***
Гоуст должен перестать попадать в такие ситуации. Он начал понимать, что у него есть очень плохая привычка намеренно подслушивать чужие разговоры. В его защиту можно сказать, что люди не стараются вести себя тихо рядом с ним (хотя часто это происходит потому, что они не знают о его присутствии) и не говорят ничего личного. Однако его не приглашали послушать. Они не знают, что он это делает. Это довольно невежливо, если задуматься. И это начинает оказывать серьезное негативное влияние на его и без того измученную психику. Он просто немного драматизирует. С тех пор как он подслушал разговор между Прайсом и Соупом на кухне, у него уходят все силы на то, чтобы не думать о Соупе и чувствах, которые он, очевидно, питает к нему уже бог знает сколько времени. Ему немного стыдно за то, что он избегал его как чумы последнюю неделю, но ему действительно нужно взять себя в руки, и он не может сделать это, когда Соуп смотрит ему в глаза, как будто он действительно чего-то стоит. Хотя, возможно, ему даже не придётся беспокоиться об этом, если то незначительное взаимодействие, за которым он сейчас наблюдает, о чём-нибудь говорит. Гоуст прислонился к стене небольшого конференц-зала во Франции, где ОТГ-141 встречается с другим отрядом спецназа для выполнения задания, которое, как он почти уверен, имеет отношение к наркотикам. Возможно. Гоусту нужно ещё раз просмотреть досье. Соуп стоит с американцем. Гоуст сжимает челюсть и скрещивает руки, когда глупый янки проводит кончиками пальцев по бицепсу Соупа, ухмыляясь ему. — Ты, должно быть, много тренируешься? Соуп улыбается в ответ (а Гоуст старается не чувствовать себя преданным, потому что не похоже, что он вообще верил в то, что чувства Соупа к нему настоящие) и пожимает плечами: — В такой работе нужно быть в форме. Кроме того, дамам это нравится. — А что насчет джентльменов? — спрашивает американец, и Гоуст борется с желанием закатить глаза (или впечатать лицо этого человека в ближайшую стену, но лучше не думать об этом как о варианте). — Да, они тоже, — отвечает Соуп, подмигивая, и Гоуст понимает, что больше не может здесь оставаться. В конце концов, у него есть досье, которое нужно посмотреть. Он быстро и бесшумно выходит из комнаты (хотя и не настолько быстро, чтобы пропустить американца, спрашивающего, свободен ли Соуп сегодня вечером) и не останавливается, пока не проходит по коридору и не сворачивает за угол. Он прикусил губу и огляделся вокруг, чтобы убедиться, что он все ещё один, после чего натянул балаклаву на нос и сделал несколько глубоких вдохов. Почему его это так задело? Не похоже, чтобы он ожидал чего-то хорошего от того, что Соуп испытывает к нему чувства. Однако это не значит, что он не хотел этого. В этом, собственно, и заключается суть проблемы. Он хочет Соупа, хочет его любви, его уважения и его тела. Он не застрахован от многочисленных чар Соупа. Но Соуп заслуживает кого-то лучшего, и хотя Гоусту не нравится мысль о том, что "кто-то лучший" может оказаться тем самым американцем (хотя это маловероятно — он находит утешение в том, что это будет не более чем секс на одну ночь), он может признать, что будет счастлив до тех пор, пока счастлив Соуп. Он просто не думает, что Соуп будет счастлив с ним. — Вот ты где, лейтенант. Помяни чёрта. Соуп подходит к нему и прислоняется к стене, глядя на него. Гоуст запоздало осознает, что его маска все ещё натянута на нос, и поспешно спускает её. Мгновение они стоят вместе в тишине, и Гоуст чувствует тревожную энергию Соупа. Он пытается собраться с духом, чтобы что-то сказать. Он оглядывается и видит, что Соуп поджимает губы, как он всегда делает, когда хочет что-то сказать, но не знает, как это сделать. Гоуст решает избавить его от страданий: — В чем дело, Джонни? Соуп колеблется, но, поймав взгляд Гоуста, вздыхает и качает головой. — Я сделал что-то не так? Гоуст удивленно моргает: — Нет, — быстро успокаивает он, а затем пытается разрядить обстановку и добавляет. — Если только ты не начал продавать оружие русским. Эта шутка даже не удостоила его игриво-насмешливого взгляда, и теперь он действительно начинает волноваться. — Джонни, ты ничего не сделал, чтобы расстроить меня, если ты об этом. Соуп слегка кивает и проводит руками по волосам. — Ты, наверное, думаешь, что я глупый, раз вообще заговорил об этом. Я просто... ты избегаешь меня. Не пытайся отрицать это, я могу сказать, когда от меня шарахаются. Я просто хочу знать, почему. Гоусту требуется мгновение, чтобы осмыслить это, задаваясь вопросом, как, черт возьми, он вообще должен реагировать, когда Соуп качает головой и начинает пятиться. — Забудьте, лейтенант, я не должен был спрашивать. Я… — Мне жаль. Соуп делает паузу, удивленно спрашивает: — Правда? Гоуст кивает: — Я не хотел тебя отталкивать. У меня сейчас много забот. Мне... нужно было побыть наедине с собой. Он чувствует себя немного глупо, говоря об этом вслух. В списке "10 самых ненавистных вещей Саймона Райли" разговор о своих чувствах (или о том, что у него на уме) стоит в одном ряду со змеями и разговорами с детьми. Однако, похоже, это было правильное решение. — О, — говорит Соуп, будучи удивленным и гораздо менее расстроенным, чем несколько мгновений назад. — Тебе не нужно извиняться. Я скучал по тебе, вот и всё. Гоуст не знает, как на это реагировать. К счастью, ему и не нужно этого делать, поскольку Соуп ещё не закончил говорить. — Может, ты хочешь пойти выпить сегодня вечером? Или просто останешься выпить? У меня в комнате есть бурбон, который тебе может понравиться. Гоуст поднимает бровь, и, несмотря на свою маску, он совершенно уверен, что Соуп знает, какое выражение появилось на его лице. — У тебя есть бурбон? Зачем? Соуп просто отмахивается от него, слегка покраснев: — Это ведь не имеет значения, не так ли? Гоуст наклоняет голову, раздумывая, стоит ли спрашивать о том, что у него на уме. Он решает, что вполне стоит. — Разве я не слышал, что этот американец строит с тобой планы? У тебя ещё есть свободное время для меня? — Думаю, я лучше выпью с Вами, сэр. Если Вы не против, — Соуп просто издевается. Гоуст улыбается, и ответная ухмылка на лице Соупа говорит ему, что это очевидно даже под маской. — Да, Джонни. Я не против. Его сердце гулко стучит в груди. Он в полном дерьме.***
Гоуст уже был на полпути к своей комнате, когда понял, что забыл свою толстовку в спортзале. Он вздыхает и идёт обратно по безлюдным коридорам, наслаждаясь пустотой, которая наступает поздно ночью на конкретно этой базе. Он не может дождаться, когда они вернутся в строй и покинут эту богом забытую кошмарную базу. Но, возможно, он несправедлив. База не виновата в том, что его жизнь — дерьмо. Это место даже не так уж ужасно; здесь практически никого нет, и они тут пробудyт всего день или два, прежде чем съехать, но Гоусту всё равно каким-то образом удалось сделать свою собственную жизнь ещё хуже. Как? У них было много свободного времени. Тренажерный зал свободен. А Гоусту в последнее время всё труднее и труднее говорить "нет" Соупу. Поэтому, когда он постучал в дверь комнаты, прислонился к косяку и спросил, не заинтересован ли Гоуст в тренировочном бою с ним, Саймон не смог заставить себя отказаться. Он должен был это сделать. Потому что сейчас в голове Гоуста гудели воспоминания о том, каково это было — бой с Соупом. Тело прижалось к его телу, сильные руки обхватили, ноги обвились вокруг талии. Соуп под ним, лицо красное, дыхание учащённое. Боже, этот грёбаный запах от него. Звуки, которые он издавал. Гоуст качает головой, открывает дверь в спортзал и молча идёт к скамейке, где он бросил свою толстовку. Гоуст ненавидит себя. Должно быть, ненавидит, потому что зачем ему ещё так мучиться, потакая внутренним шуткам, многозначительным взглядам и тренировочным боям с человеком, который ему нравится (нравится, но он не признаётся в этом даже самому себе). Человеком, которому он нравится (может быть, даже любит) в ответ. Зачем потакать, если он знает, что не позволит себе получить то, что хочет? То, что он вполне мог бы иметь? У него нет ответа. (Это потому, что он трус. Он столкнулся с таким количеством потерь, что не уверен, что сможет выдержать больше) Но он старается не думать об этом. Поэтому он старательно отгоняет воспоминания о дыхании Соупа у своего уха и о голосе в голове, который говорит ему, что нужно перестать тосковать и заняться делом, и сосредотачивается на том, чтобы выяснить, где, чёрт возьми, он оставил свою толстовку. Он оглядывается по сторонам, зная, что находится примерно в том месте, где она была в последний раз, и жалеет, что у него нет фонарика. Его внимание привлекает звук, должно быть, чьего-то голоса. Он поворачивается и видит свет, льющийся в тёмный спортзал из раздевалки, а его толстовка лежит на скамейке прямо у входа. Миссия выполнена. Когда он подошёл, чтобы забрать её, он слышит звук льющейся воды, эхом разносящийся по раздевалке. Соуп, должно быть, принимает душ — Гоуст, кажется, припоминает, что он говорил об этом, когда они расходились. Он не обращает внимания на жар, бросающийся в лицо при мысли о Соупе в душе, хватает свою толстовку и поворачивается к двери. Ему нужно взять себя в руки. Ему нужно перестать стоять здесь, как придурок. Он поворачивается, чтобы уйти, решительно думая о королеве-матери и ни о чём другом, когда слышит, как Соуп что-то говорит, негромко и совершенно неразборчиво. Он приостанавливается, оглядывается назад. — Гоуст, — говорит Соуп хриплым голосом, и Гоуст замирает. Откуда Соуп знает, что он здесь? Он не может знать. Никак. Гоуст, как всегда, молчит, и, кроме того, даже если бы он издал звук, его было бы трудно услышать за шумом воды в эхо-камере, которой является пустая раздевалка. Он стоит неподвижно и молчит, задаваясь вопросом, слышал ли он вообще что-нибудь. Он уже собирается уйти, списать все на галлюцинации, вызванную его больным, извращённым мозгом только для того, чтобы помучить его, когда голос Соупа снова доходит до его ушей: — Гоуст… Саймон, блять. Гоуст удивлен тем, что его зовут по имени, и вдруг становится совершенно ясно, на что он только что наткнулся, когда он слышит низкий стон. Ёбанное дерьмо. — Саймон. Ёбанное дерьмо. Гоуст попятился назад, лицо раскраснелось так сильно, что балаклава словно обжигала кожу. Его сердце колотится так, будто он только что пробежал милю, и с нарастающим чувством ужаса он понимает, что у него уже наполовину стоит. Это неправильно. Он не должен быть здесь, не должен всё ещё слушать, но чёрт. Его имя на губах Соупа… его имя на губах Джонни — уничтожает его быстрее, чем он мог себе представить. Всё его тело болит. Он должен убраться отсюда. Это тактическое отступление, напомнил себе Гоуст, покидая спортзал и пробегая по коридорам к своей комнате. Он не убегает, ему просто нужно было убраться оттуда, пока он не наделал глупостей и не разрушил прекрасную дружбу. Дойдя до своей комнаты и захлопнув за собой дверь, Гоуст издаёт приглушённый вздох. Он бросает толстовку на кровать, затем срывает маску и изо всех сил старается дышать глубоко и ровно. Он должен взять себя в руки. Он… Он не может этого вынести. Ему так тяжело, что становится трудно строить связные мысли. Бросившись на кровать, Гоуст расстегивает ширинку и запускает руку в штаны, прежде чем успевает подумать о том, как виновато он будет себя чувствовать, когда утром ему неизбежно придется встретиться взглядом с Соупом. Боже, глаза Соупа. Как он смотрел на Гоуста, когда тот прижал его к мату во время их предыдущего боя, как тряслись его бёдра, когда он боролся, чтобы освободиться. Он представил, как трахается в эти бёдра, и ему пришлось прикусить губу, чтобы из горла не вырвался низкий стон. Когда в последний раз он был так подавлен одной лишь мыслью о человеке? Он не может вспомнить. Не помнит ничего, кроме ощущения руки Соупа, обхватившей его горло, и звуков, которые он издавал в душе, и того, как он произносил имя Гоуста — имя Саймона, — словно не знал других. Он едва успевает подумать, как бы звучал голос Соупа, если бы Гоуст действительно взял его в руки, поглаживая так, как он гладит себя сейчас, быстро и отчаянно, или что бы он мог сделать с Соупом одним только ртом, прежде чем он жёстко кончит, выдыхая резкое "Джонни", разрушая себя окончательно. Гоуст застонал, откинув голову на подушку. Теперь, когда горячее безрассудство угасло, у него осталась только холодная уверенность в том, что с ним всё кончено, и странное чувство ужаса от осознания того, что Соуп может так быстро разорвать его на части, даже не присутствуя при этом. Но если что-то из этого и вышло (кроме него самого), то Гоуст, по крайней мере, может сказать, что теперь он точно знает две вещи. Во-первых, он влюблён в Соупа, и, кроме того, безнадёжно к нему привязан. Во-вторых, ему действительно нужно перестать подслушивать.***
— Я добрался до цели, лейтенант, — доносится по радио голос Соупа. — Хорошо, — отвечает Гоуст, поднимаясь на ноги и закидывая на плечо свой AW-50. — Собери файлы и встретимся на рандеву в десять. — Принято, — отвечает Соуп, и Гоуст удаляется. В этой миссии их двое, если не считать Ласвэлл, которая их подбросила и которая вернётся, чтобы забрать их в 01:00. Всё просто, как и все их миссии: он прикрывает Соупа из соседнего здания с помощью винтовки, а Соуп заходит внутрь и крадёт несколько файлов, не попадаясь. Они подходят для этой работы, и до сих пор она не была особенно трудной или опасной. У Гоуста странное чувство, что это ненадолго. — Напоминает мне Лас-Алмас, — говорит Соуп, и Гоуст улыбается, почти разрешая себе поверить, что именно поэтому он такой параноик. Может быть, это просто старые воспоминания донимают его. — Только не говори мне, что в тебя стреляли. Усмешка. — В меня никто не стрелял. Думаю, за это я должен благодарить тебя. — К вашим услугам, — рассеянно отвечает Гоуст, оглядывая узкую мощёную улицу, когда выходит. — К моим услугам значит, — Гоуст слышит ухмылку в голосе Соупа. — Я должен этим воспользоваться. Сердце Гоуста заколотилось, но он отвечает ровным голосом: — И что ты хочешь, чтобы я сделал? Он уверенно движется вперед, держась в тени и бесшумно пробираясь к заправочной станции. После паузы последовал ответ: — Может быть, я бы попросил тебя перестать выдавать ужасные шутки. — Ох, но это напоминает мне... — Гоуст, нет, — простонал Соуп. — Ты знаешь, как сделать святую воду? — Лейтенант, пожалуйста. — Ты кипятишь её к чертям собачьим. Наступает короткое молчание, и Гоуст позволяет себе лёгкую улыбку, представляя выражение лица Соупа. — Я думаю, что это худшая шутка из всех, что были. Когда я выберусь отсюда… Ох, чёрт. Раздается выстрел, и Соуп отключается. Гоуст замирает на месте и поворачивает назад к зданию, из которого Соуп должен был забрать файлы. Ему вдруг становится трудно дышать. — Джонни, как слышно? Его встречают молчанием. Он ждёт мгновение, понимая, что у Соупа, возможно, заняты руки, так сказать. Проходит немного времени, и Гоуст снова выходит по радио, едва сдерживая панику в своем голосе: — Джонни, как слышно? Когда он в очередной раз не получает ответа, он принимает ответственное решение найти Соупа (или, не дай бог, то, что от него осталось) и выяснить, что, чёрт возьми, происходит. В мгновение он уже у входа в здание, где находится цель. Дверь приоткрыта, а это значит, внутри точно кто-то есть, и Гоуст сжимает челюсти, вытаскивает нож и незаметно проникает внутрь. Он успевает подняться на два этажа, прежде чем слышит голоса, недовольные и громкие, и ему приходится сдерживать себя, чтобы не ворваться с оружием наперевес. Меньше всего он хочет, чтобы Соуп был ранен, или получил больше, чем уже есть, и он добьётся этого, только если будет осторожен. Он доходит до первого дверного проёма и останавливается, прислушиваясь. — Я спрошу тебя об этом ещё раз, поэтому советую тебе ответить. На кого ты работаешь? — мужской голос, тон жёсткий, и когда он не получает ответа, следует безошибочный звук приклада винтовки, врезающегося в голову. Гоуст зол. Выглядывая из-за дверного проёма, он видит двух мужчин. Один стоит спиной к двери, другой, более высокий, держит винтовку и стоит над бессознательным телом Соупа. — Свяжи ему руки, — говорит первый мужчина. — Мы погрузим его и заберем с собой. Гоуст, хотя он никогда не признается в этом, не из тех, кто упускает прекрасную возможность для драматического момента. Он встаёт, со смертельной точностью всаживает нож в горло высокому человеку и хрипло произносит: "Нет, не заберёшь". Первый мужчина поворачивается, и Гоуст быстро расправляется и с ним, после чего приседает рядом с Соупом. Из его головы медленно течёт кровь, и он без сознания, но Гоуст видел и похуже. Он выкарабкается. Что нельзя сказать о людях, которые сделали это с ним. Гоуст сожалеет лишь о том, что их смерть была быстрой и относительно безболезненной. Он думает захватить файлы перед уходом, и пока он засовывает их в жилет, его рация шипит от помех. — Браво 0–7, Браво 7–1, как слышно, — спрашивает Ласвэлл. — Отлично слышно, Наблюдатель-1, — отвечает Гоуст, подхватывая Соупа и перебрасывая его через плечо. — Столкнулись с некоторыми проблемами, но сейчас мы на пути к месту встречи. — Принято. Увидимся там. Когда он подъезжает к заправочной станции, которая служит местом их встречи, Ласвэлл бросает на него недовольный взгляд. — Ты мог бы упомянуть, что он был без сознания. Гоуст ничего не говорит, просто открывает дверь на заднее сиденье грузовика Ласвэлл и осторожно укладывает Соупа, убирая более громоздкие части оборудования и складывая их на пол машины рядом с ним. Когда он сделал все, что мог, он отходит в сторону и оборачивается, чтобы увидеть, что Ласвэлл смотрит на него с нечитаемым выражением лица. Он в очередной раз благодарит свою маску и её способность скрывать его эмоции. Ласвэлл заставляет его сильно нервничать. — Жертвы? — спрашивает она. — Двое. — Вы получили файлы? Он смотрит на Соупа, прежде чем достать файлы из своего жилета. Он передает их Ласвэлл, которая кивает в знак благодарности. — Я предполагаю, что это сделали пострадавшие, — она жестом указала на Соупа. — Он? Гоуст молча кивает, и Ласвэлл сужает глаза. — Я говорила вам на инструктаже, что это должна была быть минимально разрушительная операция. Всё, что могло бы привлечь внимание к пропавшим файлам, должно было быть предотвращено любой ценой. — Вы также сказали мне, что наши жизни на первом месте. — Скажи мне, Гоуст, ты мог бы вытащить его, не убивая их? Гоуст на мгновение замолкает, и Ласвэлл со вздохом качает головой. — Они видели его лицо, шеф. — Зови меня Кейт, — рассеянно говорит она, смахивая чёлку с глаз и собираясь с мыслями. Он не готов к тому, что она скажет дальше. — Он — твоё слабое место, Гоуст. Он не отвечает, но она, кажется, прекрасно поняла его внезапную защитную реакцию по одной только позе. — Пожалуйста. Будь честен, по крайней мере, с самим собой, если не со мной. Ты заботишься о нём. В этом нет ничего плохого. Но тебе нужно взять себя в руки. Ему будет больно. Это часть работы. И ты не можешь игнорировать критерии миссии каждый раз, когда кто-то бьёт его по голове, только потому, что он твой друг. Гоуст переключается, когда она говорит это, и с ужасом видит, как в её глазах появляется осознание. — Ох, ты влюблён в него. — Кейт, пожалуйста. Я не хочу вести этот разговор. Она кивает, кажется, осознавая, что нарушила профессиональные границы, но когда она движется к водительскому сиденью, она оборачивается, чтобы посмотреть ему в глаза. — Последнее, и тогда я обещаю, что прекращу, — это нормально, позволить себе это, — Любовь — это не плохо, и ты не недостоин её. И с этим ужасающим проникновением в самую глубокую тёмную часть души Гоуста разговор был окончен, оставив его ошеломлённым. Это совершенно неприятно. Гоуст снова смотрит на Соупа. Двери машины открыты, и он слегка дрожит в прохладном ночном воздухе. Гоуст закрывает машину и пересаживается на пассажирское сиденье, оставляя Джонни всю заднюю сидушку. — Давай вернемся на базу, — говорит Кейт, давая машине задний ход. Гоуст вздрагивает, когда слабый голос отвечает: — Только не позволяй Гоусту вести машину. Мне повезло, что я выжил, когда он в последний раз садился за руль. Гоуст поворачивается, чтобы бросить на Соупа взгляд, и встречает неожиданно мягкое выражение лица. Запутавшись, он быстро поворачивает назад, стараясь не обращать внимания на бешено колотящееся сердце. Кейт тихо смеется, когда они выезжают со стоянки и сворачивают на тёмную просёлочную дорогу. — Принято. Машина затихает, и через несколько мгновений Гоуст замирает, пораженный пугающим осознанием. Он понятия не имеет, как долго Соуп не спал. Как много он услышал. Он не уверен, что хочет знать.***
— Итак, — говорит Соуп, когда они, наконец, возвращаются в комнату, которую им предстоит делить на этой базе, после примерно часа ожидания в медблоке только для того, чтобы узнать, что Соуп в полном порядке, за исключением небольшой царапины на голове и синяка вокруг глаза. Время близится к двум часам ночи, и они оба измотаны. — Итак, — повторяет Гоуст, расшнуровывая ботинки и снимая их. — Ты влюблён в меня. Гоуст задыхается, резко оборачивается, чтобы посмотреть на человека, в которого он, на самом деле, влюблён. Когда тот ничего не говорит, Соуп продолжает, скрестив руки на груди: — К счастью для нас обоих, я тоже влюблён в тебя. — Значит, ты подслушал, — глупо говорит Гоуст первое, что приходит ему в голову. — Да. И я хочу знать, как долго ты собирался ждать, чтобы рассказать мне. Гоуст ничего не говорит, просто пожимает плечами и смотрит в пол. — Значит, не собирался, да? Гоуст поднимает голову и встречает вызывающий взгляд Соупа. — Дело не в том, что я не хочу быть с тобой. — Тогда в чем же дело? Потому что я не думаю, что мне нужно говорить тебе, как сильно я хочу быть с тобой. Я хожу за тобой, как потерянный щенок, ради всего святого. Я точно не посылал здесь противоречивые сигналы. Гоуст просто рухнул на кровать, смирившись, и решает, что он мог бы также объясниться, даже если это означает, что Соуп поймет, насколько ужасным человеком на самом деле является Гоуст. Даже если это означает, что Соуп передумает и уйдет. — Я не хороший человек, Джонни, — Соуп открывает рот, чтобы вмешаться, но Гоуст заставляет его замолчать, резко взглянув на него, — Я совсем не такой, кого ты заслуживаешь. Ты должен понять, что меня нелегко... любить, и находиться рядом со мной небезопасно. У меня список врагов длиной в милю, и прошлое, о котором я, возможно, никогда не смогу тебе рассказать. Ты заслуживаешь счастья, а я могу только удерживать тебя от этого. Соуп резко встаёт, а Гоуст отказывается смотреть, немного удивлённый тем, что его слова заставили Джонни так быстро уйти. Но Соуп, что неудивительно (по крайней мере, для тех, кто не является Гоустом), просто пересекает маленькую комнату, чтобы сесть на койку Гоуста рядом с ним. — Ты идиот. Гоуст бросает взгляд на Соупа, но он только закатывает глаза. — Если ты думаешь, что я не знал всего этого — во всяком случае, истинного — ещё до того, как встретил тебя, то ты ошибаешься. Это просто работа, лейтенант. Это то, что мы делаем. У меня тоже есть враги, и хотя я не буду притворяться, что чья-то травма сравнима с твоей, у каждого из нас есть несколько скелетов в шкафу. Гоуст не может придумать, что на это ответить, но Соуп ещё не закончил. — А что касается неправды — если тебя так трудно полюбить, почему я не могу и дня прожить, не думая о тебе? Почему мне было так легко влюбиться в тебя, что я даже не могу смотреть ни на кого другого так же с первой недели нашего знакомства? И я даже не могу понять, как у тебя сложилось впечатление, что ты не делаешь меня счастливым. Гоуст с ужасом осознаёт, что его глаза наполняются слезами, и отворачивает лицо, уставившись вниз. Соуп ничего не может с этим поделать. Он кладет руку на лицо Гоусту, который начинает чувствовать жар даже сквозь ткань маски. — Посмотришь на меня? Гоуст, вопреки своему здравому смыслу, поворачивается, чтобы встретиться взглядом с Соупом, и то, что он находит, заставляет его полностью расслабиться, только чтобы видеть это выражение лица Соупа каждый день до конца жизни, какой бы долгой она ни была. Соуп смотрит на него так, словно никогда не видел ничего прекраснее, и это не может быть правдой, потому что Гоуст сломлен, его тело и душа изранены и измучены. Но то, как сияют глаза Соупа, почти заставляет его задуматься, не упускает ли он чего-то, когда ловит своё отражение в зеркале. Он резко вдыхает, когда Соуп наклоняется вперёд и нежно целует его в щёку, что почти невозможно почувствовать сквозь балаклаву, закрывающую его лицо. Его сердце бьётся так громко, что он уверен, что Соуп это слышит. — Снимешь? Это просьба, мольба, а не приказ. Гоуст знает, что если он решит не снимать маску, Соуп не будет винить его, не будет давить, и момент не будет испорчен. Но… Он хочет почувствовать эти губы на своей коже. И как бы это ни было ужасно, он хочет, чтобы Соуп увидел его, действительно увидел его через ту частичку себя, которую он всегда прячет подальше. Он любит Соупа. И он думает, что тоже мог бы ему доверять. Он поднимает руку и снимает маску, убирая волосы, которые падают ему на глаза. Соуп не пытается скрыть свою солнечную улыбку при виде его лица. Гоуст чувствует, что начинает краснеть. — Ты такой милый, — вздыхает Соуп, и Гоуст не может сдержать удивленного смеха. — Милый? Соуп просто продолжает ухмыляться, то ли не стесняясь, то ли не понимая, что на его лице написано искреннее обожание. — Да, сэр. Милый. Красивый, даже. Мне нравится твоё лицо. В горле у Гоуста что-то перехватывает, дышать становится трудно, и ему приходится наклониться и примкнуть к губам Соупа, прежде чем он окончательно потеряет рассудок. Соуп отвечает с энтузиазмом, запуская руки в волосы Гоуста, тот, в свою очередь, не может удержаться от стона, когда щетина Джонни касается его лица. Он позволяет Соупу толкнуть его назад, пока тот не улёгся на кровать, и восхищённо смотрит, как Джонни проводит руками по тактическому жилету Гоуста. — Не возражаешь, если я сниму его с тебя? Гоуст не может ничего сделать, кроме как уставиться на него. Его зрачки расширены, а лицо пылает, поэтому он просто кивает, совершенно уверенный в том, что не сможет издать и звука сейчас. Соуп начинает работать с различными пряжками и ремнями, снимает жилет менее чем за тридцать секунд, стягивая его через голову Гоуста и бросая на землю таким образом, что Саймон, вероятно, возразил бы, если бы его не целовали до полусмерти. Однако его целуют, и когда Соуп перекидывает ногу через его бёдра, сближая их тела, его разум полностью очищается от мыслей. — Джонни, — хнычет он, и этот возглас вырывается у него совершенно непроизвольно. Однако у него почти нет времени смущаться, так как он чувствует, как Соуп дёргается там, где они прижаты друг к другу, слишком близко, чтобы что-то скрыть. Соуп прикусывает губу, затем отстраняется, чтобы посмотреть на его лицо, и если Гоуст выглядит таким же разбитым, с расширенными зрачками и припухшими и скользкими губами, он уверен, что, должно быть, представляет собой впечатляющее зрелище. Соуп, похоже, так и думает. Он наклоняется, чтобы поцеловать и засосать шею Гоуста, шепча сладкие слова на его кожу: — Святой Иисус, разве ты не прекрасен? Мне так хорошо. Боже, Са… Лейтенант, ты даже не представляешь, что ты делаешь со мной. На самом деле Гоуст довольно хорошо представляет, что он делает с Соупом — он чувствует, как тот прижимается к его бедру, твёрдый и горячий. Но сейчас он не особо сосредоточен на этом, его больше волнует... — Зови меня Саймон. Соуп отстраняется и смотрит на него, приподняв брови. Гоуст кивает в ответ на незаданный вопрос Соупа. Он уверен. — Зови меня Саймон, Джонни. — Хм, — хмыкает Соуп, делая вид, что обдумывает это. Он просовывает руку под рубашку Гоуста и проводит пальцами по его обнажённой коже. — Хорошо, Саймон. Гоуст протягивает руку, хватает Соупа за лицо и притягивает его обратно для поцелуя, и от скольжения чужого языка по его собственному у него кружится голова, прилив удовольствия ошеломляет по своей интенсивности. Руки Соупа скользят по груди партнёра, один из его больших пальцев на мгновение касается соска, отчего у Гоуста перехватывает дыхание. Саймон внезапно понимает, что их кожу разделяет слишком много слоёв. Неприемлемо. Он хватает за край футболки Соупа и тянет вверх. К счастью, намёк понятен и он отстраняется назад, чтобы посмотреть на него с наглой ухмылкой. — Хочешь снять? Гоуст только сужает глаза, и хотя он уверен, что сила его взгляда уменьшилась без его фирменной маски (и из-за того, что он лежит на кровати, раскрасневшийся, напряженный и задыхающийся), Соуп не продолжает дразниться, стягивает с себя футболку и бросает её на пол вместе с жилетом Гоуста. — Твоя очередь, Саймон, — рычит он, сладкая улыбка на его лице не скрывает желания в его глазах. — Я хочу увидеть тебя всего. Гоуст на мгновение радуется, что лежит, — стоя он точно упал бы в обморок. Он быстро подчиняется, ненадолго приподнимается, чтобы стянуть с себя рубашку, и она присоединяется к остальной сброшенной одежде на полу. Прежде чем Гоуст успевает рассмотреть вид обнажённой груди, мягкость его расслабленных мышц, наклон его плеч и этих чёртовых рук, Соуп снова целует его, посасывая нижнюю губу и явно борясь с улыбкой, когда Гоуст стонет от этого ощущения. Он внезапно отстраняется, но у Гоуста нет времени на замешательство, прежде чем Соуп оставляет влажные поцелуи на его шее, покусывая ключицу, спускаясь ниже. Гоуст, повинуясь чистому порыву, проводит рукой по волосам Соупа, чем вызывает довольный звук. И только он переводит дыхание, наслаждаясь ощущением полного, безраздельного внимания, как Соуп облизывает его сосок, и громкий стон вырывается из его горла. Соуп, чёртов ублюдок, воспринимает это как знак того, что Гоусту это нравится (а ему нравится, но разве это дело Соупа?), и удваивает свои усилия. Саймон прикусывает губу так сильно, что чувствует вкус крови, пытаясь сдержать нуждающиеся звуки, которые, кажется, так и норовят вырваться наружу без его разрешения. Соуп делает паузу, отстраняясь, и встречается взглядом с глазами Гоуста, нежно проводя пальцем по его рту. — Не-а, ничего подобного. Я хочу услышать тебя, милый, — хрипит он, и, чёрт возьми, если это не вызовет у него ещё один отчаянный звук. Соуп ухмыляется. — Хороший мальчик. Ты такой горячий, ты знаешь это? Такой милый и такой горячий... то, что ты делаешь со мной, Саймон. Любовь моя. Соуп подкрепляет это заявление тем, что прижимаясь к нему, и Гоуст снова стонет, сочетание слов и движений Джонни выбивает воздух из его лёгких. Соуп двигает свои бёдра в ритм, и Гоуст не может сделать ничего, кроме как задыхаться, — трение сводит с ума. — У нас есть какая-нибудь смазка? — Соуп мычит ему в ухо, и когда Гоуст, после минутной борьбы, возвращает себе способность думать, он качает головой. — Веришь или нет, но я не думал, что буду заниматься этим. Соуп хмыкает: — Ну, по крайней мере, я знаю, что ты не собирался трахаться с кем-то ещё. Когда Гоуст фыркает, Соуп отстраняется, на его лице появляется выражение радостного недоверия. — Ты не планировал... трахаться? Молчание Гоуста — достаточный ответ, и Соуп стонет, утыкаясь лицом в шею Саймона, кусая, облизывая, посасывая и говоря мучительные слова, которые направляются прямо к его члену. — Ох, Боже, Саймон, я так сильно хочу тебя трахнуть. Я хочу, чтобы ты оседлал меня. Я хочу быть внутри тебя, я хочу чувствовать тебя, я хочу заполнить тебя, заставить тебя кричать для меня. Соуп сопровождает каждое слово очередным движением бёдер, и Гоуст чувствует, как его трусы прилипают к нему, влажные от предэякулята, который постоянно вытекает из его твёрдого члена. Он не уверен, что когда-либо доводил себя до такого состояния так быстро. — Я хочу услышать, как ты произносишь мое имя, пока я над тобой. — Джонни, — простонал Гоуст, с трудом осознавая, насколько он близок к цели. Наверное, ему стоит дать понять Соупу, что если он будет продолжать в том же духе, то всё закончится, даже не начавшись. — Джонни, я... — Вот так, — рычит Соуп, поворачивая голову и крепко целуя Гоуста. —Вот так, Саймон, ты не представляешь — я так хочу тебя. Он посасывает нижнюю губу Гоуста, отрывается, чтобы покрыть влажными поцелуями всё его лицо, щеки, нос, подбородок. — Я люблю тебя. Ёбанный нахуй, я так сильно тебя люблю. Следующее движение бёдер Соупа, быстрое и жёсткое, отправляет его за грань. Он ничего не может делать, только лежать. Беспомощно вцепившись в плечи Соупа, когда он обильно кончает, он выкрикивает имя Джонни, когда его зрение затуманивается. Когда он снова может дышать, и звёздочки исчезают из его глаз, он поднимает голову и видит, что Соуп смотрит на него так, как голодный человек мог бы смотреть на обед из пяти блюд. Он чувствует, как его лицо пылает. — Прости... Соуп просто стонет, прерывая его поцелуем. — Не надо, блять, извиняться, милый. Это было, наверное, самое горячее, что я когда-либо видел. Соуп целует его снова, отчаянно, и на несколько мгновений они теряют время друг в друге, чувствуя руки Джонни на своём теле и его зубы, царапающие его нижнюю губу, — всё, на чём он может сосредоточиться. Он позволяет своим рукам разгуляться, и они скользят по спине Соупа, приземляясь на его задницу, и Гоусту почти стыдно признаться самому себе, как сильно он хотел этого. Соуп мурлычет, покачивая бёдрами, и тут Гоуст вспоминает, что Джонни ещё не получил разряд. Так не пойдет. Он отталкивает Соупа, выкатывается из-под него и опускается коленями на холодный бетонный пол. Соуп смотрит на него широко раскрытыми глазами, когда тот подзывает его ближе. — Сядь на край кровати. Соуп заметно сглатывает. —Саймон... тебе не обязательно… — Я хочу. Теперь ты будешь делать то, что тебе говорят, или мне считать это неподчинением? Соуп сдвигается, чтобы перекинуть ноги через край матраса, очевидно, изо всех сил стараясь контролировать своё дыхание, пока Гоуст устраивается между его ног, позволяя своим пальцам пройтись по поясу Джонни и оставляя поцелуи на том же пути. Соуп скулит, когда Гоуст наконец расстёгивает ширинку, приподнимая бёдра, чтобы помочь полностью снять джинсы. Гоуст колеблется, тычась носом в пупок Соупа, наслаждаясь тем, как он извивается, вцепляется руками в простыни. — Я забыл спросить... Ты хочешь этого? Соуп издает разочарованный звук, бёдра едва заметно дёргаются вверх. — Да. А теперь займись этим. Гоусту не нужно повторять дважды, он зацепляет большими пальцами за пояс трусов Соупа и стягивает их до середины бёдер. Его член освобождается, покрасневший и истекающий, и Гоуст ухмыляется, глядя на Соупа сквозь ресницы, целуя его дрожащие бёдра. — Саймон, пожалуйста. — Пожалуйста, что? Соуп действительно хнычет, и Гоусту приходится подавить ухмылку, наблюдая, как он пытается взять дыхание под контроль. — Просто... пожалуйста, прикоснись ко мне, прикоснись своим ёбанным ртом ко мне, Саймон... Его голос обрывается дрожащим стоном, когда Гоуст сжалился над ним и обхватил рукой его член, проведя большим пальцем по головке и поглаживая в качестве эксперимента. Соуп задыхается, его бёдра дёргаются. Гоуст проводит руками по бёдрам Джонни, прижимая их, прежде чем лизнуть член снизу вверх. — Блять, Саймон, — шипит Соуп с болью в голосе, и Гоуст решает (по своей бесконечной доброте) избавить его от страданий. Когда он, наконец, накрывает его ртом, Соуп вздрагивает и стонет, громко и бессовестно. Его руки сильнее сжимают простыни, и Гоусту вдруг отчаянно захотелось узнать, каково было бы чувствовать одну из этих больших мозолистых рук в своих волосах. Он протягивает руку и хватает одну из них, подносит её к голове и глубоко вздыхает, когда пальцы Соупа тут же напрягаются, запутываются в его кудрях и тянут, и это ощущение вырывает стон из горла Гоуста, даже когда он берёт глубже, удерживая его бёдра на месте, покачивая головой, теряясь в его запахе и вкусе, блокируя все другие ощущения. — Саймон... Саймон, я сейчас кончу, — заикаясь, произносит Соуп, словно пытаясь вспомнить, как говорить. Гоуст отстраняется со звуком, который, откровенно говоря, неприличен. Он сжимает руку, лениво работавшую над основанием члена Соупа, и начинает двигаться быстрее. Саймон выпрямляется, обхватывает Соупа за шею и притягивает его к себе в поцелуе с открытым ртом. Джонни обхватывает ногами грудную клетку Гоуста, притягивая его ближе, тот отрывается от его сладкого рта, чтобы прикусить мочку уха. — Я тоже люблю тебя, Джонни. Это как щелчок выключателя. Как только слова слетают с его губ, Соуп кончает, прижимает Гоуста к груди и стонет ему в ухо. Ох… Впервые он действительно сказал это, не так ли? Он не отрицал этого раньше, но не-отрицать, что ты влюблён в кого-то — это совсем другое, чем сказать это на самом деле. Он чувствует, что тает, в груди бурлит восторг, когда дыхание Соупа выравнивается, и он нежно проводит рукой по волосам Гоуста. Он действительно любит Соупа. И Соуп любит его. Этого достаточно, чтобы у любого закружилась голова. Гоуст слегка отстраняется, наблюдая за тем, как Соуп стягивает с себя трусы и вытирается ими, прежде чем переместиться на кровать. Он встречается взглядом с Гоустом, и что бы он там ни нашел, это заставляет его мягко улыбнуться. — У тебя с коленями всё в порядке? Гоуст смеётся, пряча лицо в руки, а Соуп издает обиженный звук. — Извини, что спросил, — хмыкает он, и в его голосе звучит такая искренняя обида, что Гоуст быстро встает, качая головой. — Нет, это просто удивило меня, вот и все, — говорит он, улыбаясь. — Это очень милый вопрос. — Заткнись, мать твою, — ворчит Соуп, но он тоже улыбается, глядя на Гоуста с нежностью в глазах. — Отвечая на ваш вопрос, мои колени в полном порядке, — говорит Гоуст, жестом показывая на себя, и Соуп смеётся, с удивлением замечая, что тот надел всё свое тактическое снаряжение от пояса до бедер, набедренные кобуры и наколенники всё ещё пристегнуты. Он садится на кровать, ловко снимает снаряжение и медлит лишь мгновение, прежде чем бросить его вместе с остальной одеждой, чтобы разобраться с ней утром. Он стаскивает с себя джинсы и трусы, морща нос от беспорядка, и, сделав все возможное, чтобы привести себя в норму, падает на маленькую кровать рядом с Соупом, который внимательно наблюдал за ним, блуждая глазами по его обнаженному телу. Гоуст внезапно чувствует себя неловко. — Что? — Мне просто нравится, как ты выглядишь. В этом есть что-то плохое? Он проводит рукой по животу Гоуста, и тот игриво отбрасывает его руку: — Даже не начинай. Я устал. — Я и не пытаюсь ничего начинать, лейтенант, — говорит Соуп, закатывая глаза и снова протягивая руку, чтобы прижать Гоуста спиной к своей груди. Он оставляет свою руку перекинутой через талию Саймона, и тот обнаруживает, что ничуть не возражает. — У нас есть завтра для этого. — Ты — угроза, — ворчит Гоуст, когда Соуп натягивает на них одеяло. —Нам, наверное, надо принять душ. — На это у нас тоже есть завтра. Выключи свет, будь добр. Гоуст вздыхает, протягивает руку, чтобы выключить лампу на шаткой металлической тумбочке, погружая их в темноту. Соуп прижимается к его шее, и Саймон вздрагивает. Он не может вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя таким довольным. Это странное чувство. Засыпая, он мимолетно подумал, что мать могла бы простить ему подслушивание, хотя бы на этот раз, если бы увидела, к чему это привело. Ей бы понравился Соуп. Разумеется.