Кавинский

Она сидела прямо. И лёгкое пальто, аккуратно сложенное пополам, свисало со спинки кресла у кофейного стола. Она помнила отца своего, мужчину строгого, справедливого, с гладко выбритым подбородком, слегка угловатым и таким бескрайне родным. Помнила, как воздушными подушечками детских пальчиков нежно скользила по его шершавой щеке, заключённая в крепкие объятия мужчины. Помнила, как часами стояла, прислонившись спиной к стене, ровно и неподвижно, под пристальным взглядом пронзительных изумрудных глаз. Пока ноги от напряжения не становились измученно-ватными, не подкашивались от назойливой усталости. Стояла, зажмурившись, терпела. А потом медленно, не спеша расхаживала по комнате, локтями прижимая к спине деревянную палку, зажимая её под лопатками. Мужчина научил её многому, почти всему, что знал и чему мог научить. И осанка её оставалась прямой, словно стержень тянущегося к солнцу стебелька подсолнуха, хоть и не запрещено ей было уже расслабиться. На секунду, миг совсем краткий, легкомысленный, кошкой растянуться на спинке бархатного кресла, усталым взглядом уставиться в отблески на витражных окнах. Но поддаться порывистому ветру, манящему, лукавому, бушующему среди тумана и утренних беспросветных грез, способному принести лишь смуту непрошеных перемен, поддаться ему она не могла. Была не способна, продолжая сидеть прямо. И осеннее пальто, бережно оставленное болтаться на кресле напротив, легковесно колыхалось в струйках сквозняка, тянущихся из полуоткрытого окна. Кофе, столь ароматный и крепкий, обильно налитый в фарфоровую чашку, отдавал рассеянной дымкой пряностей, неустанно щекотал обоняние. Запах корицы и свежего миндального молока, взбитого в душистую пенку лопающихся пузырьков воздуха; кусочек коричневого сахара, ещё не растворившийся, тонул в горячей пенной жидкости. Она медленно, наслаждаясь, вдыхала терпкий аромат горячего напитка, крепко сжимала чашку в ладонях, улавливала нотки успокоения и необъяснимого сердцу уюта, тепла, что тот даровал. Капли дождя, тысячи округлых перламутровых бисерных бусинок, скапливались на стекле витрины, шумно барабанили по окну. Ноябрь. Угрюмый, холодный, мерзкий — повелевал мирной жизнью простых горожан, в данную минуту поспешно укрывающихся зонтами от беспросветного проливного дождя. Перепрыгивая через лужи, они спешили кто куда. Этим ранним утром понедельника. На часах без двадцати девять. Пёстрые ленты оранжевых огней, которые источал десяток горящих свечей, расставленных по книжным полкам кафетерия, грели сонное сознание. Тусклый свет уличных фонарей с натяжкой заполнял сумрачную улицу, затянутую в объятия пепельного тумана. По проезжей части проносились редкие машины. Это заведение было её любимым местом в городе, и она часто коротала здесь утренние часы будних дней. Она любила понедельники. Сегодняшний был особенным. Сколько бы ни думала, девушка не припоминала, чтобы когда-либо испытывала неприязнь к холодной поре времени. Осень была ей по духу. Кружащийся в воздухе листопад ассоциировался с неминуемыми переменами, предвестником грядущего и началом нового. Запах, источаемый лесной хвоей, — трепетом и надеждой, обращёнными к неизведанному будущему. Дождь, барабанивший по окну, — тоска по былому. Прошедшему. Такая светлая и чарующая, способная согреть. И почему-то именно холодному времени года так нравилось возвращать её к воспоминаниям о тех счастливых днях былого. Иногда и не очень счастливых. Но всё же с каждым последующим глотком горячего кофе ноябрь окунал с головой в отпечаток прошлого, проецируя воспоминания о том душном солнечном вечере последнего месяца лета. О двадцать втором августа этого года, если быть точным. Одетая лишь в купальник, с белым платком, лихо повязанным вокруг бёдер, она сидела на горячем песке у берега реки, опустив ноги в прохладную воду, словно в успокоение. Её взгляд, пристальный и зоркий, скользил по головам плавающих ребятишек. Она невольно следила за их числом, хоть и ум её оставался мирным и расслабленным, будто пребывая во сне. От этой способности видеть чуточку больше, чем другие, уже нельзя было избавиться. Более десяти лет не получалось. Ей не удавалось смотреть на водоёмы иным взглядом, просто любоваться вечерним солнцем на краю горизонта, не обращая внимания на происходящее в волнистом омуте, казалось бы, безопасного бирюзового пространства. Для того, чтобы мужчина мог получить возможность бороться за жизнь других людей, спасая их от утопления, ему необходимо было не только являться хорошим пловцом и обладать внушительной физической подготовкой, но и пройти множество испытаний, включающих в себя обучение основам первой неотложной помощи, изнурительные тестовые тренировки как в бассейне, так и на открытой воде. Приходилось доказывать пригодность, выполняя сложные физические задания, сосредоточенные на показателях силы и выносливости. Для того, чтобы женщина смогла обрести место среди тех, удостоенных то ли чести, то ли ответственности помогать людям, ей приходилось делать в три раза больше. Она по сей день не могла ответить себе на весьма простой вопрос: как и почему десятилетием раньше решила попробовать себя именно в этой сфере деятельности? Возможно, тогда, в то время, смутное и далёкое, сертификат спасателя предоставлял ей неплохую возможность дополнительного заработка во время летних каникул, свободных от учёбы в университете. Возможно, она хотела испытать себя на прочность, ровно так же, как испытывал её отец в детские годы. А может, причина крылась в амбициях, в необъяснимой для неё самой одержимости быть наравне с мужчинами. Или ей хотелось совершить что-то великое. Значимое. Спасти чью-то жизнь. Обрести цель и предназначение. А может, в ней говорило простое пагубное тщеславие. И пусть она не находила в себе смелости ответить на волнующий вопрос, девушка прекрасно помнила человека, который в минуты слабости и сгустившегося отчаяния вновь и вновь показывал ей, что выход возможно обрести везде и всегда. Особенно в те моменты жизни, когда казалось, что его уже не найти. Она помнила его, своего инструктора и просто хорошего друга, будто виделась с ним только вчера. Мужчиной он был средних лет, смешливого нрава и полноватого телосложения, но обладал опытом настолько богатым, что не хватило бы и целой жизни, чтобы передать его весь. От своих сверстников он отличался отсутствием предвзятого отношения к женскому полу в исполнении задач, что изначально предназначались исключительно для мужчин. Он был наделён способностью сопоставить ценность интуиции да чутья, которыми в большей степени обладали представительницы прекрасного пола, и естественной силы, которой природа наградила мужчин. Он знал, как сбалансировать преимущества отдельного индивидуума и его недостатки так, чтобы результат всегда оставался положительным. Мужчина обучил её всему, чему за краткий срок успел. Показал скрытые возможности сознания, как при невозможности положиться на естественную силу рук или ног решить ту или иную физическую задачу с помощью ума. Как вытащить из воды стокилограммового человека, будучи весом менее шестидесяти килограммов. Как сперва успешно доставить его до берега. Как эффективнее всего перевернуть громадное человеческое тело со спины на бок. Как находить силы противостоять сложностям самого разного характера. В итоге — как стать равной. В воде она казалась быстрой. Очень быстрой, если не стремительной. Намного проворнее тех многих, кто, как и она, желал получить звание спасателя. Ещё она была выносливой. Для неё не представляло великой сложности, оставшись ранним утром в окружении чернильного морского пространства в пяти километрах от берега, успешно доплыть до суши к полудню. Не стоило огромного труда завершить дистанцию длиной в четыреста метров, облачённой в толстый спортивный костюм, что при погружении в воду впитывал жидкость и прибавлял килограмм десять лишнего веса. Не вызывала затруднений необходимость проплыть без кислорода восемьдесят метров под водой. Продержаться, не дыша, более трех минут на поверхности. Избежать утопления, когда её нарочно, если не сказать, что по-зверски, с целью научить избавляться от хватки утопающего, силой удерживали под давящими потоками воды. Нырнуть на глубину в шесть метров, обозначая в уме задачу найти затерянный труп человека. Не представляло сложностей. Её корпус был крепким, тело — подтянутым, спина отличалась массивностью, руки были облагорожены рельефом мышц. Ноги — сильные, мощные, развитые в ходе бесчисленных тренировок. В прошлом она — спортсмен со стажем двенадцать лет и с горсткой призовых мест, завоёванных во время участия в соревнованиях. В нынешнем у неё сохранились лишь отблески воспоминаний и шоколадная медаль, завёрнутая в золотую обёртку, — к смеху, единственная, которую она могла бы себе сейчас позволить. Применения навыков, полученных за годы исчерпывающих занятий спортом, и всего того, чему её успели обучить во время инструктажа, было вполне достаточно для того, чтобы с отличием пройти сертификацию и получить место работы на одной из многочисленных баз у морского побережья, но недостаточно для того, чтобы впечатлить его. Юношу со странной фамилией Кавинский. Серьёзного, целеустремлённого, обладающего до совершенства отточенными навыками, необходимыми для спасательной деятельности. Юношу, назначенного главным в команде, в которой предстояло работать и ей. Кавинский принадлежал к тому типу людей, что вызывали крайнюю степень неприязни. Был редкостно противной личностью, полной презрения и снобизма, к тому же не раз заявлял весьма прямо: женщинам среди спасателей — не место. Повлиять на решение комиссии, принявшей девушку в ряды служащих хранителями прибрежной безопасности, он не мог, хоть и пытался не единожды. Его голос не отличался особой весомостью, но вот испоганить рабочие будни ей он был вполне способен. Прошло не мало времени с того дня, когда она видела его в последний раз, но неприятные глазу очертания овального лица девушка, словно кошмар, припоминала и по сей день. В особенности этот мерзкий кривой шрам, небрежно тянувший за собой и верхнюю часть губы — оставшийся на память после операции, проведённой для устранения заячьей губы. Следствия определённой мутации клеток, из-за которой человек обречён родиться с дефектом. И эти густые, будто покрытые чернилами брови, вздымавшиеся над тёмными зоркими глазами. Брови, которые так часто в неприязни сходились вместе, дополняя серьёзную и вечно недовольную гримасу. Лицо, которое было способно отвратить. Если она припоминала верно, то Кавинский был старше неё не более, чем на три или четыре года, но гонора в нём было столько, будто парень прожил не одну-единственную жизнь. Когда девушка впервые поступила на службу, ей было всего девятнадцать. Она прекрасно помнила то время, довольно-таки напряжённое, полностью посвящённое учёбе. Но проработать спасателем ей довелось недолго, сезона два, самых физически и морально изнуряющих лета, которые только могла вспомнить. Специфика работы спасателем включала в себя множество задач и обязанностей, о которых человек, далёкий от этой деятельности, мог только догадываться. Наверное, прозвучало бы весьма странно, но, если немного подумать, то в данных словах, определённо, скрывался некий смысл: хороший спасатель — не тот, кто многих спас, а тот, под чьим надзором никто не тонул. То есть если возвратиться к базовым ценностям профессии, то превентивные меры по устранению причин и мельчайших возможностей для кого-то утонуть являлись наиболее ценными, чем необходимые действия, совершаемые при спасении человека. Спасателю платили не столько за совершённые подвиги, а за то, чтобы во внезапном героизме не было нужды. В понимании этого аспекта и была сокрыта основная значимость предварительных работ, устраняющих любую опасность. И подразумевали они абсолютный бдительный контроль над прибрежной морской и пляжной зонами, переполненными отдыхающими и загорающими людьми. Во время исполнения рабочих обязанностей ей приходилось следить за тем, чтобы люди не заплывали за установленный рубеж — линию, состоящий из поплавков-буйков. Ставились буйки с расчётом расстояния, которое бы позволило в случае возникновения опасности спасателю незамедлительно отреагировать. Максимальное расстояние определяла возможность человека добраться до утопающего и успеть выплыть на берег, чтобы эффективно провести реанимационные мероприятия, обеспечив большую вероятность выживания и благополучия для здоровья пострадавшего. Время в этой работе имело главную значимость. Являлось бесценной составляющей. На показателях времени строилось абсолютно всё. В диапазоне между половиной минуты и тремя минутами, проведёнными без кислорода, человек теряет сознание. На отметке в ровно одну минуту нахождения без кислорода мозговые клетки начинают постепенно истощаться, умирать. Через три минуты без возможности дышать увеличивается риск развития более серьёзных повреждений мозговой деятельности. Через семь-десять минут смерть становиться неизбежной. Такие показатели выживания без доступа к кислороду относятся ко взрослым людям. На спасение детей времени отводилось ещё меньше. Но отдыхающие на пляже не были способны в полней мере осознать всю сложность незамедлительной помощи человеку. Они пренебрегали осторожностью и высказанными ранее предупреждениями, группой заплывали за буйки. В такие моменты нарушения правил она, сидя на доске для сёрфинга, вынуждено патрулировала условную линию, обозначавшую рубеж безопасности, и уговаривала далеко заплывших смельчаков возвращаться обратно. Ещё следила за возможным распитием алкогольных напитков и пренебрежительным отношением к предупреждению не лезть в воду в состоянии даже лёгкого опьянения. Не раз сталкивалась с бойко настроенными людьми, огрызающимися на сделанные замечания не самыми лестными словами. Не один десяток раз просила загорающих пользоваться солнцезащитными средствами, а потом не раз им же оказывала первую медицинскую помощь при ожогах первой или второй степени. Поиск пропавших детей стал для неё рутиной, ровно такой же, как и вынужденные ежедневные тренировки, мастерски устроенные никем иным как самим Кавинским. Каждый день ей приходилось упражняться, доказывая свою профессиональную пригодность, под зорким взглядом смуглого юноши. И не имело значения, царила ли на улице тридцатиградусная жара или моросил холодный дождь, покрывая замерзшее тело бесчисленными мурашками, она ежедневно и неустанно пробегала не менее пяти километров по тяжёлому сыпучему песку янтарного побережья. Проплывала не менее двух километров в холодном чернильном морском пространстве, десятки подходов подтягивалась на брусьях, и всё только для того, чтобы в очередной раз доказать ему, что ни на что не способна. Она оттачивала все теоретические навыки до абсолютного автоматизма, до умения применять их в моменты полного отсутствия контроля разума над совершаемыми действиями. До автопилота. Но всё равно оставалась последним звеном среди всех членов команды. Хоть и далеко не самым слабым. Как же сильно она его ненавидела! Не могла вынести даже мерзкий вид, казалось, противнейшего лица из всех существующих. И как старалась не подчиняться, нарушала принятые правила, испытывала его на прочность. Раз за разом доводила до белого каления. Не задумываясь, платила той же монетой. Сколько противостояний у них было, сейчас уже не сосчитать, и сколько ещё возможно было представить. Осуществить. Но это всё тогда. Спустя годы, когда ненависть, столь страстно пленившая сердце и отравлявшая душу осознанием несправедливости, постепенно иссякала. Когда нестерпимый облик молодого человека медленно растворялся в подсознании, оставляя только смутные воспоминания, словно плохой сон, она ловила себя на размышлениях над вопросом, почему была так ему ненавистна? Почему он так сильно старался заставить её чувствовать себя никчёмной, недостойной, не способной стать равной? Почему именно ей не повезло оказаться с ним в одной команде? Ибо на других спасательных базах баланс между мужским и женским осуществлялся весьма естественно. Но, может, дело было вовсе не в ненависти. Она не хотела признаваться себе в том, что осознала лишь годы спустя, что даже не представляла, какой потенциал силы и мужества скрывался в ней самой, и вряд ли когда-либо сумела обнаружить его, если бы парень так изнурительно не испытывал её. Может, именно этого он и добивался? Могло ли быть так, что только она видела в его действиях издевательство над собой и неспособность принимать сложившееся положение? Предубеждения. Могло ли быть так, что всё, что он желал — это предостеречь её? А может, воспоминания о юноше поблекли настолько, что со временем выцвели, словно фотокарточки, и потеряли порядочный вид? Может, она и не способна была помнить всей правды минувших дней и не ведала действительности. В итоге выдумала её сама. Ведь, несмотря на личную неприязнь, ожесточённому, презрительному и строгому нраву Кавинского стоило отдать немалую часть почёта. Так как при необходимости действовал парень крайне сосредоточенно. Он стремительно, но верно распределял обязанности между членами команды, успешно подавляя собственные эмоциональные порывы, заглушал в себе панику, смятение и сомнения. Он совершал поступки столь обдуманные и точные, будто выполнял заранее детально продуманный план. Даже в самых непредвиденных и непредсказуемых ситуациях оставался способным мыслить здраво, расценивать обстановку правильно. Иногда ей казалось, что в нём попросту отсутствовали одна или две извилины, отвечающие за колебание и страх. По правде, девушка никак не могла вспомнить его имя, как бы усердно ни старалась. Кажется, она никогда и не слышала, чтобы кто-нибудь звал его по имени. Но то, что девушка помнила весьма отчетливо, это как однажды юноша сумел остановить кровь, хлещущую из огнестрельной раны на животе, пока она с дрожащими коленками, в абсолютном потрясении и с затуманенным от шока сознании, сдерживала подступающую тошноту. Пострадавший, получивший ранение, скончался по приезду скорой помощи, но кровь Кавинский всё же сумел остановить. Он не растерялся, как она. Как все они. Как правило, человек утопает тихо. Бесшумно. Он вовсе не кричит. Смиренно угасает, безмолвно захлёбываясь солёной водой. Ей никогда не забыть кадры одной из показываемых инструктором записей с камер наблюдения, расположенных в аквапарке, где шестилетний мальчик утонул посреди бассейна, полного людей. Его видели по меньшей мере человек двадцать, они плавали с ним рядом, обгоняли его, отчаянно барахтающегося с лицом, устремлённым вниз. Мальчик хватал воду вместо воздуха, но никто не обратил внимания. Никто не помог ему перевернуться. Заполнить лёгкие столь сильно необходимым кислородом. А потом труп ребенка, ещё не остывший, тёплый, часа три плавал спиной верх. Кочевал от одного бортика бассейна к другому, и никто из посетителей не задался вопросом, столь очевидным, что с ним что-то не так. Она никогда не сможет вычеркнуть из памяти эти душераздирающие, ужасающие кадры. Как на её глазах истончалась человеческая жизнь. Ровно так же, как не сможет в полной мере осознать силу, присущую захвату, казалось бы, слабой пятилетней девочки, которую годами ранее сама же вытащила из воды. Крепость рук ребёнка, оставивших на шее тёмно-красное пятно. Та малышка даже не тонула, она успела только испугаться, немного запаниковать. И красный обличающий след на загорелой коже беззвучно свидетельствовал о силе, сопровождающей потребность жить. Об инстинкте выживания. Какую силу имел захват взрослого мужчины, представлять она не хотела. Не зря существует понятие: не уверен — не спасай, иначе утоните оба. Безопаснее звать помощь, стоя на берегу, чем стараться спасти несчастного собственными силами. Человек, мельком осознавший, что утопает, в мыслях имеет лишь одно понимание — он жаждет жить. И человек этот способен потянуть за собой кого угодно, будь это его родная мать, муж, жена, дети, лишь бы отыскать опору, которая позволила бы ему продержаться на плаву. Лишь бы выжить. Она вынуждена была видеть это бесчисленное количество раз. Как муж топил свою жену, а мать — детей, всё только из-за отчаянного желания жить. Родственники желали помочь. И чуть не погибли сами. И только потому, что первобытные инстинкты невозможно сопоставлять с разумом. Когда человек находится близко к состоянию очевидной паники, когда машет руками и кричит, отчаянно призывая на помощь, он ещё не тонет, лишь осознает, что будет тонуть. В таком случае существует возможность вызволить его на берег, позволяя выплыть самому. У человека, бьющегося в панике, ещё полно сил, чтобы выбраться самостоятельно, просто он этого не знает. В подобном случае спасатель должен действовать по принципу: всячески привлекать внимание утопающего к себе. Подплывать к нему ближе, отплывать дальше, подбросив спасательный круг, чтобы нуждающийся мог ухватиться за него, передохнуть и отдышаться. Спасатель подманивает утопающего, заставляя двигаться вперёд, в итоге вместе с ним доплывает до берега. Но также весомой оставаться необходимость в предельной осторожности, ведь одно неверное движение — и спасающей становиться опорой для тонущего. Тонущий утопит его. Нередко случаются происшествия, когда пострадавшего его же силами на берег доставить оказывается невозможным. И спасающему приходиться выжидать. Кружить, словно акула, вокруг тонущего, пока тот не устанет, пока силы его не покинут и, как бы прискорбно это ни прозвучало, он не начнет спокойно тонуть. Идти ко дну. Когда же это происходит, остается одним точным движением вытащить человека на поверхность и, придерживая, доплыть до берега. Спасать разрешается только со спины. Никак иначе. Никогда. Так как если тонувший увидит возможность ухватиться, то скорее всего утоните вдвоём. По правилам безопасности никто без специального снаряжения спасать никого не стремиться. Исключая самые крайние и отчаянные случаи, когда риск обуславливает выбор. Предоставлять помощь тонущему разрешается лишь в том случае, если под рукой имеется спасательное средство. Будь то пластмассовая бутылка или спасательный круг, доска для сёрфинга — всё, что угодно, лишь бы не действовать голыми руками. Спасение без экипировки — риск неоправданный, приближающий человека к погибели. Если всё же человек осознает, что на него наседают, что он случайно стал опорой для утопающего, если он понимает, что оказался увлечённым под воду, существует только один верный способ, как избежать участи быть утопленным. И один неосознанный враг, способный похоронить эту надежду быстрее, чем что-либо. Паника. Она обязательно навестит, в этом не стоит сомневаться. С ней сталкивается абсолютно каждый, кто тонет или кого топят. Паника подобна инстинкту. Осознанию неизбежного. И только способность человека противостоять окаменелому ужасу определяет итог его воздействия. Избавиться от наседавшего сверху несчастного, охваченного страхом, не помогут ни удары по лицу, так часто демонстрируемые в кино, ни какие-либо другие активные действия. Скорее не предоставится и возможность их совершить. Даже приёмы перехвата, которым в обязательном порядке обучают всех спасателей перед сдачей финального экзамена, в жизни оказывается не такими эффективными. Теория часто не срабатывает при отсутствии контроля над ситуацией. Поэтому верным кажется лишь один-единственный способ избавиться от захвата человека, старающегося утопить. Лишь одну вещь способен понимать тонущий, когда тонет: он не хочет умирать. Он не хочет вниз. На глубину. Так что всё, что человеку, пытающемуся освободиться от захвата, остаётся — нырять как можно глубже. Тонущий, осознающий, что теряет опору под собой, что уходит вместе с нырнувшим под воду, рано или поздно отцепится от него. Отпустит. И существенно важным в момент отцепления – это вынырнуть как можно дальше, минимум в пяти метрах от утопающего, чтобы вновь не угодить в смертельные объятия. Вопреки строгим правилам, продиктованным самим Кавинским, девушка нередко намеренно нарушала их. Строптиво, неукротимо сопротивлялась его порядку. Он не признавал интуицию, она имела привычку полагаться на неё. Он следовал голосу разума, неисчерпаемому в силе логики, она действовала, доверяя шепоту внутреннего чутья. Он придерживался плана. Она рисковала. Часто безрассудно, вопреки правилам, обеспечивающим её безопасность. Вопреки собственному голосу рассудка. Потому что чувствовала: так надо. Он презирал её методы, стараясь укротить пылкость нрава, усмирить её упрямство. Она презирала его самого. Всецело. Без остатка. Понимала ли она тогда, что отвечала и за свою жизнь, и жизнь того, кого спасала? Определённо понимала. Понимала ли она, что он отвечал ещё и за жизнь и благополучие всех членов команды, в том числе и её? Вряд ли об этом задумывалась. Конфликт между ними не исчерпывался ни со временем, ни бесчисленными возможностями его решить. Находясь под командованием Кавинского, она выполняла все указания, по совести, не отлынивая от обязанностей, но всегда находила что-то, что делала по-своему. Так, как ей казалось лучше. Правильнее. За это получала выговоры. Устные и письменные. Но не в силах юноши было отстранить её от обязанностей, как бы тот этого ни желал. Она была хорошим исполнителем. Чутким спасателем. Они оба это прекрасно понимали. Осмысляя те годы своего упрямства, девушка все чаще раздумывала, была ли у них возможность стать одним целым, единой командой, если бы оба хоть раз выслушали друг друга, не перебивая? Была ли возможность стать хорошими товарищами, которые были способны на взаимное доверие и могли подстраховать друг друга при необходимости, если бы оба обладали большей терпимостью и принимали себя такими, какими есть? Сумели бы они стать лучшей версией себя в столь юном возрасте? Скорее всего нет. Нашли бы общий язык сейчас, повзрослев? Тоже вряд ли. Но ей искренни хотелось верить в обратное. По своей природе Кавинский был тихим. Задумчивым. Говорил он мало, обычно давал объяснения только по делу. В остальное время пребывал в молчании. Умиротворённо и отстранённо. И всё-таки она хорошо запомнила его смех. Хриплые заразительные нотки эхом рассредотачивались в пространстве, пока не иссякли в воздухе. Как стая приморских птиц исчезала в небе. Бархатный смех. Столь не похожий на обыденный голос парня. Без капли ожесточённости, без привычной резкости, грубости в произнесённых словах. Она хорошо помнила, как он смеялся. И ещё лучше — почему. Тем ранним утром, дождливым и дремотным, она завела моторную лодку, чтобы в очередной раз совершить патруль вдоль морского побережья. Было необходимо удостовериться, ли всё находиться на своих местах, ли всё в порядке. Погода была крайне отвратительной и мерзкой, к вечеру ожидался сильный шторм. На пляже по ветру развевался характерный красный флаг, означавший, что сегодня купаться запрещено. Она хотела закончить с вылазкой в морское пространство как можно быстрее, чтобы успеть вернуться до начала проливного дождя. Отъехав на километра три или четыре, девушка заглушила мотор, чтобы в тишине осмотреться по сторонам, прислушаться к морю. Она постоянно так делала. И убедившись, что всё обстоит в пределах нормы и ничего странного поблизости не наблюдается, вновь потянула за шнур мотора, чтобы завести его. Но тот почему-то не завёлся. И со второй, и с третьей попытки. Глухо. Ничего. Она в растерянности дрейфовала посреди бескрайного моря без возможности тронуться с места. Ни телефона, ни рации собой не имелось. Эта вылазка была обыденным делом, она выполняла её ежедневно. Тем более знала, что за ней в обязательном порядке должны были наблюдать с берега. Кто-то должен был просматривать периметр, следить за пляжем, разглядывая просторы побережья через окуляры бинокля. Это было прямой обязанностью каждого, исполняемой поочерёдно. Девушка не единожды помахала руками, стараясь привлечь внимание смотрящего. Она уверяла себя, что за двадцать с лишним минут кто-то должен был заметить её отсутствие. Обязательно должен был! И, о боже, как же она замёрзла, продрогла до самых костей! В открытом море во время дождя было чертовски холодно. Мокро и мерзко. Поток, хлеставший с неба, лишь усиливался, беспощадно барабаня по резиновому покрытию моторной лодки, и каплями стекал с крохотного носа девицы, сидящей в ней. Она ещё раз попробовала завести неисправный мотор. Безуспешно. В итоге спустя прошедших двадцать минут приняла решение действовать. Одно очень непростое и неприятное решение. Далось ей оно тяжело. От одной мысли о запланированном поступке по телу пробежала волна трепетных мурашек. Медленно вдыхая солёный воздух, она всё же набиралась смелости. Сняла с себя верхнюю одежду — дождевик, куртку, обувь, штаны, пока не осталась стоять посреди нескончаемого пространства морской воды почти обнажённой, в одном нижнем белье. Снятые с себя вещи девушка тщательно упаковала в водонепроницаемые мешки и спрятала под сидениями. После этого прыгнула в воду. Морские глубины пронзили ледяным веянием, сбивая дыхание. Мёрзлыми прикосновениями, словно острыми щупальцами медуз, обжигали нежную кожу. Безмолвность. Отречение. Освобождение. Она заставила себя вынырнуть. Набрала в грудь сырого воздуха и уцепилась рукой за лодку. Двигалась быстро. Ноги немели. Она обвязала вокруг талии верёвку, с помощью которой обычно пришвартовывали водный транспорт. Лодку категорически нельзя было оставлять дрейфовать в море в отсутствии человека на ней. Это она понимала. За это её, вероятно, уволили бы. Ничего другого не оставалось, кроме как дотянуть транспорт до берега самостоятельно. План, конечно, мог показаться весьма отчаянным, даже в некой степени сумасшедшим, но тем не менее являлся вполне реализуемым. Надувная спасательная лодка весила немало. Около сотни с лишним килограмм. Порой чтобы вытянуть её на берег, девушке приходилось просить помощи у ребят, так как самостоятельно она была способна приподнять лишь один край лодки. Да и сами ребята не всегда справлялись успешно в одиночку. Тот же Кавинский обычно вытягивал в паре с кем-то, вероятно, решив особо не надрываться. Но в воде дело обстояло несколько иначе, лодку необходимо было только направлять, и для выполнения этой задачи не требовалось прилагать невероятные физические усилия. Больше труда занимало проплыть пару с лишнем километров среди разбушевавшихся волн, льющего на голову дождя, изумительно бодрящей и омерзительно холодной воды, также слабой возможности ориентироваться. Это всё казалось задачей сложнее, нежели необходимость тащить за собой водяной транспорт. Добралась до берега она спустя час. Вся промёрзшая до неузнаваемости, колени дрожали, руки тряслись. Губы посинели, пальцев ног она и вовсе не чувствовала. И навстречу ей плавной расслабленной походкой вышел он. Кавинский. Хохотал парень громко, смеялся во весь голос от души, перебивая шум льющегося дождя. Укрывался от ливня под зонтом и, по-видимому, явился на помощь вытянуть лодку на берег. Ну, или просто повеселиться. Вот же тварь! – чуть не рявкнула она. Поморщиться было мало! Ногой топнуть было мало! Убить было мало! Разнести бы ему вдребезги этот высокомерный, самовлюблённо задранный, несносный нос! Но девушка промолчала. Попросту была не в силах высказаться. Она чувствовала себя настолько обессиленной, измученной, что даже не была способна удержаться на ногах, слегка покачивалась. Шумно дыша, подрагивая от холода, стояла по колено в воде. Дрожала под задорный смех юноши. И в итоге, поняв, что больше сказать ему нечего, оставила лодку и поплелась в сторону тёплого помещения. Греться. Только тогда и осознала окончательно — всё это время он наблюдал за ней! И не помог. На глаза наворачивались слёзы. Немного времени спустя, после того как дождь утихомирился и тучи, обволакивающие небо, расплылись, позволяя слабому солнечному свету подсушить вязкий песок, Кавинский нашёл её, разместившуюся на диване, укутанную в плед и попивающую горячий чай. Грубым надрывистым голосом он позвал следовать за ним. Через какое-то время оба вновь оказались у неисправной лодки, которая была пришвартована к берегу. Кавинский принялся показательно заводить мотор. С раза так пятого, после немалых изощрений в методике работы у него это получилось. Девушка стояла тихо. Стеклянными глазами безмолвно наблюдала за происходящим. «Способна удивлять», — брошенная парнем фраза ещё долго кружила в мыслях. — Я, конечно, нашёл бы десяток других способов, как добраться до берега, не залезая в воду, — сообщил он, усмехаясь, после того как демонстрация закончилась и девушка уже собиралась уходить. — Но, надо признать, ты не заставила в тебе разочароваться, — и вновь разразился громким смехом. Она никогда не спрашивала юношу, почему он ей тогда не помог. Объяснение наверняка нашлось бы, в этом она не сомневалась, и, возможно, позже кое-какое осознание посетило бы и её. Сейчас, спустя прожитого некоторого жизненного опыта, она, наверное, смогла бы найти ту малую горстку мотивов, прояснявших бездействие Кавинского. Объяснение, которое ни в коей мере не оправдывало, но хотя бы проливало свет на произошедшее. Вероятно, в то время подобное решение ему казалось правильным. Вероятно, он желал проверить, как она будет справляться в сложной ситуации самостоятельно, не имея возможности позвать на помощь. Девушка в свою очередь считала это непростительно суровым способом испытания стойкости человека. Но это она так думала сейчас, в данный момент, спустя долгие годы. И ещё более долгие дни. Тогда, в тот день, и вовсе не хотела задумываться о причинах столь подлого поступка. Она не собиралась отставлять случившееся на волю судьбы. Явная слепая ненависть, направленная на бессовестного юношу, заполняла каждую клеточку сердца, полыхающего от ярости и гнева. Она пожелала ответить ему тем же. Отплатить! Почти отчаянно, не думая о последствиях, она пожелала отомстить. Детским, безобразным, даже постыдным способом. Но всё же пожелала. И сделала. Ибо терпение её не было безграничным. Неделю спустя, когда столбик термометра вновь бил рекордный показатель пекла и душное облако жары накрывало улицы города, она решилась осуществить свой план мести. В продуктовом магазине, находящимся неподалеку от пляжа, она приобрела необходимые для его претворения в реальность продукты. Селёдку в пластмассовой упаковке и молоко, у которого со дня на день должен был истечь срок годности. Сперва она на целых двое суток оставила приобретенные товары неутомимо жариться под лучами пылающего солнца, пока пачка молока не вздулась, а селёдка не окрасилась в тухло-зелёный цвет. На третий же день задержалась на работе, дождавшись пока остальные ребята покинут свой пост. В том числе и Кавинский. Тихо зашла в мужскую раздевалку, открыла шкафчик, где тот хранил свои вещи, в том числе и спортивную форму. Нашла среди них любимые кроссовки юноши и с лихвой залила внутрь всё содержимое бутылки с прокисшем молоком. Вдобавок забросила испорченную рыбу. Запах, что воцарился в раздевалке, был просто нестерпимым! Невыносимым! Отвратительным! Комок тошноты так и рвался наружу, слезились глаза. Но, зажав одной рукой нос, она успешно завершила тщательно продуманный план, закрыв за собой дверь шкафа. После со спокойной совестью и немалым злорадством отправилась домой, дожидаться завтрашней смены. Терять ей было уже нечего. Девушка до сих пор помнила тот момент, когда утром следующего дня её взгляд столкнулся со обозлёнными глазами Кавинского. В них будто разрывалось, пылало неведомое гневное пламя, а лицо и вовсе безобразно перекосило. Растянувшийся шрам над губой теперь казался ей ещё более отвратительным, чем прежде. Парень был оглушен яростью. Безумный гнев переполнял его. Она это видела. Видела в его глазах. И на миг, совсем краткий и неустойчивый, ей показалось, что Кавинский ударит её. Влепит пощёчину. Убьет одним тяжеленным взмахом руки! Но, разуметься, такого не произошло. Естественно, он и все остальные ребята догадывались, что данную пакость устроила именно она, да и девушка особо этого не скрывала. Других вариантов, кто и по какой причине мог такое сотворить, попросту не было. Между прочим, запах тухлых продуктов за одну единственную ночь обильно распространился, впитался в каждый укромный уголок помещения, и чтобы избавиться от злостной вони, ребятам пришлось сильно постараться. За это её, конечно, никто не благодарил. Было очевидным, что девушке светил очередной выговор. Возможно, даже увольнение. Но почему-то она особо не печалилась по случившемуся, будто уже ожидала некого естественного конца своей карьеры. Будто подсознательно предвидела. Увы, завершение спасательной деятельности наступило несколько иным, более неожиданным образом, чем та предполагала. Тот июльский день, спустя ещё одну или две недели после происшествия с лодкой, она помнила весьма смутно. Отрывками. Вспышками, проецируемым отголосками воспоминаний. Помнила, как увидела тонувшего мужчину недалеко от берега. Помнила, как сильно билось её сердце, когда она бежала, перепрыгивая препятствия в виде разложенных на земле зонтиков и покрывал. Помнила, как подхватила доску и спасательный буй, лежавший недалеко от причала, помнила, как где-то за ней прозвучал чей-то, казалось бы, до боли знакомый голос: «Стой!» Помнила, как не отрывала взгляд от тонувшего мужчины, пока плыла до него, гребя руками. Помнила, как сильно он извивался, раскачиваемый волнами, как бил руками, взмахивал, призывая на помощь. Помнила, как внезапно оказалась под водой и как что-то тяжёлое насело на неё. Сдавило. Сжимало плечи, шею. Ей не удавалось вдохнуть. Набрать воздуха. Вокруг мрак водного омута. Невозможно вырваться! Не отцепиться! Мужчина сжимал её, давя всё сильнее. Вниз. Шею адски жгло. Перед глазами темнело. Сознание словно в тумане. Страх! Её пронзал страх. Голодный, будто живой зубастый зверь, он проникал в кромки мысли. Она попыталась нырнуть. Изо всех сил, что оставались. Она попыталась освободиться. Но мужчина сдерживал, не давая двинуться. Сидел на ней. Давил всё сильнее. Она царапала его руки. Он давил. Она хватала воду вместо воздуха, захлебываясь. Он давил. Чья-то рука выдернула её из глубины. Резко. Больно. Она кашляла, отчаянно хватая кроткие глотки свежего воздуха. Кружилась голова. Тело размякло. Потекли слезы. В голове — один сплошной туман. Она помнила, как кто-то держал её. Крепко прижимал к своей груди. Она оперлась о плечо этого кого-то, не понимая ещё, где она и что происходит. Сжала руки вокруг его шеи. И лишь тогда, спустя пару секунд, может, минут, а может, целую вечность, осознание произошедшего моментами стало проясняться. Слезы заструились рекой сами собой. Порывом, бесконтрольно. Она прижималась к его груди. Всё крепче и сильнее сжимала свои руки. Краем глаза видела, весьма расплывчато и смутно, как тонущего мужчину затаскивали в лодку. Слышала, как кто-то кричал, что они сейчас вернутся, и тот, к чей груди она была прижата, кивал им в ответ. Как с оглушительным рёвом мотора лодка устремилась к берегу. А она всхлипывала, понимая, как же сильно оплошала. Глупая! Наивная и глупая! Стыдно. Ей было так стыдно. Она подрагивала. Он ничего ей не сказал. Безмолвно держал на плаву, позволяя на себя опереться. Он пах морем. Позже, осмысляя случившееся, девушка не сосчитать сколько раз задавалась вопросом: почему он не отпустил её тогда? Почему Кавинский не оставил попытки удержать её? Рядом с ними две плавательные доски и два спасательных круга бесцельно кочевали, скользя по волнам. Он запросто мог подать ей один или даже два, ей было бы на что опереться, но тем не менее продолжал крепко держать. Прижимать к груди своей. До ответа так и снизошла. Спустя некоторого время безмолвного дрейфования в пространстве чернильного моря моторная лодка вернулась за ними и её немедленно отправили в больницу. Вместе с тем мужчиной, который тонул. Таковы были правила. Если человек утопал, даже в краткосрочной перспективе или предположительно, даже если он чувствовал себя хорошо после спасения, необходимо было сообщить о состоянии пострадавшего врачам медицинского учреждения. Являлось правдой, в среднем примерно в тридцати пяти процентах случаев успешно предотвращенного утопления в течение суток у человека могли начаться спазмы дыхательных путей, вызываемые состоянием, известным как сухое утопление. Спазмы являющийся защитной реакцией организма, не позволяли воде проникнуть в лёгкие. Увы, воздуху тоже. И в итоге человека вновь могла настигнуть участь утопающего, только теперь уже находясь на суше. А у тех же, кому вода всё-таки смогла проникнуть в дыхательные пути, даже после успешной реанимации зачастую развивался отёк лёгких. На следующий день она уволилась. Не стала дожидаться разъяснительных разговоров с начальством. Вот так просто и легко собрала свои вещи, попрощалась с ребятами и покинула спасательную базу, не оглядываясь. Она помнила весьма отчетливо, как люди твердили ей, стараясь переубедить, что все ошибаются, что после совершённой ошибки важно сделать выводы, но не терять надежды, продолжать двигаться в избранном направлении. Что не стоит забрасывать начатое. Ей говорили это десятки раз, пытаясь внушить, что она столько сделала, стольким помогла, стольких спасла. Что она хороший спасатель. Что ошибаться это естественно, а что естественно, то нормально. И головой девушка сказанному внимала, интуитивно полагая, что вероятно, так оно и есть. Но, видимо, попросту более не желала продолжать, решив, что пришла пора всё оставить. Поверив, что, закрывая одну дверь, обязательно откроется другая. И, по правде, именно так оно случилось. Но всё же даже годами спустя не способна она была стереть из собственной памяти взгляд, которым он провожал её. Искрами прожигал спину, она это чувствовала так ярко. Ощущала на уровне деления клеток, как сон, приснившийся наяву. Пустой, бесчувственный взгляд. В его глазах — абсолютное ничего. На прощание они не сказали друг другу ни слова. И больше она его не видела. *** Солнце, тёплыми лучами, длинными лианами, наполненными светом, размаривало, грело своим теплом и благодатью. Нежными ласками проникало сквозь мысли, ветреные и хаотичные. Но взор девушки, сидящей на мокром крапчатом песке и наслаждающейся свежими прикосновениями прохладной воды, оставался зорким. Пронзительным. Улавливал каждое мельчайшее изменение в пейзаже, представившемся перед глазами, каждое движение, совершаемое человеком. Ибо этому нельзя было разучиться. Нельзя было потерять навыки, приобретенные столь сложным, требующим отваги путём. Поэтому она продолжала наблюдать за таинственной и обманчивой голубой лагуной. Пусть в сердце и обитало спокойствие, а в душе веяло теплом. Умиротворённостью. Голоса смешливые, весёлые, доносились с противоположной стороны берега. Дети плескались, играли в своё удовольствие. И так хотелось, так сильно хотелось вместе с ними окунуться в игривость детского смеха, окунуться в былые годы юности. Вспомнить себя ребёнком. Счастливым, потому что это так просто. Без причины. Без особого повода. Быть счастливым, только потому что счастлив. Глубина на данной стороне водоёма была небольшой. Достигала отметки не выше колен. Течение слабое, спокойное, здесь купаться было безопасно. Вполне безопасно. До момента, всего одной секунды, когда взгляд её невольно зацепился за ветку сосны, растущей на противоположной стороне реки. Точнее, за то, что находилось рядом с этой веткой. За человека. Ребёнка. Подростка, стоящего на возвышенности и пристально всматривающегося в речные глубины. Рядом с ним и другие. Такие же дети, как он. Она инстинктивно подскочила на ноги, позабыв буквально обо всём. Не задумываясь о том, что делает, пулей ринулась в воду, в сторону обрыва, но не успела набрать в грудь необходимого воздуха, чтобы прокричать: «Стой! Не прыгай!», — до того, как мальчик бросился вниз со склона. И, коснувшись ногами волнистой поверхности воды, исчез из виду, будто его и не было. Прежде чем она опустила голову в воду, чтобы пуститься за ним вплавь, последнее, что увидели её глаза, как парень всплыл вверх спиной, показался на поверхности, а беспощадное течение утянуло его за собой. В тот миг счётчик возобновил свой посекундный отсчёт. В тот миг время пошло. В этом месте, таком коварном и обманчивом, река была буйной, извилистой, течение — сильным, и глубина на деле — меньше, чем могло показаться на первый взгляд. Она ощущала, что руки её уже не столь сильные, а ноги — мощные. С годами тело неизбежно обрело естественную женственность. Девичью мягкость. Обтекаемость. Она надеялась, что и характер её отшлифовал свои упрямые заострённые углы. И всё же продолжала грести, плыла настолько быстро, сколько могла, на пределе и за пределом возможностей. Отважно старалась обогнать стремительность потока реки. Обогнать время, которого было так мало. Десять, одиннадцать, двенадцать… Мысленно отчитывала секунды. Каждая весомая. Абсолютно каждая способная повлиять на итог, а ещё столько предстояло успеть сделать. Тик-так. Тик-так. Таймер отсчитывал время. А река все текла и текла, унося его, мальчишку, в далёкие пустынные края забвения. К истоку подлинного конца. И лишь сила её духа, железная воля, помогающая сопротивляться обреченности, так вольно начертанной судьбой, оставалась по-прежнему неизменной. Только на это она и могла положиться. Только это у неё и оставалось. Поэтому она продолжала плыть. Продолжала нагонять. Несколько ночей, тёмных, наполненных неуютными грезами, после тех устрашающих мгновений она просыпалась с холодной испариной пота на лбу, струйкой, стекающей по виску. Просыпалась в ночи в объятиях неба, ониксового, кромешного, пыталась вспомнить всю последовательность действий, совершаемых ею в тот день. Так как единственное, что она осознавала в момент спасения ребёнка, было абсолютное небытие, фрустрация сознания. Будто туман, тягучий и томный, окутывал с ног до головы. Будто это был всего лишь сон. Страшный. Пугающий. Будто она смотрела на всё происходящее издалека, через полупрозрачную бледную вуаль. Лишь несколько минут спустя, проведённых наедине со совестью, девушка вновь ложилась отдыхать, встречалась с настигающим её спокойствием. Умиротворением души. Обетованным и лёгким. Ибо она всё сделала верно. Она. Всё. Сделала. Правильно. Вытащила парнишку на берег, тот, что находился с противоположной стороны реки от места, где она сама сперва отдыхала. Так было быстрее. Краем глаза видела, как люди бегут с пляжа ей на помощь, переправляясь через мостик, возведённый неподалёку. Двум подросткам, которые подбежали первыми, она велела вызвать скорую помощь. Остальным детям, что были неподалёку, приказала принести полотенца или любую другую ткань, что те найдут. У пострадавшего мальчика сильно кровоточила рана на макушке. Твердым голосом девушка повелела ребятам помочь зажать ранение полотенцами и крепко держать так, как она показывала. Сама же приложила ухо к губам пострадавшего, наблюдая, как грудь его сохраняла неподвижность. Она не слышала дыхание. Не ощущала на коже холодной щеки. Парень не дышал. Время иссякало. Придержав одной рукой подбородок мальчика, другой слегка надавив на лоб, она нежно откинула его голову и раскрыла полость рта, тем самым проверив, что дыхательные пути не перекрыты запавшим языком или забившимися в рот водорослями. Следующим шагом сделала пять искусственных вдохов рот в рот, предварительно зажав мальчику нос, и только после этого принялась за сердечно-лёгочную реанимацию с соотношением тридцать компрессий к двум вдуваниям. Такой алгоритм применяли к людям, которые тонули или продолжительное время находились без кислорода. Сперва наполнить лёгкие воздухом, только потом приступать к стандартной схеме непрямого массажа сердца. С помощью правой ладони и двух пальцев левой руки, девушка отмерила на грудной клетке мальчика точку нажатия и приняла необходимую позу. Руки её были прямые, спина ровная, точные ритмичные нажатия обеими ладонями, устремленные вниз. Она потребовала от подростка, стоящего ближе всего к ней, громко считать совершаемые компрессии. — Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, — выкрикивал он. Она отвлеклась, сделала два искусственных вдоха, и снова принялась за массаж. Один, два, три. Только после того, как скорая увезла пострадавшего юношу в больницу, девушка позволила себе осознать весь калейдоскоп испытываемых ею чувств. Не способная больше стоять на ногах, рухнула коленями прямо на мокрую траву, тяжело дышала. И слёзы наворачивались на глазах. Бисеринки солёной воды струились по румяным щекам. Она не могла сдерживать поток переживаний. Ей хотелось отпустить. Отпустить всё. Пять минут. Он очнулся спустя пять минут. Мало кто задумывался, что такое пять минут для ребёнка без необходимого для жизни кислорода. Мало, кто задумывался, что чувствует человек, зная про эту предопределённость, но всё равно вынужденный исполнять свой долг. Бороться за жизнь. Мало кто задумывался, что же посчитает пострадавший лучшим: очнуться спустя шесть, семь, десять минут или не очнуться вообще? Человек, который вынужден спасать, знал. Он видел это множество раз. Людей, превратившихся в овощи. Детей-инвалидов. Слабоумных взрослых. Но человеку непозволительно было принимать на себя роль бога, он вынужден был выполнять свою работу в любом случае, даже если ведал итог. Даже если на сердце становилось мерзко и отвратительно. Даже если болела душа. Человек, который боролся за жизнь другого, вынужден был выполнять сердечно-лёгочную реанимацию, пока не приедет скорая помощь. Даже после того, как на ручных часах, засекающих время, пробежало сорок пять минут. И должен был жить со знанием о дальнейшей судьбе ребёнка после того, как тот очнулся спустя столь продолжительного времени. Помнить искрящиеся глаза родителей в момент пробуждения их малыша, полные неисчерпаемой светлой надежды, при этом осознавая последствия всех потерянных минут. Улыбаться им, понимая. Жить дальше. Сидя на прохладной земле и обняв себя за колени, она так искренне желала отогнать назойливую мысль, так и намеривавшую пролезть в усталое сознание. Найти лазейку сквозь уверенность, которой девушка так отчаянно придерживалась. Сквозь восприятие реальности. Если бы она была бы чуточку быстрее. Хоть на одну минутку. На полминуты раньше бы вытащила его из воды, этого мальчишку. Ему было не больше тринадцати лет. И это смиренное нежное детское личико, как будто пребывающее в абсолютной благодати, дремлющее в чарующем сне. Такое красивое. Бархатное. Светлое. Эти пушистые ресницы. Эти веснушки, изюмом рассыпанные по переносице. Какой красивый мальчик. Полный жизни минутами ранее усыхал у неё на руках. Закрыв глаза, она позволила себе выплакаться, хотела бы ещё позволить себе отпустить всё. Страх и боль, что мешалась, путалась на пути. Чувство предопределенности. Неизбежности. Хотела, чтобы отпадало абсолютно всё. Пока время вновь остановилось и счётчик секундомера не оказался на нуле. Ровно до следующего раза. *** Динг! Раздался звон металлического колокольчика массивных винтажных часов. Донг! Из резного деревянного, покрытого лаком корпуса, стоящего в углу кафетерия. Время — ровно десять утра. Откинув в сторону прядь непослушных волос цвета терпкого какао, она захлопнула книгу, что так любила время от времени почитывать. Отметив страницу, на которой остановилась, втиснула обратно на полку. На место, откуда взяла. Фарфоровая чашка из-под кофе, уже полностью опустошённая, блестела в отблесках янтарного пламени ароматических свеч. Запахи свежей лаванды, апельсина, высушенного в печи, и острые игривые нотки имбиря. Пряная корица. Лепестки засушенной гвоздики. Горячий тёмный шоколад. Они чарующе завораживали, манили, притягивали к себе. Кажется, оставалось только потянуться тонкими пальцами куда-то вдаль, пойти на поводу дымчатого неведения, и запахи окутывали, пленили, заключая в своих безмятежных владениях. Одурманивали её. На дне чашки причудливо расплывались разводы кофейней гущи и немного остатков душистой пенки молока. Она смотрела завороженно, пристально вглядываясь. Если бы умела гадать, чтобы увидела? Собаку, пробегающую по улице? Дом в мерцающем свете сломанного фонаря? Ребёнка, которого лелеет на своих руках? Так нежно, по-матерински. Ветер, несущий перемены. Девушка встала медленно, томно, не спеша потянулась рукой к своему пальто, всё так же висящему на стуле напротив. Всё так же колыхающегося в свежих струйках утреннего сквозняка. Настала пора собираться. Сегодня всё же понедельник. И он был особенным. Вышла из кафе она быстро и, напоследок подарив легкую улыбку девушке за стойкой, стремительно направилась прочь. Времени было много, но она спешила, почти неслась. Она любила суету, считала, что так ярче чувствуется жизнь. На улице ливнем барабанил дождь, дороги затапливали огромные широкие лужи. Зонт она с собой не взяла. Ни красный, ни жёлтый, ни тёмно-коричневый. Оставила дома. Бежала по улице, перепрыгивая озёрца скопившейся дождевой воды, словно ребёнок. Большие густо-синие лужи. На ней кожаные сапожки, холодные, насквозь промокшие. Пальцы ног стыли. Но почему-то сегодня это её мало волновало, она не старалась укрыться, ливень смывал с неё всё. Девушка наслаждалась каплями дождя, стекающими по сморщенному носу, по тонким линиям влажных волос. Наслаждалась природной силой буйного ветра, порывистого, холодного, который чуть не сбивал с ног. Угрюмым прохожим дарила приветливые улыбки. По одной — каждому. Сегодня был понедельник. Она чувствовала. Лихо запрыгнула в один из первых вагонов трамвая. Успела чуть ли не в последнюю секунду, пока тот ещё не тронулся с места. Транспорт был полным, забитым людьми, хоть рабочий день уже кипел. Проехала девушка две остановки, вышла, перебежала улицу. И вот уже стояла у ворот. Высоких, красивых, с железными шпилями. Прямо за воротами виднелось огромное здание, белое, цвета полярной звезды. Она осторожно вошла на территорию величавого комплекса, направилась прямиком к массивной деревянной двери. Ко входу в само здание. На прошлой неделе в среду ей позвонили. Номер абонента был незнаком. На другой стороне звонка прозвучал тихий ласковый голос, как потом выяснялось, принадлежавший матери того мальчика, которого двумя месяцами ранее она вызволила из реки. Парнишку звали Люк. И он хотел повидаться с ней, со своей спасительницей. Его мама тоже. Всё для того, чтобы поблагодарить, сказать спасибо. Спасибо. Ей уже и ранее приходилось слышать это спасибо. Спасибо за то, что спасли, и умалчивая о том, что я прикован к постели и, вероятно, больше не встану из неё никогда. Спасибо за то, что больше никогда не смогу говорить. Спасибо за то, что более не способен пожать вашу руку. За то, что не способен ходить. Спасибо за то, что моё лицо искажено, моё тело — ватное, а сердце разбито. Я благодарен вам за то, что был спасён. За то, что жив. Обречён. Девушка стиснула зубы, стараясь отгонять пагубные мысли. Всё они, как один, были искренними, когда говорили ей спасибо. Она это понимала. Родные плакали, благодарили за подаренную возможность жить. Но глаза девушки в редких случаях оставались сухими, их переполняла грусть. Сломанная, вдребезги разбитая жизнь человека. За это не благодарят. Так думала она, и всё равно искренне улыбалась в ответ, принимая. Она очень старалась. Смотрела слезящимися глазами и улыбалась, дарила надежду, поддерживала. Принимала объятия родственников, их тёплые слова почтения. Но как же она не желала слышать это ненавистное слово — спасибо. Видеть эти поломанные ноги и руки, что не способны двигаться. Ей так этого не хотелось. Она всей душой желала бы быть способной предотвратить всё случившееся, предотвратить сам несчастный случай, момент утопления, чтобы больше никогда не слышать это спасибо. Спасибо, за котором крылось столько душевных терзаний. Столько боли обитало в нём. Стены коридора были выкрашены в пасмурно-серый цвет. Пол покрыт тошнотворно-зелёным линолеумом, надо отметить, не самого лучшего качества. Девушка степенными шагами, сопровождаемыми стуком невысоких каблуков сапожек, поверх которых были натянуты бахилы, двигалась вдоль кабинетов. Мимо пробегали врачи в ослепительно-белых халатах. Куда-то неслись, спешили в суматохе. Она притормозила, остановившись возле двери, с надписью «Отделение физиотерапии». Она нервно переминалась с ноги на ногу, не решаясь войти. Собиралась с мыслями, остатками храбрости. Она обещала себе не плакать. Не пустить ни единой маленькой слезинки. Только улыбаться, мягко, добродушно, смотреть глазами полными надежды. Обманывать себя. Девушка осторожно приоткрыла двери, как оказалось, светлого большого помещения с разного вида оборудованием, располагающимся в нём и предназначавшимся для выполнения физических упражнений. Здесь было весьма людно. Её взгляд, робкий и растерянный, скользил по лицам присутствующих, пока не остановился на высоко вытянутой руке, машущей ей из дальнего угла комнаты. По-видимому, это была мать Люка. Мальчик был похож на неё. Те же каштановые волосы, кудрявые, непослушные, топорщились во все стороны, тот же миниатюрный нос, усыпанный крапчатыми веснушками. Приветливо помахав женщине в ответ, она быстрым шагом направилась в их сторону. Поздоровалась. Одарила Люка самой искренней и радостной улыбкой, на которую только была способна, будто и не замечая массивную инвалидную коляску, в которой тот сидел. Последствие одного необдуманного момента. Лишь одного момента. Такого глупого. Улыбалась мальчишке, будто не замечая остроту той резкой боли, что время от времени покалывала в груди. Той обречённости. «Какой же красивый мальчик», — подумала она. Эти глаза, эта улыбка, это белоснежное личико. Такой милый. Такой светлый. Одуванчик среди полей ирисов. Как странно. Внезапно она почувствовала нечто тягостное, невольно вздрогнув. Ощутила на уровне дыхания, бесконтрольно вздымающейся грудной клетки. Так отчётливо. Так ясно. Не могла объяснить, что именно, не могла найти причину своих ощущений. Казалось, чей-то взгляд, пристальный, беспокойный, словно остриём ножа, впивался ей в спину. Рассматривал. Оценивал. Проницательно. Томно. Девушка в секунду обернулась. И воздух, только что набранный в лёгкие, застрял где-то на уровне сердца. Душа медленно провалилась в пятки. Эти тёмные, чёрные глаза, словно перья дрозда, под покровом прямых густых бровей. Этот искривлённый безобразный шрам над губой. Она узнала бы его из тысячи. Он смотрел на неё прямо, долго, будто и вовсе хотел проникнуть сквозь мысли её. Сквозь само естество. Опомнившись, девушка съёжилась. Забилась внутрь своего кокона. По коже рук, словно иголки, маршем пробежали тысячи мурашек. Она мысленно старалась стряхнуть с себя его взгляд. Она невольно посмотрела в глаза Люка, такие яркие, голубые, цвета нежных васильков. Неужели сын? Нет. Не сходилось. Ни по возрасту, ни по внешности. Фамилия у мальчика тоже была другая. Беглым взглядом она скользнула по левой руке стоящего рядом мужчины. Кольца на пальце не наблюдалось. — Познакомьтесь, это Том, — женщина вежливо улыбнулась, поспешила прояснить ситуацию. — Мой брат и дядя Люка. — Томас, — тут же поправил её мужчина, все ещё не отводя взгляд. Теперь уже с азартными нотками нескрываемого любопытства. Неподдельный интерес. Девушка кивнула, но руку для пожатия протягивать не стала. Много чести! Может он и вовсе её не узнал. Хотя по взгляду, устремленному, понимала — всё он помнил, всё он осознавал. Том. Томас Кавинский. Нелепица какая-то. Ну, по крайней мере, вопрос касательно имени прояснился. И ста лет не прошло. Только десять. Она искренне не хотела в этом признаваться, но, хоть и лицо мужчины до сих пор отвращало, а испепеляющий взгляд чёрных глаз, вероятно, того же цвета, что и душа его, глубоко врезался в подсознание, годы пошли ему на пользу. Атласные брюки и рубашка с рукавами, подвёрнутыми в три четверти, сидели лучше спортивной формы. Слегка угловатая челюсть оставалась выразительной, скулы покрывала двухдневная щетина. Она отвернулась, стараясь не смотреть. И всё же на душе её было тягостно, паршиво. Так по-человечески тяжело. Сквозь присущую мужчине ожесточённость, сквозь гордыню, самолюбие, на краюшке его глаз она видела, была способна узреть те малые, почти незаметные отблески терзающего чувства вины. Грусти. Лёгкой печали. Она не пожелала бы ему такого. Никому бы не пожелала. Беспомощно лицезреть безысходность, глядя как обрывается полноценность жизни самых близких, родных людей. Несмотря на суровый непокладистый характер, на всё то, что она в нём так сильно ненавидела, она бы никогда не пожелала ему такого. В своей карьере спасателя Томас совершил множество значимых дел. Он стольких спас. Столько вероятных трагедий предотвратил. И после всего того, что сделал, всех его стараний, был вынужден наблюдать, как страдали самые близкие люди от той же участи, с которой он так долго и неустанно боролся. Девушка осознавала, что, когда Томас смотрел на Люка, он знал исход. Она видела это в его глазах. Усталых, измученных после долгих ночей, вполне вероятно, проведённых без сна. Сама она тоже ведала, что такое чувство обречённости. Они оба видели это сотни раз. Поэтому наблюдая за искорками молящей надежды, которые переполняли родную мать мальчика, вероятно, на всю жизнь прикованного к инвалидной коляске, девушка понимала, что Томас ей ничего не сказал. Позволил сестре взращивать надежду в сердце. Верить в лучшее. Пока она сама не осознает. Не поймёт. И, вероятно, это было правильным. Единственно верным решением. Девушка искренне старалась не думать о Томасе, все ещё наблюдающим за ней, старалась уделить всё своё внимание Люку, и только с третьей улыбкой, подаренной этому светлому личику, ей удалось переключиться. Она вспомнила, что принесла с собой домашние кексы, шоколадные, политые карамельной глазурью. Четыре воздушных пирожных, бережно упакованных в пластмассовую коробочку, лежали у неё в её руках. «Хорошо, что не три», — пронеслось мимолётной мыслью. Но Томас отказался от угощения, и девушка позволила Люку, естественно, не без помощи матери отведать целых два. Парнишка ещё слабо контролировал движения рук, но улыбался он весьма счастливо. Настолько, насколько мог. Она старалась не думать и об этом, вписывая в перечень важного лишь то, что самодельное угощение Люка порадовали. Покинула она отделение физиотерапии спустя три четверти часа. Слегка опечаленная. С грустью попрощавшись, пожелала удачи и безграничного терпения. Ей искренне хотелось верить в чудо, в то, что с мальчиком всё будет хорошо. С ними всеми. Что они справятся с непростой ношей, всеми коллизиями, принесёнными судьбой. Она надеялась, что Люк, несмотря на ограничения, сможет найти цель в жизни, своё предназначение, сумеет чувствовать себя полноценным. Сердце сдавливала тяжесть грустных мыслей. Смятение. Сумбурные необъяснимые чувства. Хаос, сотканный из тысячи одной нити переживаний, не оставлял в покое усталый, болью истерзанный ум. Ноги пошатывались, не слушались. Быстрым, чуточку нервным шагом она спускалась по лестнице. Собственные шаги казались необъяснимо лёгкими, будто она и вовсе парила на пару сантиметров выше пола. Она не заплачет, она ведь обещала. Будет с улыбкой встречать этот ветер перемен. Может, пришла уже пора ему поддаться? Влиться в поток неизбежного? Ибо как это странно. Так странно. Миллиарды людей разделяли эту планету, называя своим домом, и всё равно, даже спустя столько лет, ей вновь повстречались эти томные чернильные глаза. Это ожесточённое бледное лицо. Безобразный контур губ, которые, она думала, не увидит больше никогда. Девушка распахнула тяжёлую входную дверь, будто разом избавляясь от всех сожалений. Будто это был проход, ведущий в иную жизнь. Путеводитель. Сердце, крохотное, любящее, уже так сильно не билось в груди, не отдавало пульсацией в висках. Не кололо острыми шипами. Она с неистовым удовольствием наполнила легкие мёрзлым осеннем воздухом. В нём отчетливо чувствовался запах падающей листвы. Дождь вроде бы тоже прекратился. Не капал, постукивая по стеклу окна. Небо, незабвенное, всё ещё затягивали угрюмые тучи, густые и серые. Туман окутывал полупустые улицы. Но, казалось, будто с того момента, как она зашла в больницу и снова вышла, что-то изменилось. Будто груз, носимый повсюду за собой, словно рюкзак, набитый камнями, вдруг показался ей не столь тяжёлым; воздушным пёрышком он оседал на прямых плечах девушки. Может, наконец-то, свершилось то долгожданное? Может, она, наконец-то, сумела отпустить всё, что терзало? Отпустить себя. Не оглядываясь назад, девушка стремительно зашагала. Холодный ветер дул ей в спину, подгоняя, колыхал свободный край пурпурной юбки. Она покинула пределы территории медицинского комплекса, направилась куда-то, сама не знала куда. Наверное, туда, где было тепло и уютно, туда, где её кто-то ждал. С каждой последующей улыбкой, что невольно озаряло миловидное лицо, она чувствовала, как за её очертаниями пряталось счастье. Такое необъяснимое, но всё же очевидное, понятное и само собой разумеющееся. Человеческое счастье. Без причины, без последствий, принесённое вольным ветром перемен. И, казалось, в воздухе повеяло ещё кое-чем необыкновенным, знакомым, но как бы девушка ни пыталась, сразу так и не смогла распознать. Пахло чем-то важным, чем-то существенным. Отличительным. Она не была способна увидеть, но явно ощущала присутствие этого чего-то, что так таинственно веяло сквозь замёрзшие пальцы нежных рук. Внезапно навстречу из угла выбежал пёс. Серый, лохматый, он оскалился, грозно посмотрев прямо в глаза. Испугавшись, она вздрогнула, отступила назад. Повиляв хвостом, тот бегло перебежал дорогу и исчез из виду. Она с облегчением выдохнула. И снова, испуг! Над головой что-то треснуло. Подрагивая, замерцали огни. Разбилась лампочка уличного фонаря, разлетелась вдребезги, осыпаясь осколками стекла на мокром тротуаре. — Медея! — Чей-то голос, хриплый, взбудораженный и такой знакомый позвал её с противоположенной стороны улицы. Она, к ужасу, тут же обернулась. Замерла, в изумлении уставившись на человека, произнёсшего её имя. Мужчина остановился в паре шагов, тяжело, прерывисто дыша. На нём всё та же рубашка, с подвёрнутыми рукавами и черными пуговицами, что блестят. Воротник распахнутый открывал часть ключицы. Осень сегодня отличалась особенным коварством, наверное, холодно стоять вот так, мельком подумала она. Но, казалось, в данный момент его это мало волновало, глаза пленили взглядом. Столь выразительным. Выжидательным. Туман одурманивал, окутывал обоих, заковывая в свои объятия. И, казалось, она вдруг осознала, начинала понимать, ощущать этот ветер, со свистом проносящийся между ними. Тот, что так отчаянно метался внутри неё. Старался вырваться, освободиться. И этот запах, такой лёгкий, такой воздушный, слегка солёный запах. Долгоиграющий, он порхал в воздухе, кружился над ней. — Возможно, прозвучит не к месту, — мужчина замялся, обдумывая, смотрел на неё пристально, безотрывно, — но могу ли я угостить тебя чашкой кофе? Медея, могу ли я… угостить тебя? — он вновь повторил. Верно. Как же она сразу не поняла? Как же упустила? Здесь пахло морем.