***
Размеренный писк приборов на краю сознания казался слишком громким и раздражающим, словно этот резкий звук был непосредственно в голове. Именно это стало первым, что Арсений услышал, пытаясь открыть тяжелые, налитые свинцом веки. Все его тело ощущалось словно чужим: ноги были слабыми и почти не поддавались, сколько бы Арсений не пытался ими пошевелить, слегка подрагивающие пальцы на руках не слушались, а внутри его грудной клетки словно поселился раскаленный шар боли, которая хоть и была несколько притупленной физически, эмоционально разрывала его на куски. «Антон…» — первая мысль, промелькнула в сознании Попова, когда он наконец понял, что находится в больничной палате, где лежал подключенный к раздражающе громким приборам. — «Где ты? Что с тобой?» Он попытался повернуть голову вбок, и спустя несколько попыток ему это наконец удалось. Он осмотрел помещение, но взгляд его не обнаружил главного — Антона здесь не было. За матовым стеклом двери промелькнула тень, и в следующее мгновение медсестра зашла в палату, чтобы отсоединить капельницу, воткнутую в руку Арсения. На ее лицо застыло удивление и, быстро перекрыв трубку, она выскочила из палаты, через пару минут возвращаясь с мужчиной в белом медицинском халате. — Вы пришли в себя! — воскликнул доктор. Он был достаточно высок, с уставшими, но добрыми глазами, и на его небрежно небритом лице появилась слабая улыбка. — Белый Руслан Викторович, ваш лечащий врач, — он, совсем слегка картавя, представился и протянул руку пациенту для приветствия, терпеливо ожидая, пока Арсений справится с непослушными конечностями и слегка пожмет ладонь врача. — Очень хорошо, — он одобрительно кивнул на рукопожатие, отпуская слабую руку больного. Попов попытался сконцентрироваться и поймать взгляд врача, но тот обернулся и, взяв из угла палаты табурет для осмотра, уселся на него, опуская взгляд в бумаги, разложенные на коленях. — Итак, вы поступили в предположительно среднетяжелом состоянии, без сознания. Но пока вы были без сознания мы не могли определить полностью все повреждения. Итак, давайте начнем, — он щелкнул ручкой, готовясь записывать. — Как голова? Чувствуете боль, тяжесть, головокружение? — Белый придвинулся ближе к больничной койке, давая команду медсестре встать с другой стороны, чтобы произвести все необходимые для осмотра манипуляции. — Голова кружится, не болит. — Тошнота? — врач фиксировал все ответы в бланке. — Нет, только слабость во всем теле. — Так, — он поднялся с места и, достав из кармана фонарик, посветил по очереди в каждый глаз пациента, затем сел обратно и взялся за бумаги. — Ноги чувствуете? — Арсений кивнул. — Попробуйте пошевелить. После множества расспросов и манипуляций. Врач уселся обратно на табурет и, просмотрев еще раз свои записи, произнес: — Что ж, у вас легкое сотрясение, трещина в одном ребре, она может доставлять некоторые болезненные ощущения при дыхании, и достаточно сильный ушиб внутренних органов, но без внутренних кровотечений. Можно сказать, вам очень повезло, что, попав в такое ДТП, вы отделались совсем легкими травмами. Вам стоило бы поблагодарить водителя, насколько я понял из рапорта ДПС, он смог таким образом развернуть машину, чтобы вы меньше всего пострадали, — Арсений широко открыл глаза, улавливая каждое слово. — Водитель, в случае аварии, больше защищен чем пассажир рядом. Он спас вас. —Что с ним? Он жив? — губы пересохли, голос срывался на хрип, в глазах Арсения были страх и ожидание. — В реанимации, уже восьмой час идет операция, наши лучшие хирурги борются за его жизнь, пока прогнозы делать рано, нужно дождаться конца операции, — улыбка на лице врача померкла, и оно снова приобрело усталый вид. Арсений поймал взгляд Белого и увидел в его душе стыд и ложь. Он лгал об Антоне! Но зачем? Попов собрал в кулак остаток сил и попросил врача: — Пожалуйста…, — его голос обрывался. — Скажите мне правду, я выдержу. Он очень важен для меня. Прошу вас, — прошептал он последнюю фразу. Белый вздохнул и внимательно посмотрел на лицо пациента. — Ладно, — он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. — Это самое дерьмовое в моей работе, — Арсений почувствовал новый приступ тревоги. — Он жив, и операция идет — это правда, — поспешил подтвердить врач. — Но вот прогнозы… Он может не пережить операции, а если и выживет, то скорее всего еще надолго останется в коме. Я хотел бы, чтобы эти прогнозы оказались ложными, но, честно говоря, все врачи в приемке, кто его видел и с кем мне удалось пообщаться, не могут понять, почему он вообще жив. Возможно, это чудо… «А возможно просто мое исполнившееся желание», — подумал мельком Арсений. Руслан вздохнул: — Хотя при моей профессии продолжать верить в чудеса просто глупо. Арсений снова столкнулся с его прямым взглядом и убедился, что теперь доктор сказал ему правду. — Спасибо за честность, — проговорил он, а в этот момент его сердце болезненно сжалось от услышанных слов. — Отдыхайте, — Белый поднялся с табуретки. — Медсестра поставит вам капельницу, постарайтесь поспать, — он отдал лист с назначениями девушке, и та поспешила из палаты, чтобы принести все необходимое для процедуры. — Я зайду утром, проверить как ваши дела. Еще я должен сообщить в полицию, что вы пришли в себя, возможно, к вам придут взять показания. А теперь отдыхайте, — повторил он, затем развернулся и тоже покинул палату. Пока медсестра аккуратно вводила иглу для капельницы, подключала трубку с лекарством, Арсений еще старался держаться, но как только дверь за девушкой закрылась, из его глаз бесшумно потекли слезы. Антон. Он был жив сейчас только благодаря желанию, но в очень тяжелом состоянии. Арсений зажмурил глаза и сконцентрировался на желании. «Антон, поправься, будь здоровым и счастливым», — он открыл глаза, и новые струйки влаги полились из уголков по вискам прямо в волосы. Лекарство размеренно капало, с каждой каплей наполняя вены Арсения, заставляя его провалиться в исцеляющее забытие.***
Звуки шагов и голосов, доносящиеся из коридора, вырвали Арсения из сна. Он поднялся на локтях, чувствуя в себе больше сил, чем в прошлое свое пробуждение, и огляделся. Медицинская палата на одного: диванчик для посетителей, стол и стул, сквозь закрытые жалюзи пробивался солнечный свет. Он поднялся с больничной койки, ощущая, что его мочевой вот-вот лопнет и, оглядев себя в больничной рубашке, в которую его кто-то переодел, наткнулся взглядом на дверь в санузел, находящийся тут же в палате. Арсений медленно побрел к нему, и сделав свои дела и умывшись, вернулся обратно, прислушиваясь к голосам, что были за дверью. Он открыл дверь, и его слегка болезненный, все еще затуманенный действием лекарств взгляд уперся в обеспокоенное лицо Паши, который уже чуть ли не ругался с незнакомой медсестрой, видимо, только с утра заступившей на дежурство. — Паша, — Арсений был рад видеть друга. Добровольский моментально обернулся на голос и, улыбнувшись, бросился к нему с объятиями. — Ну тише-тише, — пробормотал, Арсений. — Не доломай мне ребра. — Извини, — Паша отпрянул назад, осторожно держа Арсения руками за плечи. За его спиной Попов рассмотрел молодого мужчину в форме лейтенанта полиции. — Ну как ты? Как себя чувствуешь? — Мужчина, я же уже сказала вам, пациент слишком слаб, его еще нельзя посещать, — она попыталась оттащить Добровольского в сторону. — Простите, — Арсений взглянул на бейджик медсестры. — Людмила Михайловна, мне правда лучше. Не могли бы вы позвать Руслана Викторовича? Женщина хмыкнула в сторону Паши, но отцепилась от него и, кивнув Арсению, направилась по коридору в ординаторскую. — Вы ведь пришли взять показания? — спросил Арсений у полицейского. — Так точно. Разрешите представиться Музыченко Юрий, лейтенант полиции. — Хорошо, заходите, — Арсений слабо кивнул, открыл дверь шире и, развернувшись, поковылял в сторону кровати. Добровольский поспешил за ним следом, подхватывая его под локоть и помогая усесться на кровать. — Арс, что же произошло? Что ты помнишь? — спросил Паша, поднося ближе стул и усаживаясь рядом с изголовьем кровати, куда уже улегся Арсений. Полицейский сел на табурет врача и достал бланки для заполнения. — Мы ехали на машине. Антон был за рулем, он торопился, хотел доехать быстрее в офис до начала дождя, — на этих словах дверь открылась, и в палату вошел Белый. Быстро обменявшись приветствиями, посетители попросили продолжить рассказ. — Мы ехали по Кутузовскому, когда начался сильный ливень, вода была повсюду, и было очень плохо видно, но Антон ехал ровно. В какой-то момент я почувствовал удар в правый бок, машина вильнула, я ударился головой о стенку, потом через несколько мгновений я увидел дальний свет фар, бьющий прямо в глаза. Антон пытался вывернуть руль, чтобы сойти со встречки, куда нас вынесло от удара, но машина попала в занос. Потом удар, боль и темнота, — Арсений поежился от этих воспоминаний, опуская голову. Он не стал говорить людям ни про желание, ни про отчаянную попытку закрыть самое дорогое в своей жизни крыльями, ни того, что крылья исчезли. — Вы видели, что вас ударило? Что послужило причиной аварии? — задал вопрос лейтенант Музыченко, записывающий слова Попова. — Нет. Это произошло, когда ливень уже пошел стеной, я не мог разглядеть. — Это была машина. Черный Land Cruiser, — ответил полицейский, — На одной камере видно, как эта машина едет вплотную к вашей машине в соседней левой полосе, а на следующей она уже одна на своей полосе. — Но это же ничего не доказывает! — удивился Арсений. — Как я понял по словам вашего коллеги, — полицейский кивнул Паше, — у вас с водителем Черного Land Cruiserа вчера случилась небольшая ссора, а это уже подозрительно. Поэтому мы начали оперативные мероприятия и попытались разыскать указанного человека. На месте его проживания обнаружен искомый автомобиль, и на нем действительно есть следы столкновения. Не такие, конечно, как на вашей машине, — лейтенант передернул плечами, — всего лишь легкая помятость. Но подозреваемого дома не оказалось, с ним невозможно связаться, по всей видимости, ударился в бега, — а вот эта новость Арсения действительно потрясла. Музыченко тем временем продолжил: — Мы разослали ориентировки по отделам, но нам в любом случае нужно будет ваше заявление и показания, свидетельствующие против него. Пока мы работаем по заявлению вашего коллеги, — он кивнул на Пашу, и Арсений тоже повернулся к нему. — Я ехал позади вас, — подал голос Добровольский. — И подъехал, уже когда случилось столкновение. Помогал вытаскивать вас обоих без сознания из машины, оказывал первую помощь, поехал следом в больницу. Тоха…, — его голос оборвался. «Антон!» — сердце Арсения болезненно кольнуло. — Что с ним? Операция закончилась? — он подскочил на кровати, усаживаясь ровнее, перебегая взглядом по лицу каждого присутствующего. — Почему вы все молчите? Что с ним?! — Арсений перешел на крик. — Операция закончилась, но никакой положительной динамики нет, — бесцветно проговорил Белый. — Он в коме, на аппарате жизнеобеспечения. Всем вам нужно набраться сил и попрощаться с ним, — сказал он Арсению и Паше. — Что? Что вы такое говорите?! — Арсений и сам не заметил, как вскочил с кровати. — Где он лежит? Я пойду к нему! — он бросился к двери палаты. — Помогите остановить его, он навредит себе! — быстро бросил Белый, моментально вскакивая со своего места. Музыченко понял его с полуслова, и вот уже две пары рук доктора и полицейского смогли остановить буйного пациента. — Пустите! Антон! АНТОН!!! — Арсений пытался драться, вырывался, истошно крича, пока в палату не вбежали еще два медбрата и не вкололи ему что-то. Он почувствовал, как все его тело забило крупной дрожью, которую Арсений не в силах был остановить, а затем словно все силы разом выкачали из тела, ноги ослабели и отказались держать, и Попов, придерживаемый руками медперсонала, осел на пол, и только слезы сбегали по его лицу. «Они все не понимают, что если отключат его и позволят умереть, его душа, привязанная желанием, останется в этой жизни и больше никогда не переродится!» — отчаянно думал Арсений, пока медбратья поднимали его на ноги и медленно вели к кровати. Паша, смахнув с глаз лишнюю влагу, помог медработникам вернуть пациента в постель и накрыл его тонким одеялом, Арсений все продолжал тихо всхлипывать. — Ему нужно отдохнуть, — пробормотал доктор. — Я ожидал, что реакция на эту новость будет эмоциональной, но, чтобы настолько… Белый выпроводил из палаты сначала медбратьев и лейтенанта Музыченко, а затем вышел сам. Когда Паша остался один на один с Арсением, он взял его руку, сильно сжав ее в своей. — Я понимаю, Арс, — он судорожно вздохнул, пытаясь подавить слезы. — Я тоже любил его, не так, как ты, конечно, — он улыбнулся сквозь слезы, — как брата. Я разделяю эту боль с тобой. — Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? — дорожки слез медленно подсыхали, и Арсений, затихший под действием вколотых транквилизаторов, несчастным взглядом уставился на Пашу. — Он здесь, он еще жив. Еще рано с ним прощаться. — Ты слышал врача, Арс, — Паша постарался собраться. — Сколько он может так пролежать? Месяц? Год? Десять лет? — Я не собираюсь с ним прощаться, он здесь, он жив, и я буду рядом с ним! Паша нахмурился, доставая из кармана телефон. — Нужно сообщить его родственникам, — понуро сказал он. — Только они могут это решать, не мы. Арсений смотрел в упор на Пашу, ожидая, что тот начнет вызов, но Добровольский, вздохнув еще раз, убрал айфон обратно: — Я не могу, — выдохнул он. — Словно, если я скажу об этом его маме, то это станет реальностью, — он затряс головой, прогоняя лишние мысли. — Позвоню чуть позже, сначала зайду к нему сам. Арсений на этих словах встрепенулся: — К нему все-таки пускают, а я не могу зайти? — с тихим отчаянием спросил он. — Арс, тебя это сильно потрясло. Нужно, чтобы ты пришел в норму для начала, и я уверен твой лечащий врач позволит тебе увидеть Антона.***
Пара дней в больнице пролетели незаметно, и вот наступил понедельник, когда должны были объявить результаты конкурса. Но теперь Арсению было на это абсолютно все равно. Ему было непривычно совершенно оторваться от работы с одной стороны, но с другой — он даже не мог представить себе, как он начал бы жить как и раньше в этой жизни, до знакомства с Антоном. Арсений сидел в своей палате, измученный нервными срывами и сильными медикаментами, которыми их останавливали, и только думал о том, как ему хоть одним глазком увидеть Антона. Его по-прежнему не пускали к тому в палату, но хотя бы по своему этажу Арсению ходить уже разрешили. Днем в воскресение Арсения зашли навестить Сережа с Димой. Оба они были подавлены случившимися событиями и по глазам обоих, по встревоженному взгляду Матвиенко, по поджатым губам Позова, по нервным движениям пальцев и того, и другого Арсений считывал их переживания и бессилие. Они старались подбодрить Попова, говорить на отстраненные темы, но это было практически невозможно, как не замечать слона в комнате. Перед тем как прийти к Арсению, они заглянули к Антону, и теперь Попов пытался расспросить все, что было возможно. — Как он выглядел? — Слишком болезненно, вы оба попали в страшную аварию, но он спас тебя ценой собственной жизни, — Сережа с грустью посмотрел на Арсения, а Дима кивнул. — И мы все должны принять его выбор — отдать свою жизнь взамен твоей, — добавил Позов. Тем не менее друзья, а Арсений все-таки за последнее время начал считать своим другом не только Сережу, помогли ему немного взбодриться. Ближе к вечеру воскресения в палату заглянул Паша, который приехал в больницу вместе с мамой Антона, и пока она была наедине с сыном, который лежал в коме, Добровольский решил ненадолго заглянуть к Арсению, чтобы через полчаса уже попрощаться и отправиться проводить женщину до съемной квартиры Антона. И вот теперь, днем понедельника Арсений вышел на уличный балкон пожарной лестницы в надежде хотя бы покурить, если в этом ужасном месте под названием больница ему запрещали видеться с тем, кто был ему дороже жизни. Попов крутил на безымянном пальце кольцо, подаренное Антоном, снова и снова пробегаясь взглядом по гравировке. «Помни». «Я помню, мое солнце. Я помню и люблю тебя». С вечера субботы в голове божества Справедливости крутились невеселые мысли. Он вспоминал прошлые жизни, насколько мог, и получалось, что с каждой жизнью обоим божествам выпадало все меньше и меньше времени, чтобы побыть вдвоем, чтобы быть счастливыми. В прошлой жизни у них было всего девять месяцев, и то они не могли быть все время вместе, а в этой жизни, в которой, казалось, не было никаких преград между ними: ни токсичных родственников, ни долга перед страной, ни отвратительно ханжеских законов, запрещающих им быть вместе; в этой жизни они могли бы быть по-настоящему счастливы надолго. И им выпало только пять недель! Всего лишь пять недель, половину из которых, у обоих была утеряна память, но они, словно слепые котята, тыкались в темноте, наощупь, пытаясь отыскать свое божество. Почему так мало времени им было отведено? Арсений задумался, вспоминая сны, где видел Судьбу и ее слова, что и люди, и божества сами выбирают свой путь, а она лишь может дать им возможность. Возможность. Какие возможности были у них теперь в этой жизни? Арсений за несколько мгновений до неизбежного загадал желание, и теперь это желание привязывало божество Надежды к этой жизни. «Если бы я этого не сделал, он бы мог умереть, я бы последовал за ним, и мы встретились в другой жизни. Но теперь, когда Антон застрял между жизнью и смертью, он не мог жить полноценно в этой жизни и не мог родиться в следующей. И в этом виноват я! Со своими эгоистичными желаниями!» — обвинял себя Арсений, ощущая, как от бессилия перед этой ситуацией у него опускались руки. Он снова и снова загадывал желание: «Антон будь живым и здоровым», но, казалось, это не приносило никаких изменений. Попов закрыл за собой дверь на балкон, вдохнул уличный воздух и чиркнул зажигалкой, закуривая сигарету и чувствуя легкий ветерок, обдувающий его лицо. Арсений подумал о крыльях. Когда он видел их в последний раз, они были изломаны из-за удара машины, но хоть каким-то образом защитили их обоих от еще больших травм. А потом они исчезли — это было последнее, о чем смог подумать Арсений, прежде чем отключиться, ведь если бы крылья остались расправленными, люди не могли бы их увидеть и помочь. А теперь стоя в одиночестве на балконе он вновь подумал о них, ожидая увидеть изломанные перья, испачканные в крови. Но… их просто не было, сколько бы он мысленно не призывал их, они не появлялись. «Неужели желания не исполняются? Такое может быть только если божества Надежды больше не в мире. Но он ведь есть! Лежит несколькими этажами ниже. И он жив! Он все еще жив!» Он снова, как в бреду, возвращался к единственному, самому нужному для него желанию, загадывал все то же, но в этот раз немного меняя формулировку: «Я готов сделать все, что угодно, только будь рядом, Антон, будь жив и здоров!» На другой улице легкий ветерок почти неуловимо изменил свое направление, раздувая подол легкого белого платья, сотканного из струящейся гладкой слегка блестящей на солнце ткани. Фигура девушки, одетой полностью в белое, неожиданно появилась из-за угла, неспешной походкой приближаясь к светофору. Поверх белого платья на ней был надет легкий белый жакет, на ногах из-под длинной юбки виднелись такие же белые, как и остальной образ, лодочки на тонком каблуке. Ее волосы, обвеваемые ветром, были серебряного цвета и словно светились в солнечном свете. Единственным темным элементом, выбивающемся из единого цвета, были огромные черные солнцезащитные очки в круглой оправе, закрывающие не только глаза, но и половину лица. Она перешла дорогу и приблизилась к территории больницы, когда случайный взгляд Арсения, все так же стоявшего на балконе, поймал ее фигуру. Она прошла сквозь людей незамеченной ни одним человеком, толпа словно расступалась перед ней, позволяя ей продолжать свой путь. Знакомые детали образа вспыхнули в его памяти, вот только одежда теперь была не полностью черной, а наоборот, белой. — Это она, — прошептал Попов, чуть не выронив зажженную сигарету изо рта. — Судьба. Он проследил взглядом, как она подошла к тому самому больничному корпусу, где лежали на лечении они оба с Антоном, но только на разных этажах: Арсений лежал в отделении интенсивной терапии на шестом этаже, а Антон в отделении реанимации на втором, куда Попова по-прежнему не пускали, и исчезла под козырьком на входе в корпус. Арсений спешно затушил сигарету и, резко открыв дверь, вылетел в коридор своего отделения. Он торопился как мог, но его состояние все еще не позволяло ему ходить слишком быстро и тем более бегать, он увидел мелькнувшую белым фигуру, выходящую из лифта и неспешно приближающуюся к посту медсестры. Но на удивление Арсения, она не остановилась спросить о посещении, а женщина, сидевшая за стойкой, даже не повернулась в сторону незнакомой посетительницы, уже успевшей зайти в палату Арсения. Попов приблизился к посту медсестры и спросил довольно отстраненно: — Людмила Михайловна, ко мне приходили посетители? Медсестра с удивлением взглянула на эмоционально неустойчивого пациента, к которому велено было пускать гостей только после согласования с его лечащим врачом, и покачала головой. — Нет, Арсений, к вам никто не приходил и не записывался для посещения на сегодня, — ответила она и, заметив слабый неуверенный кивок пациента, вернулась к своим делам. Арсений в замешательстве повернулся и направился в свою палату, которая располагалась в непосредственной близости от поста. Он зашел в нее осторожно, словно боясь спугнуть ту, кто, как ему казалось, минуту назад вошла в эту дверь. — Здравствуй, Справедливость, — по-прежнему нечеловеческий голос приветствовал его. — Здравствуй, Судьба, — он зашел и закрыл за собой дверь, бочком двигаясь к больничной койке, не отводя глаз от фигуры, стоявшей к нему спиной. Она обернулась и сняла очки. В дневном свете Арсений увидел ее лицо: оно было необычайно бледным, почти белым, под стать ее наряду, но вот глаза странным образом выделялись на ее лице — они были огромными и абсолютно черными, словно в них не было радужки, и весь глаз был одним сплошным зрачком. Это маленькая деталь была настолько не похожа на людей и даже на божества, которые жили в человеческих мирах, что от одного ее вида кровь стыла в жилах. А еще в этих странных глазах все так же не было даже намека на душу. Арсений застыл напротив, так и не решившись сесть на кровать. Что-то в Судьбе завораживало его — в ней была какая-то струящаяся, почти осязаемая сила, могущественная и неотвратимая, которая могла бы абсолютно подчинить, но при этом не пользовалась этой возможностью, не подавляла волю. — Ты знаешь, что произошло? — спросил Арсений, чувствуя подступающее волнение. Появление Судьбы могло хоть как-то исправить эту неразрешимую ситуацию. Может она могла бы помочь Антону? — Да, знаю, — она тихо вздохнула, но в ее эмоциях не было обеспокоенности или тревоги. — Я пришла, потому что услышала, что ты наконец готов. — Готов? К чему? — Ты сказал, что сделаешь все, чтобы вернуть Антона, чтобы он был здоров и счастлив с тобой здесь в этой жизни. Так ведь? — Да, — Арсений понял, что его желание, наконец, сдвинуло дело с мертвой точки, и если Судьба попросит его продать душу, ради Антона, то он готов был согласиться. — Пожалуйста, помоги вернуть его в нормальное состояние. — Я не могу этого сделать, — ее лицо было все так же непроницаемо. Арсений готов был взвыть от бессилия, если Судьба не поможет ему, то уже ничего не поможет. Но пока он не успел впасть в крайнюю степень отчаяния, она продолжила. — Но ты можешь. — Что? — Ты можешь все исправить, но только ты должен пробудиться. — Что это значит? Ты говорила, что-то про пробуждение еще в прошлую нашу встречу. — Да, — кратко ответила Судьба, плавно и грациозно усаживаясь на стул. — Ты уже тогда начал беспокоиться, случайности, которые складывались к тому моменту, уже несли на себе отголоски беды, и ты реагировал на них. Всё в жизни связано и все жизни связаны, и ты, как божество Справедливости в истинном своем проявлении, начал это ощущать. — Я ничего не понимаю, — Арсений провел пальцами по волосам, откидывая их назад. — Как это связано и как я могу вернуть Антона? — Позволь я расскажу тебе, кто я на самом деле, — в огромных черных зрачках на мгновение блеснул золотой свет и растворился. — Надеюсь, тогда ты все поймешь. — Желания не работают, — автоматически отреагировал Арсений на такое знакомое слово «надеюсь». — Он не слышит их. — Для меня это просто слово, — она улыбнулась. — Самые сокровенные желания души может исполнить божество Надежды. А у меня, так вышло, души нет. — Как такое вообще возможно? — пробормотал Арсений. — Что ты такое? — Очень правильный вопрос, — на лице появилась улыбка, которая выглядела скорее пугающе и неестественно, словно заученное действие. — Не бойся меня, — ее лицо вновь приобрело спокойное выражение. — Я не желаю зла, кому-либо, а особенно тебе, Справедливость. Арсений не видел душу, но какое-то неясное предчувствие твердило ему, что существо (или божество, или кто она?) напротив него пыталось ему помочь, а еще оно что-то скрывало. Он приготовился слушать, что же ему решила поведать Судьба. Она начала свой рассказ издалека. «Люди очень странные создания. Всю историю развития человеческого общества, в бесконечном множестве миров, они всегда были захвачены какими-то идеями. Они придумывали разные истории, наделяя их персонажей способностями и умениями: драконы, маги и ведьмы, оборотни и вампиры, герои и злодеи, духи и призраки, волшебные существа и растения, заклинания и проклятия — человеческая фантазия была поистине бескрайней. В некоторых мирах их выдумки становились реальностью стоило только в них поверить, но жили эти фантазии только в том мире, где в них верили. Но во всех мирах в волшебных и в самых обычных люди сходились в одной идее: когда в душе есть свет, ей есть на что надеяться, она живет Надеждой, когда душа падает во тьму и все, чего она желает, только честного суда и мести, она уповает на Справедливость. Надежда и Справедливость. Когда-то два божества, не скрывались от людей, и для людей не было сомнений в их силах. Для того чтобы совершать правосудие было достаточно только видеть истину, а к словам Справедливости люди прислушивались беспрекословно. Но после того, как люди обвинили их во всех своих бедах и начали преследовать из жизни в жизнь, одного лишь знания правды стало недостаточно, чтобы осуществить Суд Справедливости. Но потребность в справедливом суде у людей не исчезла, а наоборот, вместе с их ожесточением против божеств, все больше и больше людей стали уповать на то, чтобы какая-то сила смогла регулировать события и реальность, воздавая всем по их заслугам. Кто-то называл это Судьбой, но от этого названия суть не менялась — Сила, по праву принадлежащая божеству Справедливости, осталась лишь сгустком энергии людей. Божеству Справедливости нужно было лишь воззвать к этой Силе, чтобы принять ее дар и ответственность, но узнать о ее существовании он не мог, и Сила уснула, в ожидании, когда она действительно понадобится ее истинному обладателю. Божества проходили через множество перерождений, но никогда божество Справедливости не просил о власти вершить чужие судьбы, предпочитая решать все трудности теми средствами, что у него были. Если бы хоть раз за прошедшие жизни Справедливости пришлось спасать свое божество от неминуемой гибели раньше, чем он сам погибал, то он бы уже обратился к этой Силе, но время шло, а это так и не происходило. Каждый раз жизни божеств обрывали люди, которым они были призваны помогать, каждый раз Справедливость жертвовал собой ради них и ради своего божества, каждый раз оставлял Надежду умирать последней. Но однажды божества переродились в очередном магическом мире, в котором было несколько видов магии. И хранители одной магии верили в то, что божеств не двое, а трое. Кроме Справедливости и Надежды, они свято верили в существование судьбы, не просто как силы, а именно как божества. Каждый хранитель изучал древнейшие труды их ордена и нес эту веру из жизни в жизнь, ведь когда умирал старый хранитель магия находила себе новое вместилище — нового хранителя и уже он продолжал тот же путь и ту же веру. Их вера породила Судьбу. Сила Справедливости обрела форму, получая физическое воплощение, но она не стала полностью сформировавшимся божеством, у нее не было тела и души, она не могла умереть и жила бесконечно, но в отдельном измерении. У нее не было своего цвета глаз, лишь огромный зрачок, вместо радужки и золотой отблеск Силы, которая по праву принадлежала Справедливости. Эта Сила так и осталась за пределами того мира, влияние на который она оказывала. Но Судьба всегда знала, что настанет день, когда божество Справедливости воззовет к ней и тогда, она должна будет перейти из своего измерения в мир людей, чтобы, утратив свою физическую форму, возродиться Силой Справедливости. Силой вершить судьбы людей, менять реальность и восстанавливать правильный порядок вещей». Она умолкла, а Арсений, ошарашенный новой информацией, сидел молча, пытаясь переварить услышанное. «У меня была Сила? Но при этом она была как бы не у меня, а за все то время, что я ей не пользовался, она успела сформироваться в отдельную личность и стать почти божеством. И вот теперь, я должен…» — Ты хочешь сказать, — начал он напряженно, — что я могу все исправить, но для этого я фактически должен тебя убить? — Ты не можешь убить меня, — она улыбнулась. — Я не человек и не божество, у меня нет души и собственного тела, я всего лишь сгусток энергии, обретший форму. — Но у тебя есть личность, есть мысли, есть сознание, — Арсений посмотрел на свои руки, словно пытался разглядеть на них кровь, но они были такими же бледными, как и прежде. — Я не могу. — Тебе не нужно делать что-то ужасное, просто коснуться, — она подняла ладонь на уровень лица, показывая, как просто это сделать. — Ты не сделаешь мне больно, не заставишь мучиться, но, обретя наконец свою Силу, ты можешь спасти свое божество. Сила Справедливости должна принадлежать тебе, это заложено в порядок мироздания, верой, которую создают люди, и никто из нас не может этого изменить. Рано или поздно это должно было произойти. Если бы в нашу последнюю встречу ты не испугался пробуждения и не сбежал так рано, у тебя бы уже была Сила, и ты мог бы не допустить случившихся событий. Но твой страх одновременно и помогает, и мешает тебе —заставляет искать способы выжить и помочь твоему божеству и останавливает, когда ты эти способы находишь. Арсений внимательно смотрел в это почти человеческое лицо, в черные зрачки, в которых мелькал золотистый блеск, как и в глазах божества Надежды, и глубоко вздохнул. — Касание — это то, как божества узнают друг друга. Коснувшись меня, ты поймешь, что я не осязаема, всего лишь форма, всего лишь возможность рассказать тебе о порядке вещей, помочь тебе вернуть божество Надежды и справедливый порядок вещей в мир, а мне — вернуться домой. Позволь своей Силе вернуться домой, — она умолкла и бесшумно встала со стула, заставляя Арсения тоже подняться на ноги. Судьба протянула к нему поднятую ладонь, ожидая его действий. Арсений симметрично протянул свою ладонь, медленно сокращая расстояние. Чем меньше оставалось сантиметров между их ладонями, тем сильнее светилась рука Судьбы, пока наконец она не сократила последние миллиметры и не коснулась ладони Справедливости, в тот же миг полностью вспыхивая светом и постепенно растворяясь в нем. Арсений чувствовал тепло в подрагивающей ладони, в которую входил свет, в которую входила Сила, по праву ему принадлежащая, а еще он чувствовал грусть от того, что именно он заставил что-то такое светлое и чистое исчезнуть с лица земли только для того, чтобы стать сильнее. — К сожалению или к счастью, рост всегда происходит через боль. Иногда она кажется нестерпимой, но, когда она заканчивается, ты становишься сильнее. Мне жаль, что вам обоим пришлось вытерпеть столько боли, преодолеть столько препятствий, но этот путь должен привести вас к счастливому финалу. Не позволяй никаким людям или обстоятельствам помешать вам быть счастливыми, — услышал он последние слова нечеловеческим голосом, а затем свечение погасло. Он снова остался один, сжимая и разжимая ладонь, в которую вошел свет, и решительно поднял голову, сверкнув золотым отблеском в голубых глазах.***
Голоса. Непрекращающийся поток голосов сливался в равномерный гул. В нем были и мужские, и женские, и обиженные детские, и разочарованные старческие голоса. И все они о чем-то просили, делились своей болью, печалью, тревогами — несправедливостью, которая сплошь и рядом была в человеческой жизни. Арсений пытался вслушаться, отделить один голос от другого, вникнуть в суть того, о чем этот голос говорил, и решить, как правильно поступить. Как же сильно он был не прав, когда думал, что в этом мире Справедливость не нужна! Он сначала неумело, а затем все более внимательно погружался в каждый случай, не сразу заметив, что время вокруг него замирает, пока он находится в этом состоянии, внимательно выслушивая каждую просьбу. Сила Справедливости не только преподнесла ему дар, менять ход вещей, изменять жизни, но и наделила определенной ответственностью, вручая судьбы людей и предоставляющиеся им возможности в руки одного божества. Казалось, он провел несколько дней решая чужие проблемы, но в реальности, минутная стрелка едва ли сделала один оборот. Постепенно Арсений научился справляться с потоком, ставить голоса, которые он слышал, на паузу, чтобы вернуться к ним в тот момент времени, в котором они находились, с решением, выделяя в собственной жизни время для того, чтобы заняться божественным решением проблем. Справившись с первым шквалом навалившихся на него голосов, Арсений опустился на кровать, нервно потирая виски. Ему нужно было прежде всего разрешить ситуацию с Антоном, вернуть его к жизни. Он вышел из палаты, мысленно концентрируясь на том, чтобы дойти незамеченным до палаты Антона, и прошел мимо сидящей на своем посту медсестры, которая не обратила на него ни малейшего внимания. Арсений хотел было удивиться этому, когда прошмыгнул в пустой лифт, но вспомнил, как Судьба прошла по улице мимо людей, прошла мимо Людмилы Михайловны, которая не пропустила бы никого чужого, совершенно незаметно. «Значит в Силе есть такая божественная особенность — быть незаметным для людей. Совсем как с крыльями, которые подарил мой свет». Лифт остановился на втором этаже, где располагался блок реанимации. Тут и там сновали обеспокоенные доктора в халатах и медсестры, но никто из них не видел, как Арсений шел по коридору, заглядывая сквозь стеклянные окошки на дверях в каждую палату, пытаясь разыскать одного-единственного пациента. Наконец, почти в самом конце коридора, он нашел его. Когда Арсений бесшумно открыл дверь и вошел в палату, он увидел, что на кровати подключённый множеством трубок к приборам, которые размеренно попискивали, лежал Антон. Он был очень бледен, и на тех частях его кожи, которые были доступны взору, было множество ссадин и кровоподтёков, а его руки, лежащие поверх одеяла были все в шрамах, видимо от разбившихся стёкол. Лицо Антона было таким знакомым и таким непохожим на себя самого одновременно — измученным и болезненным. Арсений, пододвинул ближе к кровати стул и, усевшись на него, тихо прошептал: — Ты слышишь меня, Антош? Я здесь. Я наконец-таки нашёл тебя. И я не могу тебя потерять. Самыми кончиками пальцев он осторожно погладил по израненной руке, ласково касаясь холодной кожи. — Я обрел Силу, солнце мое, и теперь я исправлю все то, что произошло. Несколько пылинок, кружащихся в солнечном свете, косыми лучами проникающем сквозь полуприкрытые жалюзи, внезапно замерли — время остановилось. Арсений медленно прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания о том дне, когда все пошло не так. «День Х», — подумал Арсений. — «Хуевый день», — мысленно добавил он. Из-за ненависти и неконтролируемой злости человека пострадало самое светлое божество и теперь лежало здесь, находясь на грани жизни и смерти. Какого Справедливого Суда требовала эта ситуация? Арсений вдохнул, преисполнившись сознанием всех перипетий этого мира, и вынес решение. Антон должен жить и должен быть здоровым. Андрей должен понести наказание. Если он не желал смерти божеству Надежды, то пусть отвечает за содеянное по человеческим законам. Если в его поступке было намерение убить Антона, то божество Справедливости покарает его самостоятельно. Для вынесения приговора Справедливости осталось лишь один раз взглянуть в глаза Кирстину. А для этого его следовало найти. Арсений, словно по наитию, сделал движение рукой, а на другом конце города, случайный патрульный, увидев совпадение по ориентировке, задержал человека, подозреваемого в ДТП, чтобы доставить его в отделение полиции. Арсений выдохнул и открыл глаза: «Хочу, чтобы я мог лечить Антона прикосновениями» Божество Справедливости решил проверить собственную безумную теорию: если он мог менять реальность, то может и мог бы исполнять какие-то собственные желания, чтобы помочь своему божеству? Пылинки в воздухе снова закружились, и время снова потекло равномерно. Он осторожно взял в свою ладонь руку Антона, которую все ещё гладил и к которой не была подсоединена трубка, и приблизил ее к губам, оставляя нежный поцелуй. Под его касанием шрамы на руке начали медленно исчезать, растворяясь и оставляя после себя только гладкую кожу. На лбу Арсения залегла сосредоточенная морщинка — пока Кирстина доставят в отделение, пока его самого вызовут на допрос, еще было время. Время, которое он не хотел тратить на этого человека, а которое он хотел провести безраздельно со своим божеством, помогая ему выздороветь. Он опустил руку Антона на кровать, тем не менее не отпуская ее, и коснулся другой ладонью его лица на месте длинного пореза. Убрав ладонь, он заметил, что порез сильно изменился, он выглядел так, словно уже почти зажил, остался лишь неглубокий след. После этого Арсений наклонился и прикоснулся губами, совсем легонько того же места. Отстранившись, он не заметил пореза, словно его никогда и не было, а цвет лица Шастуна стал чуть розовее. Лицо Попова просветлело, он улыбнулся и наклонился к лицу своего божества, разглядывая каждый шрам, порез и ссадину, он прикасался к ней губами, поглаживая Антона по голове. После его поцелуев лицо парня излечивалось и приобретало более здоровый оттенок. — Кажется, вы каким-то странным образом лечите моего сына, — прозвучал голос за спиной Арсения через некоторое время. Попов вздрогнул — совсем не так он представлял себе знакомство с семьей своего божества в этой жизни. Арсений медленно обернулся, заметив в дверях высокую светловолосую женщину — это была мама Антона. Он поднялся на ноги, отпустив руку Антона: — Простите, я Арсений, мы ехали вместе с Антоном в машине, когда все произошло. А это…— он неловко замялся, пытаясь оправдать свои действия. — Можете ничего не говорить, — женщина устало улыбнулась. — Я рада, что у моего сына есть человек, который его любит. Кстати, я Майя, и если ты не против, давай перейдем на ты, — добавила она спокойно. — Вы знали? —ошарашенно спросил Арсений, игнорируя ее последние слова. — Я знаю своего сына, он с подросткового возраста все носился за всеми знакомыми мальчиками, пытаясь отыскать свою настоящую любовь, так он говорил, — она светло улыбнулась, видимо, вспомнив Антона в то время. — Он всегда смотрел только на мальчиков, я же видела это. А потом, когда вернулся обратно в Москву в мае, только и слышно было от него, как он счастлив и рад работать с тобой, Арсений. Я еще тогда подумала, что это неспроста, но он молчал, и я не хотела лезть с лишними расспросами. Так значит это оказалось правдой. Арсений кивнул, снова опускаясь на стул рядом с Антоном и бережно беря его за руку. — Вы же не подписали отказ от системы жизнеобеспечения? — тревожно спросил Арсений у женщины рядом с ним. — Он должен жить! И он обязательно придет в себя и выздоровеет! — Я разделяю твои мысли, хоть и все врачи твердят, что это бесполезно. Я не стала ничего подписывать, пока есть хоть крохотная надежда, что мой сын сможет вернуться к жизни, я буду в нее верить. Арсений улыбнулся на ее слова — другая женщина бы и не смогла вырастить и воспитать божество Надежды. — Я хотела повидать того, ради кого мой сын пожертвовал собственной жизнью, но мне сказали, что ты очень тяжело воспринял новость о его состоянии и потому не хотела лишний раз тревожить. Вы с ним очень близки, — Арсений перевел взгляд на Майю. — Я вижу это по твоим глазам, когда ты смотришь на Антошу. — Да, ваш сын очень дорог мне, — Арсений сделал паузу, но все же добавил следом: — Я люблю его и сделаю все, что потребуется, чтобы он вернулся к полноценной жизни, — он поймал благодарный взгляд женщины и решил спросить о том, что Белый не хотел ему рассказывать, считая, что психика Арсения может не выдержать. — Майя, расскажите мне, что с ним, что пострадало больше всего? Почему его так долго оперировали? — У Антоши внутренние кровотечения, легкие местами разорваны, местами были заполнены кровью. Операцию как раз проводили, чтобы убрать кровь из легких и зашить разрывы во внутренних органах. Помимо этого, есть еще перелом двух рёбер, перелом левой ноги и травма головы. Позвоночник не пострадал, и врач сказал, что у него должна сохраняться возможность ходить и двигаться, если только он придет в себя, и травма головы позволит, — она тяжело вздохнула. — Хирург, который его оперировал сказал, что то, что он продолжает жить, это уже чудо, он очень сильный и может, если он справился в момент аварии, то сможет и сейчас? — в ее голосе звучала надежда, и если бы Антон мог слышать желания, то это желание его матери непременно бы исполнилось. Арсений кивнул ей ободряюще: — Я тоже верю, что он справится, — он погладил руку Антона, на которой уже не осталось следов аварии. Они посидели еще немного в тишине, и Майя засобиралась домой. Пока ее сын попал в больницу, ей пришлось взять отпуск, чтобы приехать в Москву и побыть с ним, даже если он и не мог никак отреагировать на этот приезд. Арсений же остался еще посидеть немного с Антоном, но к вечеру ему пришлось вернуться в свою палату — близился вечерний обход, и из-за его отсутствия могли поднять тревогу. Когда Руслан зашел в палату к Арсению, тот уже спокойно сидел на своей койке, не переживая и не нервничая, как раньше. Сила, протекающая по его венам, излечивала божество Справедливости, даруя ему спокойствие и уверенность, что с Антоном теперь все будет в порядке. — Ну как ты себя чувствуешь, Арсений? — доктор опустился на табурет для осмотров. Они с доктором довольно быстро перешли на ты — разница в возрасте была невелика и смысла выкать никто из них не видел. — Хорошо, намного лучше, — ответил Арсений, разглядывая в душе Руслана, сначала неверие, но после того, как он задал несколько вопросов и убедился в состоянии Попова, радость и облегчение. Они провели обычные процедуры, и Белый, заглянув в документы, задумчиво произнес: — Ты определено идешь на поправку — твое физическое состояние быстро приходит в норму. Конечно, трещины в ребрах будут зарастать намного дольше, но в целом, я наблюдаю хорошую динамику, и, если бы не твои нервные срывы, тебя можно было бы уже выписать через недельку. Но, Арсений, меня беспокоит твое психическое состояние. Сегодня я вижу, что ты как будто стал спокойнее и уравновешеннее, поэтому зная, как это для тебя важно, я разрешаю тебе навестить Антона завтра. Под присмотром, разумеется. Попов улыбнулся, понимая, что доктор желал ему только добра и не хотел рисковать его душевным спокойствием. Он же не мог знать, что это спокойствие Арсений мог получить только потому, что уже увидел Антона, смог прикоснуться к нему, излечивая касаниями, и теперь был уверен, что его божество будет с ним, будет жить и обязательно будет счастливым. — Спасибо, Руслан, — кратко ответил Арсений и увидел, как Белый кивнул ему на прощание, скрываясь в коридоре. Арсений остался один в палате и, вновь сосредоточившись, на том, чтобы быть невидимым для людей, вышел за дверь, осторожно пробираясь на этаж реанимации, в палату, где лежал Антон. Он зашел и тихо закрыл дверь, прошел к лежащему под равномерно попискивающими аппаратами божеству и улегся с правой стороны от Антона на кровать, чтобы обнять его с более здорового бока. Он оплел длинное тело своими конечностями, и убедившись, что нигде не мешает и не передавливает повреждения на теле Шастуна, положил голову подбородком ему на плечо. — Ты самое дорогое, что есть в этом мире. Шастун, я спасу тебя, — он поцеловал Антона в местечко над ухом. — Я люблю тебя и всегда буду рядом, — прошептал он, проваливаясь в сон.***
Несмотря на огромную Силу, которой Арсений теперь мог изменять реальность, состояние его божества было слишком тяжелым, чтобы по щелчку пальцев исправить его. Болезнь сдвигалась с мертвой точки очень тяжело и неохотно, но ночь, проведенная рядом, определенно пошла на пользу божеству Надежды. Проснувшись утром еще до подъема, Арсений осмотрел лицо Антона, которое за ночь стало менее изможденным и более расслабленным и здоровым. Арсений поцеловал щеку, уже покрывшуюся легкой щетиной, за то время, что Шастун провел без сознания, ласково поглаживая пальцами по голове. — Доброе утро, мое солнце, — глаза Арсения светились любовью, когда он смотрел на свое божество. Золотые отблески плескались в голубых бездонных глазах, словно солнце на небе. — Надеюсь, тебе сегодня лучше, чем было вчера. Ты обязательно выздоровеешь и откроешь свои прекрасные глаза, мы с тобой выйдем отсюда вместе, здоровыми, и больше никто и никогда не сможет разлучить нас. Обещаю тебе, — он потянулся и поцеловал Антона в закрытые веки по очереди, на мгновение почувствовав на кончике языка соленый вкус маленькой слезинки из-под краешка закрытых век. — Ты слышишь меня! Ты меня слышишь! — Арсений начал покрывать все его лицо поцелуями, легкими, чтобы не причинить боль, но такими пьянящими, заставляющими верить, что его любимое божество придет в себя. Услышав шаги близко за дверью, Арсений встал с кровати, не став скрываться от людей, и через мгновение дверь открылась и в палату зашло несколько врачей, в числе которых был и Белый. — Арсений! Мы тебя потеряли! — обратился к нему Руслан, внимательно осматривая сначала своего пациента, а за тем лежащего в коме. К Антону тем временем подлетел другой врач, внимательно вглядываясь в показания на экранах. — Пациент дышит самостоятельно! Это невероятно! — к нему заспешили остальные медики, только Белый остался стоять рядом с Арсением. — Как себя ощущаешь? Я сильно перепугался, когда не нашел тебя в палате, так и подумал, что ты сбежал сюда. — Я хорошо. Антону и правда стало лучше? — Арсений взглянул прямо в глаза. — Ты же слышал его лечащего врача. Видимо, да. Ему ваша встреча тоже пошла на пользу, — Арсений увидел, что это была правда, а еще в душе Белого он увидел надежду, что Антон поправится, и был благодарен за это. Арсений обернулся к лежащему с закрытыми глазами Антону и тихо спросил: — Можно я побуду сегодня здесь? — не то, чтобы ему были нужны разрешения, но так было спокойнее для всех, и для Антона, и для Арсения, и для врачей, которые старались им помочь. — Можешь, — кивнул доктор. — Это слишком важно для тебя, и теперь я вижу, что ты стабилен и идешь на поправку не только физически, но и ментально. Консилиум врачей о чем-то негромко переговаривался, обступив Антона с двух сторон, а затем его лечащий врач обратился к Попову: — Арсений, вы были здесь, что вы делали? Разговаривали, касались? — И то, и другое, — подтвердил Арсений, а потом подумав, что это может быть важной информацией для врачей, добавил: — Когда я говорил с Антоном, мне показалось, что у него скатилась маленькая слезинка. — Он слышал, все, что вы ему говорили, — подтвердил мысли Арсения врач. — Разговаривайте с ним, касайтесь его, важно чтобы он слышал знакомый голос, раз он реагирует на вас. — Ему стало лучше? — с надеждой спросил Арсений. — Да, намного, — ответил врач с облегчением, и остальные за его спиной согласно закивали. — Он стал сам дышать, и теперь ему не нужен аппарат ИВЛ, пульс ровный и четкий, кровопотери нет, значит все внутренние повреждения, которые мы прооперировали, заживают стабильно и правильно. Но ко всему добавляется тяжелая травма головы, именно из-за нее пациент в коме, но, если он слышит и как-то реагирует, значит мозговая деятельность есть, и нужно стимулировать ее еще больше. — Спасибо, — проговорил Арсений, чувствуя, как огромная тяжесть упала с его плеч. — Спасибо вам большое! — Да чего уж, это моя работа, — ответил добродушно доктор и вышел вместе с остальными из палаты, оставляя Арсения наедине с Антоном. — Ты слышал, Антош? — он присел рядом на табурет, так и оставшийся стоять возле койки. — Ты поправишься, мое солнце, тебе уже лучше, а я не буду отходить от тебя, если понадобится, — он взял руку Шастуна своими обеими и приложил тыльной стороной к своей щеке. — Ты моя душа, куда я без тебя? — тихо пробормотал он, замечая, как на внешних краях ресниц божества Надежды заискрились слезы. Попов наклонился и собрал их поцелуями, не замечая, как у самого глаза стали влажными. Он наклонился ближе и прижался лбом ко лбу, потираясь кончиком носа о нос Антона. Так он просидел рядом несколько часов, разговаривая с Антоном ласковым голосом, рассказывая ему, как сильно его любит и ждет возможности снова говорить с ним, видеть его живые эмоции, целовать свое самое драгоценное божество. — Мой любимый, самый лучший, — он положил одну ладонь на грудь, где билось сердце его божества, а вторую запустил в отросшие волосы, поглаживая макушку. Арсений чувствовал течение Силы в себе и сконцентрировался на изменении хода вещей, желая, чтобы Антон пришел в себя и открыл глаза. И это желание, не известно кем из них выполненное, воплотилось в жизнь — неожиданно на щеках Арсения затрепетали чужие ресницы, и слабый слегка охрипший голос донесся до его слуха. — Мой ангел… ты снова меня спасаешь, — Арсений неверяще отстранился от лица своего божества и увидел блестящие изумруды, подернутые влагой. — Тише-тише, — проворковал Арсений, он заключил лицо Антона в ладони, вытирая большими пальцами слезы. — Я не мог не откликнуться на твой голос… — слова трудно давались Антону, но он продолжал говорить. — На твои слова, на твои прекрасные чувства… на твое доброе сердце, — он неуверенно поднял свою руку, прикладывая ее к груди Арсения, где восторженно билось сердце, радуясь пробуждению его божества. — Люблю тебя, мой свет, не могу представить, как мог бы прожить без тебя. Прости меня, — Арсений переместил ладони ниже, обнимая Антона за плечи и притерся щекой к щеке. — Прости, что загадал то желание и привязал тебя к телу, к этой жизни. — Нет, не надо, — прохрипел Антон, и Арсений почувствовал руки Шастуна, которые прикоснулись к его спине, поглаживая и успокаивая. — Не извиняйся за то, что спас меня. За то, что позволил остаться в этой жизни, а не ждать встречи еще много лет в новой. — Нужно позвать врача, сказать, что ты пришел в себя, — сказал Арсений, когда наконец разомкнул объятия и отодвинулся так, чтобы видеть лицо Антона. — Не хочу рисковать твоим здоровьем, — он потянулся и нажал на кнопку вызова персонала в изголовье кровати. Через минуту явилась медсестра, но увидев тяжелого пациента в сознании, тут же бросилась за врачом, который уже во второй раз за день с удивлением забежал в палату своего пациента. Очень скоро в палате было полно врачей, каждый из которых пораженно качал головой, удивляясь такому быстрому выходу из комы. После осмотра, взятия анализов и долгих расспросов о самочувствии Антона, наконец, оставили в покое. Арсений помог Шастуну улечься поудобнее, расправив для него подушку, и лег рядом, обнимая его руками и ногами. Им было о чем поговорить и что обсудить друг с другом. Пока Попов рассказывал о том, что произошло за то время, пока Антон был без сознания, он ни на мгновение не отпускал его руку, лежащую на груди Шастуна, а вторую не отрывал от головы, поглаживая ее и помогая Антону скорее выздороветь. К концу рассказа Антон, хоть и был увлечен историей, уже утомился. — Твои крылья, они исчезли тогда, ведь я не мог исполнять желания. Загадай их, верни их, — прошептал Антон. — Ты ведь сам сказал, если я буду рядом, ты загадаешь крылья. — Загадаю, солнце мое, но позже. Когда буду уверен, что исполнение желаний не навредит тебе, я обязательно попрошу тебя вновь подарить мне возможность летать с тобой, — Арсений наклонился, чтобы оставить легкий поцелуй на его губах. — А пока тебе нужно отдохнуть и набраться сил. — А ты?.. — А я буду рядом с тобой, буду оберегать твой сон. Отныне и навеки. — Люблю тебя, мой ангел. Всегда. Впереди у них было еще долгое лечение и восстановление; встречи с друзьями и близкими, которые не могли сдержать эмоций, глядя на поистине чудесное исцеление Антона; разбирательства с Кирстиным, все-таки задержанным и отправленным в камеру предварительной изоляции; но самое главное — впереди у них была жизнь, и они смотрели в будущее вместе, отринув в сторону все страхи и сомнения.