Кавех задаётся вопросом «что он делает не так» каждый раз, когда натыкается на безразличный взгляд аль-Хайтама. Каждый раз он смотрит в ответ с нескрываемым непониманием, после чего видит как в безразличии проскакивает ещё и презрение. Кавеху становится больно. Он искренне не понимает почему всё так; смотрит долго, пытается залезть этим взглядом в саму душу и найти ответы на так волнующие вопросы.
Но аль-Хайтам не даёт узнать причину.
Он уходит в свою излюбленную Академию, хлопнув дверьми, а Кавех всё так же сидит и смотрит туда, где ранее находились те самые глаза. Холодные, словно самые суровые зимы Снежной, но такие любимые.
Есть больше не хочется, пить - тоже. Хочется лишь свернуться клубочком и уснуть, забыв о боли, чтобы милостивая Архонт подарила ему сон, в котором всё хорошо. Хоть на мгновение, хоть на долю секунды, чтобы ощутить себя нужным ему, чтобы встретиться с ним глазами и увидеть там ласку, а не пробирающий до костей холод, чтобы оказаться в его объятиях не тогда, когда он
нужен.
Кавех сидит молча, еда перед ним давно остыла, а ещё раньше и вовсе потеряла вкус. Порой он высыпал почти всю склянку специй, чтобы почувствовать ту остроту на языке, или сыпал сахара столько, что от уровня сладости блевать потянуло бы кого угодно. Но Кавех не чувствовал этого: всё было одинаково пресным и безвкусным. Он даже обращался за помощью к Тигнари, на что тот лишь разводил руками, говоря что проблем со здоровьем у него нет и причину стоит искать в другом. Он так же обеспокоенно провожал друга взглядом, тяжело вздыхая под тихие всхлипывания Коллеи:
— С ним же всё будет в порядке, мастер? — шепчет она, зная, Тигнари точно её услышит, и утирает слёзы рукавом.
Тигнари легко улыбается ей и поглаживает по голове, потому что сказать ничего не может. Кавех упрямый и не слушает его, сколько бы раз он не говорил ему закончить это и перестать терзать себя. Кавех гордый и не даёт утешать себя, сколько бы Сайно не угрожал набить лицо этому идиоту аль-Хайтаму. Кавех влюблён и не хочет терять надежду на лучшее.
Но надежда ускользает от него с каждым днём всё сильнее. Она утекает, как вода из дырявого кувшина, сыплется через пальцы, как песок в жаркой пустыне, гаснет, как догорающая свеча на подоконнике его комнаты.
Он продолжает улыбаться и дарить людям, окружающим его, тепло. Разговаривает с заказчиками, шутит со знакомыми, которых встречает по пути в Академию, радостно бросается навстречу, когда видит Лайлу, требуя сказать что там уготовано ему звёздами. И Лайла теряется, не зная что ответить. Она хочет сказать что путь его далёк и гладок, как замёрзшая река, что все его дела несомненно будут успешны, но это хочет сказать
сама Лайла, а не звёзды. Девушка не говорит ничего, вздыхает, прикрывая глаза, а Кавех рядом охает и выпроваживает её из Академии, ругая, что она опять поздно легла спать, а то и вовсе не ложилась. И Лайла понимает: спасена. Она уходит, но вдруг останавливается, глядя на чистое небо, и напоследок говорит:
— Сегодня будет дождь.
Встретить секретаря, без пяти минут мудреца, в Академии - не редкость. Он прохаживается и контролирует работу учёных, а Кавех забывает как дышать когда видит его, поглощённого работой и свалившимися новыми обязанностями. Он наблюдает издалека, не решаясь подойти.
Боится.
Страх сковывает душу, а во рту появляется горечь, оседая на языке. Но он идёт, со всё той же тлеющей надеждой, вдруг что-то изменится в один момент. А затем видит улыбку, подаренную какому-то учёному, ни разу самому Кавеху, и слышит как разбивается его душа.
***
Он гуляет долго, пока ногти на руках не синеют, пока челюсти не устают стучать, а продрогшее тело не начинает болеть. Волосы склеились в одну светлую массу, перья были выброшены. Они выглядели слишком жалко, полностью промокшие и потерявшие свою былую красоту. Кавех мысленно провёл параллель между ним и излюбленным аксессуаром, и избавился, не желая понимать что он сейчас не менее жалкий, чем они. Больно расставаться с тем, что любишь, но ещё больнее видеть в этом отголоски своей былой радости.
Аль-Хайтам встречает его в гостиной, сидя на своём излюбленном месте и читая очередную книжку, счёт которым Кавех вёл уже как несколько лет, с тех пор как переехал жить к нему. Поэтому он знал: двадцать вторая за последние два месяца.
— Где ты был? — холодный тон режет слух, и Кавех ёжится ещё сильнее, чем от проливного дождя и ветра вперемешку. Он стоит в дверном проёме, из одежды буквально льётся вода, но он усмехается, поправляя налипшие на лоб волосы.
— Заказчик такой привереда попался, держал меня до последнего, а потом ещё и дождь начался, — Кавех не смотрит на него, хотя знает что эти глаза, обдающие холодом всё вокруг, смотрят на него в упор. От этого становится
жарко. Ровно до тех пор, пока аль-Хайтам не встаёт, откладывая книгу:
— Съезжай, и только тогда приходи во сколько захочешь. Ты не у себя дома, запомни это, если сможешь.
Кавех стоит молча, пока тот не уходит на кухню, только потом начинает снимать обувь, за ней и накидку. Он поднимается в
свою комнату и бросает её прямо у двери. Босые ноги шлёпают по полу, пока он идёт и зажигает ту самую свечу на подоконнике, и с грустью подмечает: ей осталось совсем недолго. В тишине снимает одежду, из которой воды можно на целое ведро выжать, так же молча ложится под одеяло, и дышит тяжело, будто сейчас заплачет.
Как же холодно.
Он закрывает глаза, вслушиваясь в раскаты грома по ту сторону окна, как шелестит дождь, как шумит листва на ветру. И как открывается дверь комнаты, и как пропадает стук собственного сердца. Он
опять это делает.
Дверь закрывается и раздаются шаги по направлению к кровати. Через время другая её сторона прогибается под чужим весом, и Кавех чувствует как сильные руки обвивают его тело поверх одеяла. На мгновение ему кажется, что время замерло: шум дождя затих, гром больше не трещал. Хочется обернуться и обнять в ответ. Хочется прижаться к любимому телу и согреться наконец. Хочется чтобы эта иллюзия любви была чистым её проявлением. Хочется, хочется, хочется. И Кавех последний раз открывает глаза, чтобы невольно увидеть как свеча гаснет, а от её былого величия остаётся лишь ниточка дыма, последнего её вздоха. Он засыпает, напоследок улавливая краем сознания чужой тяжёлый вздох.
***
Утром Кавех снова сидит напротив аль-Хайтама, только в этот раз он не пытается посмотреть ему в глаза. Ему холодно и тошно, в горле скребутся кошки, а тело готово свалиться замертво от температуры. Он с трудом натягивает улыбку.
— Сходи, пожалуйста, к Тигнари за лекарствами, ты всё равно ничем не занят пока, — хрипит Кавех, ковыряя рис на тарелке. Он готов смотреть куда угодно и на что угодно, но только не в глаза напротив. Не хочет снова обжечься его безразличием.
— А сам?
— Мне плохо, аль-Хайтам. Неужели тебе пора покупать очки? — Кавех отчаянно пытается удержаться, усмехаясь.
— Мне всё равно, тебе же надо. Я ушёл.
Входная дверь в очередной раз хлопнула.
Что?
Кавех со всей возможной силой ударяет по столу, от чего тарелка звенит и подскакивает. Ему всё равно? Всё равно, он ведь не ослышался? «Слишком поздно», думает Кавех, и вдруг осознаёт: вчера сгорела вовсе не свеча, а его надежда и терпение.
С вещами он является на пороге дома Тигнари уже никакой. Валится с ног как только к нему подбегает обеспокоенная Коллеи. Она бормочет что-то, но звон в ушах громче её голоса, и Кавех бы рад послушать её мелодичный голос, но сознание его покидает, и возвращается лишь тогда, когда Тигнари вливает ему какой-то отвар. Тело уже не ломит, но голова всё ещё тяжёлая, налитая свинцом. Тигнари видит это и уже знает: позже их ждёт разговор.
Случается он спустя два дня, когда Кавех уже может самостоятельно передвигаться.
— Кави, — Тигнари глядит на него обеспокоенно настолько, что Кавех вздрагивает больше от этого, чем от обращения. — Ты же понимаешь, что так дальше просто нельзя?
Конечно он понимает. Кивает, опуская глаза и теребя краешек своей рубашки. Его больше не тошнит, да и голова прояснилась. Боли в душе, кстати, тоже нет, как и сожалений о собранных вещах и молчаливом уходе.
— Когда я увидел твоё состояние, я подумал что ты при смерти…
— Он приходил?
Тигнари замирает от неожиданного вопроса, перебившего его. Кавех устало поднимает глаза, ожидая ответа, и когда Тигнари отрицательно машет, желая продолжить свой монолог, его уши опускаются, когда он глядит на то, как тускнеют глаза друга.
— Ничего, — вдруг заявляет Кавех с лёгкой полуулыбкой на сухих, потресканных губах. — Прорвёмся.
И Тигнари хочется верить, что так и будет.
Через неделю Кавех полностью выздоравливает. Здесь, в Гандхарве, ему дышится намного легче, чем в Сумеру, от чего он даже понемногу начинает улыбаться.
Искренне улыбаться. Он проводит время вместе с Коллеи и Тигнари: то исследуя местность, то просто любуясь красотой леса и рек. А потом приходит Сайно. Генерал ругается долго, что Кавех даже устаёт его слушать, и обещает что разберётся с этим самовлюблённым кретином.
Через время они уходят вместе в пустыню. Кавех решает для себя, что он начинает жизнь по новой и берёт на разработку пару заказов, говорит, что передаст посланником, как только закончит. Жизнь ему начинает улыбаться, а он улыбается ей в ответ.
Сколько солнце не прячь за тучами, оно всё равно выглянет и одарит землю благословенным теплом.
***
Коллеи в спешке забегает в дом Тигнари, когда тот записывает свойства какого-то растения в свою небольшую энциклопедию. Фенек оборачивается, и замирает, глядя на гостя с недоверием и опаской.
