывать» и звучит это громче, чем просуществовать долгие годы, не зная подобных слов и мыслей. дугар тоже понимает, что его мысли все равно обрывками дошли до незнакомца, но не собирается менять сказанного и несказанного вслух. — я приду. и никогда не буду ничего обещать. — смотрит в чужую бесформенную спину, скрытую под большим тулупом. руслан без конца изводится, стараясь скрыть это, отдирает как от холодного сердца. одним своим видом гонит дугара, без слов, пытаясь донести свои мысли, застрявшие в горле, с помощью взгляда зеленых глаз. только губами прощается, сразу отворачиваясь от новых эмоций прямо в густой лес, уходя от берега и не смея обернуться. дугар возвращается в тумане, через знакомые пути, намеренно плутая, в надежде услышать от собственного разума правильные слова. но его разум давно закреплен за чужими бездонными пустыми глазами, что в последнее время все больше наполняются стеклянными слезами, словно сделаными из звезд и горных минералов. в груди все мешается вместе с вдыхаемым болотным воздухом, а голова забита мыслями и воспоминаниями, сохраняющими чужие чувства. эту ночь дугара не мучают кошмары, только смутные сны, содержание которых даже обрывками не может сложиться в единое изображение. он видит кровь на камнях и звезды в воде, собственную улыбку, что так редко удается увидеть, большой тулуп, что лежит под соснами впервые без хозяина. словно все его мысли медленно бродят, закупоривая сами себя на следующую зиму, сводя этим с ума дугара.       через день дугар, узнавший о неожиданном отъезде, ходил как в воду опущенный. ринчин тянул к нему заботливые руки, пытаясь настроить, но каждым словом неосознанно вбивал брату колья в грудь. люди вокруг мельтешили, занимаясь своими поручениями, и им тоже нужно было, но они, стоящие близко и одновременно с расстоянием в пропасть, глядели на линию леса на окраине. дугар источал темное замешательство, почти презрительно глядя вдаль, стараясь игнорировать чужое присутствие. он не переставал прикасаться к красной нити на запястье, вызывая у ринчина сотни вопросов, но не позволяя их задать. они тосковали каждый по своему, но в дугаре разливалось ощущение, что даже их тоска имела слишком большую разницу. — оставь меня, ринчин. — он отмирает, переводя желтые глаза на фигуру рядом. ринчин почти отшатывается от чужого взгляда, а дугара бьет осознание, что даже манеру пугающе-пусто смотреть он перенял у призрачного человека. на душе становится еще хуже, завязывая в груди узел. — прошу тебя. — я желаю для тебя только лучшего, пойми… я уйду, но пообещай мне, что потом придешь. глядит устало, совершенно не разделяя мысли о ссоре. поворачивается, бесшумно уходя вниз по горе, оставляя после себя осадок размышлений. дугар не мирится с таежной радостью, с какой она весело глядит ему в спину, поддувая ветром. дугар не может остаться, даже если очень захочет. руку фантомно жжет чужая нить, прямо в районе вен. дугар ощущает себя проклятым смеющимся ветром и пустыми глазами, когда наконец поворачивается спиной к лесу. в нем обязанности противостоят желанию пуститься в тайгу, чтобы почувствовать на себе зеленые глаза вновь. и он искренне не понимает, что так сильно не позволяет ему вернуться назад, бросив абсолютно все. прошлый дугар никогда бы не поступил так. он не был так безрассуден, беспечен и чувствителен. дугар не узнавал себя в собственных бывших чертах, также не понимая, когда они успели стать бывшими, выйти из принципов, став чуждыми. как глаза, которые не содержали в себе ничего и одновременно все в мире, стали держать в себе и дугара, что так любил свободу, ненавидя каждую клетку в своей жизни. он просчитался, посадив себя на цепь, не смог ни оправдать свои действия, ни обвинить в этом руслана, что только располагал, без грамма чудес. вплетат в себя, как цветы в косу, зная наперед, и не имея ни капли опыта при этом. он пообещал руслану, что не станет обещать. и в этом была его грубая ошибка. теперь, стоя среди десятков бегающих людей, не в силах найти родного образа, дугар почти терялся. он был здесь чужим, человеком с пустыми глазами, ему нужно быть не здесь. когда ринчин вручает ему мешок, веля нести к лошадям, дугар полностью выпадает из жизни. абстрагируется, как будто стоит в тонком мире, где-то между бесконечным небом и живой тайгой.       к заходу солнца, его бьет желание побежать прямо в лес, чтобы сказать хотя бы пару слов. он чувствует себя глупым и самым живым, когда проносится через толпу людей со скоростью ветра. в груди тянет, а в мрачной густоте, впервые глядевшей на него с такой спешащей стороны, не пройти и задохнуться от свежести, кладя собственные кости на любой из просветов оранжевого солнца на земле. если бы дугар имел больше времени, он остановился, позволяя себе рассмотреть бесподобный момент, в котором тайга купалась, словно специально отвлекая его от задуманного. дугар никогда не имел представления каким образом находит руслана на знакомом берегу. или лучше, как руслан появляется там именно в те моменты, когда дугар заявляется туда? только деревья и вода могли бы дать ответ, хихикая, унося новости ветра и леса на себе, как и правду призрачного человека. дугар боялся не успеть, не имея и примерного количества времени на встречу. ближе к блестящему берегу, начали виднеться знакомые кроваво-красные волосы фигуры в бесформенном тулупе. руслан глядел на соседний берег, застыв под лучами солнца. он словно глазами деревьев видел чужое присутствие, оборачиваясь без капли удивления прямо в объятия крепких рук, когда посреди леса, наполненного спешкой, появилось успокоение. дугар все еще тяжело дышал, без слов глядя на красную голову, что без капли тревожности, со всем лесным спокойствием лежала на его плече. руслан мог бы успокоить байкал, только если бы мог до него дотронуться. он ждал ответов, слушая живое и скорое сердцебиение дугара. — я не даю тебе обещаний, но мне также тяжело, как если бы я что-то обещал. — он тяжело выдыхал, в замешательстве смотря на реку позади. руслан приглушенно вздохнул, оборачивая собственные руки вокруг дугара. — почему так? — ты уходишь? — откровенно, открыто, прямолинейно. руслан поднимает голову, вопрошая зелеными омутами, без капли стеклянных слез, закрытый перманентной тоской. — я вернусь. но ты ведь не желаешь обещаний, значит я скажу это просто так. — когда? он смотрит прохладно и проницательно, ища в глазах дугара ложь и скрытость, но опять разбивается об удивительную искренность. — в любой момент когда смогу вырваться. и это случится очень скоро. — ты не сможешь. вы идете к байкалу. дугару осталось дивиться чужим мыслям, существу, которое знает все и одновременно ничего. листья, скалы и воды шепчутся очень громко, не удивляет, что руслан слышит все, что приносит ветер, разбрасывая каплями на ходу. — но я все равно буду здесь. рано или поздно, но не настолько, чтобы заставлять тайгу ждать. руслан неожиданно начинет легко посмеиваться, закрывая волосами лицо. из-под кровавой челки выглядывают блестящие зеркала, источая горьковатые, веселые искры. — не говори так. не думаю, что ты бы хотел видеть ее. — он пуще прежнего заливается почти искренним смехом, поднимая дымчатые глаза к небу. они на пару секунд меняют цвет на древесный, делая руслана неимоверно похожим на подобного дугару, человека, но тут же возвращают свой прежний цвет. — тайгу я уже вижу, она повсюду. и я приду сюда столько раз, сколько будет в моих силах. — тайга бывает разной. — руслан горько вздыхает, почти угасая вместе с огнем в собственных глазах. — и эту женщину ты пока не видел, но одного твоего прихода в леса было достаточно для нее. дугар не понимал. это была одна из частей истории руслана, что скрыта от всех человеческих глаз, неподвластная силе людей. он видел в глазах призрачного человека предостережение, с коим дорогих людей провожают в дальний путь, на дне которых бесконечная грусть и тоска. образ живой тайги навевал мысли о тысяче древесных и речных глаз, чудесных озерах и цветах в болотистой местности. живая тайга была непосильна разуму человека, который всю сознательную жизнь жил, опираясь на могучую природу как на отца или мать, бок о бок, учась стойкости, не ожидая, что в один момент окажется на другой стороне олицетворения леса. — выходит, она и сейчас смотрит. — дугар почти переходит на шепот, ощущая холодный ветер, проходящий клинком по открытой шее. — зачем ты говоришь это? — раз ты уходишь, то должен знать правду. у руслана слабые руки, дрожа, пытаются вернуть себе положение около теплого тела. он в изнеможенности возвращает голову на чужое плечо, чувствуя, как дугар вновь крепко обнимает его, только теперь руками проходя прямо под тулупом. — я не ухожу навсегда. — гладит холодные руки, а в груди что-то горит, грозясь взорваться. тоска передается через прикосновения. — я приду. ты веришь мне? руслан молчит, пряча глаза в отражении рыжего неба. кусает губы, старается смотреть не в лес и не в дугара, в размышлениях заламывая пальцы. он сдается под напором желтых глаз, собственного умения, которое так случайно передал живому человеку. — верю. — только с тоской посмотрев на дугара, руслан опять прячет взгляд, как в последнюю встречу, отворачиваясь. — тебе пора. но на этот раз не в силах молча отпустить, дугар берет чужую руку, поднося холодные пальцы к своим губам. оставляет невесомый след, наблюдая за реакцией призрачного человека, ощущая, как в собственной груди пропал воздух. руслан не может прощаться, в тоске своей утопая еще сильнее. до бесконечности красивый и несчастный. он знает, о чем просит, но дугар не в силах… слова стоят поперек горла. — если я сделаю это, то уже не смогу уйти. — он тянет слова, пытаясь сделать шаг, но ноги словно приросли к месту на берегу. руслан своим видом просит без слов, хоть и опустил руки, как будто сейчас развернется и уйдет в гущи тайги, гонимый ночными морозами и смехом ветра. это станет острее и болезненнее, как неожиданно открывшаяся рана. руслан мог бы прожить еще бесконечность лет в одиночестве, но ощущая на себе чужие и собственные чувства, в былом одиночестве он не протянет и года. — тогда я прошу тебя. и это совершенно удивительно — как существо, не нуждаясь ни в ком прежде, может так трепетать от прощальных прикосновений к человеческим губам. словно обретать свободу в личной клетке, а потом отрывать от фантомного сердца чувства, вместе с ним же, обливая белой кровью все вокруг. руслан был готов сделать это два раза, все те разы, в которые ощущал себя по-настоящему счастливым. может быть и не живым, может быть, не лишаясь тоски на глубине зеленых глаз. тайга искренне смеется над тем, что стало с ее лучшим страдающим творением, загнавшим себя в болезненное счастье, на которое и права не имел. руслан ощущает ее хитрую улыбку, болезненно отдающую в сердце, когда пытается спрятаться за дугаром. в поцелуе стеклянные слезы, пролитые случайно, и бесконечное сожаление, за которое дугар осуждает руслана, но не смеет прервать ни секунды. руслан рассыпается в руках, и к дугару возвращается навязчивый страх чужой нереальности, словно тайга ветром унесет призрачного человека прямо из объятий. он отпускает прохладные губы, прижимаясь ко лбу руслана своим. пропускает через пальцы кровавые пряди, слыша и ощущая сбитое дыхание так близко, как и нужно, чтобы не сомневаться в реальности призраков. — все, иди… иди, пожалуйста. — руслан смотрит в желтые глаза, дыша всей грудью, и ощущая себя самым живым на свете. с трудом заставляет дугара покинуть себя, даже в мыслях не смея прощаться более, подводя себя к самому краю. строгие взгляды леса давят из каждого ручья и дерева, листа и камня. пожирают, осуждают, насмехаются, проходясь ветром прямо по спине. руслан закутывается в тулуп, пряча себя в нем почти с головой. в лес с темнотой приходят кошмары и неописуемый мороз, безжалостный, прямо как его хозяйка.       каждый шаг, отдаляющий дугара от леса, делал его темным, до бесконечности непроглядным. от него ползет неосознанный страх по коже вместе с холодом и одиночеством, что идет вкупе с тишиной. в раннем детстве это впечатляло дугара, эта невозможная сила, приводившая в ужас и восхищение. похожая на родителя, что будет вам незыблемым примером, вызывающим многовековое уважение. и пока не видишь настоящее дикое чадо, взращенное строгой и холодной матерью, не думаешь о том, насколько губительно может стать такая привязанность. потому что таежные дети никогда не покинут тайги, не смогут выйти за пределы, бросая своего родителя в полном одиночестве, что он сам несет в собственных недрах. на новом месте дугар не может заснуть. ворочается, слыша вой неспокойных волков, принимает перекличку за колыбельную. пока душа осталась прибита к скале на узком берегу, а из чужой осталась лишь нить, каждую ночь жгущая кожу до кровавых подтеков, он не может чувствовать себя спокойно. внутри метался ворох, который не давал покоя, сделавший все живописные места могучей природы одним целым. душа изнывала по своим растерзанным частям и не намеревалась принимать что-то кроме них. каждое поле и обрыв напоминал рисунки собственного воображения, основанные на вечно живых историях руслана. про сестер, плетущих косы, про юношу с глазами-самоцветами, про поле ужасной красоты цветов, про ангару и енисея, что видятся ручьем-слезой. дугар не рад когда-то родным краям, хотя бы потому, что не может познакомить призрачного незнакомца с грозным богатырем байкалом. зимой показать лед, напоминающий глаза руслана, уверяя, что он крепче любой стали. но дугар вынужден томиться в ожидании чудес, игнорируя все вокруг, кроме могучего ветра на озере и до боли в груди знакомых картин.       осень, смеясь чужим неудачам, уходит, склеивая воду у берегов легкой пленкой льда. нить на руке дугара обжигает все реже, в напоминание о своем когда-то бесконечном огне, оставив шрам на запястье. он погряз в тоске, пытаясь выбраться из этого болота хотя бы к моменту, когда сможет вернуться. дугар не хотел, чтобы руслан видел его таким, в проницательности взгляда вскрывая всю человеческую душу и выворачивая наперед. он потерял отсчёт времени с тех пор, как вернулся на байкал. время здесь текло по-своему чуть дольше обычного, и дугар мечтал думать о том, что не изводит в ожидании никого кроме себя. по ночам, если сон решает вновь обойти его стороной, он выходит в лес, петляя между деревьев, словно ища что-то. его голова всегда забита мыслями, и сны, сны бывают как до разодранного криком горла, так и неощутимые, покрытые толщей воды, в которых главный герой становится простым наблюдателем. женщина из его снов, что стояла перед глазами, чаще всего держалась статно и строго, притягивала к себе и имела знакомый, в тоже время чужой, проницательный взгляд. каждое свое появление она отчитывала кого-то, может быть самого дугара, беззвучно высказывая все свои недовольства. она была точна, смотря темными глазами в душу. они отдавали зеленым, гармонируя с ее образом, подчеркивая скулы на круглом лице и длинные черные волосы, аккуратно собранные сзади. дугар мог бы привыкнуть к ней, если бы с тем же успехом, с которым она притягивала к себе, он не чувствовал непонятного страха и отторжения. эти чувства были знакомы, так избиты, что только глупец не поймет, что к чему в этом немом представлении, которое мешается с кошмарами. в последние дни его била крупная дрожь от всепоглощающей злости, словно она могла спугнать женщину из снов. это в той же мере заставляло смеяться — может ли злость какого-то человека стоять рядом с силой могучей тайги, что полгощает подобных дугару десятками? не может, и каждый день осознания этого проходил пагубнее предыдущего. в ночь, когда дугар собирался вернуться, ни женщина, ни даже кошмаров не явилось. была тишина, сравнимая с приходом самой смерти в последний миг. покидая поселение посреди ночи, дугар был уверен, что делает все правильно. солнце еще не успело и засветиться под горизонтом, а ветер выл, словно маленький ребенок, метающийся в горячке третий день. природа сама гнала любого, кто так не вовремя будит все живое, и только единицы оставались на пути, непоколебимо идя вперед. дугар давно потерял прошлого себя, который никогда не допустил бы таких безрассудных действий. в самое опасное время побежать в темные гущи, раскрыв руки, только так встречать смерть — вот как выглядел его путь. дугар почти не позволял себе отдыха, чем больше проезжая, тем бесстрашнее глядя вперед. застав первый снег, что густыми хлопьями опускался на ледяную землю, не смея растаять от странных тоскующих чувств, перемешанных с ожиданием, хотелось кричать. отходя от байкала дальше и дальше, он ступал в совершенно чужие владения, все сильнее подвергаясь непонятному бессилию. словно что-то без конца забирало силы, побуждая остановиться в очередной раз, не требуя находить силы на продолжение пути. но в груди нещадно просилось и тосковало, так что от горы до горы тянуло все сильнее, чувствуя свои части ближе. вскоре он потерял хоть какой-то смысл засыпать, следя за своей воронóй, беря в привычку наблюдать за блеском черной гривы под лунным светом. красавица, доставшаяся совсем случайно, всегда беспрекословно несущая своего хозяина, тоже ощущала тяжесть леса. она держалась стойко, словно пыталась подражать хозяину, игнорирующему недомогания. смотрела по-умному блестящими глазами, вызывая на чужом уставшем лице улыбку. дугар точно уверен, что сошел бы с ума, если бы не любимица, своим присутствием спасавшая от любых кошмаров наяву. женщина из снов начала видеться среди темного заснеженного неба, выглядывать из-за густых елок, сверкая темными глазами, стоять на вершине крутых гор, под которыми они неоднократно останавливались. дугар сталкивается взглядом с отражением тайги, как только чужие глаза пропадают. они откровенны, смотрят, пожирая бездонными омутами, напоминая все глаза берегов, рек, озер и деревьев. напоминают самые дорогие глаза своей замороженной тоской, скрытой тяжестью жизни, полной величественности и уверенности, в которой нет места слезам по неудачам и страхам. дугар никогда не сравнит человеческие глаза с глазами детей тайги, кто и есть тайга, искаженные в своем бесконечном страдании, они все равно олицетворение могучести лесов и бескрайности силы тайги. он не боится смотреть в эти глаза, болота, затягивающие как магнитом, но в той же мере пугающие, при виде которых любой начнет в панике барахтаться, загоняя себя все глубже и глубже, пока не потеряет доступ к воздуху. станет очередным использованным существом, наделенным бесконечностью страданий, и забудется всеми в таежной гуще. а она встанет над вами, сверкая острыми углами глаз, хищно улыбаясь, начнет глумиться над своим глупым-глупым-глупым творением! когда до знакомой горы остается совсем немного, по коже снова начинает тянуться страх, подкатывает почти к горлу. душа терзалась то нетерпением, то ледянящей паникой, заставляющей скоро оборачиваться на темный лес. счастье, истерзанное долгим ожиданием, все еще теплилось внутри, нося в себе желание идти вперед, идти, не останавливаясь. дугар как знает, что сможет найти руслана в любом углу леса. в какой бы не запрятали его холодные зимние ветра и быстрые воды, потакающие своей хозяйке, тоскливо провожая путников сотней глаз. руку, скрытую под слоями одежды, нещадно прожигает нить, заставляя забыть страх, шагать быстрее, перестать слушать каждый шорох тайги и заставить ее слушать себя. привлечь внимание собственными мыслями, разбить сказочное серебряное зеркало острым камнем. в темноте берега хоть глаз выколи, кроме звездного снега, одинокого и нетронутного, здесь никого нет. камни, скользкие, скрыты ровным белым ковром, а деревья в свете луны грустно качают ветками, отдавая фантомные чудовищные тени на воду. река еще не совсем застыла: несла быстрым течением лед, превращаясь в огромную змею, сбрасывающую чешую. от резкого отчаяния, которым сдавило все мысли и силы, хотелось лечь прямо на камни и ждать своей участи, медленной и мучительной смерти, когда холод сковывает движения, навсегда забирая живое в мир промерзшего и одинокого. позади слышались шорохи леса, дугар с силой оборачивается, вглядываясь в непроглядную тьму. он уверен, что заметить кровавое пятно смог бы даже в всепоглощающей черноте. медленно идет в гору, проходя между знакомых деревьев, все не переставая оборачиваться по сторонам. лес, неприветливый, не вызывающий доверия, тянул к ногам ветки и камни, только и готовясь утащить незваного гостя в себя, сделать частью страшного и могучего парада, укоренить в своем сердце. дугар потерял всякое восхищение, видя перед собой лишь темноту, что отныне и была его мыслями о суровой тайге, о месте, безжалостно забирающем живых существ, делая из них чудесные тоскливые скульптуры с глазами-зеркалами собственных страданий.       с горы, раньше усыпанной цветами и мхом, открывается вид на пустующие ледяные красоты, что любым сейчас могут показаться самым отталкивающим пейзажем на свете. верхушки деревьев, присыпанные снегом, одиноко шепчутся, посмеиваясь уставшими глазами над всем вокруг, пытаясь не видеть в себе чужих глаз, и продолжать прятать под собой бесконечную правду. дугар задыхается от морозного ветра, смотря на бегущую реку под своими ногами. внутри все трясет от его бездействия, тянет в глубь леса, словно руслан мог уйти так далеко, прячась в непроходимых степях. нить больше не обжигает, наваливая на дугара еще больший груз мыслей, что не выходят из головы. усталость, бесконечная усталость мешалась с ожиданием, которое теперь не в силах оправдаться, потому что все, что он когда-либо делал было безрассудным. значит, не имело продолжения, и дугар был согласен прямо здесь прирасти к большому дереву, стать мхом на северной стороне, что вынужден до неизмеримых лет глядеть на реку и соседние деревья. после пары минут бесцельного обхода леса, он прислонился лбом к дереву позади себя, пытаясь привести мысли в порядок ледяной корой. почти заблудившись, весь страх как вынули из груди, и дугар пусто глядел перед собой, уже не поражаясь тому, как ловко обвела его вокруг пальца эта женщина. сейчас она глядела на него, точно смеясь, готовясь получить еще одну человеческую душу в свои владения. он был уверен, заместо шорохов слышал звуки, так отдаленно напоминающие бархатный смех, который вызывал последние волны дрожи по телу. дугар не боялся умереть, а боялся стать одним из них, открыв для себя правду и навсегда погрязнув среди губительной и намагниченной красоты леса. боялся, что будет ходить на границе, к которой прикован руслан, не в силах даже показать свое присутствие. на ресницах собирается легкий иней, который дугар не спешит смаргивать, закрывая глаза. только пальцами двигает нить на запястье, пытаясь успокоить руки, дрожащие не по его воле. вместе с пугающей силы ветром, ощущает чужое присутствие. но ни смеха, только бесконечное сожаление и тоска накрыли все вокруг, словно второй слой снега. эти чувства оседают и отдаются знакомым в груди, заставляя все трепетать в надежде, но дугар душит это на корню, не смея и двинуться. он не верит ей, но остается на месте, в ожидании или чуда или смерти. слышит вздох, перемешанный со звуками деревьев и плеском воды, задушенный вздох, звучащий везде и по ощущениям нигде, кроме его собственной головы. и следом шепот, тихий, еле различимый в ликовании леса. — открой глаза. — голос словно прямо из-за дерева, за которое дугар держится изо всех сил. знакомый шепот, отдающийся вибрацией в груди. мысли мечутся, прерываемые осознанием, что даже если это все неправда идти дугару некуда. медленно открывает глаза, вдыхая морозный воздух. прямо перед ним фарфоровый руслан, глядящий грустными глазами, на дне которых плещет ледяная ангара. он совсем не изменился, не считая тоски, которую вернул в себя, щедро покрывая все вокруг ею. легко улыбается, натягивая рукава тулупа на пальцы, скрываясь от мороза. дугар молчит, изучая родное лицо глазами, пытаясь увидеть хоть что-то чуждое, но не находит. обнимает, через жалкие прикосновения пытаясь передать всю степень собственной тоски, касаясь кровавых волос, которые неожиданно возвращают в конец лета, цветущую тайгу и теплую реку. в ушах бьется беспокойное сердце, а руслан молчит, слушая его, не в силах разжать тонкие руки, непривычно крепко обнимающие. они оба холодные и тоскливые, рвано вздыхающие от слишком теплых общих воспоминаний, которые могли бы фантомно согревать. дугар кладет голову на чужое плечо, кожей ощущая реальность руслана, прохладу глаз и мягкость красных прядей, падающих на лицо. голос хрипит, нужно приложить усилия, чтобы произнести хоть слово. — подумал, ты это она. — вздыхает, чувствуя легкие поглаживания по своей голове. руслан размеренно дышит, пропуская через пальцы ледяные черные пряди. — прости меня за ожидание. — я не виню тебя. — он говорил сорванным голосом, продолжая укачивать дугара в своих руках, словно маленького ребенка. — я ждал, и теперь ты здесь. она не тронет тебя. — я видел ее. руслан коротко кивнул, прижимаясь щекой к чужим волосам. — знаю. она не кажется внушительной поначалу. кажется, что прямо сейчас тайга смотрит на них, снисходительно махая изящной рукой. слишком бесстрашные, слишком беспечные, вызывающие жалость и смех. она могла накрыть их ужасающей метелью, могла запутать в густоте собственных деревьев, но всего лишь наблюдала за отчаянным шепотом, не предназначенным для нее.       они стоят молча, слушая гонимую ветром воду. в последнее время дугар возненавидел тишину, но это было совершенно по-другому. желаемое, то, к чему тянуло последние месяцы, выворачивая все внутри наизнанку. он не мог успокоиться от чужого присутствия, передавая лихорадочную заряженность через прикосновения. резко захотелось сделать все на свете, попытаться увести руслана отсюда, прыгнуть через ангару и не засыпать больше никогда. все мысли опять вели к хозяйке, стоящей где-то на периферии с безумными желаниями. руслан чувствует мысли о тайге, отдающиеся магнитом внутри. — я не могу уйти дальше дозволенного. иначе я просто рассыплюсь. он слышит удивленный вдох, почти видит, как дугар представляет это, складывая все истории в одно целое, расшитое огромной историей полотно. — разве смерть не лучше бескрайнего одиночества? — отрывается от чужого плеча, только чтобы посмотреть в пустые глаза, задавая такой опасный и трепещущий вопрос. руслан смотрит в светлое лицо, поджимая губы. — это не смерть, это хуже. но я должен сказать ей спасибо. если бы не ее услуга, вряд ли я бы встретил тебя. — грустно протягивает еще одну улыбку, выдыхая пар. с каждым мигом в лесу становилось холоднее, но это было почти неощутимо, а может быть, дугар уже замерзает, теряя возможность чувствовать конечности. — не говори так. что за услуга? — обещание. никогда не давай их даже про себя. — он горько усмехается, крепче обнимая, словно ища опору. дугар пускает руки под тулуп, еле теплыми пальцами притрагиваясь к чужой спине. руслан вздрогнул, а затем заговорил совсем шепотом. — взяв с тебя обещание, она никогда не отпустит тебя. — и тебя тоже. значит ли это, что мне нужно остаться? — дугар говорит на выдохе, чувствуя неописуемое тепло внутри, словно у него тысячи жизней, в каждую из которых он готов просуществовать рядом с русланом в бескрайней тайге. руслан мотает головой, скрываясь за чужим плечом. — не вздумай даже. и не говори об этом. — я не оставлю тебя.       обещаю.       ойуур вздыхает, не находя в человеческой жертвенности ничего хорошего. проводит ногтем по щеке, задумчиво смотря на молодых, что все не могут отпустить друг друга. отодрала у самого байкала, привела к себе - она могла бы ощущать гордость, если бы человек не сделал все за нее. решает - завтра будет густой туман, и немного милости, что так редко посещает ее глубокую душу.       дугар открывает пустые янтарные глаза, лежа на промерзшем берегу. руку непривычно греет чужая ладонь, пока все остальное словно приросло к камням, изменилось до неузнаваемости и стало не своим. холод вокруг почти осязаем, но не беспокоит, что пугает и удивляет. руслан лежит рядом с закрытыми глазами, разметав кроваво-красные пряди по снегу.

и всё начинается заново.