Они — война, Они — смерть, Они — хаос.
Страх, что опустился давным-давно, снова вернулся к нему, когда в уши ударил шум распахнутой двери и он увидел его. В тот самый момент, когда нацист стоял посреди прохода, он ясно и однозначно сообщил ему о том, что они будут проживать в одном доме и никакие гордые отказы не будут приниматься. Третий Рейх просто нагло взял и поставил перед фактом, а Израилю пришлось это принять безоговорочно и проглотить тяжёлый ком в горле. Теперь главный источник бесконечных тревог проживает с ним под одной крышей, в прямом и переносном смысле этого слова. И, кажется, он не намерен уходить куда-либо. Третий Рейх никак не мешал жить Израилю, даже не демонстрировал никаких признаков активности в доме, словно он не существовал здесь. Был тихим, молчаливым и спокойным. Походил на ангела, но его сущность была дьявольской. Израиль на самом деле был весьма озадачен таким неприемлемым поведением нациста, поэтому тревога не покидала его. Иудей вспоминает эти глубокие синие, но такие красивые глаза немца, которые сияли кровавыми искрами во время вечного хаоса в войне. Даже в какой-то момент они казались кроваво-алыми, но сейчас они выглядят пустыми и холодными. Необычно изменился Третий Рейх, очень необычно. И это больше пугало, чем успокаивало. Израиль ненавидел просыпаться утром. Через силу приходилось вставать с теплой постели. Уже собираясь идти в сторону ванны, он не обнаружил рядом собой мирно спящего арийца. В это, конечно, очень трудно поверить, но они спокойно спят в одной кровати вместе, потому что немец не собирался спать на грязном и холодном полу, а иудей не собирался тратить свои кровные деньги на покупку новой кровати, тем более, покупать что-то специально для нациста. Он лучше купит что-то такое для Палестины, чем для какого-то ублюдка, поэтому приходилось спать спиной друг к другу. Неуютно, но что поделать? У него выбора не осталось. Наплевав на пропажу Третьего Рейха, Израиль направился в ванну и встал под холодный, но приятный душ, еле раскрыв свои сонные глаза. Не хочется вообще никуда идти. Идти на очередное заседание ООН, где в очередной раз придётся выслушивать обвинения в ущемлении прав народа Палестины и видеть английскую рожу Британии, это как сходить в туалет. Ходишь, потому что надо. Это, пожалуй, было идеальное сравнение. Сегодняшний завтрак был слишком скромным: кружка теплого молока и кусок хлеба. Впрочем, он всегда был таким. Израиль не спешил как-то разнообразить свой рацион, и дело было вовсе не в деньгах. Просто не этим была забита его голова сейчас. — О, ты уже проснулся? А меня позвать на завтрак не хотел? Израиль подавился хлебом от неожиданности. Ему не нужно направлять свой взор в ту сторону, где был услышан противный звук, чтобы узнать, кто там стоит. Третий Рейх стоял и зевал себе, прислонившись к косяку двери, после чего плавно вошёл в кухню, медленно усаживаясь на другой конец стола. Прикладывая руку к щеке, ариец стал внимательно рассматривать ещё сонного иудея. Замечая перед собой бледное лицо, как у призрака, и растрепанные черные волосы, у Израиля резко зачесались руки от дикого желания нежно потрепать их. Он сильно ударяет себя по лицу мысленно, стараясь подавить необычное внезапное желание. Такие нежные эмоции он не желает испытывать по отношению к кому-либо, кроме как к очаровательной девушке. Он хочет его. Раствориться в нём, как порошок в стакане. Поддаться его власти. Откусить от него самый лакомый кусочек. Он испытывает отвращение к себе из-за подобных желаний, из-за искаженных мыслей, но ещё сильнее он ненавидит его. — Я не твоя мать, чтобы мило заботиться о тебе, поэтому сам себя накорми, только чем-нибудь своим, а не из моего холодильника, — резко вставая со стола, раздражительно фыркнул Израиль. — Какой ты дерзкий у нас, — с усмешкой сказал Третий Рейх, укорительно смотря на еврея, который спешку покинул кухни. Не обращая внимания на неприятную ухмылку нациста, иудей быстро взглянул на своё отражение в зеркале, исправил свои темные волосы и надел свою любимую кипу на голову, а после захлопнул за собой дверь с громким звуком. Удерживать свою ярость у него не получается. «Сегодня неудачный день какой-то,» — крутилась в голове навязчивая мысль у Израиля. За сегодняшний день, наверное, он успел уронить свою и чужую стопку бумаг, потерять и уничтожить важные документы, случайно разлить дорогое автоматное кофе на Германию, а последней каплей стало то, что он случайно налетел на Россию и столкнулся с злыми голубыми глазами, которые до жути напомнили его. Вот и по глупости Израиль вслух выразил эту мысль перед всеми странами, которые, как и ожидалось, согласились с ним. До драки дело не дошло, что удивительно, ведь выражение лица славянина говорило об обратном. Видимо, ему абсолютно всё равно на чужое мнение. Из года в год, Израиль замечает, что Россия все больше и больше начинает напоминать Третьего Рейха, чем Советский Союз или Российскую Империю. Или это такая паранойя, что он начал видеть его везде, где даже не нужно? Если Израиль заглянет в зеркало, то увидит отражение Третьего Рейха. Это он всегда был на него похож. Почувствовав резкую боль в затылке, Израиль громко заныл и обхватил обеими руками голову. — Эй, у тебя всё хорошо? — неожиданно послышался знакомый женский голос. Он узнает этот голос везде. Ему также нет необходимости направлять свой взор в сторону, чтобы узнать кому принадлежит этот нежный и мягкий голос. Похоже, она всегда была единственной, кто заботился о его самочувствии. И самое главное — ее забота была искренней. Израиль, повернув голову в сторону звука, увидел Палестину. Его вторая головная боль. Его несбывшаяся мечта. Он обреченно осознал в этот момент, что после того, как к нему поселился немец, он совсем забыл о ней. Сейчас он сильно желал оказаться в её ласковых объятиях, почувствовать на своём языке её нежную плоть, просыпаться с ней в теплой постели, но не решался выразить это вслух. Хотя знал, что она никогда не откажет ему в этом. — Что? О, да, всё в порядке. Всё нормально. Как ещё могло быть? — спокойно произнёс Израиль, пальцами почесав переносицу. — Точно? Может я могу чем-то тебе… — не успела закончить Палестина, как Израиль грубо перебил её. — Слушай, не суй свой нос в мои дела. Тебя вообще это не касается. Ты вообще кто такая? Проваливай! Живо! — Я твоя сестра… — хотела сказать Палестина. Она виновато опустила глаза, а после повернулась спиной и ушла с кабинета прочь, не сказав ни слова. Окончательно оставшись наедине с собой, Израиль снова погрузился в свои мрачные мысли, безнадежно запутывая в волосах и сжимая ими голову, глубоко проникая ногтями в кожу. Больно, но ему всегда было плевать на это. Он давно перестал чувствовать эту боль, когда каждая клетка его тела пронизана только ей. С самого детства. — Как же я терпеть тебя не могу! — готов был кричать Израиль на всё здание, чтобы слышали это все. Ненависть, ненависть и еще раз ненависть. Это чувство отравляло всё его сознание, как помойные химикаты с Чернобыля. Сейчас это чувство не оставляло в нём ни единого места для других эмоций и ощущений. Однажды Палестина говорила, что ненависть всегда порождает за собой страх. И это чистая правда. Израиль ненавидит всей душой проклятого Третьего Рейха, как и боится всем своим дрожащим телом. Он испытывает страх, так как опасается возмездия. Он готов признать своё ничтожество, но не перед другими, не перед ним. Ничтожным его всегда видела Палестина, потому что он не ненавидит её и не боится её. Она ничего не сделает ему, даже если захочет. Зря он сейчас прогнал её. Очень зря. Она вполне могла сейчас расслабить его. Пора возобновить все их тайные встречи, даже если для этого нужно будет ехать в нищую Палестину. — Интересно, какая реакция будет у всех, если они узнают, что я сплю с нацистом? — с веселой усмешкой подумал Израиль. На самом деле ему глубоко плевать на то, что подумают другие на этот счёт. Израиль вечно думает о том, что Третий Рейх самый потрясающий и омерзительный мужчина. Он чем-то напоминал ему собственного отца. Он ядерная бомба, которая когда-нибудь убьёт его и превратит в прах. И уж лучше пусть в прах, чем чувствовать, как твоя кожа сползает с тела. Бывший фюрер смотрит воодушевленно, потакая своим мыслям, а переводя взгляд на Израиль, улыбается самой презрительной улыбкой, что может выдать. Третий Рейх, черт возьми, невыносимый ублюдок. Такой мерзкий и отвратительный, что хочется перерезать, сгрызть ему горло до сонной артерии. Израиль пытался как-то осуществить это. Такой красивый и сексуальный, что хочется обжечься от его глубоких касаний к собственной коже. Израиль хотел бы шептать ему о том, как он хочет быть с ним, но Господи, этот нацист выводит его из себя каждым своим шагом, вздохом, взглядом и поворотом языка. Хотелось взять, разорвать и собрать его воедино одновременно, а потом снова разорвать. От бессилия Израилю хочется кричать. Первый раз он чувствовал себя таким жалким перед своими чувствами. Их первый раз был самым болезненным для Израиля, как и все следующие разы. Он помнит свои стоны переходящие в крики, смесь крови и спермы между ног. Так насиловал его родной отец когда-то. Третий Рейх не обращал внимания на уже обессиленного Израиля, продолжая входить своим толстым членом в податливое тело, не давая передохнуть. Он всегда брал его без всякой подготовки. Они могли трахаться хоть пять раза в день. Один их секс мог длиться хоть три часа. Нацист воплощал все свои самые извращенные фантазии на Израиля, после которых тот не мог ни сидеть, ни вставать. Всё тело было в таких алых засосах, синяках и шрамах, что приходилось всё время поднимать воротник рубашки на встречах со странами и носить отвратительную мешковатую одежду. Израиль стал хромать и ныть от боли в теле. — Мне было противно от мысли того, что мой член будет внутри у представителя самой низшей расы, вроде тебя, — брезгливо проговорил Рейх, глядя на обнаженного Израиля с перевязанным телом и заклеенным ртом. Взгляд еврея было наполнено ненавистью, что только веселило немца. — Не люблю пихать свою сперму противным и мерзким существам, коим, пожалуй, является каждый человек на этой планете. И к чему эта тавтология? — Но твоё тело такое женственное и невинное, что, честно говоря, я не могу сдержаться. Только не будь бревном, gut? — горячо шептал нацист в самое ухо Израиля, лизнув и укусив мочку, а после перейдя в заклеенный рот и лизнув своим мускулистым языком, параллельно поглаживая мягкий член еврея рукой, тем самым возбуждая их обоих сильнее. Быстро закрыв дверь на замок, выключив белый свет и настольную лампу, Израиль достал из ящика дешевую бутылку под виски и специальный стакан. Приняв удобное положение в кресле, мужчина налил и резко выпил залпом стакан виски, пытаясь как-то расслабиться, но тянущая и приятная боль внизу живота не давала ему этого сделать. Возбудиться прямо на рабочем месте от горячих воспоминаний было так унизительно, но уже поздно. Израиль закусил нижнюю губу от одной неожиданной мысли, что взлезла в его голову, а после с энтузиазмом направил свой взор на шкаф. Он быстро встал с мягкого кресла и, приблизившись к шкафу, распахнул его дверцы, открыв перед собой вид на немецкую форму нацистов. Забавно, что ранее Израиль задумывался о неожиданном сюрпризе для Третьего Рейха и возможности заняться с ним экстремальными сексуальными практиками в нацисткой форме, но позднее вспомнил, что они не находятся в таких взаимоотношениях. Даже противно представить, что они та самая пара из дешевых романов. А Израилю очень шла это форма. Он выглядел в нём очень сексуально, настолько, что не мог оторвать глаз от отражения в зеркале. В его голове возникла настойчивая мысль о том, чтобы ворваться в кабинет Палестины и просто трахнуть её прямо на столе, хотя в идеале он хотел сначала поиграть с ней — он нацист-врач, а она пленница с концлагеря, — а потом уже заняться более интимными делами. Вернувшись обратно в кресло, Израиль ощущал себя настоящим фюрером в этой форме, что только возбуждало его сильнее. Внезапно в просторном рабочем помещении почувствовалась неприятная духота. Выпив новый заполненный виски стакан, мужчина прикрыл глаза и, запрокинув голову назад, начал поглаживать себя. Израиль мокро облизывает свои губы, медленно и плавно начинает расстегивать ремень и ширинку брюк, а вслед за ними пошли мундир с белой рубашкой. Он начал резкими движениями поглаживать возбужденный орган, и, закатив глаза от удовольствия, пронзительно застонал на весь кабинет. Затуманенное сознание стало вырисовывать очертания властного Третьего Рейха, который играл с твёрдыми сосками и спускал руку всё ниже к члену, обводя пальцам чужие влажные губы и наблюдая за реакцией Израиля. От подобных мыслей иудей застонал сильнее, усиливая движения руки и приподнимая бедра, двигаясь с рукой в один такт. Другой рукой он поглаживал свой торс и соски, облизывая губы и до боли кусая их. Обильно смочив слюной ладонь и вновь обхватив полностью член, Израиль начал новые быстрые движения. Сейчас он только представлял его губы на своих губах, но даже от этой мысли сейчас был готов кончить. Он никогда не целовал его в губы. Кабинет заполнялся характерными хлюпающими звуками удара плоти об плоть. Тяжелые, глубокие и томные стоны переходили в утробное рычание. Падая на пол и принимая позу рака, Израиль продолжал поглаживать свой член рукой, изящно прогибаясь спиной. Ему было мало. Он хотел, чтобы под его рот подставили чужой пульсирующий орган, а после толкали этот же орган в его отверстие, хоть насухо. У нациста был любимый кинк трахать Израиля в рот. Почувствовав поступающую белую смесь, иудей со стонов перешел на крик. Кончая с облегченным вздохом, вязкая жидкость стекала по руке. Обессилено падая на пол спиной, мужчина тяжело дышал, пытаясь восстановить дыхание. Сжимая липкие пальцы, Израиль с наслаждением облизывал каждый из них, буквально довольствуясь своим вкусом. Снова прикрывая глаза, он провел рукой по торсу до самого низа, чувствуя табун пробежавших мурашек. Словно какая-то дешевая шлюха или порно актриса с дешёвого фильма, но как же ему было сейчас хорошо. Его переполняло чувство удовлетворенности и пустоты одновременно. Израиль привел себя и своё рабочее место в идеальный порядок, словно ничем запретным не занимался до этого. Переведя взгляд на часы, понял — рабочий день походил к логическому завершению. Израиль забирает грязную форму на стирку к себе, параллельно обдумывая, как сделать это незаметно от посторонних глаз Третьего Рейха. Он направляется домой против своей воли с тяжелыми шагами. Пойдет куда угодно и кому угодно, но только не к нему. Спокойно закрыв за собой дверь, Израиль старается не упасть на пол с громким грохотом и мирно заснуть там. Его почему-то жестко трясёт и лихорадит всем телом. Он думал обо всём и ни о чем одновременно. Хочется принять таблетки в виде пуль, которые сразу подействуют на мозг. Еле добравшись до кухни и открыв холодильник, Израиль понял для самого себя, что ужинать ему не хотелось от слова совсем. К горлу не лезло ничего, даже что-то вкусное. Последние дни ему трудно даже кусок хлеба жевать. Только на завтраках ест что-то, но и иногда пропускает их. Он заметно исхудал, но до анорексии все же далеко. «Выгляжу реально как какое-то убожество,» — иронично подумал Израиль, прежде чем услышать чужие шаги в коридоре, которые бросили в дрожь. — О, так ты уже вернулся! — воскликнул немец из угла. Напряжение, как рукой сняло. Израиль уже думал, что какой-то вор забрался к нему домой в ночное время от нечего делать. И как он мог забыть, что живет не один, а ещё с бывшим фюрером Германии? Он не только ничтожество, но ещё дико тупой похоже. Уже не держа себя на ногах, Израиль упал на колени с грохотом. В этот момент даже не знает, что чувствует больше: облегчение, радость, разочарование, обиду или ненависть. Это же Третий Рейх, а не какой-то жалкий вор. Действия вора можно предсказать и угадать, а вот действия нациста совсем нет. Он всегда был непредсказуемым для всех. — Ты в порядке? — недоуменно спросил Рейх, глядя довольно странным взглядом на Израиля. Иудей резко взглянул на немца удивленными глазами. Это только что был искренний интерес с нотками заботы о его самочувствии или он просто в очередной раз насмехается над ним? Какой-то странный взгляд был у нациста, который отличался от того обычного, с которым он обычно смотрел на Израиль. — С какой целью интересуешься? — с ухмылкой спросил Израиль. — Почему сразу ты так? Может, я просто беспокоюсь за тебя? Такое тоже возможно, — спокойно говорил Третий Рейх. — Ага, конечно, — засмеялся Израиль. — Ври больше. У тебя это так хорошо получается. Не произнося ни слова более, Израиль собрал все свои силы и встал на ноги. Он шел дрожащим шагом, покидая кухню и заодно проходя мимо нациста, который смотрел на него пустым взглядом. — Твое внешнее состояние оставляет желать лучшего, но это не страшно, — ухмыльнулся германец, снова получая от хозяина дома лишь молчание в ответ. — Я помогу тебе расслабиться. Третий Рейх грубо взял Израиля за прядь волос, а затем с жестокой силой ударил его головой об твердую поверхность, будто пытаясь раздробить череп. Почувствовав острую боль в голове, иудей сжал зубы и прошипел от невыносимой боли в голове, однако быстро пришел в сознание. По всему телу прошла приятная дрожь и табу мурашек, и нацист был уверен в том, что он испытал эти ощущения не из-за страха, а из-за предвкушения предстоящего действа. Спокойно открыв глаза, Израиль встретил глубокие синие глаза, излучавшие знакомые пылающие искры. В них не было желания убивать, уничтожать, терзать, как в давние времена, в них была страсть. Они обменивались мерзкими ухмылками. Они ждали этого момента целый день. — Как же я ненавижу тебя… — с презрением прошептал Израиль в самые нетронутые и целые губы Третьего Рейха. — Ненавидишь? — с гадкой улыбкой переспросил он. Голос звучал холодно, словно лёд, в то время как тело горело, подобно раскаленной лаве вулкана. — Ненавижу… — тяжело выдохнул он в ответ, глядя на него своими тёмными глазами с вызовом. — Это то, что объединяет нас, — у Израиля перехватило дыхание от неожиданности, когда почувствовал сильную схватку Третьего Рейха в области паха. — А ещё, взаимная желание трахнуть друг друга. Тонкие пальцы немца путаются в густых волосах иудея, и, услышав тихое постанывание, он поднимает голову и проводит острым носом по коже, от уха к шее, глубоко вдыхая аромат кожи своего любовника и чувствуя его дрожь. Совсем не заботясь ни о чем, германец резкими движениями разрывал и стаскивал с иудея одежду, которая теперь нелепо болталась на нём. Отлично, это был подсчету пятый комплект одежды за этот месяц, который был разорван этим ублюдком. Сегодня он проявлял некую агрессию, неудовлетворенность и был лишен какого-либо терпения. Однако, такое поведение было характерно для него всегда. Не имея больше сил стоять на ногах, Израиль рухнул спиной на прохладный пол, когда как Третий Рейх провокационно облизывает свои губы, по-дьявольски глядя на полуобнаженное тело. Нацист не был маньяком и каннибалом, разве что немного имел подобные наклонности. Израиль с ненавистью и отвращением в глазах смотрел на любовника снизу вверх. Третий Рейх, одетый в свой чёрный мундир, наклонился к нему, и с огненным блеском в глазах подчеркнул, что их секс будет намного жестче, чем прежде. Разве раньше было как-то иначе? Израиль упивался его прикосновениями, его горячим дыханием на своих пылающих щеках, его холодной кожей. Третий Рейх кусал нежную кожу иудея своими острыми клыками до кровотечения, оставив после алые и лиловые следы на всём теле. Тонкие пальцы бывшего фюрера, словно у пианиста, проникали внутрь, растягивали и увлажняли, вызывая хлюпающие звуки. Он ощущал его прикосновения повсюду, абсолютно повсюду, даже в самых тайных и секретных уголках. Израиль все сильнее прижимался к Рейху, отчетлива чувствуя сквозь ткань штанов его твердую и пульсирующую плоть и начиная активно тереться о неë. Его дико раздражало то, что немец до сих пор оставался в одежде, но возможно, в этом было что-то что-то сексуальное. — Сними уже всё с себя, — зашипел он, словно змея, прямо ему в шею. Услышав долгожданный металлический звук расстегнутой ширинки, Израиль облегченно ахнул в предвкушении желанных действий со стороны Третьего Рейха. Он под ним сладко мурлыкал, стонал и кричал от каждого толчка. Иудей уже не управлял своим голосом и начал беспорядочно что-то горячо шептать, тем самым лаская слух германца. Даже во время секса он не переставал смотреть на него насмешливым взглядом, пронзающим до самых костей. Израиль прогнулся в спине до хруста костей, теряя понимание о самом себе и обняв своего любовника за его изящную шею. Он неожиданно выкрикнул «ещё» в самое ухо немца, после сладко кусая мочку. — Жадный, жадный еврей, — сбивчивым дыханием засмеялся Третий Рейх, постепенно увеличивая скорость своих толков. — Я иудей, — хотел сказать Израиль. Нацист всегда трахался в полную силу, совсем не заботясь о состоянии Израиля, как будто он намеривался вырвать душу из его ослабленного тела. Дождавшись своей очереди, иудей стал царапать спину германца до крови своими когтями, как будто стремился сорвать с него кожу. Моментами он давал смачные пощечины нацисту и пытался даже его душить. Будь рядом кухонный нож, он бы вырезал с размаху его идеальную шею. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу… — беспорядочно шептал Израиль в ухо Третьего Рейха, чувствуя своей кожей его дьявольскую улыбку, а после они одновременно кончают со стонами блаженства. Своим телом Израиль сильно прижался к нацисту, зная прекрасно, что он оттолкнет его и оставит гнить на полу, как делает всегда. Однако это не произошло, а случилось то, что казалось невозможным и запретным, то, что не должно было случиться. Третий Рейх слишком нежно гладил слабого Израиля за макушку, хотя казалось, что это происходило без каких-либо эмоций и чувств. Почувствовав, как уходят последние силы, иудей теряет сознание и засыпает в объятиях с немцем. Израиль проснулся через полчаса, но не чувствовал того момента, когда его привели в порядок и перенесли на аккуратно постеленную кровать. Тело продолжало испытывать адскую боль, настолько сильную и невыносимую, что хотелось кричать до потери сознания. Израиль с пустым взглядом смотрел на серый потолок. Не успев задаться вопросом, где находится нацист, как звук тяжелых шагов тут же разнесся эхом. Медленно приближаясь к спальне, Третий Рейх смотрел пустым взглядом на слабого и неподвижного Израиля у кровати. Они молчали какое-то время. — Я сделал тебе больно, — произнес Рейх, как в ни чем не бывало. — Мне не хотелось поступать так. — Предлагаю сделать вид, что ты говоришь правду. Причинять боль — это суть всего, что ты всегда делал, — снова змеёй шипит Израиль, переводя взгляд полной ненависти на нациста. — Не совсем, точно не сейчас, — ухмыльнулся нацист и незаметно прилег на постель рядом с Израилем. — Как же ты любишь врать. Третий Рейх молчит, как партизан, потому что не хотел начинать конфликт, осознавая, что Израиль был прав. Они лежали в одной кровати, не произнося ни слова и лишь уставившись друг на друга пустыми глазами, ведь сейчас они позволили себе ненадолго отпустить ненависть, которая так долго держала их в плену. Германец скользнул взглядом по покусанным губам Израиля, а затем осторожно коснулся их своим холодным пальцем, вызвав у иудея полное непонимания от такого жеста. Следующие действия нациста заставили задуматься о том, что это был уже другой нацист. Третий Рейх не мог понять, почему это сделал для Израиля. Он целовал его. Их первый поцелуй. Губы германца были тёплыми, нежными и приятными, как представлял себе Израиль в своих извращенных фантазиях, однако реальность превзошла все ожидания, оказавшись еще более насыщенной и приятной. Третий Рейх охватывает зубами его нижнюю губу, а затем осторожно окутывает его верхнюю, без укусов, словно желает слиться в нежный поцелуй. Он медленно тянет губу назад, а затем отпускает, после чего снова нежно и влажно целует. Немец внезапно обнимает иудея, обвивая руками его изящную талию, в то время как Израиль погружается своими пальцами в его черные, как нефть, волосы. Поцелуй был таким нежным, таким хрупким, таким влажным. Впервые Израиль получал неописуемую ласку от действий Третьего Рейха. Впервые он поцеловал его. Он даже не подозревал о том, что нацист может проявлять нежность, ведь это было ему не присуще. И, наконец, после некоторого времени, они отрываются друг от друга, тяжело дыша. Когда Израиль снова вглядывается в глубокие синие глаза Третьего Рейха после восстановления дыхания, он предсказуемо увидел, что немец смотрел на него как на ничтожество. Ничего не изменилось и не изменится, это стоило ожидать. Израиль, если говорить откровенно, был равнодушен к этому, поскольку немец оставался лишь одной главой в его истории. Он вернулся к своему привычному взгляду, где присутствовала только ненависть к нацистам. Они спокойно засыпают, не касаясь друг друга, спят на разных концах кровати. Во сне они не обнимают друг друга, избегая слишком близкого контакта, потому что это было бы слишком для них. Их отношения это что-то аморальное и омерзительное, как они сами. А отношения ли это всё? Они оказываются у них есть, просто не в курсе этого? Что думает сам Третий Рейх об их отношениях? Впрочем, это не имеет никакого значения. Сейчас Израиль испытывал чувство удовлетворения. Они не говорят друг другу ни слова на завтраке. Вовсе не потому, что им нечего друг другу сказать. Просто никаких слов им не нужно. Особенно когда им плевать друг на друга. Израиль ненавидел многие вещи. Например, просыпаться утром, тратить кучу денег на что-то и на кого-то, ходить на заседания ООН. Много что ещё он всей душой ненавидит. Но больше всего он ненавидит нациста. Бывший фюрер, кошмар двадцатого века, Третий Рейх. Ненавидит целиком и полностью. Он даже устает чувствовать к нему эту вечную ненависть, который тянется с их первого знакомства. Забавно, Израиль ненавидит просыпаться утром, а просыпаться утром в одной постели с Рехам, особенно после жаркой ночи, он ненавидит вдвойне. Общая ненависть и неприязнь друг к другу только привязывает их сильнее, делая зависимыми друг от друга, что вызывает у них злость и раздражение. Они оба ненормальные. Они получают удольствие от боли и негативных чувств. Они наркотики друг для друга.Они — звери, Они — страсть, Они — ненависть.