Цветы на коже, стебли в венах

      – Предположим, вы в одно прекрасное утро обнаружили, что заболели ханахаки. Что вы предпримете? – спрашивает Злат, с любопытством наклоняя голову. Он стоит как всегда: с идеально прямой осанкой, гордо расправив плечи и заведя руки на спину. Привычная поза для помощника Предвестника, который обязан быть для своего господина лучшим.       Тарталья поднимает взгляд, вскидывает брови и насмешливо дергает уголком рта, а затем скалится. У него удивительно живая мимика, однако совершенно мертвый взгляд – и этот контраст всегда с поразительной точностью бьет в живое.       Всегда напоминает о том, что у всего есть цена, которую каждый – особенно кто-то из сильнейших людей – когда-то был вынужден заплатить.       Злат – остро заточенный клинок, верная тень своего хозяина – на эту быструю смену эмоций не реагирует: в этом суть их отношений – постоянно пытаться поддеть друг друга, но не злобно, а так, чтобы хотя бы немного растопить заледеневшее, уставшее нутро.       – Ты же сам недавно страстно доказывал, что ханахаки не существует, к чему вдруг такие вопросы? – смешливо фыркает Тарталья, смахивая со влажного лба прилипшую рыжую прядь. Злат провожает жест равнодушным взглядом, не сменяя привычной позы, затем намеренно раздражающим голосом тянет:       – Ну мне уж что, поинтересоваться даже нельзя?       Тарталья забавно морщится, как и всегда, когда Злат выводит его из себя, но по какой-то причине отказывается встревать в спор, а потому убийственно спокойно отвечает:       – Любовь – это величайшая слабость и уязвимое место, будь то семья или партнёр. В Фатуи не прощают слабостей, и если от ненужного чувства есть возможность избавиться – я избавлюсь.       – Категоричны, господин Тарталья, как и всегда, – невозмутимо замечает Злат. Самоконтроль – лучшая его часть, то, в чем он еще в юношестве достигал огромных успехов; Злат прекрасно знает, как вести себя так, чтобы не выдать искренних мыслей и чувств и никогда, никогда не обнажить беззащитное нутро – в него могут вцепиться острые клыки и когти.       Тарталья снова фыркает, но беззлобно, кривовато улыбается уголком губ. Он внимательно следит за Златом, но ничего не находит, а потому слегка расслабляется: разваливается в кресле, самодовольно задирает подбородок и смотрит на Злата из-под темных ресниц.       Чувствует, что Злат не станет с ним препираться. Знает лучше других, что верный помощник последует за ним хоть в ад.       – Ты поступил бы так же, – уверенно произносит Тарталья, и по нему видно: он верит в то, что говорит.       – Разумеется. В нашем деле слабость непозволительна, – услужливо отвечает Злат, а затем ловко ввинчивает новую колкость, переводя тему, и Тарталья предсказуемо взрывается. Он подскакивает со стула, слегка краснеет от злости и угрожающе сужает пустые глаза, подаваясь вперед, чтобы как следует Злату наподдать.       Становится привычно-уютно-спокойно – и почти не больно.       Злат прячет под слоями униформы агента тонкие стебельки, струящиеся по венам, бутоны, робко проклевывающиеся сквозь кожу, и нежные белые соцветия иберийки, растущие прямо на теле. Злат прячет под слоями неприступной брони сердце, закованное в цепи равнодушия, а в легких скрывает целый ядовитый цветник, убивающий медленно, но верно.       О взаимности речи не идет: это видно по словам, жестам и эмоциям, выказываемым господином Тартальей, Злат изучил его достаточно, чтобы осознавать, где проходит грань между неподдельной искренностью и желанной мечтой. Для него Злат – верный помощник, покорный инструмент и, быть может, худо-бедно друг, но никак не больше.       Застенчивая белоснежная иберийка на языке цветов означает равнодушие, отравляющее и изничтожающее душу. В горле скребется склизкий комок из крови, слизи и лепестков, но подавить раздирающий нутро кашель – проще простого, если представить, что все это игра, привычная роль острого на язык агента, до мозга костей преданного своего хозяину.       Играй, Злат, играй – эта роль дается тебе проще всего.       Злат улыбается той самой раздражающей улыбочкой, которая бесит Тарталью, наблюдает за тем, как ярость искажает веснушчатое лицо, и с удушающей горечью думает о том, что он просто чертов мазохист.