Весна для Лань Сичэня

      — Глава ордена Цинхэ Не приветствует Верховного Заклинателя Ханьгуан-цзюня и главу клана Гусу Лань, второго старшего брата, Цзэу-цзюня.       В Юньшэнь прибывают представители ордена Цинхэ Не.       Лань Сичэнь вместе с Ванцзи, Вэй Усянем и старейшинами клана встречают гостей со всей подобающей торжественностью.       Первый Нефрит не припомнит столь пышной и многочисленной делегации из Цинхэ Не: известные старейшины, прославленные генералы и богатейшие торговцы — весь цвет Нечистой Юдоли пожаловал в Гусу. А во главе, конечно, сам Не Хуайсан, в недавнем прошлом Незнайка, нынче же могущественный хозяин северных земель, вернувший Цинхэ его главную жемчужину — полноводную Лохэ. В прежние времена его послы предпочитали добираться без лишних церемоний, на саблях. В этот раз десятки паланкинов, окруженных слугами и охраной, небольшая конница, разодетая в клановые серо-черные цвета Цинхэ, выстроившись по-военному в несколько стройных шеренг, замерли в воротах Облачных Глубин за спиной своего повелителя.       Для чего Хуайсан вдруг изменил прежним привычкам и обставил свой визит с такой пышностью? Чтобы подчеркнуть важность события или выделить собственную роль в восстановлении реки? Прежде Сичэню и в голову бы не пришло искать скрытые мотивы в его действиях, но сейчас в очередной раз он понимает, что совсем не знает человека, которого много лет называл братом.       За плечом Хуайсана, будто верный телохранитель, следует самый прославленный из старейшин Цинхэ — Не Цзуин, который, как помнит Сичэнь, служил еще Минцзюэ, а до того их отцу — грозному Не Шуэньчжи. И это тоже в новинку: раньше Хуайсан предпочитал не брать с собой придворных, оставляя им на время своего отсутствия управление Нечистой Юдолью. Сичэнь приветствует уважаемого старейшину лично.       — Глава ордена Цинхэ также приветствует супруга Ханьгуан-цзюня, нового адепта клана Гусу Лань Вэй Усяня, — Хуайсан склоняется в очередном официальном поклоне, но на старого приятеля взглядывает с теплотой и чуть заметной смешинкой.       — Цзэу-цзюнь от имени всего ордена Гусу Лань приветствует и приглашает главу Цинхэ Не, — заканчивая церемонию, объявляет Лань Сичэнь и не сразу спохватывается, что пропустил обращение «младший брат».       Приветствие выходит слишком уж сухим. Не Хуайсан держится достойно и, если и замечает изменения — а он, конечно же, замечает — то не показывает вида, что как-то уязвлен. Переступив ворота Юньшэня, он привычным движением распахивает веер и прикрывает раскрасневшиеся с дороги щеки.       Делегация Цинхэ нарушает строгую тишину и благостный покой Облачных Глубин, разбавляет привычные бело-голубые цвета многочисленным серым, наполняет громкими звуками, движением, но главное — непривычно большим скоплением людей.       К счастью, расторопные адепты Гусу с подобающим почтением встречают прибывших и провожают в гостевые павильоны, своевременно предотвращая толчею. Сичэнь, как радушный хозяин, сопровождает главу Цинхэ, на ходу отдавая краткие распоряжения слугам. Пусть Облачные Глубины и не привыкли к таким пышным визитам, он не допустит ни малейшего неудобства именитых гостей.       Хуайсан, кажется, не замечает возникшей суеты, будто прибыл не после долгого путешествия, а вышел на праздную прогулку по холмам Гусу. Отпустив от себя старейшину Не Цзуина, он непринужденно обменивается светскими фразами то с самим Сичэнем, то с Лань Ванцзи и Вэй Усянем, которые следуют рядом.       — С удовольствием видеть двух Нефритов Гусу Лань может сравниться лишь любование цветущими садами Юньшэня. Ах, не прощу себе, что так надолго лишился этого восхитительного зрелища! — Не Хуайсан полон воодушевления, кажется, вполне искреннего. Он поднимает пристальный взгляд на Лань Сичэня и тут же прячет за ресницами лукавые лисьи глаза. Взмахом дорогого веера вновь скрывает лицо и отворачивается, разглядывая знакомые с юности места. — Год от года тут всё красивее. Отрада для глаз даже такому недостойному художнику, как Не Хуайсан.       Подобные замечания вполне в его духе. Хуайсан, закончив свое многострадальное обучение, внезапно с новой силой возлюбил Облачные Глубины, о чем сообщал в каждом разговоре и, унаследовав титул главы, стал приезжать чаще, зачастую совсем без повода. Делал ли он это искренне или в каких-то своих тайных целях? Кажется, Лань Сичэнь теперь знает ответ на этот вопрос.       Сичэнь ничего не может с собой поделать: он внимательно наблюдает за Хуайсаном, отмечая про себя перемены, которые произошли с его младшим названым братом за последний год.       Движения Хуайсана по-прежнему легки и неспешны, но больше не скованы неуклюжестью. Он двигается уверенно, с достоинством и едва уловимой грацией, которой не было прежде. Лицо по-прежнему юно, но лишено растерянности, к которой Сичэнь так привык за последние годы, оно спокойное и доброжелательное. Подбородок гордо вздернут, как и пристало главе могущественного клана, а губы, по-юношески темные, прежде постоянно приоткрытые, теперь сжаты в тонкую линию. Но самое главное — глаза. Те самые, что преследовали Сичэня в кошмарах весь прошедший год: незнакомые, хищные – сейчас глядят весело и открыто.       Лань Сичэнь невольно вспоминает искаженное отчаяньем лицо А-Яо, его взгляд, полный муки, неверия и, несмотря ни на что, любви. А-Яо мог обманывать целый свет, но его чувства к Сичэню были искренними, и понимание этого все еще заставляет сердце Первого Нефрита болезненно сжиматься.       Почему он не смог разглядеть истинной натуры за образом нелепого Незнайки? Как Хуайсану удавалось так ловко притворяться и обводить вокруг пальца всех вокруг? Если про Гуанъяо до Сичэня долетали разные слухи, которым он предпочитал не верить, то о Хуайсане молва была удивительно единодушна: бесполезный, слабый, беспомощный.       В итоге именно Хуайсан сумел разоблачить жестокого убийцу, вернуть доброе имя Вэй Усяня и подарить Ванцзи надежду на счастье. Он исправил всё, кроме разорванной в клочья души Лань Сичэня. И единственное, что нужно сделать во имя справедливости — это наскрести в сердце хотя бы остатки прежних братских чувств, которые, признаться, никогда не были особенно сильны, а сейчас же и вовсе молчат.       — Не-сюн, ты как всегда слишком скромен, — вставляет в свою очередь Вэй Усянь, весело поглядывая на товарища своей юности. — Все сады Гусу Лань отныне к твоим услугам.       — Глава клана Не выбрал идеальное время для визита, — соглашается с ним Лань Ванцзи.       — Надеюсь, Вэй-сюн составит мне компанию, как в прежние годы? — Хуайсан подхватывает непринужденный тон старого друга и тонко улыбается из-за веера.       — С приходом Ли Чуня расцвела магнолия, — Лань Сичэнь привычно следит за действиями слуг, не упуская нити разговора, — глава Цинхэ Не, надеюсь, успеет налюбоваться весенним цветением в полной мере.       — С превеликим удовольствием! — откликается Хуайсан, снова становясь похожим на того беспечного ученика, что много лет назад прибыл на обучение в Гусу Лань.       И шутки, которыми он то и дело обменивается с Вэй Усянем, лишь усиливают это впечатление. Будто и не было прошедших почти двух десятков лет…       Лань Сичэнь думает, что ему придется заново знакомиться со своим младшим названым братом. ***       «Позаботься о моем брате. Поклянись мне, Лань-сюн!».       Лань Сичэнь просыпается в холодном поту.       Кошмары снились ему на протяжении целого года: Ванцзи, покорно склоняющийся под ударами дисциплинарного кнута; полыхающие пламенем Облачные Глубины; А-Яо с Шоюэ в груди и глазами, полными слез, умоляющий помочь ему; рушащиеся своды храма Гуаньинь… Но уже очень давно он не видел в них своего старого друга и соратника. В эту ночь забытый разговор всплыл в памяти, подняв со дна души застарелую боль потери.       Не Минцзюэ приехал тогда к нему в Облачные Глубины один и остался в ханьши до позднего вечера. Они говорили долго: о не кончающихся спорах из-за передела земель Вэнь, об опасном возвышении клана Цзинь, о тяжелом неурожайном годе в Цинхэ, но больше всего — о юном Не Хуайсане. Младший брат Не-сюна казался вечным не взрослеющим ребенком, которому не доверишь ничего важнее нефритовой кисти или росписи изящного веера. Но именно ему предстояло принять бразды правления одним из самых могущественных и воинственных кланов. Лань Сичэнь разделял тревогу своего друга: Не Минцзюэ уже встал на роковой путь искажения ци, и было понятно, что развязка близка. Чифэн-цзунь, ведя откровенный разговор, смотрел мрачно: он не привык врать, тем более, себе.       «А-Сан находчив, талантлив, и сердце его чисто от амбиций и низменных помыслов. Он справится, если ты поможешь ему, Лань-сюн. Я боюсь, что однажды не смогу защитить его…» Несмотря на грозный тон, это была мольба. Сичэнь откликнулся тогда без раздумий: «Я буду рядом всегда. Не волнуйся об этом, Не-сюн. Поддержу, помогу. Если надо, лично разберусь с любым, кто посмеет посмотреть без уважения на твоего брата…»       Чифэн-цзуню было этого мало. Его настроение менялось слишком быстро, переходя от глубокой грусти к с трудом сдерживаемой злости, и ци опасно гудела в могучей груди, заставляя Сичэня не на шутку волноваться о друге. Уже минуту спустя Не Минцзюэ, забыв, что приехал просить, буквально требовал: «Позаботься о Хуайсане. Поклянись мне, что не оставишь и будешь ему старшим братом вместо меня, Лань-сюн!»       Сичэнь, конечно, поклялся. Им не нужны были лживые обещания, что всё будет хорошо, что Минцзюэ проживет еще много лет и дождется более достойного наследника. Было понятно: хорошо уже не будет, и принимать решения надо сейчас.       Чифэн-цзунь говорил потом и о другом: о том, что не надо доверять Гуанъяо, просил держаться самому и держать Хуайсана от того подальше. Но Лань Сичэнь по привычке не обратил внимания на эти слова. Он знал, что предубеждение Не-сюна к их третьему названому брату неискоренимо.       Как показало время, покойный глава Цинхэ Не во всем оказался прав.       То, что следовало тогда прислушаться к дорогому другу, Сичэнь понял и горькой пилюлей проглотил уже давно. Но внезапное осознание, что подвел, не сдержал клятвы, придавило сейчас гранитной плитой, заставив задыхаться в беззвучных рыданиях и прятать в ладонях лицо.       Он не задумывался прежде, каково было Хуайсану совсем без опыта и под гнетом неизбывного горя начать бороться в одиночку с таким опасным врагом, как коварный Ляньфан-цзунь. Чего стоило ему надеть нелепую и презренную маску Незнайки и годами носить ее, терпя насмешки за своей спиной, а иногда — даже в глаза? И почему Сичэнь, давший клятву помогать и защищать, допустил подобное отношение? Не пресек, не призвал прочие кланы соблюдать уважение?       Да, они с Гуанъяо старались помогать молодому главе Не: поддерживали, не отказывали, кажется, ни в единой просьбе, и даже пару раз присылали войска для подавления восстаний в Цинхэ.       Все эти годы Лань Сичэнь был уверен, что выполнял свою клятву. А на деле… Постепенно перенял от Гуанъяо снисходительное отношение к младшему побратиму и помогал, скорее, из чувства долга, чем реально волнуясь о его делах. Быть может, посмотри он внимательнее, разглядел бы намерения Хуайсана и сумел бы предотвратить часть ужасных преступлений Ляньфан-цзуня.       Не Минцзюэ посетил его сны не случайно. Хуайсан сейчас здесь, в Облачных Глубинах, и Лань Сичэнь по-прежнему связан клятвой и побратимством. Сон больше не идет. Сичэнь садится в позу для медитаций и закрывает глаза, сосредотачиваясь на движении ци, наполняющей его Золотое ядро. Он дает себе обещание все исправить. ***       Хуайсан красноречив. Оказывается, он прекрасный оратор. И это еще одна черта, которой прежде не замечал в нем Сичэнь. Речь главы Цинхэ Не в стенах павильона для совещаний звучит уверенно и складно, и каждое слово наполнено благожелательностью. За витиеватыми длинными фразами слышится явный посыл: он не уедет без нужного соглашения.       Старейшины Цинхэ важно кивают, соглашаясь с его словами, а торговцы Гусу и окрестных местностей, через которые вновь полноводными реками течет восстановленная Лохэ, озабоченно шепчутся.       Лань Сичэнь вдвоем с братом сидят во главе совета, выслушивая многословные доводы.       План Хуайсана по восстановлению старого речного пути — ровесник его хитроумной мести. Сичэнь прекрасно помнит, как все начиналось с бесконечных причитаний и жалоб: осенью на частые горные обвалы, что рушат дороги, дома и посевы, зимой на лютые ветра, вымораживающие и без того скудную почву Цинхэ так, что даже неприхотливая локва плодоносила не каждый год. Весной — на внезапные наводнения, а летом — на засухи.       Сичэнь и Гуанъяо по мере сил пытались помочь: сначала присылая людей и материалы на восстановление порушенных зданий, затем находя искуснейших мастеров со всех концов света, которые укрепили горные блокады, надежно заковали в каменный рукав строптивую Лохэ. Но год за годом жалобы не прекращались, и тогда вроде бы само собой пришло решение — расширить и вернуть в природное русло иссохшую реку.       Теперь, спустя много лет, Лохэ не просто снова питает почву земель клана Не, но и служит судоходной артерией, проложив путь от Нечистой Юдоли до Гусу Лань и дальше, в земли Юньмэн Цзян. Новый путь — новые невиданные возможности для прибыли. Сичэнь уверен, что Хуайсан уже просчитал доход, что принесет ему река: овощи и мясо, редкая исинская глина, уникальная тонкая бумага, роскошные ткани, пышные меха, украшения легендарных мастеров из Цинхэ — все это теперь будет доставляться быстрее во все уголки земель Четырех Великих Кланов и даже за их пределы.       Невольно Сичэнь восхищается амбициозными планами нынешнего главы Цинхэ Не. Как бы он ни уважал покойного Чифэн-цзуня, но не мог не признать: тот был силен лишь в ратном деле и мало интересовался земледелием и ремеслами. При нем Цинхэ был мрачным и суровым местом, а Нечистая Юдоль — самой аскетичной из резиденций. Цинхэ выживал не за счет прибыли, а благодаря жесткой экономии и трофеям, привозимым из завоеванных земель.       Сейчас же эти владения — едва ли не самые богатые среди других кланов. Количество плодородных земель увеличено почти втрое. Подданные Хуайсана живут в довольстве и сытости и несколько лет подряд не знают наводнений и засух. Сам Цинхэ превратился в пристанище для многочисленных мастеровых, ремесленников, целителей и торговцев, которым глава клана оказывает свое покровительство. Да и бродячие воины-заклинатели устремляются именно в Цинхэ, готовые принести присягу молодому хозяину Нечистой Юдоли, чье смешное прозвище постепенно забывается, а в его родных землях и подавно не в чести.       Знал ли благородный Не Минцзюэ о столь разнообразных способностях своего брата? Мог ли надеяться, что оставляет вотчину талантливому преемнику? Представлял ли, что именно при Хуайсане Цинхэ достигнет своего расцвета?       Может, прав Вэй Усянь, называя его достойным кандидатом в Верховные Заклинатели?       Сичэнь смотрит на Хуайсана внимательнее: тот, как и всегда, блюдет семейные традиции: его одежды выдержаны в оттенках серого, вид скромный, почти аскетичный. Лишь неизменный веер с изысканным рисунком и надписью «Ценен для мира» разбавляет излишне строгий облик. Богатая ткань, из которой сшито верхнее ханьфу, подчеркивает высокий статус. Волосы уложены в затейливую прическу с многочисленными тонкими косичками и схвачены на макушке жестким серебряным гуанем.       Лань Сичэнь со смутным раздражением понимает, что не может разгадать истинный характер младшего побратима.       Речь Хуайсана подходит к концу. Вслед за ним слово берет мудрый старейшина Не Цзуин, отвечая на многочисленные вопросы присутствующих вместо своего главы. А также напоминает еще об одном важном аспекте: охране восстановленной реки.       — Цинхэ надеется, что заклинатели Гусу Лань разделят заботу о безопасности берегов Лохэ.       Хуайсан теперь молчит и внимательно слушает, неспешно обмахиваясь веером, чуть наклонив голову и сохраняя на губах тонкую улыбку.       Переговоры идут своим чередом. Лань Сичэнь чуть заметно кивает и снова смотрит на своего гостя, лишь на мгновенье мысленно спотыкаясь об обращение «брат», но тут же находится:       — Новые возможности открываются для Цинхэ Не и Гусу Лань, — говорит он после окончания речи Не Цзуина. — Однако важно, чтобы они не притесняли интересы тех, по чьим землям проходит восстановленная Лохэ. Мы обязательно обсудим и рассмотрим каждое предложение главы Цинхэ Не и его старейшин. Новый договор требует тщательно изучения, и спешить не стоит. Пусть каждый из представителей подготовит свои вопросы, мы выслушаем их завтра. А пока отдыхайте, Юньшэнь к вашим услугам. Глава Не, вы мечтали насладиться цветущими садами Облачных Глубин? Позволите составить вам компанию?       Хуайсан в ответ чинно кланяется:       — Эргэ как всегда очень гостеприимен и легко угадывает малейшие желания сердца. ***       С появлением Хуайсана весны и смеха в Облачных Глубинах будто прибавляется. Он проводит много времени с Вэй Усянем, с которым вспоминает прошлые забавы и делится последними сплетнями. Присутствие Лань Ванцзи больше не пугает и не смущает главу клана Не: вне формальностей он снова называет его Лань-сюн и, наблюдая нежные отношения двух молодых супругов, то и дело прячет улыбку в распахнутый веер.       Лань Сичэнь верен своим обязанностям и ежедневно сопровождает гостя в прогулках по Облачным Глубинам. В свободное от переговоров время они вместе посещают любимые места Хуайсана, и с удивлением Сичэнь понимает, что неплохо их угадывает. Помимо цветущих магнолий и мэйхуа, главу Цинхэ влекут звонкие ручьи и небольшие заводи: у одной такой он задерживается особенно долго, молчит и улыбается, привычно прикрывая лицо веером.       Лань Сичэнь не торопит и не мешает, догадываясь, что это место будит в Хуайсане какие-то воспоминания.       — Когда-то давно, — будто услыхав его мысли, заговаривает тот, — Вэй-сюн учил меня ловить рыбу как раз в этой заводи. И, как во многом другом, я оказался бесталанным учеником.       Последние слова он произносит со смешком, и Сичэнь не может не улыбнуться в ответ:       — После восстановления великой Лохэ к лицу ли главе Не сожалеть о неудачной рыбалке?       Хуайсан взглядывает пристально, словно острием проводит, и признается:       — В юности успех нужен здесь и сейчас, потому его отсутствие даже в таком прозаичном деле, как рыбалка, может показаться трагедией.       — Неужели Хуайсан так горевал из-за своей неудачи? — подтрунивает Сичэнь, и тот негромко смеется:       — К счастью, с Вэй-сюном легко было забыть о любых неудачах. Редкий дар, которого я не встречал в других людях.       — Всегда думал, что это просто особое качество моего зятя. Но теперь склонен согласиться: это действительно дар, и счастлив обладающий им.       Хуайсан задумчиво кивает:       — Эргэ смотрит в самую суть.       И, соблюдая строгие правила Гусу, запрещающие обсуждать других, тут же заговаривает о другом.       В другой раз после посещения библиотеки Хуайсан выказывает желание полюбоваться закатом на смотровой площадке, и Сичэнь снова сопровождает его. В этот раз они обсуждают величественный вид на горы. Хуайсан, хоть и вырос в гористом Цинхэ, не устает восхищаться возвышенностями Гусу: его густыми туманами, окутывающими вершины непроницаемой белой пеленой, которая рассеивается лишь в самые ясные дни, плавными очертаниями холмов, столь разительно отличающимися от острых скал Нечистой Юдоли.       Когда-то давно Сичэнь сравнивал природную суровость Цинхэ с Не Минцзюэ и думал, что, возможно, именно особенность родной местности оказала влияние на его характер. Однако глядя на его младшего брата, он думает, что все же ошибался. Ведь никак не объяснить, как в аскетичных землях вырос столь изнеженный юноша. Но потом он снова спохватывается, что до смешного мало знает названого брата и потому не может судить.       Это заставляет его смотреть на Хуайсана пристальней, пытаться увидеть то, что не замечал годами. Хуайсан ведет себя с ним свободно, идеально соблюдает правила и не пытается завести неудобных разговоров. Молчит и Сичэнь, не углубляясь в темы дальше любимых пейзажей Гусу.       Как истинные художники и ценители прекрасного, они единодушны в своем восхищении. И хоть общество Хуайсана не вызывает прежней теплоты в душе, Сичэню неожиданно легко даются их прогулки. Он открывает для себя, что соскучился по разговорам об искусстве, которые прежде вел с обоими младшими назваными братьями. Но Мэн Яо неизбежно не хватало глубины знаний, его образование было хаотичным и избирательным. А вот Хуайсан легко мог подхватить любую из увлекших тем. С не меньшей страстью, чем сам Сичэнь, он готов был рассуждать о философских свитках или цитировать изысканные стихи. Говорить с ним всегда было интересно. Странно, что Сичэнь об этом почти забыл.       Совместное времяпрепровождение и легкие разговоры превращаются в их маленькую традицию, от которой Сичэнь начинает получать удовольствие. Вместе с Хуайсаном они ежедневно наблюдают за постепенно просыпающейся природой Облачных Глубин.       В один из дней на самом исходе Ли Чуня они снова гуляют по цветущим садам. Хуайсан в этот раз одет в антрацитово-серые одеяния, которые своей строгостью резко контрастируют с бело-розовыми лепестками нежной магнолии. Сичэню вдруг приходит в голову, что этот облик, как и все в Хуайсане, обманчив.       Расслабленное, освещенное беззаботной улыбкой, лицо главы клана Не подтверждает случайную мысль. Хуайсан кажется сейчас почти мальчишкой, будто он не глава клана, а снова нерасторопный ученик Гусу Лань. Как давно Сичэнь видел его таким искренним и открытым? Осознание собственной многолетней слепоты в очередной раз поражает в самое сердце.       Лань Сичэнь, пытаясь отвлечься, машинально цепляется взглядом за серые одежды и, повинуясь внезапной прихоти, мысленно меняет их скучный оттенок на дерзкий алый. Он представляет, как яркий цвет подчеркнул бы природное изящество бледной кожи, румянец широких скул и темно-сливовые пухлые губы. А легкий шелк, вместо тяжелой парчи, свободными волнами окутал бы невысокую стройную фигуру, возвращая ей беззаботную юность и грацию. Возникший в голове привлекательный образ заставляет Сичэня замедлиться и восстановить внезапно сбившееся дыхание. Хуайсан не замечает.       — Сотни лет можно гулять по долинам и склонам Облачных Глубин и всё равно не насытиться их великолепием, — в очередной раз говорит он о местных красотах. — И как бы ни было мое сердце привязано к Нечистой Юдоли, я никогда не устану любоваться пейзажами Юньшэня. Впрочем, мне совсем не скучно делать это в одиночестве, — внезапно добавляет он, поворачиваясь к Лань Сичэню, и беззаботное выражение разом сходит с его лица, меняясь на непроницаемую маску. — Столь занятому человеку, как глава клана Лань, не обязательно утруждать себя бесконечными прогулками. Волноваться не стоит: Облачные Глубины я знаю с самой юности и точно не заблужусь.       Неожиданно прозвучавшее предложение неприятно до горечи на губах, и Первый Нефрит удивленно хмурится:       — Неужели я дал повод думать, что наши прогулки мне в тягость, Хуайсан? Каким бы я прослыл хозяином, если бы бросал своих гостей бродить в одиночестве?       Хуайсан в ответ сжимает губы в тонкую линию и резким движением складывает веер.       — Лань Сичэнь, нет причин нам лицемерить друг перед другом. Ты не зовешь меня братом, говоришь лишь об искусстве, будто нет темы важнее, и почти не смотришь в глаза. А когда все же смотришь, ледяные ветра Цинхэ теплее, чем твой взгляд. Для меня не секрет, что ты лишил меня своей благосклонности, но мы звали друг друга братьями много лет. Неужели теперь одни только бессмысленные светские разговоры — наш удел?       Подобная прямолинейность снова заставляет Сичэня замереть на месте. Какое-то время он молчит, сложив за спиной руки. Он думает о недавнем сне, в котором приносил Минцзюэ клятву защищать его брата, о том, что по-прежнему совсем не знает настоящего Незнайку из Цинхэ, а еще о том, что воспоминания об А-Яо до сих пор бередят его сердце и заставляют гудеть с таким трудом усмиренную ци.       — В сердце нет ненависти к младшему брату, — отвечает он наконец. — Но и прежних братских чувств не осталось. Как мне верить тебе, Хуайсан, после стольких лет твоего притворства? Каждый раз, глядя на тебя, я пытаюсь понять, кто стоит передо мной, но не нахожу ответа. Твой суд был справедлив, но суров. Ты наказал меня по заслугам, но я хочу понять: неужели ты ненавидел меня все эти годы?       Глава клана Не опускает глаза, его голос звучит тихо и безрадостно:       — Поверишь ли ты мне, Лань Сичэнь, если я признаюсь, что вовсе не планировал того, что случилось в храме Гуаньинь? Более того, я не думал, что ты окажешься там и запечатаешь свои духовные силы. И уж тем более, не твоими руками я собирался осуществить задуманное. Но вышло как вышло: медлить было нельзя. Я не жалею о том, что случилось, и без колебаний поступил бы так же снова. Но то, что мне пришлось ранить твое сердце — до сих пор самое большое мое сожаление.       — От всей души мне хочется снова верить тебе, только не знаю, хватит ли мне когда-нибудь на это сил. Ведь в тот день ты убил моими руками не Гуанъяо, а меня самого.       Он не знает, зачем сказал так, он не хотел опускаться до упреков. Слова вырвались сами, и это признание больно ранит самого Лань Сичэня. Но глядя на спокойное лицо побратима, он не может перестать думать о том, насколько тот должен быть доволен собой и тем, как всё сложилось.       Вот только сейчас Хуайсан не кажется довольным. Он глядит строго и пристально. И впервые Лань Сичэню приходится приложить усилия, чтобы выдержать его взгляд. Он и не подозревал, что Незнайка умеет так смотреть.       — Он убил моего брата, — говорит наконец Хуайсан, и каждое слово тяжелым камнем срывается с его уст. — Обманул и убил благороднейшего и справедливейшего из людей, которого я боготворил – моего Чифэн-цзуня. Позже я узнал о его причастности к бойне в Безночном городе. А ведь Вэй-сюн, которого запрещено было даже оплакивать, был моим лучшим другом… Знаешь, эргэ, что оказалось для меня самым сложным? — Хуайсан отводит глаза и мрачно смотрит вдаль на прекрасные мирные пейзажи Облачных Глубин, — я скажу тебе, пусть и не знаю, простишь ли за горькую правду. Придумать план, найти свидетелей и раскрутить колесо возмездия — все это было не так тяжело, как наблюдать, как он годами проникает тебе под кожу, становится воздухом, которым ты дышишь, крадет сердце Первого Нефрита, обольщая его своей ложью…       — Хуайсан! — Лань Сичэнь отшатывается, будто от удара.       — Прости недостойного, — тот вновь распахивает веер, скрывая лицо почти полностью, но Сичэню все равно ясно видна проступившая на нем боль, — я так долго пытался придумать, как избавить тебя от его чар. Но есть вещи, над которыми даже Незнайка из Цинхэ не властен.       Признание снова ранит Сичэня, заставляя сердце ныть и заходиться в тоске. Но в то же время он благодарен Хуайсану за то, что тот начал нелегкий для них обоих разговор. Он поднимает голову и смотрит на тени от пробегающих по лазурно-синему небу облаков, ощущает холодный ветер уходящего Ли Чуня, вдыхает утонченный аромат цветущей магнолии, и снова почти нестерпимо остро чувствует наступающую весну. Что-то меняется в нем прямо сейчас.       — Я пытаюсь поверить тебе, Хуайсан, правда пытаюсь.       Названый брат знакомым движением склоняет голову и с легким щелчком собирает шелковый веер: — Может быть, этого пока достаточно.