***
Уильям присвистывает и хлопает машину по крыше. Тошнота опять подкатывает к горлу Майка. — Разве она не прекрасна? — говорит Уильям, оглядывая своих друзей, и крутит ключи на указательном пальце. — Ей нужно придумать имя. Может, Беатрис! — он смеется до слез в уголках глаз. — Что думаете, дамы, Фриц? Чудесно, не так ли? Уильям купил ту самую машину, которая будет его гордостью и радостью до конца жизни. Этот чертов Тандерберд будет ему дороже родного сына, которого он чуть не убил за то, что пролил напиток на обивку. На этом чертовом фиолетовом Тандерберде папа привезет Майка к месту убийства Шарлотты. На нем он будет ездить в поисках пятерых несчастных детей, рассекать по Харрикейну и возвращаться, только чтобы возобновить свою кровавую расправу. Этого не может быть, не может. Снова Майкл Афтон не может дышать. — Я не очень разбираюсь в машинах, — выдавливает он. Уильям закатывает глаза. — Не глупи, — отрезает он. Он звучит настолько похоже на папу, что Майк невольно вздрагивает. — Она прекрасна. — Уилл, — говорит Белла, заглядывая через окна внутрь машины, — как ты её себе позволил? Он широко улыбается. — Страховка, дорогая. За их жизни и дом. Компания сразу перевела средства на мой счет, наверное, им было так жаль бедного несчастного осиротевшего мальчика. Представьте себе! Ну разве не умора? Теперь я очень, очень богат. Потребовалось всего девятнадцать проклятых лет, но я сделал это, — он снова хлопает крышу машины. — Предлагаю проверить её прямо сейчас. — Уилл, — с опаской говорит Клара, подходя к своему парню, но не успевает закончить, как он подхватывает её и начинает целовать шею и щеки. — Уилл, серьезно… нам надо поговорить о… — Ох, о чем же? О лучшем дне в моей проклятой жизни? Не волнуйся, я могу говорить об этом часами. Не бесись, — он с улыбкой ставит её на землю и садит на заднее сиденье. Белла осторожно переглядывается с Майком и садится рядом с Кларой. Уильям закрывает дверь и подходит к Майку с таким довольным выражением лица, словно ему объявили, что он выиграл лотерею. — Фриц, я чувствую себя таким свободным. — Уилл, нам надо… — Что? Поговорить? — он фыркает. — О чем поговорить? Произошел пожар, я не могу вернуться во времени и остановить его. Даже если бы мог, я бы лучше посмотрел на это своими глазами. Худшее в моей жизни исчезло, Фриц, обратилось в прах, — он с одержимым взглядом говорит ему: — Теперь меня ничто не остановит. Майк сглатывает желчь в горле и, пересиливая себя, садится на пассажирское сиденье.***
Уильям едет быстро, слишком быстро. Радио играет на всю громкость и все окна открыты настежь, их волосы метаются как в урагане. Уильям заливается смехом и несется по шоссе. Сто двадцать, сто тридцать, сто пятьдесят, сто шестьдесят километров в час и ещё больше. Все в машине хватаются за всё, до чего только дотягиваются, лишь чтобы удержать себя. — Уилл, тормози, — приказывает Клара. Он делает вид, что не слышит. — Уильям Афтон, тормози сейчас же, — она напоминает ему факт, с которым они оба согласились: она не может ему доверять, она главная. Эти слова для Уильяма словно проказа, он хмурит брови, скалится, но всё-таки снижает скорость. — Вы такие зануды, — жалуется он насмешливым тоном, но Майк видит его насквозь. Он уже знает этот трюк, потому что слышал этот тон, когда отец раздражался на посетителей в ресторане, на Генри, когда злился на Майка на людях. Он же лжет сквозь зубы. И Уилл не говорил таким тоном, по крайней мере, уже очень давно. — Дорога всё равно пустая. — Я бы хотела поехать домой, — говорит Белла, тихо, как мышка. — Конечно, конечно, — отмахивается Уильям. — Я поеду долгим путем, если вы не против. Пожалейте сироту, — он подмигивает Белле через зеркало заднего вида. Долгая дорога, как оказывается, проходит через жилой район. Как только заезжают на улицу, Уильям достает из-под сиденья чертову бейсбольную биту. — Фриц, подержи за меня баранку, а? Майк не успевает возразить как Уильям высовывается из окна, размахивая битой как бейсбольный чемпион. Майк вскрикивает и берет руль, едва успевая выровнять машину. — Уилл, что ты?.. Уилл! Уильям размахивает битой взад-вперед. Они едут у самого тротуара, и он сносит почтовые ящики, стоящие в ряду. Мужчина, сидящий на крыльце одного из домов, машет ему кулаком, но Уильям смотрит ему прямо в глаза и расшибает почтовый ящик одним ударом. Майк безуспешно пытается затащить его обратно в машину, но Уильям унимается только сломав ещё два ящика, затем сам садится на место и забирает руль. — Вам, кажется, противопоказано веселиться со мной, — смеется он, ускоряясь. В его глазах стоят слезы, но Майк знает, это только от ветра, дующего в лицо. По тому, как Уильям сжимает руль, Майк видит: он представлял человеческие черепа вместо почтовых ящиков.***
— Мы могли бы купить целый дом, — говорит Уильям, скидывая обувь. — Мы могли бы купить целый особняк для всех нас. Я, конечно, был бы его Премьер-Министром. — Уилл… — Майк хочет позвать его, но Уильям не перестает говорить. — Это будет самый величайший дом, зачаток Империи Афтонов. Да, мы будем устраивать грандиозные вечеринки каждый день и наймем горничных, чтобы они убирали после них. Да, да, это будет великолепно… — Уильям, — прямо говорит Клара, Уильям сбивается с мысли. Майк сглатывает и делает шаг назад. Его взгляд такой же, как когда непутевый посетитель перебивал его, а он, скорее всего уже мысленно представлял как сломает ему жизнь и убьет его детей. — Нам надо поговорить. — О чем? — отвечает он с ухмылкой на лице. В таком настроении, он всегда улыбался. — Ах, бедные Джон и Беатрис Афтон сгорели в огне! Они горят и после смерти, любовь моя, — он лыбится им как хищная акула. — Они горят в Аду. — Я знаю, они были чудовищами, — говорит Клара. Она мягка, слишком мягка, как лань, приближающаяся ко льву, — но они были твоими родителями. Ты не успел ответить им за все вещи, которые они сотворили… — Мне это не нужно, — препирается он, но неумело врет. Он фыркает и потирает шрамы на руке. — Мне от них ничего не нужно. Они били меня, Клара, а теперь они мертвы. Всё, мы поговорили? Довольна? — Нет, я не довольна. Уилл, мне грустно за тебя. Разве ты не понимаешь? — Нет, — отрезает он, его слова пропитаны ядом. Лицо Клары искажается от шока, и он тут же поникает и хмурится, но как будто фальшиво, по отведенному плану. Вот, что он делает с мамой, думает Майк, так он начинает ломать Клару Капуто в послушную игрушку. — Я не хотел кричать, любимая. Я понимаю, вы переживаете, но честно, я говорю правду, всё в порядке, — он смотрит на Майка и Беллу, — Вы все волнуетесь за меня, — он сглатывает безумный смешок, когда говорит о своих ненастьях, — я в порядке. Я великолепен. — Если бы мой папа умер, — выпаливает Майк, — я бы не чувствовал себя великолепно. Майк знает, что он чувствовал, когда папа умер. Папа был всем. И у Майка было ничего. Ничего. Он знает, Уильям чувствует то же самое, но просто не может признаться. — Значит, Фриц, — говорит Уильям, надвигаясь на него размашистыми шагами, своим духом он давит на всю комнату, и смотрит на Майка сверху вниз, он всегда будет смотреть на Майка сверху вниз, — мы и вправду разные, да? — слово «разные» он выплевывает как желчь. Как будто Майкл обрек себя на смерть, посмев не согласиться с Уильямом Афтоном. — Похоже, так и есть, — почти огрызаясь отвечает Майк, но не совсем. В такой ситуации ему бы никогда не хватило духу бодаться с Уильямом. Он слегка сжимается, и Уильям выглядит настолько довольным его реакцией, что Майк почти слышит его восторг. Уильям Афтон счастлив, что самый важный человек в его жизни боится его, и Майк не может дышать, не может, он не может. Он пятится, пока не упирается в дверь, и задыхается. Он не хотел, не перед своими друзьями, не перед па… Уиллом, не перед Уиллом, но уже не может остановиться. — Эй, Фриц, — Белла приседает перед ним и осторожно протягивает свою руку. Он дает ей свою дрожащую ладонь, она делает дыхательные упражнения — глубоко вдыхает через нос и выдыхает через рот — а он повторяет. Через какое-то время, ему удается кое-как взять себя в руки. Он ловит взгляд Уильяма. Его друг смотрит на него как на грязь, как неисправный механизм, как на беззащитного ребенка с ножом у горла. От этого Майка снова бросает в дрожь. — Я не могу… Я… — ему не хватает воздуха. Уильям усмехается и приседает прямо перед Майком. Майк пытается уклониться от взгляда его серых глаз, навсегда выжженный в его памяти, но не может. Его всегда тянет и приковывает к нему, словно к огню. Он смотрит в глаза Уильяма и трепещет. — Это твой старик, Фриц? Майк кивает. Конечно, он кивает. — Хорошо, — Уильям наклоняет голову и улыбается. — Ты говорил, что сжег бы его, да? Прямо как мои мать и отец, — Майк через через силу кивает головой. Уильям не должен это говорить. Он должен утешать Майка. Они должны заверять друг друга, что они не виноваты, что бомбы больше не вернутся. Но Уильям Афтон устрашающе улыбается, наклоняет голову в другую сторону и шипит: — Сожги его. Он поднимается на ноги и вальсирует к проигрывателю, включает бессвязную песню, так громко, что Майк почти не слышит собственного пульса. Я не могу сжечь его, думает Майк, пока Уильям танцует. Он переводит взгляд на кухню, где стоят заточенные ножи. В нем метаются две разные мысли. Одна — Майкла Афтона из 1993, другая — Майкла Афтона из 1956: Я не могу сжечь его. Огонь разойдется и другие люди пострадают. Но я могу заколоть его. Я не могу сжечь его. Он мой лучший друг.***
Примерно через час должен приехать Генри. Клара с Беллой уехали домой, чтобы собрать вещи первой необходимости на пару дней и привезти с собой. Майк чувствует себя мышкой в клетке с голодным львом. — Ты выглядишь напуганным, Фриц, — замечает Уильям, доставая из холодильника пиво, открывает его. Почти за один глоток он выдувает почти половину. Он широко улыбается, он не перестанет улыбаться. — Боишься меня? — Уилл… — Майк так никогда и не сможет солгать своему отцу. Он может солгать Уиллу — он может сказать, что его зовут Фриц Смит, он ищет сожителя, он родился в тысяча девятьсот тридцать каком-то. Но он не может солгать папе, и сейчас по ощущениям, папа стоит здесь, перед ним, прямо здесь. — Да, Уилл. Уильям просто пожимает плечами. — Не понимаю почему. Я ничего плохого не сделал. — Ты не хочешь говорить. Ты ведешь себя нездорово. Уильям фыркает. — Не называй меня б… — Я этого не говорил, — спокойно отвечает Майк (но ему не спокойно, ему чертовски страшно). — Я не считаю, что ты сумасшедший, Уилл. Ты болен, и поэтому можешь реагировать на такое не… лучшим образом. — Хм-м, — он делает вид, что задумывается. — Каждый день с больными людьми происходят трагедии, Фриц, но они же не выходят на улицу, чтобы творить разбой. Так почему я не такой? — Ты только что назвал это трагедией. — Нет, я… — Да. Ты сказал это. Ты сказал, — Майк чувствует себя увереннее. — Я знаю, что говорил, что хотел сжечь своего отца. Я знаю, я говорил, что хотел убить его. Но, Уилл, если бы это случилось далеко от меня, когда я этого не видел… это не приносит удовлетворения. Это не принесло завершение. Ты не отомстил. У тебя не было шанса показать им, чего ты добился без них. Они сломали тебя… — Я не сломан! — рявкает Уильям, кидая пиво на стойку. Он весь трясется и смотрит на Майка с чистой яростью. — Не смей называть меня сломанным! Я не сломан. Я исправляю. Я исправляю вещи. — Ты не вещь, Уилл! Ты не труп. Ты человек. Уилл, это нормально, не быть в порядке. Никто не ждет от тебя… — Если я не буду храбрым, — говорит Уильям, его лицо как камень, плечи поникают, откровение омывает его. Он вздыхает. — Если я не буду храбрым, Фриц, я развалюсь, — он впивается в шрамы ногтями и прижимает руки к груди, а затем заливается смехом, то ли горько, то ли исступленно. — Он бил меня, Фриц. Ты знаешь, что моя мать делала? Ты представляешь себе, что она со мной делала? Она называла меня гребаным демоном, она пыталась утопить меня, Фриц! Тогда, в чертовом убежище! Они оба пытались убить меня, потому что я родился! Я не просил этого! Я не просил рождаться! — он впадает в истерику. — Но я родился, потому что я особенный, ты слышишь?! Я особенный. Мой отец никогда не был так близко к Богу как я. Я возведу империю, а они обратились в прах, даже не успев приползти ко мне на коленях ради денег, любви или убежища от бомб! — от смеха у него почти подкашиваются ноги. — Они просто грязь, Фриц. И это их чертова империя. Из грязи, — он допивает пиво и смотрит в бутылку. — Я должен быть храбрым, Фриц. Я должен. — Я… — Майку не сразу удается подобрать слова. — Я тоже не просил рождаться. Я хотел умереть так много раз, Уилл. Ты знаешь, почему сейчас у меня всё хорошо? Это только потому, что у меня есть вы. Ты. Ты лучше, чем они были, но ты должен оставаться таким. Ты можешь позволить себе полагаться на других. Тебе не нужно быть храбрым. Тебе не нужно быть храбрым. — Я развалюсь, если я… — Это нормально. Мы поймаем тебя. Мы не позволим тебе утонуть. Я обещаю. Ты можешь… — Майк поднимает голову и подходит к Уиллу. — Ты можешь быть хорошим человеком, Уилл. Ты должен быть достойным, но тебе не всегда нужно быть храбрым. Я обещаю тебе. Обещаю. Мы просто волнуемся за тебя. Никто не думает, что ты слабый, просто потому что ты расстроен. Я клянусь тебе. Уильям кивает, обессиленно, как машина с севшими батарейками. Он опирается на стойку и прячет лицо в ладонях, и заливается истерическим смехом. — Почему они били меня, Фриц. Почему они били меня? Майк едва не выдыхает от облегчения. Вот и всё. История не повторяется. Всё хорошо, всё хорошо. Уилл просто учится скорбеть по худшим людям на земле. Он пытается учиться жить без бомб, нависающих над головой. Он пытается… Уильям поднимает на него взгляд, и вместо слез на его лице безмерное счастье. — Знаешь, почему это трагедия, Фриц? — он наклоняется вперед и шепчет сквозь зубы. — Потому что я хотел быть тем, кто бросит чертову спичку. Если бы у меня была машина времени, я бы пришел на Заячью улицу, выбил дверь, я бы утопил маму, как она топила меня, я бы бросил отца с лестницы, пока у него не треснет череп, и я бы поджег этот дом. После этого, меня бы ничего не остановило… В эту секунду кто-то внезапно врывается в квартиру. Майк подскакивает, но это оказывается всего лишь Генри. Он взбудораженный, очки запотевшие, а волосы растрепаны. Его взгляд пробегает по квартире, пока не останавливается на Майке и Уилле. — Уилл, — выпаливает он, забывая, что они не могут быть вместе, что Уильям болен, что они уже не встречаются. Он забывает всё и бросается на Уилла с крепкими объятиями. Порыв гнева Уильяма затихает на мгновение, но Майк не успокаивается, потому что в тот же момент его лицо обращается в нечто хуже, чем камень. Оно обращается в лицо человека, который поет, накачивая сына Остатком. Безумный, устрашающий, зловещий Уильям Афтон. Убийца в темноте. Майк видит, в этот момент Уильям свободен, он снова может обмануть Генри, сломать Клару, бросить Беллу, запугать Майка, и всё начинается. Всё… В с ё э т о с л у ч и т с я с н о в а Майкл Афтон, вдруг понимает он, неудачник снова. Слеза скатывается по его щеке, его взгляд цепляется за кухонные ножи, сердце мечется в груди. Его душа тянется к его лучшему другу, но разум боится Уильяма Афтона. Он всегда боится Уильяма Афтона, как бы они оба не пытались изменить себя.