Вечные амазонки

      — Ты должна дать мне её увидеть! Ты не можешь не пускать меня к ней! — почти выкрикнула амазонка, продолжая мерить комнату шагами.       — Я вовсе этого не делаю! Даже не думаю! Как бы я могла?! Я лишь прошу тебя, как любящий человек, прошу подождать, дать себе время! — объяснила правительница, пытаясь хоть как-то успокоить совсем недавно поборовшую сильный жар Персефону. Последняя в свою очередь только скрестила руки на груди и, постояв несколько секунд, обдумывая что-то, продолжила ещё быстрее шагать из угла в угол. Клеоника стала судорожно искать способ её образумить:       — Мы отправим ей всё необходимое. Я пошлю к ней придворную лекаршу с успокаивающими снадобьями.       — А больше, по-твоему, ей ничего не нужно?! — неожиданно съязвила девушка, но поймав себя на беспричинной агрессии, тут же замялась и продолжила уже намного спокойнее. — То, что она больна, не значит, что от неё можно откупиться мазями с микстурой и забыть!       — Никто не забывает Пелагею, но ты лежала два дня назад в страшном жаре, в обморок упала, а четыре дня назад ты не переставала бредить! Просила позвать к тебе редиску! — Клеоника, даже будучи очень встревоженной, произнеся последнее, тихо рассмеялась, пытаясь скрыть улыбку от собеседницы.       Персефона обернулась и тоже засмеялась, закрыв лицо руками. Напряжение спало. Она наконец подошла к собеседнице вплотную и неожиданно крепко обняла.       — Я только привезу ей всё необходимое и вернусь к тебе, — шепнула Персефона, прислонившись к её плечу. Почему нельзя стать ветром, чтобы блуждать среди её локонов? Девушка коротко поцеловала любимую в шею.       — Я боюсь за тебя. Она никого к себе не подпускает, не перестаёт обвинять в случившемся.       Персефона отстранилась, сжав ладони смотрящей вдаль блондинке.       — Я должна это сама увидеть.       Клеоника молча кивнула.       Персефона впервые была в этой части острова, на пустынный пляж она не спускалась никогда. Это было совершенно тихое место, пристанище чаек, ютившихся в высоких скалистых берегах. Их птенцы кричали из крохотных пещерок в сером, согретом жарким солнцем камне. Если присмотреться, то между валунами у подножья страшного обрыва можно было заметить несколько окровавленных кусков белого пуха. Те, кто, не научившись ходить, решили, что могут летать. Персефона рефлекторно отвернулась, испытав небывалую грусть от этого вида.       Пытаясь себя отвлечь, она принялась рассматривать старый, почти развалившийся пирс, у которого стояла единственная лодка. Покачиваясь на волнах, она почти ритмично билась носом о сгнившие доски, заросшие мхом. По бокам судно сплошь было покрыто черными раковинами мидий. На солнце они переливались, отбрасывали солнечных зайчиков. Девушка невольно залюбовалась и даже хотела срезать кинжалом одну, но сзади послышалось громкое:       — Долго ждёшь?       Персефона резко обернулась, чуть не поскользнувшись на мокром песке. К ней быстрым шагом почти в припрыжку шла молодая воительница с самой довольной улыбкой. Её длинная, крепкая коса, повязанная золотой лентой, покачивалась как хвост в такт шагов. Карие глаза отображали всё жизнелюбие мира. Не успела амазонка рассмотреть лицо пришедшей, как та внезапно заключила её в объятия. Которые, правда, продлились совсем недолго и закончились крепким поцелуем в щёку, от чего негритянка совсем растерялась.       — Представляешь, она согласилась! — пропела дева, разворачиваясь к лодке.       — Что? Кто? — Персефона потёрла поцелованную щёку, давая себе время хоть немного вникнуть в суть начавшегося диалога.       — Она согласилась! Так что я теперь невеста! — улыбнувшись невообразимо широко, амазонка показала тонкое, недавно выкованное кольцо, украшающее безымянный палец.       Всё стало понятно. И смотря, как ловко пришедшая развязывает узлы и готовится к отплытию, Персефона тоже ощутила наполняющую её радость.       — Поздравляю вас!       — Спасибо! Ты тоже приходи на венчание в следующую субботу в храм Геры, мы всех ждём.       Персефона хоть и совсем не знала эту девушку и видела её впервые, решила непременно прийти. Кивнув, она принялась укладывать вещи в лодку.       — Спасибо, что согласилась помочь. У меня своей лодки нет, — поблагодарила девушка, положив последний кулёк с горячими пирогами.       — Всегда пожалуйста! Я так давно не плавала, и лодку нужно почистить, вся в раковинах, — амазонка на секунду задумалась, но потом снова принялась рассказывать о предстоящем торжестве. В конце она мечтательно произнесла, отталкиваясь веслом от берега:       — Не могу дождаться, когда мы впервые разделим ложе!       Персефона метнула на управляющую лодкой растерянный взгляд, но та, погрузившись в собственные мечты, принялась насвистывать весёлую мелодию.       Остров оказался больше, чем казалось, с такими же высокими обрывами, что и сам Фемискир, однако камень был почти чёрный. По скалам, подобно ручьям, спускались к пустому пляжу побеги плюща. Наверху виднелась высокая каменная стена, защищающая единственную равнину.       Неожиданно Персефона поняла: то, что издали она приняла за остроконечную гору, оказалось той самой башней. Огромное, многоуровневое строение с множеством террас и балконов поднималось едва ли не до небес. Основание его напоминало объемную симметричную трапецию, последующие этажи были абсолютно подобны. Самый последний и, соответственно, самый маленький, мог бы быть выполнять роль маяка, но амазонки никогда не были рады гостям.       — Огромная! — оценила Персефона.       — Правда, но оружие людей всё же сумело нанести несколько метких ударов, — девушка, оторвавшись от вёсел, указала на третий ярус.       Широкая лестница, ведущая с нижней террасы наверх, была почти полностью разрушена. Несколько камней ещё держались на стене, но завал на втором уровне свидетельствовал о сильном ударе. Из небольших окон, хаотично разбросанных по стенам архитектором, к свету выглядывали цветы, пустившие корни в щелях и трещинах. Ещё выше стена и вовсе наполовину отсутствовала, из неё виднелось дерево, опутанное вьюном. Между ветвей летали птицы. Если присмотреться, можно было заметить тёмные пятна на светлом камне башне — гнёзда.       Девушка хотела найти что-то ещё интересное, но лодка заплыла в расщелину, куда проникали редкие лучи солнца. Кругом из стороны в сторону стрелой метались летучие мыши, не переставая пронзительно кричать и хлопать полупрозрачными крыльями.       Через несколько минут ожидания в полной темноте появился огонёк, мелькающий среди камней. Из узкой пещеры вышла девушка с факелом в руке, однако света было недостаточно, чтобы как следует рассмотреть её. Видимо, не привыкшие к огню, ночные обитатели гор затихли, лишь изредка попискивая.       — Ход здесь, возьмите вещи и будьте осторожны, когда будем подниматься по ступеням, — устало улыбнувшись, сказала служащая башни.       Персефона быстро взяла несколько узлов ткани с едой; предугадав просьбу негритянки, хозяйка лодки принялась помогать с небольшим сундуком, где хранились тёплые вещи.       Теперь гости следовали за пламенем. Каждый шаг разносился хрустом камней под подошвой, идущая впереди уверенно двигалась в сторону узкого входа в пещеру. Наверное, почувствовав волнение девушек, она пояснила:       — Башня ведь когда-то должна была быть великим маяком, построечным по приказу Диомеды. Но огонь так и не был зажжён — приплыли люди и едва ли не разрушили это место. Если бы они знали про этот ход, история амазонок могла бы закончиться, даже не начавшись.       Тёплый свет упал на узкие ступени, выдолбленных прямо в скале. Лестница вела наверх, но темнота не давала увидеть, куда именно. Ведущая на секунду обернулась, кивнув в сторону подъема. Густые, тёмные волосы в мелких кудряшках, скрытые серым капюшоном длинного плаща, огромные, серые глаза. Очень нежные, хоть и уставшие. Щеки её были сплошь покрыты царапинами и мелкими шрамами, отчего сердце у чувствительной девушки сжалось.       — Извини, — пискнула дева, забыв об эмпатии амазонок.       — Все хорошо. Тем, кто их оставил, было больнее, — девушка, коротко улыбнувшись, продолжила подниматься.       Идущие позади переглянулась и Персефона решилась спросить:       — Это сделал кто-то из башни?       — Конечно, больше некому, — донеслось эхо. На удивление, голос звучал неожиданно бодро. — Но они ведь не виноваты в этом, моя супруга лишилась фаланги пальца, пытаясь забрать у больной ночной горшок.       — Великие боги! — вскрикнула лодочница, которую, как оказалось, зовут Рея.       — Да, моя любимая тогда только начинала свой путь врачевания и была излишне… ну, быть может, недоверчивой? Та женщина предупреждала, что убьёт, если она пройдёт через её сестру…       — Пройдёт через сестру? — перебила девушка.       — Ну, да, ей виделась сестра. Её дух, пожалуй. Это и понятно, связь близнецов так сильна, что когда уходит один, второй не сразу находит в себе силы остаться с нами.       Амазонка не успела осмыслить услышанное — они наконец поднялись к солнцу, на поле с травой, которая доставала даже самой высокой из них до плеча. Шершавые, темно-зелёные стебли шуршали при редких дуновениях ветра. Троица молча двигалась по узкой тропинке к башне, которая теперь была совсем близко.       Вблизи она была по-настоящему огромной, хоть и выглядела ещё более плачевно. Пучки кустов пустырных растений обрамляли высокие врата в здание. Тёмные прочные двери были покрыты глубокими царапинами и следами оружия. Персефона сощурилась и нашла несколько воткнутых на самом верху наконечников стрел, так и не извлечённых из древесины.       — Это место может показаться пугающим, возможно, но мы его по-настоящему любим. Это наш дом, — сказала лекарша, звенькнув толстой связкой огромных ключей и поднеся самый большой к замочной скважине, встроенной в ставню ворот. С силой повернув его несколько раз и вслушавшись в щелчки, она продолжила. — Снаружи всё сильно пострадало, но внутри такие же стены, даже ещё мощнее, до них снаряды не долетели. Теперь между ними что-то вроде сада. Мы сделали там зону для прогулок, но главное следить, чтобы никто не прыгнул вниз, — буднично заметила женщина, шагая через высокий порог.       Девушки оказались в просторном зале прямоугольной формы, в центре которого, раскорячив огромные плиты пола в стороны, рос высокий инжир. Из окон, находящихся почти под потолком, на крону падали четкие лучи света, заставляя листья поблескивать. Сам пророк поддерживал колонны, по ним так же спускался вьюн. Где-то слышалось щебетание птицы. По стенам поднимались деревянные лестницы, ведущие на разные этажи и образующие небольшие балкончики, смотрящие друг на друга. Из зала выходило несколько коридоров и просто небольших дверок.       Персефона, не расстающаяся с тревогой с самого утра, выдохнула, поняв, что всё не так уж плохо, пока даже хорошо. Сделала несколько шагов вперед и, проведя рукой по грубой коре дерева, она призналась:       — Я представляла это место иначе.       — Я тоже, в самом деле, — согласилась Рея, ища карими глазами птицу.       Жительница острова кивнула и облегченно улыбнулась, на щеках, кроме множества шрамов, появились две маленькие ямочки. Перехватив факел другой рукой, она махнула предплечьем в сторону другого зала, приглашая последовать за собой. Девушки послушно засеменили следом, не прекращая оборачиваться.       — Мы делаем всё, чтобы создать здесь уют для нас и наших подопечных. У нас есть бассейн, апельсиновая роща, множество фонтанов, хоть и разрушенных. Увы, их сокрушили не люди, а время, — женщина кивнула на статую нимфы, обнаженное тело которой потемнело, и на ладонях появилось некое подобие мха. — Это должен был быть наш дворец, но амазонки не ступают на этот остров без лишней надобности после правления Диомиды.       Персефона ободрилась, вспомнив труды историков:       — Я читала, что первая царица отказалась жить здесь, но второго дворца не было, и она прожила свою жизнь в обычном доме. Это правда? — про себя девушка разозлилась, что никогда не говорила об этом с Клеоникой, которая, очевидно, знала историю своей бабушки лучше всех.       — Диомида была великой, она являлась сестрой для каждой воительницы. Не удивлюсь, если в этом есть зерно истины, это очень похоже на нашу первую и вечную защитницу, — с какой-то собой нежностью и мечтательностью произнесла амазонка, ища в связке нужный ключ.       У гостей башни снова появилась возможность осмотреться. За тот короткий промежуток из беседы, они прошли через множество комнат, залов, поднялись по широким лестницам. Сейчас они переместились в относительно небольшую комнату, почти пустую. С одним единственным окошком, луч из которого падал на старый ткацкий станок, много лет стоявший без работы. Лишь паук днём и ночью создавал между натянутыми без надобности толстыми нитями свою паутину.       Пелагея тоже любила ткать и была настоящей мастерицей. У неё получались необыкновенные рисунки. Она днями могла не выходить из дома, создавая очередной узорчатый плащ, украшенный птицами и цветами. Персефона любила водить по ним пальцем, чувствуя каждую ниточку, долго рассматривать, потом примерять, а затем непременно просить отдать себе. Пелагея была очень добра, поэтому часто дарила что-то, созданное специально для подруги. Лучший подарок в жизни Персефоны была золотая мантия, украшенная орнаментом из лавра.       — Она замечательная! Когда стану совсем взрослой, надену её на свадьбу! — восторженно заявила тогда двенадцатилетняя Персефона, прижав тёплую ткань к груди и уткнувшись в неё носом.       — Хорошо получилось? — взволновано спросила юная мастерица.       — Да! Очень хорошо! В такой не то что на свадьбу, в такой мантии я бы и на первую брачную ночь пошла! — хихикнула девочка, хоть и что такое «первая брачная ночь», на самом деле не понимала, только слышала от взрослых.       Вспомнив это, Персефона печально улыбнулась. Сейчас накидка казалась такой крохотной.       — Как она сейчас? — наконец решилась спросить девушка.       Поворачивающая ключ женщина замедлилась, поджала губы, но быстро вернулась к начатому, как видимо, обдумывая ответ.       — Что ты привезла ей?       — Привезла? — зачем-то проронила Персефона, входя в отворённую дверь.       — Я про еду, — уточнила лекарша.       — Пирог с бараниной и сулугуни, высушенных фруктов много, сладости, что она любит, — амазонка растеряно пожала плечами, пытаясь вспомнить что-то ещё. — А я смогу побыть с ней одна? Или она… она может быть опасна для меня?       Лекарша погрузилась в свои мысли, задумалась, и глаза её снова стали уставшими. Продолжая вести девушек по коридорам, она ответила нескоро:       — Мясо она теперь не ест, — она тяжело выдохнула, проведя рукой по шее, разминая мышцы. — И мы будем за дверью, всегда сможем помочь, если что-то пойдёт не так. А впрочем, мы пришли.       Персефона почти уткнулась в деревянную дверь, но вовремя остановилась, качнувшись на носочках. Вокруг стало очень тихо, не было слышно даже поселившихся здесь птиц. Они были на террасе. По одну сторону, внизу был сад с бассейном, давно заросшим кувшинками и прекрасными лотосами, родившимися в мутной воде такими чистыми и прекрасными. По другую сторону, на приличном расстоянии друг от друга, двери, ведущие в неизвестные пространства.       Послышалось шуршание, а может, показалось, и Персефона, боясь даже вздохнуть, прижалась ухом к дереву, проведя по нему рукой, будто пытаясь что-то нащупать.       — Она там? — одними губами спросила гостья.       Лекарша медленно кивнула, сжав в сильных руках ключи.       — Открой, прошу.       Дверь скрипнула, когда амазонка потянула за железное, покрытое красной ржавчинной кольцо. Тишина казалось уже невыносимой, и единственный звук показался коротким плачем. Персефона замерла, вглядываясь в просторы комнаты, боясь переступить через высокий порог. На секунду ей захотелось развернуться и больше никогда не возвращаться в это место, не видеть родного человека в безумии, не видеть то, во что она могла превратиться. Мысль эта была стремительной как стрела, и такой же острой, болезненной и губительной. Можно ли сделать вид, будто бы она никогда не приезжала сюда? Если поверят другие, то как поверить самой? Как простить себе такое предательство? И Персефона, пошатнувшись, шагнула вперёд.       Не успела девушка обернуться, как дверь тихо затворили. Свет стал более приглушённым, и глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть. Пришедшая сжала в руках узел с угощением, и принялась искать хозяйку комнаты.       Покои оказались достаточно просторными, хоть и почти пустыми, с тремя большими окнами с кованой решеткой. Внутри было темно, ни одной свечи, ни одного огонька. В воздухе витали пылинки. На каменном полу было постелено несколько простых ковров с странным и непонятным рисунком. У стен стояли кресла с пирамидкой из мягких подушек. На высоком столе находился поднос, на котором лежало несколько яблок. Ткань, опознанная как скатерть, валялась между деревянными ножками и напоминала очертание котёнка. Несколько абсолютно пустых шкафов разместились вдоль стен. В дальнем, самом темном углу, ступени вели к месту отдыха, где за тремя тонкими колоннами была широкая кровать, на которой множеством слоёв лежали скомканные, испачканные чем-то покрывала.       От знакомства с окружающей обстановкой Персефону отвлёк ударивший в нос зловонный запах. Спертый и тяжёлый, он походил на спекшуюся кровь и был буквально повсюду. Женщина сощурилась, подойдя ближе к коврам. То, что было по ошибке принято за неудачную вышивку, оказалось тёмными, крупными пятнами от почти впитавшейся в плетение темно-красной густой жидкости. Амазонка пискнула от испуга, отшатнувшись в стороны двери, ударилась о неё спиной. Стоя в углу, она отчаянно искала силы подать голос, но разум подсказывал молчать.       Наверное, он не ошибся, ведь тишина позволила услышать едва различимый хрип из глубины комнаты, заставивший пришедшую содрогнуться, испугано оборачиваясь по сторонам. Когда в груди сердце начинает биться с бешеной скоростью, когда сбивается дыхание, и кружится голова, в болезненном звоне самые привычные вещи кажутся незнакомыми, и от того столь жуткими. Персефона вспомнила, как пряталась с Пелагеей от придуманного ими монстра. В детском сознании он был огромный, темный, с длинными руками, тянущимися к детям. Каждый добавлял к образу новые детали, делая его всё ужаснее, а потом бежал в кровать ночью, спасаясь от собственной фантазии, которую, разумеется, никогда не видели даже на картинках. Уже забравшись под тёплое одеяло, начинали смеяться, вытирая слёзы испуга. Теперь Персефона боялась подругу так же, как того чёрного несуществующего силуэта.       Снова все тихо, но зуд в голове оглушал гостью.       — Пе..Пелагея? — дрожащим голосом прошептала девушка, наконец сделав маленький шажок из угла, но все еще не решаясь оторвать горячие ладони от казавшегося сейчас ледяным камня.       Послышался шорох, из-за самой дальней колонны красного цвета виднелась светлая ткань подола. Показалась рука, медленно обхватившая столб. На красном цвете белая, кажется, ставшая почти прозрачной до того, что можно было заметить синие венки на ней, напомнила змею, поднимающаяся по толстому стволу дерева. Рука замерла, пальцы подрагивали.       — Пелагея? — снова выдавила из себя пришедшая, выйдя ещё немного вперёд, изображая бесстрашие.       Ладонь огладила камень и так же медленно вернулась за колонну снова. Послышался смешок, похожий на детский, но очень неестественный и немного хрипящий. Снова послышался шорох, и через несколько секунд прячущаяся вышла на свет. У Персефоны невольно вырвался приглушённый вскрик.       Совсем худая и совершенно бледная фигура стояла перед ней. Её прежне радостное, светлое лицо, полное внимания и интереса, осунулось, щеки впали, обнажив острые скулы. Тёмные волосы были грязными, спутанными в колтуны. Под глазами огромные, синие круги, а зрачки в сетке красных венок, уставшие и безумные, какие-то сухие и одновременно заплаканные. Теперь они казались непропорционально большими, и самое страшное, что почти мёртвыми, смотрящими прямо на Персефону, не моргая. Её потрескавшиеся губы были искажены самой страшной улыбкой, которую гостье когда-либо приходилось видеть. Кривая, неестественная, обнажающая уже пожелтевшие зубы, она будто изображала дружелюбие, но скрывала за собой все муки тяжелой болезни и отвращение к этому миру.       — Ты пришла, — отозвалась женщина, улыбнувшись ещё шире и ещё ужаснее, — Ха, только теперь ты ходишь почти на четвереньках! Ха-ха! Надо же!       Не вникая в смысл сказанного, уже вышедшая в центр амазонка принялась осматривать то, что осталось от её подруги. Смеющаяся стоя покачивалась, белая тонкая ткань качалась вслед за ней. Персефона опустила глаза чуть ниже, и как бы она хотела думать, что показалось, но от паха к самому полу текла менструальная кровь. Местами засохшая, но где-то виднелись свежие, алые струйки, измазавшие ноги. За собой идущая оставляла красные кляксы и полоски. Руки тоже были испачканы выделениями, кровь на пальцах уже запеклась и ярко контрастировали с бледностью.       — Родная, у тебя ведь…— Персефону прервал очередной смешок, — У амазонок кровь после родов приходит быстрее, чем у людей, разве ты не помнишь?       Но ответа не последовала, тихо смеющаяся женщина только растерянно посмотрела по сторонам.       — Мне сказали, что ты не даёшь себя трогать. Пойдём в бани вместе, я помогу. У тебя волосы спутались совсем, — пыталась обратить на себя внимание Персефона, хоть и понимала, что её испуганный, дрожащий голос был смешон.       Девушка ходила по комнате ссутулившись, помечая свой путь алыми разводами и не переставая коситься на пришедшую. Сделав так несколько маленьких кругов будто движусь по невидимой оси, она замерла, уставившись в окно.       Минута неожиданного молчания показалась Персефоне вечностью, но в то же время, она понимала, что совершенно не знает что делать. Взглядом она продолжила изучать стоящую перед ней. Взгляд опустился чуть ниже, и амазонка снова невольно ахнула. От промежности, к самому краю подола ткань была измазана менструальной кровью, где-то уже запекшейся, впитавшаяся в волокно, а где-то материя светилась ярко-красным, мазала внутреннюю сторону бёдер, пачкала пол, оставляя за собой следы. И все же, хозяйку одежды это совсем не волновало, взгляд её был отрешенным.       Стоящая у окна снова тихо замычала. Руки у неё висели, как у ватной куклы, и едва заметно покачивались навесу. Колени дрожали.       — Ты правда перестала есть мясо? Что ты ешь сейчас? Ты ведь не поправишься, если не будешь питаться как следует, — девушка положила на стол узелок с привезённым из дома продуктами.       — Как есть, когда эти летучие мрази меня совсем измучили? — подала растерянный, севший, почти старушечий голос женщина.       — Что? — Персефона и вовсе подумала, что ослышалась.       — А ты не знакома с ними? Вы почти семья! Ах-ха-ха! Бз-бжж-бз! — рассмеялась больная, обернувшись к пришедшей и сделала несколько шагов к ней. На лицо её падал слабый свет, отчего будто и без того бескровная кожа казалась совсем белой. Губы дрогнули, но через секунду снова повторили кривую улыбку.       Персефона застыла в шоке, пытаясь хоть немного вникнуть в произошедшее.       — А что ты сделала мне такую морду? — обиделась Пелагея, скрестив руки на груди и изобразив детскую обиду. — Я не учуяла отсюда, что ты придёшь, и они… Ха-ха! Вот же сволочи неблагодарные! Они улетели! Ах-ха-ха!       — А-а… Я что-то…- начала было амазонка, но её быстро перебили.       — Перестань! Ну что как маленькая?! — махнула рукой больная, хихикнула. — Ох, Персефона, ох затейница, ох, маленькая поблядушка! Ха-ха! Они не дали бы нам поговорить, да и к тому же так смердят!       — Кто? — наконец спросила Персефона, проигнорировав всё остальное. Голос её совсем ослаб и стал едва слышим.       — Мухи! — вскрикнула женщина, будто объясняла это в сотой раз. Она цокнула языком и принялась расхаживать по комнате из угла в угол. Гостья молча стояла в оцепенении. — Ха-ха! Ну, морда у тебя, конечно, кривая! Как будто тебе в уши влез козёл! Ах-ха-ха-ха! — Пелагея залилась жутким смехом, согнувшись вдвое. Из её рта обильно полетела слюна, она закашлялась, попыталась отдышаться, не переставая жутко хрипеть и улыбаться. Какое-то время она стояла так, сопя и вздыхая, а потом как ни в чем не бывало выпрямилась, выражение её лица стало почти нормальным.       — А что ты принесла? — поинтересовалась она, осматривая кулёк на столе.       — Пирог! — быстро отозвалась Персефона, вытирая слёзы и радуясь, что слышит хоть что-то, похоже на их разговоры раньше.       — Пиро-о-ог? — больная задумчиво потянула звук «о».       Пришедшая кивнула, принявшись развязывать нехитрый узел. У неё появилась надежда, и она то и дело оборачивалась к подруге, пытаясь выдавить из себя улыбку, всхлипывала. Пальцы её не слушались, девушке на мгновение показалось, что онемели руки. Она развернула ткань, отбросив уголки в стороны. На плотной материи льна лежал недавно испечённый хлеб с ароматной мясной начинкой.       — Тебе, — пояснила девушка, расплывшийся в улыбке, указывая на блюдо.       Пелагея наклонилась к столу, будто принюхиваясь:       — В своей печи пекла?       Девушка кивнула. Пелагея принюхалась снова, наклоняясь ещё ниже, от чего её руки согнулись, показывая острые локти.       — И что там?       — Ягнёнок с сыром, как ты любишь, — ответила амазонка, всхлипнув, но не переставая улыбаться. Пелагея же теперь радостной не выглядела вовсе. Она щурилась и, кажется, была чем-то напугана.       — Ягнёнок? — повторила она серьезно, не отрывая взгляд от пирога.       Персефона хотела было кивнуть, но растерялась и замерла, думая, что могло так неожиданно вызвать недовольство подруги.       Повисла тишина. Долгая, однако новая обитательница башни не переставала принюхиваться, как пёс. Глаза у неё, кажется, покраснели ещё сильнее, левая бровь дергалась.       Она вдохнула носом ещё раз, на этот раз очень громко, оперевшись при этом на ладони и запрокинув голову. Наблюдающая за ней амазонка раскрыла глаза широко-широко, нижняя челюсть у неё слегка опустилась. Больная медленно повернулась вбок, прогнувшись в спине, уставившись на девушку совершенно безумными, красными глазами. Лицо её было словно у мертвеца, белое, лишённое эмоций. Губы были обрызганы слюнной, серые, сухие куски откусанной кожи шелушились на губах. Руки, измазанные в запекшейся крови, сжимали толстую столешницу, грязные ногти царапали древесину.       — Бж-ж-ж-ж… — вполголоса изобразила что-то она, не двигаясь, пялясь на амазонку и уже почти прижавшись к столу, отчего поза её стала максимально неестественной и напоминала высохшую на пекле ящерицу.       — Мразь! Сука! — вдруг заорала женщина, разом выпрямилась, опрокинула стол одним движением. Загремел металл, и Персефона, вскрикнув, бросилась к выходу.       Больная прыгнула на неё сзади, повалив на пол и сжав за руку, села на спину своей добычи и завыла:       — Мразь! Мразь! Мразь! — истерично орала она, сжав девушке волосы, держа пряди между тонкими длинными пальцами мертвой хваткой. — Как ты могла, сука?! Как могла?!       — На помощь! — взмолилась Персефона, пытаясь сбросить с себя обезумевшую.       Последняя навалилась на неё всем весом, ногти впились в кожу руки, проникли за секунду к мышцам на несколько сантиметров. Крик раненой заглушил звук поворота ключа в замке.       — Ты знала, тварь, скажи мне?! Ты тоже жрала мою девочку?! А-а! — напавшая получила крепкий удар локтем в голову, завизжала, но хватки не ослабила.       Дверь быстро открылась, вбежала лекарша, за ней вторая прибывшая.       — Я знаю, ты тоже ела её! Пошли вон, гадины! — она принялась отбиваться от пытающихся оттащить её, женщин. Персефона, прижатая к полу, видела плохо, что происходит, но рука отпустила её волосы и метнулась к лицу Реи, почти коснувшись острыми когтями нежной щеки.       — Что ты принесла мне?! Отвали, сволочь! — отбивалась Пелагея, пытаясь вырваться из захвата, но амазонка, приплывшая утром, держала её крепко и отпускать вовсе не собиралась. Безумная, не переставая орать, уже переходя на хрип, плюнула в лицо лекарше, когда та поднимала Персефону. Бешеная возня не прекращалась.       — Принесла мне её потроха, я мать, я это поняла! Думала, я не узнаю кишки своего ребёнка, тварь?! — Пелагея метнулась на пол, будто падая от потери сознания. Но тщетно — руки её все ещё были согнуты в локтях и заведены за спину. Рея связывала их своим поясом. — Если бы ты принесла мне тех ублюдков, рождённых мной до этого, гнида, я бы простила тебя! Простила бы! Ты ведь моя подруга! Но дочь! Зачем ты сделала с ней это?! Зачем?!       Негритянка уже поднялась, но сильные руки лекарши всё ещё не опускались. Из предплечья ручьём текла кровь, внутри был только ужас. Всё кружилось и плыло, девушка будто задыхалась.       — Рея, привяжи к колонне, быстро! — приказала служащая башне амазонка.       Больную, не перестающую брыкаться и орать, потащили назад, она принялась размахивать ногами, будто вспомнила уроки борьбы, скулила, обнажая желтые клыки и даже пытать укусить стоящую позади.       — Подойди ко мне, я вырву твой умелый язычок, и проглочу его не жуя, блядь похотливая! Сожру его, как ты жрала мою девочку! Посмотрим, сука, долго ли ты будешь шлюхой царицы без него! Посмотрим, мразь!       Лекарша быстро потянула девушку к выходу. Напуганная, вся побледневшая Рея принялась обматывать безумицу, бьющуюся в истерике, веревкой, но та не унималась:       — Да пусти же, мерзкая ты стерва! Ох, какое кольцо на ручке! — она рассмеялась, закинув голову наверх. — С тобой случится то же самое, если не оставишь меня в покое, дрянь! Брачная ночь пройдёт так же гадко, как у меня в том проклятом шат…       Персефона не расслышала, дверь с грохотом захлопнулась. Девушка пришла в себя лишь через несколько минут, сидя на полу, обхватив колени и прижавшись к стене. Дыхание сбилось, сердце бухало, ноги дрожали. За дверью слышался истошный крик, а снаружи пели птицы.