Грифель в пепле

Я хочу жить с тобой в одном доме, просыпать завтрак и смеяться ночью, утыкаясь носом в смятую подушку. Надеюсь, ребёнок внутри тебя не будет против, если мы свяжем что-нибудь, или он заскучает?

      Я открыл банку штопором, и Марко засунул туда палец. Вот к этому меня жизнь не готовила.       — Ты что делаешь?       — Ем, — ответил он и, подцепив кусок сосиски, отправил его в рот. На столешницу упала капля соуса.       — Вообще-то…       — Это, наверное, не очень культурно? — перебил Марко. Оказывается, когда он был голодным, в нём просыпалась иная, более забавная часть. И мне она нравилась. — Ты всё-таки гость, да и негигиенично. Но я помыл руку, так что не переживай. К тому же в ящике есть вилка.       — Тогда я положу себе?       — Ага, — пробормотал он и стал набивать рот быстрее прежнего.       Так ничего не останется!       — Я тоже хочу! — воскликнул я и, подбежав, выхватил банку, чуть не опрокинув драгоценные остатки на себя.       — Осторожно, — сказал Марко. — Иначе снова пойдёшь в магазин, — добавил он беззаботно.       — Кажется, тут кое-кого другого надо отправлять за едой.       — Да, и кого же? — спросил он, вперив голодный взгляд в раскрытую банку.       Мне стало его жалко, ведь он и впрямь почти не ел все эти годы. Неудивительно, что он так часто уставал, хоть и находился под защитой печати.       Я уже было взял тарелку, но в последний момент передумал. И, чувствуя себя идиотом, но идиотом счастливым, достал пару аппетитно выглядящих фасолин. Просто, но потрясающе вкусно. И почему раньше я так не ел?       — Ну как, хорошо? — спросил Марко и, облизнув пальцы, пошёл на меня, как леопард на зебру.       — Так, спокойно, спокойно, — ответил я, подняв раненую ладонь кверху. — Если ты меня съешь, то останешься в Сайлент Хилле навсегда. А оно тебе надо?       Он усмехнулся и, растопырив ладонь, будто когти, набросился на меня и выбил банку. По комнате прокатился смех. Марко побежал на второй этаж, а я бросился вслед за ним, сильно сомневаясь в том, что он не сошёл с ума, как и Флойд. Когда-нибудь он же был нормальным?       Я нашёл Марко в комнате, преспокойно сидящим за письменным столом. Он повернулся на стуле на колёсиках и, слегка смутившись, протянул банку.       — Похоже, я увлёкся.       — Да ладно, не извиняйся.       — На самом деле, я просто хотел тебя развеселить, — объяснил он. — Ты вернулся грустным. Что-то случилось?       — Та женщина, о которой говорил Эрен. Она реально существует. Над ней ставили что-то вроде опыта. Монстр пил её кровь, а потом они ушли.       — Они тебя не тронули?       — Мы прятались, поэтому они даже не заметили нас.       Я взял банку и, собрав по краям соус, положил палец в рот. У меня было ощущение, что если я буду есть, Марко будет задавать меньше вопросов.       — Знаешь, мы можем вернуться к этому разговору позже. Когда ты отдохнёшь.       — Ох, Марко, — прошептал я нежно, борясь с желанием остаться в этом доме навсегда, — разговора позже может не быть.       — Наверное. Тогда я задам один вопрос, всего один, а ты мне на него ответишь.       — Ладно, спрашивай.       — Ты хочешь соединить наши души?       — А что будет, если мы это сделаем? — спросил я, медленно жуя фасолину, чтобы растянуть удовольствие.       — Мы сможем управлять нашими монстрами. Станем их полноправными хозяевами.       — Да, тогда да. Ты думаешь о том же? О фанатиках?       — Не было ни дня, чтобы я о них не думал, — ответил он мрачно и, прихватив бутылку с водой, отправился вниз.       Я доел, и мы помыли руки с мылом. Марко снова осмотрел рану. Уж очень он переживал, что у меня начнётся заражение.       — Если мы соединим души, то больше не останемся здесь, ведь так?       Кивнув, он выдвинул стул.       — Больше не будет смысла прятаться. Правда, я привык к этому дому, — печальным тоном произнёс Марко. — Привык, что всегда нахожусь один. Наверное, мне будет некомфортно среди людей. В городе очень громко, а здесь тихо. Надеюсь, у меня не лопнут уши.       — Ничего, если станет слишком громко, я их тебе закрою. Выключу для тебя все звуки, чтобы не мешали.       Он посмотрел на меня с грустным блеском в глазах и попросил сесть рядом.       — Это самое невероятное признание, которое мне кто-либо делал.       — А тебе часто признавались?       — Не очень.       — В любви, я имею в виду.       — Я понял, — ответил Марко. — Бывали разные ситуации, но все те люди признавались один раз. Этот же признавался часто, хоть и не всегда понимал, что именно говорит. Мне кажется, именно поэтому он мне так нравится. Потому что для него естественно выражать чувства, пускай и не так, как принято. Например, когда этот человек говорит, что приехал к другому, потому что тот его позвал. Или когда обещает наверстать упущенное вместе с ним. Когда ищет человечков на картине незнакомого дедушки. Когда приносит фасоль с сосисками и отдаёт большую часть, хотя у самого урчит желудок. Он мог съесть всё сам, но не съел. Я очень ценю это, Жан. Ценю, что ты так обо мне заботишься.       — А как по-другому? — спросил я, подперев вспыхнувшую щёку. — Кто будет делать то, что ты перечислил, кроме меня?       — Уверенности тебе, конечно, не занимать, — сказал он с лукавой усмешкой. — Но это ты, поэтому всё в порядке. Пока мы здесь, не хочешь осмотреть дом?       — Ты не против? Это же почти то же самое, что ходить голышом!       — Да не особо. Тем более, что он наш. Я давно мечтал о том, чтобы показать его тебе. Рассказать, чем занимались родители, чем увлекался я. И вот, мечты сбываются!       — А ты покажешь картины?       — Мои? Их же нет.       — Да, я знаю. Мамины.       — Ага. Будет интересно, даю слово!       — Ещё интереснее, чем в предыдущий раз? — спросил я, чтобы поднять ему настроение.       Он оживился и, улыбнувшись, поразил яркой луной меня прямо в сердце.       — Начнём с коридора, — сказал Марко, ведя меня за запястье. — Ты когда только-только вошёл, то рассматривал стены. И вот. — Он открыл шкаф и вытащил картонную коробку, доверху забитую крышками из-под пива. — Папа коллекционировал.       — Это где он столько насобирал?       — У друзей, соседей. А ещё просил, чтобы мама не выбрасывала, когда сама пьёт.       — Она что, так сильно любила пиво? А судя по твоим словам, она прям ангел божий.       — Ну, у каждого из нас бывает то, что хочется скрыть от остальных. Она пила по выходным и дома, чтобы не было слухов. Когда работаешь в школе, и не на такое желание появляется.       — Точняк, — ответил я и ухмыльнулся.       — Ты чего?       — Да так, одну историю вспомнил. Как один пацан протащил пару бутылок пива. Его после этого отстранили от занятий на две недели. Помню, его сестра ещё ходила к директору и умоляла простить дурака.       — У нас тоже были такие ситуации. Правда, с вином. Вот как так, вроде бы, взрослый человек!       — Что, какой-нибудь дедуля решил тряхнуть стариной? И подбить на это младшее поколение?       — Это совсем не смешно. — Марко насупился. — На нас потом жаловалась мама ученика. Говорила, что её сына опоили.       Понятно, почему он относился к этому так серьёзно, но я всё равно не удержался от смеха. Представил старика в клетчатой рубашке, ходящего повсюду со своей верной подругой — деревянной тростью. Вот он с самым важным видом пишет картину, а вот достаёт из сумки, в которой, как все считают, носит лекарства, бутылку крепкого красного. И незаметно показывает её мальчишке, у которого не получается нарисовать шедевр. Он совсем упал духом, чуть ли не плачет, потому что кисть ведёт не туда, куда надо, когда бац! Дедуля предлагает выпивку для поднятия духа. Такими темпами мальчишке точно удастся прославиться, пускай лишь в компании сверстников.       — Ему пришлось уйти?       — Ага, но кое-что от него всё же осталось, — сказал Марко и вынул из другой, более крохотной коробочки, бусы из пробок.       — Охренеть, и кто это сделал?       — Я. Вообще, они ещё не готовы. Мы с мамой планировали их разукрасить. Как понимаешь, ничего не вышло.       — То есть ты не только художник, но ещё и ювелир? Ну, почти.       — Брось, это любой сможет смастерить, — отмахнулся Марко. — Но они красивые, правда? Нравилось делать что-нибудь своими руками. Поделки там, украшения. Мы иногда собирались с папой и лепили из пластилина. Некоторые фигурки сохранились до сих пор.       — И где они?       — Везде. Даже над тобой.       — А?       Не скрою, я немного разволновался. Чтобы какой-то зверь, хоть и не живой, висел сверху, наблюдал с потолка или шкафа за каждым твоим действием! Вот это по-настоящему жутко.       Подняв голову, я заметил привязанную к плафону бабочку с тёмно-зелёными крыльями. И она не была пугающей. Если держать в мыслях тот факт, что этот дом принадлежал творческим до мозга костей людям, то можно было смириться с любым решением. Как обустраивать, в какой цвет красить. Большим удивлением для меня стало то, что я тоже приложил к этому руку. Даже к самой незаметной мелочи, вроде этой бабочки. Наверное, воспоминание с её лепкой вернётся, когда мы соединим души.       — Остальных я раздал детям, а эта вот осталась. Потому что левое крыло для неё вылепил папа.       — А так и не скажешь, что они отличаются.       — Мы тогда очень постарались, — понизил голос Марко и убрал коробку.       — Флойд носил одну из крышек с собой.       — Значит, он не такой уж и ветреный, если сохранил эту вещь.       — Он любил своего брата.       — Любил, но всё же выбрал не его.       Марко доставал из-под стекла мамины вышивки и показывал их всех по очереди, как экскурсовод, у которого найдётся бесконечное число историй о каждом экспонате, стоящем в комнате. Я осторожно вёл ладонью по вышитым крестикам, чувствовал запах, исходящий от картин. Аромат ниток, засушенных цветов и лёгких духов будоражил воображение, и мне хотелось посмотреть на моё прошлое, как если бы оно было фильмом.       Потом мы пошли наверх. Марко открыл кладовку и попросил меня вытащить сундук, закрытый на простой замок. Я помог ему, и мы сели на пол, чтобы посмотреть, что хранилось внутри. Марко повернул ключ и с заметной робостью откинул крышку. Ему было страшно его открывать, но он всё же решился пойти на этот шаг ради меня.       В сундуке лежали кисти, краски, пустые листы и альбомы. А ещё карандаш, похожий на тот, что сожгли фанатики.       — Это он? Последний?       — Да, таких больше нигде нет.       Я прикоснулся к мятому тюбику, в котором почти не осталось акрила. Засохшие капли покрывали крышку. Я попробовал её открутить, но она не поддалась. Тогда я сделал то же самое с другими красками и, к счастью, с ними подобной проблемы не возникло. Акрил высох, но это не беда. Помимо него я отыскал цветные карандаши, часть из которых стоило наточить, прежде чем рисовать. Марко передал лист, и я черканул по нему одним из немногих целых карандашей.       — Есть нож или точилка?       — Сейчас, — сказал он и запустил руку в цветастое месиво.       Когда я протянул ему наточенный голубой карандаш, он слегка дёрнулся и замотал головой.       — Ты ими больше не рисовал, так?       — Да. С того дня.       — Что, если у тебя выйдет что-то классное?       — Я не уверен.       — Ну, все же с чего-то начинали? Попробуй хотя бы солнце. Самое простое, что вообще можно нарисовать. Круг и куча лучей, которые от него отходят.       Марко посмотрел на меня с затаённым ужасом и положил карандаш рядом с собой.       — Я часто проходил мимо кладовки, но так и не смог. Думаешь, всё изменится в два счёта? Зато ты, — сказал он, слабо ударив по карандашу, — сможешь.       Он прикатился ко мне, чуть не попав под ногу. Я взял лист удобного формата и принялся рисовать Марко. Выделял каждую деталь его добродушного, грустного лица, каждую веснушку и каждый шрам, от которого во мне поднималась буря ярости. Какого хера они устроили здесь, в Сайлент Хилле? Несмотря на кипящую злость, я также ощущал нежность и привязанность. Марко молча ждал, когда я закончу рисунок. Лишь изредка он поднимал блестящие глаза, чтобы затем быстро опустить. Он тосковал по прошлой жизни и безумно хотел вернуть родителей, а я не знал, как ему в этом помочь, зато точно знал, что ему понравится. Я подарил быстрый портрет, где мы были вместе. На картине в школе Луна стояла за Солнцем, защищая от всех бед и проблем, а здесь я находился за Марко, обнимая его за плечо. Пришла моя очередь заботиться о нём.       — Ну, как тебе?       Он поджал дрожащие губы и кивнул.       — Это… боже…       — В твоём вкусе, ага?       — В моём. То же самое, что пить ледяной чай на траве, — объяснил он.       — Пиздато?       — Свежо, — ответил Марко. — Свежо, как весной! Твои ученики должны гордиться тобой.       — Вряд ли. Искусство для многих школьников не является чем-то выдающимся. Они приходят на такие уроки, чтобы повеселиться или просто расслабиться.       — У тебя ещё будет возможность спросить, что они думают о твоём предмете на самом деле, — сказал он и крепко прижал портрет к груди. — Я заберу его с собой. Одно из немногих, что останется в память об этом месте. В память о том, как ты меня спас.       Мягко улыбнувшись, Марко повёл меня в комнату. Он оставил рисунок на столе, а сам плюхнулся на кровать и спрятался под одеялом.       — Всё нормально?       — Да, просто мне нужно ещё немного полежать. Если хочешь, присоединяйся.       — Куда ты, туда и я.       Он подвинулся и взбил подушку, чтобы она была пышнее. Мне воткнулось что-то острое в спину.       — Наверное, пружина, — объяснил Марко и накрыл меня половиной одеяла.       Мы рассмеялись из какой-то глупости, и когда наши лица оказались совсем близко друг к другу, я вдруг вспомнил, чему ещё хотел научить его в моём мире.       — Ты когда-нибудь вязал?       — Уж чем-чем, а этим не занимался.       — Просто у тебя такая форма головы…       — Какая?       — Будто создана для шапки! — сказал я с восторгом. — Выберем тебе цвет, фасон, все дела. Будешь самым модным в городе.       — А на ней будет помпон?       — Я бы не советовал.       — Почему?       — Тебя засмеют, а я не хочу, чтобы тебе делали больно.       — Суть не в том, чтобы кому-то понравиться, — искренне удивился он. — И уж точно не в том, чтобы быть как все. И даже если меня засмеют, что ж, я продолжу гордо носить шапку с помпоном. Вопреки чьим-то словам и домыслам.       Марко потёрся кончиком носа о мой нос, и меня накрыла волна блаженного тепла.       — Ладно уж, носи свой помпон, герой, — ответил я, чувствуя его дыхание на своих губах.       Снаружи послышался рёв чудовищ, людей, скрежет железа. Марко резко подскочил и, отодвинув штору, выглянул в окно, чуть не впечатавшись в стекло.       — Они здесь.       — Культ?       — Ага. Не все, конечно, но их много. Видимо, они всё же проследили за вами. Пирамидоголовый пытается их сдержать, но это ненадолго. С ними прирученные монстры. У них оружие, электрошокеры, у них…       Что-то со всей дури врезалось в стену, послышались звуки выстрелов. Марко пригнулся, когда кто-то закричал:       — Выходите! Предатели! Твари! Демоны!       — Мы должны соединиться, сейчас, — проговорил он с нервным смешком. — Жаль, что не в более-менее спокойной обстановке.       Марко залез под кровать и, схватив нож, приказал вытянуть руку. Я откинул ковёр, чтобы его не испачкать, и, повиновавшись, глубоко задышал. Искорка, которую я по привычке гасил, теперь разгоралась сильнее прежнего. Ей хватило бы малейшего порыва ветра, чтобы превратиться в пламя.       Огонь требовал жертвы. Огонь требовал высшей справедливости, о которой твердили фанатики.       «И вы её получите, будьте уверены», — подумал я.       Меня не ослеплял гнев и не душила злоба. Я не испытывал всего того, что, казалось, должен испытывать в такой момент. То, что внутри меня происходило, не было похоже на отчаяние, какое мы переживали, когда нас пытались очистить от тьмы. Марко ещё не порезал руку, а во мне уже кипела безграничная сила.       Я досчитал до трёх и кивнул.       — Повторяй за мной, — сказал Марко и повёл лезвием по коже. — Ты моё отражение, а я твоё. И вместе мы свет и тьма.       — Ты моё отражение, а я твоё. И вместе мы свет и тьма.       Кровь текла по руке, собираясь лужей на бледном полу.       — Как нельзя подчинить стихии, так и нас нельзя удержать.       — Как нельзя подчинить стихии, так и нас нельзя удержать.       — То, что есть во мне, есть в тебе. Ты чувствуешь то же, что и я. Я чувствую то же, что и ты.       — То, что есть во мне, есть в тебе. Ты чувствуешь то же, что и я. Я чувствую то же, что и ты.       — Твои слёзы, воспоминания, боль и счастье перейдут ко мне. Они станут моими. А мои слёзы, воспоминания, боль и счастье будут принадлежать тебе.       Я скривился, но продолжил говорить:       — Твои слёзы, воспоминания, боль и счастье перейдут ко мне. Они станут моими. А мои слёзы, воспоминания, боль и счастье будут принадлежать тебе!       Марко порезал себя и, скрепя наши руки, правую и левую, упал на колени, потому что земля затряслась. У меня закружилась голова, в глазах помутнело. Я шагнул к нему и рухнул, едва не теряя сознание. В ушах зазвенело. Окна во всём доме вдруг покрылись трещинами и лопнули со звонким звуком. Чтобы осколки не попали в Марко, я закрыл его собой. В спальню ворвался невесть откуда взявшийся ветер, затрепал мокрые волосы.       — Вместе и навсегда!       Я повторил за ним, силясь перекричать ураган. В меня прилетел рисунок, уличный песок и грязь. На зубах заскрипела сырая ржавчина. Придавив портрет рюкзаком, я вжался в пол, когда ветер стих. Лужа крови высыхала прямо на глазах. Медленно, но верно она уменьшалась и совсем скоро исчезла, точно просочилась на первый этаж. Убедившись, что порез затянулся, Марко открыл шкаф. Пока он одевался, я сидел у изножья кровати и восстанавливал сердцебиение.       — Ты готов? — спросил он, встав рядом со мной.       — Да.       — Тогда пошли, — сказал Марко и протянул ладонь, чтобы помочь подняться. — Пошли и покажем, на что мы способны.       Я крепко сжал его руку, готовый идти навстречу нашей общей реальности.