Всё, что не было сказано

      — Господин Кавех, — Кандакия аккуратно касается плеча архитектора, пока тот усердно чертит линии, стараясь придать большей изысканности эскизу. Он отзывается коротким «м?», не поднимая головы, на что женщина тепло улыбается. — Вам пора отдохнуть. С тех пор как Кавех оказался здесь, в деревне Аару, и под опекой милой Кандакии, у него будто выросли крылья. С каждым днём вдохновение росло, цепляясь за мелкие детали пустыни, и ему хотелось делать всё больше и больше, и ладно бы это касалось только его работы. Кавех буквально расцветал на глазах, ему хотелось петь и танцевать, и это не могло не радовать. Когда он только прибыл сюда, выглядел так себе. Ещё не полностью отступившая болезнь напоминала о себе кашлем и головной болью, которые валили его с ног, и Кандакия, которая сразу же показалась ему невероятно доброй и душевной, только и делала что варила для него чаи, пока тот отсыпался и привыкал к новому месту. Сайно сразу предупредил его, что с ней лучше не спорить, а Кавеху и не хотелось. Он забыл как это, когда заботятся о тебе, а не только ты один, поэтому первое время почти не отходил от неё, всё спрашивая что он может сделать для неё в ответ. Кандакия только улыбалась, говоря что «лучшей благодарности, чем полное выздоровление, и не придумаешь».       — Он как цветок, — сказала однажды Сайно женщина, после того, как Кавех прожил у них неделю. — Правильных рук тут недостаточно, важно так же уделять ему внимание и заботиться, и не держать его в тени, когда он - цветок солнца. Сейчас ему стало намного лучше. Голову больше не одолевают всякие мысли, а в душе не собираются тучи, которые отзывались внутри раскатами грома и яркими вспышками молний, стоило только подумать о нём. Кавех усаживается на стул, когда Кандакия уходит, и потягивается, разминая затёкшие плечи и шею. Время достаточно позднее, но спать не хочется вообще. Он ещё раз осматривает чертёж, подмечая детали которые нужно доработать, и поднимает взгляд к окну, где луна ярко освещает улочки и строения деревни, застывшие во времени и облитые песками. Он смотрит на эту картину пару секунд, а затем встаёт и выходит во двор, где уже нет солнцепёка, где прохладный воздух касается щёк. Поднимает голову, видит мириады звёзд на тёмном фоне неба и замирает. До него не доходят вести из города. Старается это Сайно или же всё течёт той же стабильной рекой - он не знает. Только порой заглядывается в ту сторону, которой вовсе не видно за горами. Кавеху нравится здесь, нравится песок, нравится пересыпать его в ладонях и пропускать сквозь пальцы. Он утекает послушно, оставляя малую частицу пыли после себя и ничего более. Кавех находит это забавным и немного печальным: «Жаль, что некоторые вещи в этом мире не могут быть как песок и не оставлять после себя гнетущих душу следов». Решение он принимает поспешно, не обдумав всё до конца. Так подсказали ему звёзды. В которых он не смыслит совсем ничего.

***

Стены Академии всё те же. Слегка шероховатые, с чуть выцветшими красками и суетливыми людьми, которые носятся с кипой бумажек. Черновые записи или же важные документы, - всё равно бумажки, материал один, а ценность определена уже людьми. Кавех усмехается, когда из-за такой же горы ему виднеется макушка синеватых волос. Лайла как нельзя кстати оказывается в главном зале. Она рассказывает ему о произошедших событиях, которых, кстати, на пальцах одной руки можно пересчитать, а так же о Секретаре, который хоть и является искусным мастером в скрытии эмоций, а всё же ходит с потускневшим взглядом. Кавех долго думает, но не понимает. Там, где раньше от одного упоминания о нём кошки царапали, раздирая живую плоть до самых костей, сейчас спокойно, словно наступил долгожданный штиль. Хорошо это или плохо? Остыли его чувства, остыл он сам, смирился или же просто расслабился? Его взгляд немного мутнеет, плывёт от очертаний фигур в форме, от разных деталей и задумчивости, и Лайла легко тыкает ему в предплечье, приводя в чувство.       — Зайди к нему, — говорит она, и поудобнее перехватывает черновики. Невольно Кавех замечает, что синяки под её глазами стали темнее. — Что должно быть сказано - то будет, и не важно насколько сильно ты оттянешь момент: когда начало положено, конца не миновать. Её слова гулко врезаются в голову, перемешивают все мысли, и достают из них одну. Ту самую, которая ждёт своего часа уже давно. Не то чтобы Кавех избегал её, просто не давал возможность выйти в свет, храня глубоко в ящике таких же. Обдумывал, смотрел с разных сторон, пробовал на вкус. И оказывалось горько. Он всё ещё не знал как поступить.

***

Окрашенные закатными лучами фрески на окнах Академии являли собой поистине воодушевляющую картину. Они переливались и блестели, словно драгоценные камни, купались в тёплом свете не такого тёплого солнца, отражали пляшущих на коридорах солнечных зайчиков, которые мягко перескакивали со стеллажей на стены и лестницы. Но какими бы резвыми они не были, всё же их ждал один конец: быть поглощёнными вечерней тьмой. Вот так просто заявиться к аль-Хайтаму он не мог. Что он ему скажет? «Здравствуй, давно не виделись!»? От самой мысли Кавеху становилось смешно, до тошноты. Чувство тревоги разъедало внутренние органы, поглощало сердце и туманило разум, но он гордо восседал на одном из библиотечных стульев, глядя как постепенно растворяются солнечные зайчики. От учёных он услышал, что теперь Секретарь часто засиживается в библиотеке, или же порой заходит туда взять пару книг и возвращается к себе. Но не домой, как сперва подумал Кавех. Он ждал долго, покуда солнце полностью не уступило власть луне, сидел, подперев голову рукой и рассматривая пылинки, которые танцевали в бледном лунном свете. Библиотека оставалась тёмной, зажигать близь стоящую свечу совершенно не хотелось. Мрак дурманил. Сознание само создавало тревожную картину, стоило только взглянуть в тёмный угол. Казалось, вот-вот и оттуда на него кинется монстр, желающий сожрать его. Но сам он понимал, что там никакой не монстр, а всего лишь комнатное растение, которое достигло своих пределов и вполне могло бы возвыситься даже над самим Кавехом. Он лёг на стол, подложив руку под голову, всё ещё ожидая одного человека, и теперь его взгляд был направлен на двери. Спать всё ещё не хотелось, но стоило ему закрыть глаза, как открыв их он видел уже рассветные лучи. Они прогоняли тьму, доставали её из углов и щёлок между книгами, заполняли собой пространство, а воздух полнился утренней свежестью и прохладой. Как вышло что он уснул - сам не понимал, только теперь сонно тёр глаза, которые чуть слезились от зевков. Потягивал руки и разминал спину, откидываясь на спинку стула и устремляя взгляд всё к тому же окну. Фрески на нём сияли, поблёскивая в лучах солнца. Осознание пришло чуть погодя: он так и не пришёл. Но сидеть на месте, сложа руки в ожидании, он не собирался, всё же не сторожевой пёс, ожидающий господина. Голодный желудок то и дело подвывал, разбивая идеальную тишину в пух и прах. И хоть сейчас раннее утро, лучше уж прогуляться, чем покрыться слоем пыли. Дверь за дверью, порог за порогом. Холодные коридоры Академии пусты и безжизненны, но от того и спокойны. Когда ещё выдастся момент увидеть этот улей, полный не только пчёл, но и шершней, таким тихим? Только краска на стенах всё такая же суровая и неприветливая, а главные врата бесшумны. Восход понемногу багровеет, холод приятно контрастирует с горячей кожей, фигура впереди слишком одинока, чтобы не заметить её. Прохладный воздух протыкает лёгкие миллионом иголок в один момент, дышать становится трудно. Хочется прям здесь упасть замертво и забыться, словно всё случившееся в прошлом - кошмар. Но Кавех идёт. Шагает тихо, почти призрачно, только звенят его украшения на одеждах, мелодично оглашая о приближении. Но фигура впереди неподвижна. Обернулась статуей, оперевшись локтями о перила террасы. Кавех следует его примеру. Опирается и впивается взглядом в лицо. Всё те же черты, всё та же горделивость и спокойствие, только глаза больше не такие яркие, как прежде. Взгляд потяжелел, брови нахмурились, улыбка будто и вовсе не касалась его губ. Восход освещает бледное лицо багряными лучами, от чего кое-где на коже синевой просвечивают вены. Картина болезненная. Невольно Кавеха охватывает волнение. Он тянется коснуться чужой руки и замирает, когда его собственную перехватывают и сжимают. Не сильно и не властно, а наоборот, совсем легко, обдавая его кожу холодом. Руки аль-Хайтама - лёд, как ни посмотри, с огрубевшей кожей и мелкими царапинами от сотни, если не тысячи, листов, которые проходят через него каждый день. И тогда Кавех хмурится, всё же меняя положение рук, перехватывает чужие своими и обнимает ладонями, даря небольшой кусочек своего собственного тепла. Аль-Хайтаму больше и не нужно. Он медленно опускает голову и приникает к чужому плечу, закрывая глаза и вдыхая аромат утра и одежд, а на выдохе, чуть погодя, с его обветренных губ слетает:       — Я устал. От его голоса, чуть хриплого и тихого, веет сухостью и морозом. По телу Кавеха тут же пробегает рой мурашек. Оба понимают, «сам виноват», но оба молчат, давая друг другу время на подумать. Аль-Хайтаму хочется спать, а Кавех разом потерял все силы и мысли. Он только и мог что смотреть прямо перед собой, где с веток срывались птицы и взлетали высоко в небо, купаясь в переливчатых лучах. Через время молчания, он, сглотнув тяжёлый комок в горле, шепчет сиплым голосом:       — Идём домой? На что получает только лёгкий кивок, шелестящий рубахой на остром плече. Дома их ждёт вековой слой пыли, мытая посуда, да раскрытая книга, брошенная на пол словно рыба на берег. Разговоры затаиваются где-то в углах и под порогами, кое-где скрипят половицами и шелестят занавесками, знают, их час придёт уже совсем скоро. …И ещё горько пахнущие лекарства.