dear diary

— Мне… Я… Сан явно теряется. Рвано выдыхает, некоторое время обдумывает ответ и пытается спрятаться за неловкой улыбкой, что, вообще-то совсем не скрывает краску, залившую его щёки. Он смахивает упавшую на лицо прядь и, наконец, кажется, находит, что сказать. Страшно, тем самым, разочаровывая Сонхва: — Я, э-э… Ой, уже же почти половина пятого! — мельком глянув на циферблат часов на своём тонком запястье тараторит юноша, объясняясь: — Мне ещё до другого крыла добежать надо, так что я… Он не глядя берёт за ручку свой рюкзак и рывком тянет молнию вверх, а затем поднимается с подоконника и, метким броском отправляя пустые упаковки из-под клубничного молока и протеинового батончика в ближайшую урну, на ходу надевая обе лямки на плечи, бросает Сонхва на прощание: — Пойду я, в общем. До завтра, хён, — словно прикладывает усилия он, чтобы выдохнуть последнее слово, и быстрым шагом пускается вдаль по коридору, оставляя Сонхва наедине с самим собой. «Может, ему ромашки нравятся?», — в унынии размышляет он про себя, провожая взглядом юношу и маленький вышитый на переднем кармане его рюкзака цветок с плотно прижатыми друг к другу белыми лепестками и ярко-жёлтой сердцевиной, понимая, что даже эта догадка ему ничем не поможет в его неожиданно оказавшимся довольно сложным деле: узнать Чхве Сана поближе. Какой толк от того, что он подозревает, что Сан любит ромашки, если тот не даёт даже малейшего повода их ему преподнести? Сонхва не может отрицать уже очевидного всем вокруг и ему самому. Ему очень, очень сильно нравится Чхве Сан. Несмотря на то, что их знакомство вышло немного сумбурным, а общение завязалось совсем недавно, Сонхва честно признаётся самому себе в том, что Сан, даже, кажется, не особо-то и стараясь, успешно привлёк его внимание, а сейчас находится на прямом и самом коротком пути к тому, чтобы окончательно и бесповоротно завоевать его сердце. Тем не менее, Сонхва не может не поразиться тому, как всё вышло: около месяца назад, в самом начале семестра, когда Сан в компании других первокурсников стеснительно забрёл в актовый зал, отозвавшись на крик души студенческого совета о том, что близится день рождения факультета, а людей для участия в концерте критически не хватает, Сонхва и приметил его. Конечно, не сразу, и уж тем более он не влюбился в него с первого взгляда: было как-то совсем не до того тогда. Тогда его мысли занимал исключительно грядущий праздник и нагоняй, который он непременно получил бы, если бы не нашёл среди студентов младших курсов хотя бы несколько человек, готовых за «спасибо» спеть и сплясать. К счастью, с этим удалось справиться, и не без труда, но праздник всё же удалось провести удачно: почти ничего из того дня Сонхва уже не помнит — деканат и попечительский совет остались довольны, и этого для него, как для члена студсовета, было достаточно. Одно воспоминание о том дне, правда, всё-таки сохранилось. По совершенно объективной и, несомненно, весомой причине. — Не отвлекайся, — бубнит Сонхва почти что себе под нос, но зная, что младшекурсник неподалёку его слышит. Он вперивает взгляд в пол, усыпанный конфетти, и машинально водит по нему шваброй с сухой щёткой на конце, сгребая их в небольшие кучки. Чхве Сан же явно отлынивает — неужто так сильно устал излишне артистично раскрывать рот под гимн университета? — Раньше закончим — раньше домой пойдём, — поясняет Сонхва своё недовольство поведением юноши. Тот лениво расхаживает между выстроенными в линейку стульями, изредка сдвигая чуть криво стоящие на сантиметр или два, стараясь изобразить ровный ряд, а затем и вовсе мечтательно приближается к стоящему возле невысокой сцены фортепиано и начинает наигрывать на нём что-то смутно знакомое. Спустя несколько нот Сонхва, однако, всё же узнаёт то, что совсем не ожидал услышать сейчас: «Это же “Имперский марш”!». Он в изумлении приоткрывает рот и, не зная, что и сказать, глядит на улыбающегося младшекурсника, явно довольного собой, а, затем, словно очнувшись, спрашивает недоумевая: — Как ты узнал, что мне нравятся «Звёздные войны»? — У тебя толстовка с ними и на рюкзаке значок, — хихикнув, Чхве Сан, будто несколько смущаясь, опускает ресницы, а Сонхва только и остаётся, что слушать музыку, струяющуюся из-под его пальцев и волей-неволей рассматривать юношу, такого внимательного к, как кажется Сонхва, мелочам. «У него на щеках ямочки», — только и проносится в его сознании, когда тот цепляется за них взглядом. Сейчас, вспоминая о том вечере в актовом зале, закончившимся для Сана предложением Сонхва проводить его до общежития, а для Сонхва — разыгрывающимся где-то в груди волнением и глуповатой улыбкой, которую он обнаружил на своём лице, зайдя после этой небольшой прогулки с Чхве в квартиру и мельком глянув в висящее в прихожей зеркало, Сонхва чувствует себя неоднозначно. С одной стороны, он с нежностью вспоминает, как с каждой секундой то приятное волнение при мысли о Сане только нарастало и, когда достигло пика, тот принял решение действовать и попробовать сблизиться с этим очаровательным первокурсником, так ярко улыбающимся и так тонко чувствующим. С другой же, он совершенно не знает, с какой стороны к нему подступиться. Закрытый, скромный, уходящий от ответов на личные вопросы — явно не со зла, только лишь из природного стеснения. Полный секретов, совсем не готовый разболтать их первому встречному; тот, чьё доверие ещё нужно заслужить. «Как бы я хотел больше узнать о тебе», — выпуская из груди вздох отчаяния в сердцах восклицает Сонхва, готовый прямо сейчас на всё, лишь бы осуществить это своё заветное желание и сделать всё, чтобы воплотить в реальность ту фантазию, что уже некоторое время из раза в раз приходит ему во снах — прижать к своей груди Сана и больше никогда не отпускать. Никакой надежды, однако, у него нет. Он опускает голову, наполненную нерадостными мыслями: всё кажется тщетным. Сонхва в самом деле не представляет, что должно произойти, чтобы их общение перешло черту вежливых вопросов «как жизнь?», и путь к чему-то большему, более глубокому, открылся. Юноша подносит ладони к свесившейся голове, надеясь прикрыть ими глаза и, тем самым, хоть немного отвлечь себя от размышлений о своей невнимательности и беспомощности, но не успевает: задерживает руки в воздухе, заметив боковым зрением тёмное пятно неподалёку от себя. Разворачивается всем телом и вперивается взглядом в лежащий в углу подокононника блокнот в твёрдой чёрной обложке, усеянной наклейками, небольшого формата. Неосознанно тянется к нему, подбирает и разворачивает к себе передним форзацем. Пробегается глазами по наклейкам: логотип музыкальной группы, персонажи из аниме, котята… Ощущает, что уголки губ ползут вверх: «Забавно», — усмехается он про себя. Понимая, что это не слишком-то вежливо, но, тем не менее, необходимо, чтобы разузнать, кто владелец вещицы, на свой страх и риск всё же одним движением пролистывает исписанные страницы, замечая внутри и таблицы, и рисунки, и полотна текста. Останавливается на первых нескольких, пробегаясь взглядом по уже знакомому ему расписанию, написанному таким же знакомым ему характерным почерком — он никогда не забудет то очаровательное «Чхве Сан», вписанное нетвёрдой рукой в список студентов первого курса, а потому с лёгкостью узнаёт характерные черты в буквах. «Это же блокнот Сани!», — осеняет Сонхва. Осознав, он тут же быстрым движением закрывает его, приглаживает корешок кончиками пальцев и резко встаёт с подоконника, принимаясь озираться по сторонам: «Наверно, вернётся сейчас?». Сан, однако, не возвращается. Проходит минута, пять, десять, двадцать, и Сонхва с тяжёлым вздохом делает единственное, что ему осталось: снимает с плеч собственный рюкзак и закидывает записную книжку внутрь, обещая себе: «Завтра отдам». Наверняка Сан совсем скоро обнаружит пропажу и определённо будет переживать. А Сонхва, как настоящий рыцарь, придёт ему на помощь и вернёт заветный блокнот в целости и сохранности. Попутно представляя блеск благодарности в чужих глазах, Сонхва ощущает, как невольно улыбается до боли в щеках и движется по направлению к гардеробу, предвкушая завтрашнюю их встречу с младшим. Сан будет так счастлив — а, значит, будет и сам Сонхва.

***

Предвкушение — страшное чувство. Так Сонхва думает, обнаруживая, что улицу уже устлала глубокая ночь, короткая стрелка на циферблате давно преодолела рубеж в виде цифры двенадцать, количество минут, через которое прозвонит его первый будильник, стремительно сокращается, а он, кажется, даже и не думает засыпать. Он бы хотел, ведь изрядно устал за день, и тело недвусмысленно подаёт сигналы — резь в глазах и ноющая боль в мышцах что крики о помощи или мольбы дать обессиленному организму хоть немного поспать. Но он ни в одном глазу, и виной тому — чужой блокнот на его письменном столе, словно соблазнительно шепчущий: «Ну же, иди сюда». Сонхва начал догадываться о его содержимом с самого начала: в нём явно не одно расписание и заметки на полях. А ещё раз мельком пролистнув его и отметив, что не все записи внутри напоминают конспекты, убедился окончательно. Этот блокнот явно нечто большее, чем тетрадь по всем предметам или планер. И Сонхва почти физически больно от мысли, что читать его нельзя. Он то и дело ворочается в кровати, а уже привыкшие к темноте глаза каждый раз задерживаются на освещенной тусклым светом уличного фонаря за окном поверхности стола. Юноша прикусывает губу, переводит взгляд на потолок, а затем снова и снова мысленно возвращается к мучающей его тайне: «Что же он там пишет, а?». Терпеть сил не остаётся: он сбрасывает с себя тяжелое пуховое одеяло, садится на край кровати и, коротко стукнув пальцем по кнопке у основания ночника, принимает, что заснуть ему сегодня не удастся. Некоторое время он колеблется и играет в гляделки с записной книжкой: «Кому расскажешь — не поверят», — цокает он про себя, злясь и нетерпеливо сжимая в руках гладкую ткань пижамных брюк на своих коленях. Наконец, пыхтя, он поднимается с постели. Сонхва нависает над письменным столом, зажигает свет уже над ним и снова оказывается лицом к лицу с обложкой, усеянной наклейками. Они уже, однако, не удовлетворяют его любопытства: почти что по выработавшейся за какие-то пару часов привычке он аккуратно дотрагивается до них, не понимая, как он мог быть так слеп. По одним им мог бы понять: Сану, как минимум, нравится слушать «The Cure», играть в ту китайскую компьютерную игру, название которой Сонхва никак не может запомнить, и смотреть на смешных рыжих котят. А ещё — ему нравятся ромашки. Несомненно и совершенно точно, ромашки. Он ухмыляется, зацепившись взглядом за совсем крохотную наклейку, потеснившуюся между другими, цветка с яркой сердцевинкой и белыми лепестками, но вместе с тем удивляется — почему он только сомневался? «Завтра же найду, где продают ромашки», — твёрдо обещает он про себя и инстинктивно берёт в руки записную книжку. Почему-то её, как и Сана, ему хочется прижать к груди. Может, потому что на него накатывают образы из совсем недавно пережитых воспоминаний, в которых он бегло пролистал страницы, и благодаря ним он понимает: Сан определённо вложил в этот блокнот частичку себя. Ему нравится рисовать, составлять списки, может, дел, а, может, чего-то ещё, и писать о чём-то своим немного напоминающим детский почерком, украшая страницы цветными узорами. Всё внутри и снаружи нежное, очаровательное, трогательное. «Под стать Чхве Сану», — отчего-то чувствуя, как слегка щекочет где-то в носу, заключает Сонхва и плюхается на матрас, не желая расставаться с блокнотом, принадлежащим юноше, что так нравится ему. Распластавшись на простыне и приподняв руки, Сонхва размышляет о том, что уже сегодня, через несколько часов, расстанется с этой вещицей. Одна мысль об этом вынуждает его понуро опустить уголки рта и веки. А другая, о том, что ему явно не хватит надолго этих нескольких фактов, что он сумел выцепить из блокнота, рассматривая его форзацы, окончательно выбивает из колеи. Будет ли ему, что предложить Чхве Сану, кроме букета ромашек, смешных видео с котятами в мессенджере и виниловой пластинки «Disintegration»? «Ну одним глазком загляни». Сонхва слышал о дьяволе на плече, но не думал, что его личный вклинится в размышления в подобный момент. Возможно, однако, ему просто не хочется верить, что этого его собственная мысль. «Так нельзя. Сани это не понравится», — недовольно возражает он то ли дьяволу, то ли самому себе. «Но ведь он не узнает», — елейно тянет внутренний голос, так не похожий на его обычный. Ведь не может же он и в самом деле хотеть поступить так низко… Сонхва всё же вынужден согласиться: если он не подаст виду — Сан и правда не узнает, прочитай он хоть каждую страницу. Тем более, он не собирается этого делать — всего-то ещё разок полистает, чтобы удовлетворить зудящее любопытство. Ощущая укол совести, который, однако, совершенно забывается на фоне пылающего интереса, Сонхва всё же открывает блокнот где-то посередине. «Как я и думал». Опасения Сонхва, в которых он боялся признаться себе, подтверждаются, и весьма стремительно. Судя по тому, что в небольшом тексте на страницу одновременно соседствуют «лекция», «скучно», «библиотека», «латте на кокосовом», «у Ёсана в гостях», «настолки» и «тоскую по дому», Сонхва может с уверенностью вынести вердикт: это точно не блокнот для записи дел. Это определённо дневник. Дневник Чхве Сана, в котором он с какой-то периодичностью пишет о своих буднях. И в котором, наверняка, он даёт себе волю. В котором, судя даже по такому небольшому откровению о том, как он, будучи жителем общежития, скучает по дому, Сан делится пережитыми эмоциями, доверяя их чернилам ручки и бумажным листам в полоску. Сонхва считает, что перед ним — настоящий джекпот. И, видит Бог, грех им не воспользоваться. Из-за полумрака в комнате и весьма неудобного положения вчитаться как следует он не может, и потому решает слегка сменить тактику — для начала поискать среди страниц своё собственное имя. Какой смысл пытаться демонстрировать ему свой интерес, если среди записей Сана даже не мелькало «Пак Сонхва», «Сонхва-щщи» или «Сонхва-хён»? Больше, чем не найти своё имя, Сонхва боится лишь обнаружить чьё-то ещё — но этого, к счастью, не происходит. Изредка встречается «Ёсан» — его, как Сонхва вывел из пары недель наблюдений за Саном, одногруппник и хороший друг, который, тем не менее, порой предпочитает компании Сана компанию их хорошенькой старосты Чжи У. Других имён Сонхва пока не встречает, зато попутно разглядывает симпатичные рисунки, то и дело разбавляющие записи о пережитом за первые месяцы в университете юношей — выведенные его отчего-то неуверенной рукой, однако очень живые, пробуждающие в Сонхва самые тёплые чувства. Ярко-синее море, полевые цветы, сиамская кошечка, корзинка с фруктами, пожилой мужчина, наверняка его дедушка, зайчата, милый парень в аниме-стилистике, какой-то сказочный замок… «Надеюсь, когда-нибудь он сам мне покажет, — стараясь не задерживаться, ведь обещал взглянуть лишь одним глазком, листает страницы Сонхва, придерживая блокнот за края, и вздыхает, — он такой талантливый». Мечтательно вздыхать ему, однако, остаётся недолго: одно неловкое движение, чуть расслабившаяся ладонь — и чужой дневник летит вниз, прямо Сонхва на лицо. Он легко отделывается — нос, кажется, не поврежден, да и блокнот не настолько тяжелый, чтобы переживать о том, не обнаружит ли он себя наутро с синяком. Беспокойство вызывает немного иное: компенсируя заторможенность реакции секундой позже, Сонхва поднимает с самого себя блокнот и, резко вскакивая, бледнеет, понимая, что не остановился вовремя и растратил выигранный джекпот за одну ночь. Сердце в его груди, должно быть, останавливается на секунду, чтобы перевести дух, а его владелец мог набрать в лёгкие побольше воздуха. Одна из страниц в блокноте оказывается согнутой. Прямо посередине, вертикально, так, словно её использовали в качестве оставленной закладки или резко захлопнули записную книжку, а та оказалась преградой. — Чёрт, нет! — не сдерживаясь, но ограничиваясь лишь этим, дабы не разбудить родителей, отчаянно выкрикивает Сонхва, натыкающийся взглядом на собственное отражение в тёмном окне и понимающий, что глаза его остекленели. Дрожащими руками он судорожно пытается расправить страницу, сначала закрыв блокнот и, положив его на столешницу, надавив на него всем весом сверху, а затем, понимая, что этого мало, открывает записную книжку в повреждённом месте обратно и многократно проводит ладонью прямо по измятому листу, чуть погодя осознавая, что зря: он поднимает вспотевшую пятерню и обнаруживает на ней следы чернил, с ужасом догадываясь, что на саму страницу после такого даже не стоит смотреть — очевидно, это печальное зрелище. — Твою мать… — Сонхва хватается за голову и рефлекторно делает шаг назад, а затем возвращается к столу, и повторяет это по меньшей мере с десяток раз. — Теперь он точно узнает, что я его открывал! Он скрипит зубами, рвёт на себе волосы, кусает ногти и наконец понимает, что имеется в виду под выражением «сгорать со стыда». Лишь воображая, как изменится лицо Сана, когда он поймёт, что Сонхва, возвращающий ему дневник, успел его прочитать, он желает провалиться сквозь землю. Чуть погодя, сделав несколько вдохов и выдохов и замедлив бешеный сердечный ритм, он приходит к единственному логичному выводу: теперь отдавать дневник Сану ни в коем случае нельзя. Ни своими руками, ни как-то иначе. Сан, наверняка и сейчас волнующийся о том, что потерял его, не заслуживает того, чтобы мучаться вопросом, в чьих руках, хороших или плохих, оказались его секреты. Единственный выход — убедить его в том, что дневник канул в лету, а, точнее, отправился в переработку. С нервным смешком Сонхва думает, что Сану даже повезло, что это именно он его нашёл. Ведь, по его мнению, теперь этот дневник подлежит уничтожению — иначе уже нельзя. Но перед этим… «Ведь если я уничтожу его потом, Сан уже точно не узнает, что я читал его…». Сонхва решает всё-таки поискать своё имя среди оставшихся записей и изучить их подробнее. В конце концов… Пожалуй, он может.