***
Хоть в квартире альфы прохладно, но, завернувшись в несколько слоев, состоящих из кофт и одеял, и с кружкой чая (с тем же милашкой-Бэмби) Чуя сидит на полу, подложив под свой зад подушку, которую бесцеремонно спёр с дивана в зале. Вокруг него разбросаны бумажки с распечатанными текстами конспектов, огромными чертежами и острого наточенными карандашами. А теперь, мать вашу, как ему всё это перенести на плотный ватман, размером А1? Вот и он не знает. Он понимал, что учёба на архитектурном факультете стояла всех нервов и дрожащих рук, потому что это его мечта, он сможет пройти через всё это дерьмо, но... Перед сессией трудно распределять время, такое драгоценное и быстротечное, как никогда, это ужасно тормозит его работу. Он поступил в самый престижный университет Японии – Токийский – он не должен жаловаться. Многие упорно идут к этому, но все понапрасну, а Чуя смог. Дазай тоже смог. Они на одном факультете, на одном курсе: да, чёрт, Чуя даже старше Осаму на пару месяцев, но чувство, похожее на липкую приставучую зависть и жалость к самому себе, обволакивает и облепляет как паутина, из которой выхода почти нет. У альфы всё выходит так просто, даже если он множества раз намекал, что такая специальность – не его признание. А это признание заставляет его ненавидеть себя ещё больше, потому что Дазай даже не хочет тут учится, но его работы, начиная проектированием, заканчивая гребанной физикой, восхитительно идеальны. Он не хочет снова, в очередной раз погружаться в это болото с головой. Ему нужно доделать чертёж: ничего сложного. Всего одна ночь без сна, зато со сделанным заданием и, скорее всего, хорошей оценкой. Чуя, по крайней мере, настраивается на зачёт. В перерывах между грызением карандаша, отхлебывания чая из кружки и потиранием больной пояницы, что убивает его после течки, Чуя много думает об Осаму. О его прекрасной тактильности и открытости последнии дни, и о том, что он обязан сохранить это шаткое сооружение. Даже если будет задавать и делать что-то более смелое, чем раньше. Он попытается ничего не испортить в попытках сделать лучше. — Чуя, ты тут? – бархотный голос разносится по квартире, а ещё до слуха рыжего доносится хлюпанье носом, что является не очень хорошим знаком. Дазай находит его, сидящего на полу, обнимающего колени и буравящего лист ватмана с незаконченной работой. Думает, что все-таки это сосредоточенное и милое лицо не рассмотрел так тщательно, как хотелось бы: не сосчитать веснушки, не рассмотрел ресницы, не утонул в голубых омутах и не отравился уж больно сладкими губами омеги. Когда он смотрит на такого Чую, в голове лишь многочисленные образы и сюжеты, так и просящиеся перенести их на бумагу. — Я рис с овощами приготовил, кстати, – проговаривает Чуя, и его голос разносится еле слышным эхом по скудно обставленной комнате. — Ну, мы же договорились, что сегодня я готовлю. Тебе ещё столько всего делать для завтрашних занятий, – уж что-что, а строгости в плане учёбы у Осаму не занимать. Хотя сам – мастер отлынивания от работы с ангельским спокойствием на лице. Прям как капитан, корабль которого тонет. Стоит, гаденыш, в своей каюте, смирившись со скорой смертью. Зато других в шлюпки затолкает: умирать должен только он. — Тебя долго не было, а мне надо было сменить сферу деятельности! Измученно выдыхая, альфа треплет волосы на макушке рыжеволосого парня, и идёт в сторону кухни. Как обычно: чайник, кухонный шкаф, стол, стул. Пить кофе вечером, незадолго до сна, неудачная традиция Дазая, но что уж поделать – привычка. Чайник медленно закипает, свистя, а пар выходит через носик. Альфа, насыпая растворимый кофе и сахар в небольшую чашку, смешивает сухую субстанцию на дне чайной ложкой. — Осаму... – Чуя неувереннно – что уже настораживает альфу, потому что неуверенность – это не про Накахару, – говорит, останавливаясь в дверном проходе. В нескольких слоях одежды и тёплых зимних одеал, он выглядит как милый шарик, готовый покатиться, если его хоть чуть-чуть задеть, – Как дела на работе? — Вполне хорошо. Сегодня, правда, убираться пришлось чуть дольше, чем раньше. Один из клиентов разбил в баре несколько бутылок пива. Ты бы знал, как ужасно пахнут дрожжи в большом количестве, – Дазай говорит обыденно и спокойно. А Чуя все накручивает себя из-за следующих своих вопросов и действий. Он не хочет напрягать того лишний раз; альфа и так устаёт, работая на полставки в одном из кафе. "Мальчик на побегушках" владельца этого заведения – щупленького доброго старика, что просто обожает по утрам варить турецкий кофе так, что все и всё вокруг пропахиваетсь этим запахом. Чуя чувствует себя содержанцем, ведь сам ни сейчас, ни до универа не работал и даже не подрабатывал. От этого тоже стыдно. Шаги омеги, медленно раздающиеся за спиной, Осаму может ощущать в области глотки, где те отдаются быстрым стуком сердца. Маленькие, но сильные руки обхватывают его сзади со спины, а Дазай может ощущать, как щека омеги прижимается к его футболке. Чуя весь такой – маленький, но чертовски сильный; такой смелый, гордый и будто не знающий уныния – прозрачный облик того, ради чего стоит жить. — Я... знаешь, когда я знакомился с кем-то в детстве, то всегда играл с ним в игру. Что-то вроде рассказа о себе, где врать нельзя, – мычит в футболку шатена Чуя. — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о себе? Ну, это довольно скучно... – руки Дазая сжимают запястье и медленно потирают костяшки рук. Действие помогает успокоиться ему самому. — Мне все равно. Я хочу быть твоим другом. "Если бы ты был для меня просто другом, я не пошёл бы на это." Дазай всегда знал, что в глубине души, он слаб. Но слабость его, когда Чуя тянет, медленно, в сторону небольшого дивана в зале, на котором они проводили большую часть своего вечернего времени вместе, становится сильнее во много раз. Он видит перед собой что-то неземной. Даже если ему страшно, сам облик Чуи помогает ему справится с этой внутренней бурей противоречивых чувств по поводу будущего разговора. Он не хочет, чтобы эту слабость увидел кто-то другой: он скрывал её слишком долго не для того, чтобы в один момент все это рухнуло. — Знаешь, я никогда не знал, какой у меня любимый цвет, – начинает Чуя беззоботно, поглаживая волосы альфы, голова которого прижата к его плечу, – Мне всегда казалось это странным. Как люди могут любить что-то одно, если все они такие особенные? — Я люблю бордовый. Как кровь. — Почему же? — Такой благородный, богатый, как вино хорошей выдержки. Приятный и не режет глаза, – Дазай чуть приподнимается, всматриваясь в облик перед собой, – А ещё голубо-серый цвет. Спокойный, холодный, будто я впаду в такую желанную кому, просплю вечность от спокойствия и безмятежности. Уголки пухлых губах растягиваются в печальной улыбке, когда Чуя улавливает мутный взгляд Дазая. Разговор идёт медленно, обо всем на свете. Чуя выясняет, что Осаму нравится Стивен Кинг, безделушки со всяких курортов, иностранные языки и даже то, как он обожает роботы-пылесосы. Шатен, в свою очередь, находит для себя интересный факт из жизни Чуи: он ненавидит грибы, а ещё рыбу в масле. Любит волнистых попугайчиков, старые песни ABBA и мягкие подушки. Любимый напиток, предмет, хобби из прошлого, детские мечты, коим не суждено сбыться, – такие неприметные мелочи, которым даже не придавалось большое значение. Они не полные противоположности – вовсе нет. Чуя и Дазай любят свитеры, находят "Титаник" самой прекрасной киноленты в мире, а ещё так и не поняли сюжет "Матрицы". (Правда, их небольшой спор о том, что же все-таки лучше: DC или Marvel, завёл их в тупик.) Еда в холодильнике у них есть, но решение заказать доставку на дом они принимают коллективно. — Я никогда не любил Маргариту. Кто вообще любит пиццу без мяса? – Чуя болтает ногами, сидя на диване и крутя пульт в руке. — Ну, я люблю. — Чувак, да ты шутишь. — Я и с ананасами люблю, Чуя. Да не смотри так на меня! — Я просто пытаюсь понять, как ты выжил в таком мире, полном мяса и нелюбви к ананасам. Чуя слегка посмеивается, а Дазай в шуточной форме толкает его головой в плечо, будто бык на ринге, которому показали красную тряпку. А смех у омеги такой заразительный, что невозможно не чмокнуть того в уголок губ. Совсем невесомо, и даже это такой смущающий шаг.***
— Ха, помню, как мой папа застал меня за просмотром порно... это было чертовски смушающе, не смейся, – прижимая ладонь ко рту хихикающего альфы, говорит Чуя. В другой руке у него последний кусочек пиццы, поэтому он всеми силами тянет удовольствие, откусывая по чуть-чуть. — И как он отреагировал? — Ужасно! Просто ужасно! Он сказал, что не будет проводить мне лекцию по членоальфоугодию. — ЧЕГО?! – Осаму все-таки не сдерживается и смеётся. Так приятно смотреть на него в такие моменты, когда он отбрасывает свое прошлое и остаётся настоящим собой. — Того, – кусочек пиццы пропадает из рук омеги, и теперь тот блаженно облизывает пальцы, забыв о всех правилах этикета. – Правила, благодаря которым, член альфы поднимается волшебным образом. — Ты ужасен! — Могли бы меня похвалить, сэр, за эрудицию. Я придумал это определение только что, для такого нужен талант. — Не сомневаюсь, что он у тебя есть. Давая Дазаю больше пространства, рыжий наблюдает, всматриваясь и анализируя каждое действие того, ведь доставить неудобства – упаси Господь – он не хочет. — Я всегда хотел спросить, если можно, – поворачивая голову и опираясь руками о твёрдую поверхность дивана, Чуя осторожно спрашивает. — Конечно, что-то важное? — Ты никогда не говорил о своих родителях. С ними что-то случилось? Все становится намного сложнее в тот миг, когда лицо Дазая кривится от одного упоминания об этих людях, якобы близких ему. Дазай Осаму ждал этого вопроса. Возможно, даже готовил ответ на него у себя в голове миллион раз и заучивал, как мантру. Это не мешает ему развалиться и раскрыться под внимательным взглядом голубых глаз, наблюдающим за сменой эмоций на лице. Руки сжимаются в кулаки, задевая чужие бедра. Он предпочёл бы не вспоминать о том дне. Старая пижама, что давно ему мала, все также лежит на самом дне шкафа. Энциклопедия давно потеряна, но воспоминания, к сожалению, невозможно потерять в реальной жизни. Он с двенадцати мечтал о изобретении машины для стирания памяти, чтобы забыть свои никчёмные первые десять лет жизни. Ему казалось, что хуже быть не может, и так и было. Этот вечер тянул его ко дну, каждый грёбанный раз возвращая к истокам, когда в его голове ещё не было ненависти ко всем окружающим его людям, словно камень. Нет, огромный валун. Когда пытаешься всплыть на поверхность в самом начале, а потом остаёшься с полными легкими воды, смирившись. Потому что людям свойственно уставать. — Квартира, в которой мы сейчас, – моих родителей. После кое-чего, что произошло в ней, мы с отцом уехали, маме тоже пришлось покинуть это место. Мы разошлись по разные стороны баррикад, оставив её. Потом отец отдавал её парочке людей, что платили довольно хорошую сумму для временного жилья. Когда я поступил, отец вернул её мне. Маленькое расстояние до универа и всё такое. Никогда я не любил эту чёртову квартиру. Дазай зол, с его губ слетают слова проклятий, а Чуя принимает лишь одно верное решение. Он утыкается ему в грудь, закинув одну ногу через бедро альфы, и огушительно мурлычит. Потому что видеть злого, или же грустного Дазай, расстроенного чем-то или опечаленного – мука для рыжего. Молчание омеги и медленное, с расстановкой, мурлыканье, сбивает с толку на долю секунды. Это... это? — Я никогда такого не слышал, Чуя, – а омега лишь плотнее прижимается и звук, доносящийся из его горла, становится громче-громче-громче. Такой заботливый и обеспокоенный, потому что он виноват в том, что Дазаю приходится вспоминать об этом снова. Утешение необходимо, нужно Дазаю, и он старается дать ему его. Такая болезненная реакция не появляется просто так, поведению подчинены многие другие ветви, и одна из них – это детство. А точнее, детские травмы. Если Чуя прав, то этот разговор будет одним из самых сложных, что предстаял им когда-либо. Чуя слушает внимательно, не перебивая. А когда чувствует, что Дазай дрожит, то сжимает в объятиях и затаскивает голову того на свою грудь. Пальцы заботливо перебирают тёмные прядки; Дазай всё чаще слышит мурлыканье – знак того, что его хотят расслабить и успокоить. И это правда помогает, и альфа благодарен Чуе за такую проницательность. — А потом я повстречал одного невнимательного коротышку и врезался в него в коридоре универа. — Это была моя вина, дурак, а не твоя. — Я не закончил, Чуя. Разве тебя не учили, что перебивать невежливо. Когда по комнате проносится тихий смех шатена, Чуя вздрагивает от непривычки: последний час альфы был наполнен напряжением, что чувствовалось во всем, начиная манерой речи, заканчивая собственным запахом, что стал намного резче – в нем ощущалась боль и горечь. — Я правда рад, что смог познакомиться с тобой. Никто никогда не беспокоился обо мне так... я благодарен тебе за все, что ты сделал. — Да я ничего такого и не сделал... – Чуя хмурится, потому что, эй, это чёртова правда – он ничего не сделал, чтобы правда помочь парню. Он мог бы свернуть ради него горы, но пользы ведь никакой. — Нет, – Дазай закрывает рот омеги широкой ладонью, не давит, просто обрывает поток слов. – Выслушать человека, говорящего о проблемах, и никак их не принизить – это и есть настоящая помощь. Порой нужно выговориться, у меня не было такой возможности, и мне очень жаль, что ты слышал мою жалобливую тираду, но это самое большое, что у меня когда-то было. Спасибо. — Слушай ты, мудак, если ты ещё раз назовёшь себя и свою жизнь жалкой, я оторву у тебя... – Чуя злобно шипит, отдергивая чужую руку от лица. Не договорив, – а очень хотелось, между прочим! – омега слегка вскрикивает, а потом расслабляется в крепких объятиях. Он чувствует уверенность, исходящую от Осаму, – никакой дрожи или страха. Дазай целует его. Неопытно, но настойчиво, вкладывая в поцелуй всё, что хотел сказать, только вот чувства – штука слишком сложная, которую почти невозможно высказать в полной мере словами. Поэтому он выбирает другой язык. Язык поцелуев и объятий. Диван неглубоко прогибается под телами, а тяжёлые подушки падают, шлепаясь о пол, даже не заработав ответной реакции от целующейся парочки. Щека Чуи горячая под ладонью Дазая, которой он поддерживает голову того, поглаживая появляющийся розоватый румянец. Рука обхватывает поясницу, и омега может лишь довольно фыркнуть на это, улыбаясь сквозь поцелуй. В его груди разрастается пламя, приятно жгущее внутренности. Чуя углубляет поцелуй, игриво покусывая нижнюю губу шатена и ощущая его мгновенную реакцию. Дрожь от возбуждения. — Помнишь, я говорил, что хочу научить тебя, – отрываясь от покусанных губ, проговаривает омега, всматриваясь в лицо Дазая, что на удивление совершенно не выглядит пристыженным, как обычно бывает после настоящих поцелуев, – Можно? — Тебе можно всё, – шёпот напротив губ горячо обдувает их, и электрические заряды пробегают вдоль позвоночника рыжего. Следует лёгкий поцелуй в щёку, а после рот Чуи начинает путешествие вниз, отдаляясь от губ шатена, но припадая к не менее желанной шее, на которой пульс ощущается просто бешенным. Чуя раскованный, его руки умелые, а сам он сильный; легко переворачивает их, посматривая сверху-вниз. Голубые глаза такие глубокие, отдают тёмно-тёмно-синим, почти чёрным в уже потемневшей комнате. У них нет времени, чтобы включить хотя бы лампу, но это и не важно. Краснеющий Чуя под ним – зрелище, от которого замирает дыхание, но Чуя, возвышающийся над ним и медленно расстегивающий его брюки, настолько горячо и возбуждающе, что кровь не может отлить от лица альфы. В этом есть что-то странно привлекательное и запретное, греховное, но это ни в коем случае не неправильно или неприятно. Дазай ощущает обжигающие прикосновения губ Чуи к тазовым косточкам и это даже больше, чем приятно. Это восхитительно. Палец поддевает резинку боксеров, но не стягивает. Чуя почему-то остановился, а через секунду вовсе убрал руку от его паха. Дазай что-то не так делает? Он хочет спросить, поднимаясь на локти, но его грубо пихают на тёплый матрас, мысленно указывая лежать. И он подчиняется, покорно смотря на рыжего. — Я всегда хотел сказать, что ты до чёртиков сексуальный, Осаму, – Чуя неторопливо стягивает с себя большую ему футболку, а потом кидает её куда-то в сторону. Дазаю открывается прелестнейший вид: небольшие, еле заметные веснушки на плечах, подтянутые мышцы живота и багровые напухшие соски. Из-за долбанной природы альф, Дазай может ощущать лишь желание съесть этого милого рыжего парнишку, медленно смаковать удовольствие. Дазай не любит испытывать эти первобытные инстинкты влечения, но он ничего не может поделать. От одного только вида его член дёргается, становясь все твёрже и твёрже под натирающей тканью брюк. — Приятно слышать... – он сглатывает, когда взгляд падает на руки Чуи. Тот поддевает свои домашние треники, и у альфы просто крыша едет от того, что он видит небольшое мокрое пятно от смазки на ткани (а Чуя морщится и отправляет их в свободный полет к растянутой футболке). Атмосфера между ними (в основном со стороны Чуи, так как тот боится увидеть реакцию Дазая) накаливается. Оставаясь в одном белье, Чуя тянется к эрекции альфы через боксеры, медленно поглаживая. — Ты можешь меня поцеловать, пожалуйста? Дазай слишком слаб, чтобы отказать, даже если находится в таком компрометирующем положении. Приподнимаясь, он поглаживает лицо Чуи медленно и нежно. Тот заманчиво кусает губы, и тогда шатен решает, что он просто обязан полностью распробовать Чую. Всего. Их губы соединяются, а рука рыжего скользит под бельё парня. Удовольствие, лёгкие стоны обоих и дрожь по телу. Член Дазая большой, что логично, – он же альфа. Чуе похер на все свои принципы, которыми он руководствовался всегда. Желание обхватить горячую головку губами, слизывать каждую каплю предэякулятора и целовать член, пульсирующую под губами, становится сильнее. Палец давит на уздечку, распределяя предварительную сперму, а Дазай бесстыдно стонет, окончательно оторвавшись от мягких губ. Падает обратно на диван, с одной только мыслью: насладиться всем этим. Он хочет сказать Чуе многое, но единственное, что у него вырывается "Это так, блять, приятно." Дрочить в полном одиночестве себе – это одно, а когда твой член держит самый привлекательный и красивый человек, которого ты только видел – совершенно другое. Чуя даже не хочет медлить. Он наклоняется ниже, посматривая на лицо альфы, что ловит настоящий кайф от его действий, сквозь тёмные ресницы, и слизывает с головки горьковатую каплю. Плевать, это все равно чертовски вкусно. Втягивает щёки, посасывает отдельные особо чувствительные точки на члене, надрачивая у основание и проходя языком по боковой его части. Сглатывает, и ощущение пульсации в горле заставляет Чую стонать. По бедру омеги бегут густые капли смазки, и это не совсем приятно. Но он решает эту проблему весьма оригинально... Когда глаза Осаму открываются из-за ударившего ему в нос сильного одурманивающего запаха, сначала шатен даже не замечает, но дальше... Чуя трахает себя пальцами, оттягивая белье в сторону, и бесстыдно стонет. С такой картиной, хлюпающими от смазки звуками и стонами, он долго не протянет. Кульминация Дазая настигает раньше, чем Чуи, который торопливо глотает всё, уже не только покачиваясь вниз на пальцы, но и быстро, нетерпеливо надрачивая себе. Лицо красное, пухлые и мокрые губы привлекательно открыты в стоне, и Дазай просто не может сдержаться: он целует глубже, чувствуя собственную сперму на языке рыжего. Узел у основание члена спадает достаточно быстро – организм понял, что сегодня трахать кого-либо он не будет, но это даже плюс. Это позволяет Дазаю думать об удовольствии рыжего омеги, а не своём. — Ещё чуть-чуть, пожалуйста, – Чуя умоляет напротив губ альфы, а после чувствует чужую руку на себе. Палец Дазая проходит по головке, помогая двигаться руке Чуи, и от такого восхитительного трения он не выдерживает. Оргазм сокрушительный, и сейчас он может думать лишь о том, как же ему хорошо. После, до него дойдёт, что Дазай совершенно не жалел о проведённом вечере. Теперь, когда дымка удовольствия спала, открывается реальность. Бёдра противно скользят между собой, а горло побаливает от недавних действий. Липкие, потные и грязные, они ещё пару минут сидят на кровати молча: слышно только мурлыканье довольного и уставшей омеги, и сонные вздохи альфы. — В душ по очереди. Я первый, – Чуя зевает, вскакивает на ноги, морщась: смазка между ног – ощущение не из приятных. Абсолютно голый, он идёт в сторону ванной, а спину буравит внимательный карий взгляд. — Чуя, если ты сказал, что я сексуален, то я могу сказать это: у тебя просто прекрасная задница. — Оу, я знаю, но спасибо, – тот показушно отмахивается и хитро щурит глаза, а после, походкой от бедра, проходит к двери, ведущей к такой желанной душевой. – Говори мне такое почаще. Дазай посмеивается и ему хорошо, как физически, так и морально. Медленная улыбка расползается по его лицу. Он не чувствует себя виноватым, не чувствует слабым и жалким, не чувствует провинившимся вредным ребёнком. За долгое время он ощущает медленно обволакивающее счастье, а запах омеги, оставшийся после их маленького рандеву, витает в воздухе, напоминая Осаму о такой первой крупной победе над его страхами и ненавистью.