Настоящее что-нибудь

Ло Бингэ шел по золотистым коридорам дворца Хуаньхуа, и каждый его шаг разбивался звонким эхом. Жены, наложницы, подельники и прислуга давно выучили, когда следует встречать господина рукоплесканием, нежностью и новостями, а когда следует заныкаться и не попадаться на глаза. Вот и сейчас властелин трех миров беспрепятственно дошел до Водной темницы и спустился к островку, окруженному стеной водопада. Ядовито мерцавшие брызги покорно расступились, впуская единоличного владыку всего сущего к истерзанному пленнику. На железном кольце, глубоко врезавшемся в талию, болталось тело. В теле, бесспорно, еще трепетала жизнь. Но человеком это давно перестало быть. У тела не было ни рук, ни ног, не было одного глаза и вырванный язык все еще гнил в луже зловонной, отчего-то не желавшей высыхать крови, прямо под пленником, куда его и вышвырнул Ло Бингэ. Цепь, на которой держалось кольцо с пленником, уходила высоко-высоко под потолок. — Почему? — процедил Ло Бингэ. При звуке его голоса тело дернулось, вскидывая изможденное лицо, подобное наконечнику стрелы, выточенному из кости или акульего зуба: солнце уже несколько лет не касалось истончившейся зеленоватой кожи, уродливые шрамы искажали некогда благородные черты, единственный глаз с узенькой точкой зрачка метался по комнате. Просто осколок кости, едва обтянутый кожей. Подбородком можно резать бумагу. Скулами — колоть орехи. А оставшийся глаз давно следовало бы выколоть. — Почему ты — такой? — Ло Бингэ снизу вверх обхватил щеку Шэнь Цзю и сжал пальцы. Он почувствовал, как чужие кости, истончившиеся без солнца и пищи, легко трескаются, и брезгливо отдернул руку. — Почему какому-то ничтожеству так повезло, а мне достался ты? Болтавшийся в кольцо человек несчастно мыкнул и слегка дернулся. Конечно, вопросы Ло Бингэ звучали для него полнейшим бредом. «Такой» он, потому что бывший ученик лично вырвал части его тела — прямо так, руками, не прибегая к инструментам. А почему Шэнь Цзю взял его себе в ученики, хотя ненавидел лютой ненавистью, тот уже признавался, визжа под пытками: просто чтобы насолить ныне — уже много лет как — покойному Лю Цингэ, лорду Пика Байчжань, который хотел заполучить одаренного мальчика в свою школу. — Так дело не пойдет, — ухмыльнувшись, Ло Бингэ отошел, сложил на полу собственную верхнюю накидку и сел на нее в позу лотоса, прикрывая глаза. Он погрузился в сон за считанные минуты, но еще какое-то время понадобилось для этого Шэнь Цзю. Вокруг зашелестели бамбуковые листья. Свежий горный ветер подхватил полы одежд. Карминово-красный закат облил сложенную из бамбука хижину мягким, будто матовым светом. Затащенный в чужое сновидение Шэнь Цзю выглядел почти так же, как тот — другой, из того мира, в который открыл проход демонический меч Синьмо. Почти — при одинаковых чертах лица, одинаковой одежде из белого и светло-зеленого шелка, при схожей фигуре — тот, другой, не был так худощав, — они все-таки были разными. Совершенно. Зеленоватые глаза того, другого, светились теплотой весенней листвы. Глаза этого — резали холодными осколками нефрита. Черты утонченного лица двойника излучали внимательную доброжелательность. У этого же на изящном лице было написано: я презираю тебя, я ненавижу тебя, я желаю тебе и вообще всем в этом мире мучительной смерти. Кажется, в том, другом лице даже складок было меньше — ни презрительных затенений в уголках губ, как у этого, ни тонкой тени на лбу, привыкшем к хмурости. Тот, другой, поразил Ло Бингэ тем, что его не захотелось убить с первого же взгляда. Этот же — его, знакомый ему Шэнь Цзю, — так и просился на кулак брезгливой миной. Даже сейчас — в полной его власти, ожидая, несомненно, пыток, — не испуганной. Не раболепной. Брезгливой. У Ло Бингэ заныли руки. Заныли зубы. Он почти отбросил первоначальный план, сделав резкий шаг вперед — Шэн Цзю невольно отступил, и его тело охватила слабая дрожь. К боли нельзя привыкнуть. Особенно к такой невыносимой, как боль с мясом выдранной из сустава руки. Ло Бингэ не раз затаскивал в свои сновидения Шэнь Цзю, просто чтобы еще раз оторвать давно сгнившие в реальности конечности. Ему было мало того, что он сделал с физическим телом бывшего наставника, и он продолжал для острастки казнить того во снах — каждый раз, когда старые обиды вновь начинали болеть на сердце. Но сейчас он хотел другого. И потому, глядя в зеленые глаза Шэнь Цзю, натянуто улыбнулся. Любой счел бы эту лживую улыбку ослепительной и притягательной. Шэнь Цзю на нее не купился. У него задергалось веко, и он отступил еще на шаг назад. Он не верил ни одной улыбке своего бывшего ученика. — Учитель, — воркующе позвал Ло Бингэ. — Сегодня я вас не трону. На секунду Шэнь Цзю опешил. За все прошедшее время Ло Бингэ ни разу не пытался лгать ему — зачем победителю прибегать к такой низости? Но поверить в только что сказанное Шэнь Цзю тоже не мог. — Что тебе надо, ублюдок? — еще один шаг назад. Один шаг Ло Бингэ с легкостью перекрыл все отступление Шэнь Цзю. Великий мастер Шэнь не успел даже вскинуть руку, прикрываясь, как его запястье плотно обхватило кольцо чужих пальцев. — Ничего особенного, учитель, — проникновенно начал Ло Бингэ. — Я всего лишь хотел с вами поговорить… Он и сам не знал, чего именно хочет. Выслушать, почему Шэнь Цзю его так истово ненавидел — и не смог относиться к нему так же, как двойник из другого мира? Добиться от этого колючего, злобного человека хотя бы смутного отблеска того тепла, что окружало двойника из другого мира? Ло Бингэ ощутил щекочущий небо смех, который был готов выскочить из него, как зловредный дух из бутылки. Что ж! Давненько он не наведывался во сны к мастеру Шэню, раз позабыл, насколько тот безнадежен. Пальцы заныли в безотчетном желании переломать ему запястье. Плеснувшийся на дне зрачков страх бальзамом лег на душу, но Ло Бингэ все-таки сдержался. — Прошу вас, — деликатно начал он, — учитель, не будьте так суровы к своему ученику. Он ведь пришел к вам за тем, что вы можете дать как никто другой. За знаниями. — Разве тебе еще что-то надо от бренного мира? — процедил Шэнь Цзю, не оставляя попыток выкрутить руку из захвата бывшего ученика. — Разве он не весь лежит под твоими ногами, вместе с сотней на все согласных женушек? Ло Бингэ не выдержал и расхохотался. — И это все, что тебя сейчас волнует? — отсмеявшись, спросил он. — Власть и женщины? Даже теперь? Чем дольше он глядел в острое, перекошенное ненавистью и отвращением лицо бывшего наставника, тем нелепее казался его первоначальный план. На что он рассчитывал? Добиться от сотню лет немого камня живительной росы? От колючей лозы бархатных листьев? От этого жалкого человечишки — всепрощающей любви и самоотверженного благородства двойника? — Скажите, учитель, — продолжил Ло Бингэ, глядя неотрывно в дрожавшие зрачки Шэнь Цзю — маленькие, как игольные ушки. — Сделал ли этот ученик что-то не так, когда был мал? Что-то, что отвратило ваше сердце от него? Что? Что такого произошло с Шэнь Цзю в те годы, когда Ло Бингэ было пятнадцать? Или вернее — чего не произошло? Почему воспоминания двойника из открытого Синьмо мира были точно такими же, как у этого Шэнь Цзю, но затем в один миг поворачивали на сто восемьдесят градусов и вспыхивали красками и чувствами, кажется, вовсе неведомыми Шэнь Цзю? — Скажите, учитель, — настойчиво повторил Ло Бингэ, и подушечки его пальцев начали нажимать на чужие кости, сдавливать — пока не сильно, пока только обещая боль, а не причиняя ее в самом деле. — Разве я не падал вам в ноги? Не служил как мог хорошо? Почему же ваше сердце так и не дрогнуло? В следующую секунду произошло то, чего князь демонов и людей не ожидал и не мог ожидать. Теплый липкий плевок ударил в его щеку и медленно сполз до линии челюсти, а потом скользнул к шее. Влажные губы Шэнь Цзю дрожали, кривились на лице, как дождевые черви, перерубленные пополам. И все-таки он сказал. Не смог удержать кипящий внутри яд: — Тебе ничего и не надо было делать, щенок. Ты был мне отвратителен именно потому, что всегда был хорош. Чем лучше делался ты, тем гаже мне становился. Потому что все-то тебе досталось от рождения: и смазливая мордашка по вкусу безмозглым девкам, и духовные силы, которые мне приходилось столько лет развивать, а у тебя они были просто так, за то что шлюшка-мать раздвинула ноги перед демоном. Как думаешь, с чего бы мне любить тебя? Проклятую выскочку, когда я сам… Он мог говорить еще и еще — поток брани и мерзостей никогда не иссякал в этом вечно бурлящем котле. Поэтому Ло Бингэ сам остановил его, сведя пальцы вместе — и смешал осколки костей, мышцы и плоть под своими руками в кашу. «Попробую в другой раз», решил он. Когда он проснулся, тело Шэнь Цзю из сна ничем не отличалось от того куска человеческой плоти, что болталось в кольце в Водной темнице. Открыв глаза, Ло Бингэ увидел сотрясающегося и невнятно мычавшего пленника. Все его старые раны словно ожгло огнем, кошмарный сон не отпустил его и в реальности. Только вот Ло Бингэ не ощутил привычного удовлетворения. Его безотказная забава, его целительный бальзам от всех душевных ран больше не работал. Игрушка изжила себя? Разозленный и почти испуганный, он выколол Шэнь Цзю последний глаз. Сделал это нарочито неторопливо, чтобы вяло бьющийся в путах наставник видел, как приближается к последнему его окошку в мир подушечка большого пальца Ло Бингэ. Чтобы чувствовал медленно нарастающее давление на веке. Ощущал, как единственное глазное яблоко лопается, точно переспелая ягода, и брызжет на скулу. Осознавал, как окончательно проваливается в темноту — без шанса когда-то ее прозреть. Но и это не принесло облегчения. Ло Бингэ вышел из темницы еще мрачнее, чем заходил. В покоях Ша Хуалин, презревшей собственный народ и предавшей родного отца ради слепой любви к Ло Бингэ, он всегда находил забвение. Не утешение, нет, утешать Ша Хуалин не умела — но в ее объятиях можно было забыть о чем угодно. Ло Бингэ вошел к одной из любимых жен не стучась, и тут же замер на пороге. Ша Хуалин сидела на полу и при его появление вздрогнула, округляя спину, точно кошка, застигнутая с украденной рыбой в зубах. В одной руке у нее были золоченые ножнички в виде журавля, в другой — исколотое, изрезанное на лоскутки платье Лю Минъянь. На щеках демоницы все еще подрагивали слезы, которые она быстро отерла рукавом. Швырнув ножницы и бережно уложив платье под кровать, она под звон колокольчиков поднялась на ноги и лучезарно улыбнулась. — Милый! Не сердись на меня, но эта мерзавка… Ло Бингэ молчал, выслушивая жалобы демоницы. И чем дольше слушал, тем сильнее его пробирало желание расхохотаться. — Ну и что, что она прекраснейшая из всех? — горячилась Ша Хуалин. — Что у нее глаза как россыпи аметиста, и черты лица нежнее лотосов, что аж личико прятать надо? Ну и что с того, а? Разве это дает ей право так надменно на нас всех глядеть? Ты у меня ночуешь чаще! Так что пусть не задирается! Я вообще ни о чем другом думать не могу, понимаешь? Только об ее гордой осанке, ее надменном взгляде и… Ло Бингэ посмотрел на исколотое платье — платье, которое Ша Хуалин, прокалывая, тискала в руках и прижимала к груди. — Хватит. Он вышел из покоев, оставив растерянную демоницу. Все время, пока шел от ее покоев, он вслушивался в тишину за спиной — которая так и не зазвенела пригоршней колокольчиков. Ша Хуалин не пошла за ним. Она наверняка вернулась к платью. Ло Бингэ и прежде замечал, что соперничество с Лю Минъянь, кажется, занимает демоницу куда сильнее, чем он сам. Но только сейчас впервые ощутил это как нечто… серьезное. Не как очередную выходку несносного характера Ша Хуалин. Он пришел к покоям, что стояли обособленно от всего остального двора. — Лю Минъянь. — Ло Бинхэ. Прекрасная. Мудрая. Чистая, как хрусталь горных вод. Ша Хуалин жила отдельно от прочего гарема, потому что катастрофически с ним не уживалась. Лю Минъянь — потому что и в страшном сне нельзя было представить ее, возвышенную и строгую, несравненную и бесподобную, в кругу прочих. Она всегда должна была быть выше, всегда обособленно. Потому что любая огранка, любое сравнение безмерно унижало окружающих и казалось нелепым рядом с такой драгоценностью, как Лю Минъянь. С ней хотелось быть уважительным и осторожным. К ней единственной Ло Бингэ мог обратиться за советом, к одному ее мнению — прислушаться. В какой-то мере он считал ее также одной из самых больших своих побед — наравне с захватом и укрощением демонического клинка Синьмо. Прислонившись плечом к дверной раме, Ло Бингэ какое-то время наблюдал за Лю Минъянь. Девушка сидела за столом, неторопливо выводя иероглиф за иероглифом на разложенных перед ней листах. Тогда он подошел и, не спрашивая разрешения, взял один из них в руки. Какое-то время он вчитывался в строчки: что-то о томящихся в кустах терновника птицах, о реках, заточенных в берега, о необъяснимой тоске и немного о жемчужном блеске зубов за тонкой яшмовой чертой. — Вчера Синьмо открыл мне путь в другой мир, — буднично рассказал Ло Бингэ. — Я встретил там наших двойников. — Да? — Лю Минъянь убрала кисть в фарфоровую вазочку и обернулась к нему. — Ты смог себя одолеть? Ло Бингэ вновь ощутил ноющую тоску на сердце. Большая часть известных ему женщин не поняла бы ни слова из его рассказа. Оставшиеся бы решили, что он бредит. Лю Минъянь ухватила суть без малейших заминок. — Нет, — признался Ло Бингэ. — Ему помог Шэнь Цинцю. Они вместе меня изгнали. — Тот мир существенно отличается от нашего. — Да, — Ло Бингэ помолчал. — Я нашел тебя там. Ты не была моей женой. — О. — Ты писала фривольные пьески, — он ухмыльнулся и швырнул исписанный лист на стол. — И, как я понял, миловалась с Ша Хуалин. — О? — плавно очерченная бровь Лю Минъянь слегка приподнялась. — Ага. В том самом смысле. Ло Бингэ пристально вглядывался в спокойные глаза Лю Минъянь. Тоска, вгрызавшаяся в сердце, стала еще невыносимее. — Она тебе нравится? Наша Ша Хуалин? — Она меня развлекает. Молчание. Молчание, что с каждой секундой становилось все тягостнее, потому что было слишком много вещей, которыми могла заполниться образовавшаяся тишина — но все они казались неуместными. — А я? — Что — ты, мой господин? — Ты любишь меня? — он впервые задавал этот вопрос женщине. Раньше ему казалось, что ответ очевиден. Он нравился всем — и глупо ведь спрашивать такое наутро после жаркой ночи, верно ведь? Он вообще никогда не встречал отказов. Ну разве что вчера, в том, другом мире, где одна из старших женушек отчитала его за то, что он обратился к ней без причитающегося «шицзе». Вы только подумайте, к старшей сестре по ученичеству с ласкательно-бестактным «Инъин» полез! Каков наглец! И ничего, что в этом мире он имел на нее безраздельное право — как господин и супруг. И что она сама из кожи вон лезла, чтобы получить хоть крупицу его внимания. А следом за ней одинаково удивленно отказывали прочие — те, кого Ло Бингэ смог найти. — Ну? — поторопил он Лю Минъянь, которая молчала все это время, пока он воскрешал в памяти жен и наложниц, которым был совершенно не нужен в том мире. — Я уважаю твою силу. Ло Бингэ ответил не сразу. — Вот как. Он помолчал еще немного. — Спасибо за честность. Лю Минъянь слегка склонила голову. Сначала Ло Бингэ подумывал свернуть в основной гарем, где ласковые и приветливые сестрички гарантированно окружали его заботой и лаской: Инъинь, А-Юэ, А-Жун, молодая госпожа дворца, троица даосских монахинь, да любая из сотни или все разом — сколько поместится на кровати… Но с каждым шагом ноги будто увязали в невидимом болоте, а настроение для развлечений улетучилось безвозвратно. Если кто-то всегда тебе рад и мил, значит ли это, что он тебя любит? Или просто цепляется за капельку тепла и ласки, которую больше не от кого получить? Или — просто уважает твою силу, не может отказать? И, в отличие от Лю Минъянь, не может даже покопаться в собственной пустой головке, чтобы осознать безысходность своей любви в мире, где все подчиняется ему одному — ему, Ло Бингэ? Где его любят не потому что хотят защитить, приласкать — а потому что другие кавалеры блекнут и прячутся от страха перед ним, так что и выбора будто нет? Да и разве можно любить — и при этом покорно делить с другими? Надо бы смириться с тем, что ни одна женщина — если она не последняя дура — не сможет полюбить тебя по-настоящему, зная, что у тебя кроме нее есть еще сотня таких же прелестных дур. Но с сотней прелестных дур легче забыть тот факт, что и любят-то тебя по праву всех победившего героя, а не… от чистого сердца. Ло Бингэ медленно опустился на подоконник, выглядывая в благоухающий дворец Хуаньхуа. Он свесил стройную ногу в сапоге из кожи змееподобной твари с озера Лушуй наружу и рассеянно заболтал ей в воздухе. — Я заполучу вас, мастер Шэнь, — ласково мурлыкнул Ло Бингэ, хорошенько обдумав события последних дней. — Дайте мне только собрать силы, чтобы растоптать мое жалкое подобие подле вас. Нам же не нужно, чтобы он путался под ногами, верно? «Произошла какая-то ошибка, — убедительно сказал самому себе Ло Бингэ. — Тот мир — мир для ничтожеств и уродов, по какой-то причине получил правильного Шэнь Цинцю из моего мира. Я просто верну его обратно, а тому плаксивому ничтожеству отдам человека-свинью, что сейчас болтается в петле в Водяной Тюрьме». Вот это будет справедливо. И правильно. И… наконец-то по-настоящему.