Грифель в пепле

Ты – моё начало. Мой чистый холст, который смотрит на меня и ждёт, когда же я начну картину.

      Я услышал его голос, когда солнце заглянуло в окно. Была суббота, и дополнительные занятия живописи закончились, но из коридора ещё доносился смех и топот. Я залез под стол, чтобы поднять карандаш, и вдруг меня как громом поразило. Если бы кто-то вошёл в класс, то подумал, что мне плохо и точно бы позвал на помощь. Кожа покрылась мурашками, а в горле пересохло. Я замер в неудобной позе, стоя на коленях.       «Приезжай в Сайлент Хилл, Жан», — прозвучало из ниоткуда и одновременно отовсюду. Нежные слова, полные тоски и горечи. Я не шевелился и ждал, что будет дальше. Решил поначалу, что надышался краской или даже свихнулся, ведь в кабинете не было никого, кроме меня. Может, чёртов шутник спрятался под парту? И я бы проверил, да только волнение не давало, часто билось сердце. Где-то за ухом жужжала оса, влетевшая после первого урока. Некоторые девочки попросили прогнать её, но у нас ничего не получилось. Уж больно шустрая оса попалась. В конце концов мы перестали обращать на неё внимание и совсем забыли о ней. А теперь я снова вспомнил о надоедливой осе, но из-за того, что не мог сдвинуться с места, то не отмахнулся даже, когда она приземлилась мне на указательный палец.       — Это ни хера не смешно, — произнёс я громко, чтобы показать, что не струсил.       Конечно, это было неправдой, но главное же сделать храбрый вид, да?       В любом случае я не только испугался, но и занервничал, причём в хорошем смысле. Какая-то часть меня не кинулась прочь от голоса, а наоборот, пошла ему навстречу. Я не старался подавить её в моменте, хоть и напрягся.       Сомнений не было — этот голос я знал достаточно хорошо. Возможно, он снился мне, поэтому…       За очередным предположением пришло озарение. Я слегка улыбнулся и спросил, глядя в пол, на котором до сих пор лежал карандаш:       — Это ты? Но как?       Молчание, разлившееся по кабинету, было мне ответом. Из-за этого я ещё сильнее забеспокоился. Уголки рта мгновенно опустились. Я ощутил пустоту, растущую во мне, словно глубоко внутри водили кисточкой, впитавшей чёрную краску. Ну, хотя бы начал двигаться, и то неплохо.       Я медленно и осторожно достал карандаш и, поднявшись, облокотился на парту. Сердце так и не успокоилось.       Выйдя за дверь, я посмотрел, нет ли поблизости пары убегающих ног, но единственное, кого увидел — это пацана, открывающего шкаф. Он достал несколько учебников и положил их в рюкзак. Ещё недолго покопавшись, он застегнул молнию, запер шкаф и, бросив на меня тихий, ничего не выражающий взгляд, направился к лестнице.       Таким образом, я остался совершенно один. В голову лезло всякое, но самое логичное я почему-то отбрасывал. То ли мне было страшно признать реальность, то ли я просто не хотел, чтобы подобный поворот имел место в моей жизни, и всё же мне не оставалось ничего другого, кроме как довериться течению ускорявшейся реки.       Прикрыв дверь, я достал скетчбук, в котором рисовал в этом году. Пухлый, с плотной бумагой, он был для меня опорой, потому что хранил самое важное. Не целые сюжеты, нет, для таких шедевров дома находился отдельный скетчбук, подходящий для спиртовых маркеров, хоть я и пользовался им не так часто. В этом же мне не нужно было рисовать хорошо или тем более отлично. Я не особо парился над тем, как выглядел тот или иной рисунок, потому что каждый из них и так вызывал у меня чувство, схожее с восторгом. Иногда картинки выходили живыми, иногда не очень, но главное оставалось неизменным.       Карандаш.       В четыре года мама подарила мне простой карандаш, заявив, что я буду прекрасным художником, который общается с людьми при помощи рисунков. Мол, во всём творческом и красивом есть невидимая манящая сила.       Художником я стал, а что касается общения, то тут дело обстояло куда интереснее. Карандаш оказался необычным, волшебным. Впервые взяв его тогда ещё слабыми руками, я ощутил покалывание в ладонях. Слабое тепло согрело толстые пальцы, и они побежали чиркать каракули на бумаге. Мама, наверное, похвалила меня. Уже не помню, что именно она сказала, но после этого я спустился на детскую площадку вместе с альбомом и, качаясь на качели, долго рассматривал динозавра или ещё бог весть какое создание. Я наблюдал за ним так пристально, что в какой-то момент отыскал в линиях щекастое добродушное лицо с ожогами. И подмигивающий глаз. Один-единственный, потому что вместо второго была пустота.       Уже в младшей школе к голове прибавилось туловище. Я переживал, что ему не доставало правой руки и каждое утро, просыпаясь, надеялся, что она появится.       А когда надежда пропала, человек представился. Тогда у меня выдался тяжёлый день. Я получил плохую оценку, потому что не прыгнул со скакалкой сколько-то раз, и боялся, что мама узнает и расстроится. Хоть я это не показывал, мне не нравилось её расстраивать. Я грустил за письменным столом, когда меня вдруг накрыло странное, ни с чем не сравнимое счастье. Оно было настолько внезапным, что сразу сбило меня с толку. Я потянулся к новенькому альбому и словно под гипнозом вывел имя округлыми буквами: «Марко».       — Ага, тебя зовут Марко? Класс, а то мне надоело обращаться к тебе не по имени. А я Жан. Хотя, наверное, ты и сам знаешь.       Так мы и познакомились. После этого дня многое изменилось. Во-первых, теперь Марко давал мне советы, когда было трудно, а во-вторых, не давал скучать. Он словно переносил идеи из своей головы в мою и рисовал моей правой рукой.       Однажды я поехал вместе с классом на экскурсию в другой город и потерялся. Всё, что у меня было — это сменная пара нижнего белья, блокнот и тот самый карандаш. Мало того, что я забыл, как называлась гостиница, так ещё и жутко замёрз. Я грелся в магазине до тех пор, пока совсем не порозовел, а потом ушёл на улицу, злясь, что повёл себя как придурок. Вместо того чтобы держаться поближе к учительнице, я хвастался, что могу и сам найти дорогу в библиотеку, где лежали старые рукописи. Чуть ли не плача, я спрятался в беседке заснеженного парка. Острое желание выбраться из сложившейся ситуации привело меня в чувство. В блокноте я нарисовал кирпичное здание с круглыми стёклами, и неведомая сила потянула меня к выходу. Наконец я очутился около знакомого дома и постучал в дверь. Мне открыла молодая женщина и, предложив какао и горячий пирог, позвонила в полицию. Ближе к ночи меня нашли. Конечно, город мы так и не обошли, но я попросил прощения и пообещал, что в следующий раз не буду заниматься самодеятельностью, а пойду вместе со всеми.       Я не объяснил, каким образом оказался у крыльца старой подруги учительницы. Одноклассники шептались между собой, намекая на духов-помощников, взрослые списывали на удачное стечение обстоятельств. Их предположения, конечно, малость отличались от того, что происходило на самом деле. У меня был не дух-помощник (по крайней мере, я так не считал), а друг из потустороннего мира, но всё действительно сложилось в мою пользу. Нужно было подгадать момент, чтобы женщина вернулась домой или вообще не выходила, а я, несмотря на глубокий вечер, выбрал правильную дорогу.       После этого случая Марко всячески оберегал меня. И это была не душащая забота, от которой хотелось скрыться куда подальше, а осознанное проявление доброты и чуткости. Иногда я смущался, когда он спрашивал, как у меня дела, поэтому не отвечал. Для меня было странно говорить с кем-то в пустой комнате. Если в детстве это не вызывало вопросов, то лет к тринадцати стало волновать. Опять-таки, я будто разделился на две половины. Первая отчаянно стремилась к Марко, а вторая называла в шутку подобное общение болезнью. Всерьёз я бы ни за что не назвал свои переживания помешательством, но и без приколов тоже не мог. Это был мой способ справиться с чувствами. Хоть я и не всё обращал в шутку, но в некоторые моменты только она и спасала от недоумения.       Мама стала опекать меня ещё больше, и у нас испортились отношения. Зато я сблизился с Марко, потому что он понимал меня, как никто другой. Отбросив сомнения, я разговаривал с ним, но уже без прежней неловкости. Не шёпотом, а громко и чётко, чуть ли не с вызовом. Он это заметил, и спустя пару недель в скетчбуке появилась запись: «Не притворяйся». Аккуратно выведенные буквы сквозили сочувствием, от которого застревал ком в горле, а на глазах выступали слёзы. Отложив карандаш, я решился на подвиг вселенского масштаба и признался в том, что не уверен. Монолог отнял у меня кучу нервных клеток, зато дал понять кое-что важное. С Марко у меня был шанс не побороть страх, но сдружиться с ним. Ведь он был частью меня, а разве выйдет что-то хорошее, если сражаться с самим собой?       Вскоре я поступил, а когда выпустился, Саша предложила работу в школе, где заведовала кружком по стрельбе из лука. Они с Конни часто находились вместе, и я называл их неразлучной парочкой, но вряд ли кому-то из них было неприятно это слышать. После уроков мы гуляли по городу или отдыхали в кафе. Вечно голодные, шумные, они не были похожи на меня от слова совсем. Временами я задавался вопросом, как мы вообще терпели друг друга, но когда видел, с каким азартом Саша учит меня стрельбе (учитель преподавал отлично, а вот ученик постоянно косячил), и Конни помогает детям рисовать, то смирялся с мыслью, что мы слишком разные. Они поддерживали меня, а я их, и этого было достаточно, чтобы дружить.       Как и мама, они знали о Марко, но верили больше, так как глубоко внутри оставались детьми, мечтающими о встрече с Зубной феей и Санта-Клаусом. Наверное, я бы не перестал их подкалывать, если бы сам не общался с необычным парнем.       Я пытался выяснить, откуда мама взяла подаренный карандаш, чтобы утолить жгучее любопытство. Один раз спросил, два, три, четыре, пять — бесполезно. Она утверждала, что купила его в канцелярском, где продавались акварельные краски с блёстками, от которых я был без ума в младшей школе. Но там таких не завозили, а старик-продавец уверял, что запомнил бы этот карандаш.       Тёмный, шестигранный, он был сделан из прочного дерева и не раскалывался даже при падении. На одной из граней потускневшими буквами выделялось слово: «Навсегда». Я искал в интернете информацию о производителе, но так ничего и не откопал. Загадочный карандаш не давал мне покоя и медленно стачивался. Медленно, потому что я хранил его, но тот становился всё короче и короче, даже если я рисовал раз в месяц. Мысль о том, что я больше не поговорю с Марко, вселяла гнетущее беспокойство. Попытки нарисовать относящееся к нему что-либо другими карандашами заканчивались ничем. Нас объединял этот и только этот карандаш.       Как только он уменьшился до размеров швейной иглы, я заказал кулон в форме слезы с открывающейся крышкой. Внутри хватало места даже для крупной монеты. Правда, мелочь, выпавшую из кармана, было не жаль потерять, а вот карандаш наоборот. Сперва было непривычно, потому что кулон холодил кожу. Мне постоянно казалось, что под одеждой не высыхает маленькая, но очень ледяная капля, узор которой оставлял след, если я спал на животе. Но человек, как известно, привыкает ко всему. Достаточно немного спокойствия в душе, чтобы капля перестала быть чем-то инородным.       Я встал посреди ночи, когда до будильника было не меньше пяти часов и, открыв кулон, вынул карандаш. Слегка затупленный грифель повёл меня по бумаге, как танцор партнёршу. Рука медленно, но тщательно вырисовывала знакомый овал лица с рассыпанными по щекам веснушками и тонкие губы, застывшие в улыбке. Марко указывал в центр груди, прямо на мою слезу, а рядом с ним были разбросаны буквы «ч», «т», «о», «л», «и», «н» и «о». Мне не пришлось долго думать, чтобы собрать слово.       Отлично. Вот какое он передал послание.       Я делал всё правильно. Как нужно.       Но сейчас, услышав такой близкий и одновременно далёкий голос, я не сумел сориентироваться. Просто залистал скетчбук, как если бы хотел найти главу книги, на которой остановился вчера, но из-за навалившихся дел номер вылетел из головы. Частое дыхание обдавало страницы, многочисленные картинки, числа и буквы смешивались в бешеном водовороте.       — Дай мне знак, — попросил я торопливым шёпотом. — Наверное, тебе будет сложно, и ты не умеешь говорить… Да, наверняка! Наверняка это дети или ещё кто. Ветер.       Ну да, конечно. Ветер. Как в фильме с горой клише.       В любом случае, даже если это был Марко, то почему он звал меня в Сайлент Хилл? Я ни разу не посещал этот город и не слышал, чтобы о нём кто-то упоминал. Струящееся, как лёгкая ткань, но вместе с тем мрачное название усиливало смятение.       Я открыл на чистой странице и достал карандаш. Полоса света легла на шершавую бумагу. Пока у меня не было желания рисовать, но я решил, что оно появится, если приложить усилия. Для этого я поставил жирную точку и провёл от неё несколько лучей, будто планировал воссоздать карту звёздного неба. На половине схемы я резко остановился и перелистнул назад.       Всего лишь слова, но какие! Нельзя сказать кому угодно: «Я жду тебя», — и ждать по другую сторону от мира.       Надпись хранилась в скетчбуке уже больше недели, и каждый раз, оказываясь на этой странице, я думал, что от меня требуется. Думал, когда стоило выключить логику. Она здесь не работала.       Интуиция подсказывала узнать тайну карандаша и моей связи с Марко.       Только вот мне было страшно и жутко. До того жутко, что вдоль позвоночника бегали мурашки, а тело пробирала дрожь.       Отложив скетчбук, я с тяжёлым вздохом опустился на стул.       Мало того что среди всех прочих органов слух был моим самым чувствительным местом, так ещё и в деле была замешана мистика.       — Пиздец, просто пиздец.       В таком растерянном состоянии меня застала Саша. Она жевала сэндвич, аппетитно хрустя поджаристым хлебом.       — Что с тобой? Ты какой-то хмурый.       — А где привет?       — Привет, — простодушно ответила она. — Ну так что?       — Похоже, у меня едет крыша.       — И давно?       — Минут десять как.       Усевшись напротив, Саша оторвала половину от надкусанного сэндвича и протянула мне.       — Спасибо, я не голодный.       — Но это ужас как вкусно! Ты должен попробовать. Самое невероятное сочетание, которое только можно представить. Курица, сыр, бекон и острый соус.       — И что в нём невероятного?       — Съешь и узнаешь, — сказала она, поднеся сэндвич ко рту.       — Ну ты ещё покорми меня!       — Если бы захотела, то накормила. А так не хочу, пока ты не в настроении.       Прежде чем понять, что же там за невероятное сочетание, я убрал скетчбук в рюкзак, а карандаш в кулон. Откусив кусочек, медленно зажевал. Язык и внутреннюю поверхность щёк почти сразу обожгло соусом. Я открутил крышку от бутылки, которую не допил, и сделал несколько больших глотков холодного чая, затем продолжил есть. К счастью, острота пропала, когда я смочил горло, а вкус, расхваленный Сашей, остался. Реально, если сильно не придираться к суховатой курице, это было потрясающе.       Покончив с сэндвичем, я вымыл ладони в отдельной комнате и побрызгал водой на лоб, чтобы остыть. Оказывается, у меня поднялась температура.       — Нужен твой совет.       — Спрашивай, — охотно согласилась Саша.       — Как считаешь, Марко может находиться в нашей реальности? В смысле, как обычный человек. Ему, наверное, очень одиноко, ведь он общается только со мной.       — С чего ты взял?       — Он сам сказал, когда я ещё учился. Уж не знаю, за что ему привалило такое счастье.       Вытеревшись полотенцем, я вернулся к Саше и открыл окно, чтобы проветрить класс. Поцеловав волосы, тёплый воздух ринулся в кабинет как заяц.       — Не преувеличивай. Если бы у меня был друг, я бы точно не была одна.       — Логично, но мы-то здесь. Мы стоим на земле, каждый день с кем-нибудь видимся, знакомимся, потеем в жару и дрожим, когда наступают холода. Пробуем сэндвичи с курицей. Даже не знаю, есть ли всё это у Марко. Что, если нет? Вдруг он вообще ничего не ощущает? Не ест, не пьёт, не спит. Просто существует, как…       — Труп?       — Да. Как труп.       Она помрачнела и, доев часть сэндвича, облизала пальцы, к которым прилипли крошки.       — Но ведь он умеет сопереживать! — неожиданно резко воскликнула Саша. — И видит то, чего не видят остальные.       — Видит, но это ничего не доказывает. Кстати, ты так и не ответила на мой вопрос.       — Насчёт реальности?       — Ага.       — Мне обязательно говорить? — спросила она с несвойственным ей смущением.       — Было бы неплохо.       Напрягшись, Саша повернулась к окну. На улице бросали мяч, чей стук напоминал не стук резины о специальное покрытие, а дребезжание железки. Скорее всего, это и была железка, просто я не особо хотел подниматься, чтобы проверить.       Полоска света, которая прежде украшала лист скетчбука, переместилась на экран с тонкой трещиной, тянущейся слева. Я прикоснулся к телефону и, поняв, что он слегка нагрелся, убрал его в карман.       Когда в кабинете посвежело, Саша наконец ответила. Только это был не тот ответ, который я ожидал услышать.       — Может, он где-то рядом, и тебе нужно его отыскать? — спросила она с участием.       Даже не предполагая, что даёт возможность сменить тему, Саша смотрела на меня доверчивым взглядом. Что бы я сейчас не выдал, она бы поверила.       — До того как ты пришла, меня позвал голос. Позвал в Сайлент Хилл.       — И что было потом?       — Ничего. Я не сказал, что поеду.       — Почему? — Саша нахмурилась.       Было несколько причин, чтобы не соглашаться. На мне лежала ответственность. В первую очередь, за маму. Когда я её отталкивал, она не переставала меня любить. Маленьким я ни разу не был у психиатра или в церкви и редко ходил на праздники, на которых дети почему-то объединялись с детьми, а взрослые со взрослыми, чтобы обсудить насущные заботы. У кого велик сломался? Кому изменил муж? И так по кругу. Я был благодарен за то, что меня не пытались вылечить от развитого, как выражался дедушка, воображения. Не пытались сделать нормальным. Именно поэтому я сомневался, что имел право оставить маму. Она бы не пережила моей смерти.       А ещё бы не пережили ученики. Мы настолько привыкли друг к другу, что каждый урок делились чем-то сокровенным. На прошлом занятии Томас, мальчишка с талантом к рисованию моржей, признался, что хочет улететь в Австралию, чтобы разводить кенгуру. Я спросил, готов ли он к трудностям, и Томас мне всё объяснил. Он объяснил, что ему слишком нравятся животные, поэтому он встретит проблемы с распростёртыми объятиями, если это приблизит его к исполнению мечты. А сколько ещё таких же мальчишек и девчонок лелеяли мечту? Моего сердца хватило бы на каждого.       Разве я мог подвести тех, кому было со мной комфортно? Разве мог бросить карьеру, пускай даже и ради Марко? Вдруг мне придётся остаться там, в неизвестности?       — У меня работа. Если случится что-то плохое, как на это отреагируют дети? Когда я только устроился, они меня утомляли, а теперь нет. С ними весело. Они наполняют меня энергией.       — По тебе не скажешь, что ты очень счастливый.       — Я серьёзно. Как будто во мне лампочка, которую нельзя выключить. Это дорогого стоит. Боже, да кому я рассказываю! Ты не меньше меня знаешь, что значит находиться среди мелких.       — Да, но это другое. Может, не дети наполняют тебя энергией, а ты сам? Когда пишешь, например.       — Картины тут не при чём. Конечно, они классные, и я кайфую от того, что делаю, но…       — Оглянись, — прервала Саша. — Разве не ты завешал стены? Они были пустыми, как мой бедненький живот, пока ты не написал вон ту богиню в жёлтом платье. А вспомни, как Конни прибегал, чтобы попросить краски. Ты был очень занят, рисовал море. Конни сказал, что ты выглядел как-то по-особенному. Спокойно, что ли. Расслабленно, будто ничто тебя не колыхало. Наверное, так оно и было. Я всеми руками за, чтобы найти информацию про этот… как его там…       — Сайлент Хилл.       — Ага, Сайлент Хилл. И поехать туда как можно скорее. Марко ждёт тебя. Нехорошо заставлять ждать старых друзей.       — Тогда почему я услышал его только сейчас? Почему он не сказал приехать раньше? В девятнадцать, когда я получил права.       — Спроси его при встрече. Вряд ли он промолчит.       — Подожди, если Сайлент Хилл — это реальный город, то каким образом мы всё это время общались?       Саша ушла в комнату с раковиной. Шум воды навёл меня на мысль, что это всего лишь сон.       — Давай я наберу Конни, и мы спустимся в библиотеку?       — Окей!       Заперев кабинет, я последовал за Сашей, голод которой не утолил даже огромный сэндвич. По пути она купила пару шоколадных батончиков и кофе.       — Конни попросил? — спросил я, указав на три пластиковых стаканчика.       И как только у неё хватило пальцев, чтобы всё унести? Батончики-то ладно, кинула в рюкзак, а как насчёт кофе, расчёски, вытащенной на ходу, блеска с ароматом дыни и резинки, чтобы заплести конский хвост?       — Нет, себе. Мелочь оставалась, вот я и решила потратить.       — А как поедешь обратно?       — Есть у меня наличка, не переживай.       — Ну смотри, если что, я добавлю.       — А я не возьму, — ответила Саша. — Она тебе ещё пригодится. На бензин.       — Неисправима, — пробормотал я. — Ты просто неисправима.       — Зато не скучно!       — Это точно. С тобой не заскучаешь.       Толкнув меня в бок, она хлебнула кофе.       В библиотеке почти не было людей, кроме парочки уставших подростков. Занявший место Конни помахал нам из дальнего угла. Я сел за компьютер, а пока вбивал название в поисковике, Саша успела рассказать, что со мной произошло.       — И как ты себя чувствуешь? — спросил Конни, словно я только что вышел из комы.       — Нормально. Вы же рядом.       По крайней мере, страх исчез. Саша отпугнула его своим присутствием.       — Ой, спасибо, — протянула она, завязывая хвост. — Если бы так работало всегда…       Поисковик выдал кучу нужной и ненужной информации, но то, что я увидел, насторожило меня. Заголовки говорили о том, что Сайлент Хилл давно покинули люди. Когда-то в нём случился пожар, а под землёй и по сей день полыхает огонь.       — Туда опасно ехать без маски, — сказала Саша.       — Город, который остался в прошлом, — прочитал название статьи Конни. — Эй, не мотай вниз! Я же ещё не посмотрел.       — Если Сайлент Хилл заброшен, то какой шанс, что Марко находится именно там?       — Пятьдесят на пятьдесят.       — Он прав. — Саша кивнула. — Но лучше попробовать, чем потом жалеть.       Пролистнув страницу, я увеличил фотографию, по всей видимости, главной улицы. Стены заброшенных домов покрывала сажа, а сквозь асфальт кое-где пробивалась трава. В ржавый контейнер упиралась машина без колёс и стёкол. На покрытой трещинами дороге почти стёрлась разметка.       — В города-призраки едут, чтобы пощекотать нервы, — объяснил Конни. — Есть вероятность, что ты встретишься с одним из таких экстремалов.       — Очень бы не хотелось.       — Ну, вероятность на то и вероятность. По крайней мере, вместе проще, чем в одиночку, — сказала Саша.       — Я ещё не уехал, а ты уже представляешь, как я попаду в какую-то жопу.       — Всякое может быть.       — Мне надо подумать, — ответил я, встав из-за стола. — Напишу вечером, ладно? Не идите за мной.       Компьютер оставил включённым на случай, если Саша и Конни останутся в библиотеке.       В смешанных чувствах я бродил по городу, пока не очутился в кафе с голубой вывеской в виде дымящейся чашки. Выбрав диван возле окна, я достал скетчбук. Простой, не тот, где рисунки несли особый смысл. Достал такой же простой карандаш с резинкой на конце. Пока официантка несла омлет с овощами, я пробовал зарисовать лес, а когда плотно поел, то разыкался и попросил дополнительный стакан лимонада. Кусочки льда на дне ударялись о стекло. Я быстро помешал лимонад пластиковой трубкой, и пару капель брызнуло на стол. Не успел я взять салфетку со стола за спиной, как вдруг почувствовал, что на мне нет кулона. Узор не прижимался к груди, а чёрно-золотой шнур не обвивал шею.       Расплатившись, я закинул рюкзак на плечо и выскочил наружу. Улица погрузилась в сумерки, за исключением маленького острова света перед кафе. Вокруг лампы фонаря кружили комары и мошки.       — Чёрт, где ты?!       Никогда. Я никогда не терял кулон. Да и как он вообще упал? Почему я этого не заметил? Шнур должен был прослужить гораздо дольше!       Ни перед дверьми с разноцветным витражом, ни на парковке, нигде не валялась узорчатая капля. Я вспоминал, в каких районах гулял и возле каких домов проходил. Набрался приличный такой список. Повезло ещё, что я не катался на автобусе.       Меня волновало отнюдь не то, что кто-то найдёт кулон первым и продаст, а то, что карандаш потеряется навсегда. Или же то, что другой, более внимательный художник будет рисовать в скетчбуке и говорить с Марко. Будь у него много друзей, я бы воспринял информацию о новом приятеле спокойно, без лишних эмоций. Но ведь я пока один, а незаменимых не существует. Когда-нибудь наступит день, и меня заменят, но это будет естественный ход событий, а не глупая случайность.       Проблема заключалась в том, что карандаш стачивался, и наше время было на исходе. Ниточка, тянущаяся с детства, постепенно утончалась. Сколько у меня оставалось лет? Пять, шесть? Меньше? А дальше? Что будет дальше? Я так и не узнаю, что это было и не спрошу, откуда он, чем занимается и что любит.       Мы толком не говорили о нём. Марко избегал подобных вопросов, хоть я и был настойчивым. Потому что упрямился. Как обычно. А он, как обычно, был слишком вежливым, чтобы обидеться и послать меня. Но иногда он замыкался и прятался в невидимой скорлупе. Даже мне не удавалось его вытащить, поэтому я просто ждал, когда он сам будет готов. Мы не торопили друг друга, догадываясь, что тем самым сделаем только хуже, поэтому наши отношения развивались плавно. Я бы даже сказал, медленно, словно плывёшь по безмятежной реке, не боясь утонуть.       Что-то похожее у меня было с рисованием. Только если кисточки и холст я мог нащупать, то наши чувства наоборот. Они целиком и полностью состояли из идей и ощущений, неуловимых, беззвучных, непостижимых. Марко следовал за мной, а я за ним, и вряд ли кто-то кроме нас понимал, что значило держаться за невидимую руку.       — Эй, парень! — позвал я человека, стоящего у цветочного магазина. — Что у тебя?       Растрёпанный, весь в татуировках, он рассматривал предмет на земле.       — Это ты мне?       — Ну а кому ещё? Подожди, я сейчас.       За плечами у него была гитара, на чехле которой болтался тёмно-красный брелок.       Как только я увидел кулон, то испытал облегчение.       — Интересная штука. Кто-то оставил внутри карандаш.       — Это мой.       — Потерял? Ты что, художник? — спросил он с любопытством, убрав чёлку с глаз.       — А ты музыкант?       Хмыкнув, он убрал карандаш и захлопнул крышку, чтобы тот не выпал.       — Уже нет. Раньше играл.       Я протянул ладонь, чтобы забрать кулон, но парень сделал несколько шагов назад.       — Чего?       — Было твоё, стало моё.       — Эта безделушка ровным счётом ничего не стоит. Ты ни фига не заработаешь, если продашь её. Но для меня она важна.       — Очень?       — Очень.       — С какой стати мне тебе верить?       — Бля, ты ещё попроси права показать, — начал раздражаться я. — Верни кулон.       — Мне он тоже нужен. Даже если, как ты выразился, я ни фига не заработаю. А карандашом буду записывать счёт бейсбольных матчей. Или тоже продам. Фирма, вроде бы, незнакомая, может, из коллекционных…       Прежде чем я выхватил кулон, он укусил меня за палец. На бледной коже выступила кровь.       — Идиот!       Сплюнув, он вытер мокрые губы и привалился к фонарному столбу, будто пьяный.       — Расслабься, у меня нет сил, а так бы получил, даю слово.       — Псих! — бросил я и, скрывшись за поворотом, повесил кулон на шею.       Дома я почувствовал себя в безопасности и написал Саше с Конни, что принял решение насчёт поездки.       Карандаш пропал ненадолго, но мне казалось, что прошла целая вечность.