Будто игрек по иксу:
Коли смерть заносит, хитрая, косу,
То важно не терять равновесие.
Пропорция есть: я зависим,
А значит, мне сложно, мне больно, мне весело…
pyrokinesis – Зависимость
– Я пришел сказать, что прекращаю исследования. Дверь, казалось, тяжелела с каждым разом. Начиналось лето, и наверху было тепло, но здесь, внизу, в пещерах, сырость и холод не уходили никогда. Перегруженное колено здоровой ноги начало ныть почти сразу после того, как он спустился на нижние ярусы. Виктор, тяжело опираясь на костыль, стоял на пороге, опустив голову. Под потолком мигала лампа. На пол рядом капало – река совсем близко, грунтовые воды, понятно. Осматривать остальное не было ни сил, ни желания. – Прекращаешь? Почему? – ответили откуда-то из дальней части лаборатории. Надтреснутый голос звучал знакомо. Успокаивающе. – Я... просто... я не могу продолжать. Я принес вам записи о действии той формы сияния, вам, наверное, будет полезно знать... Виктор зашелся кашлем, согнувшись почти пополам. Несколько капель крови подкрасили лужу возле его ног. – Почему не можешь? Что-то произошло? – Да… да, произошло, – он тяжело дышал, убирая в карман платок. Брюки уже не отстирать. Впрочем, это совершенно неважно. – Что? – Оно убило мою секретаршу. Я не могу продолжать исследования. Прозвучало выученно, скороговоркой. Голос подрагивал, хотя слышно было, что его изо всех сил пытаются сделать спокойным и твердым. Профессор наконец обернулся. Виктор был бледен, как призрак. С их последней встречи он, кажется, еще сильнее похудел. Как какой-никакой, но врач, Синджед поймал себя на мысли о том, что не понимает, как настолько истощенный человек все еще передвигается, да и вообще живет, но быстро прогнал ее подальше. К тихому голосу приходилось прислушиваться, не отвлекаясь. – Как это случилось? Казалось, только едва заметные нотки сочувствия в интонации намекали на то, что ему не все равно. Виктор исповедовался, опуская голову все ниже и ниже, иногда прерываясь кашлем и разбавляя лужу то слезами, то кровью. Профессор тихо наблюдал, стоя в тени. Ситуация была понятна и даже знакома, но к такому действительно нельзя подготовиться заранее, каким бы прожженным циником ты ни был. И уберечь, не подрезая крыльев, тоже. Увлекся, взлетел слишком высоко, обжегся – в следующий раз трижды подумает, прежде чем рисковать. Но сейчас нужно дать боли выход. Ничего, не впервой. – Я не знаю, как жить после… этого. Я не хочу жить, – голос скрипнул и сорвался на последнем слове. Виктор наконец поднял глаза – красные, заплаканные, полные боли и отчаяния, – они желтовато поблескивали, отражая неяркий зеленоватый свет. – Что мне делать?.. – просипел он. – Присядь. Синджед выдвинул тяжелый стул, возле которого стоял, и похлопал по спинке. Тишину нарушил звонкий стук костыля. Виктор не поднимал голову. Посмотреть собеседнику в глаза было тяжело и стыдно: он совершенно не планировал так расклеиваться. Но теперь, кажется, уже поздно. На стол поставили жестяную кружку воды и положили чистый платок. – Теперь пей. Тонкая рука опустилась на плечо Виктора, и он вздрогнул от неожиданности. Пустая кружка зазвенела о стол, платок окрасился алым. Синджед забрал кружку, задумчиво потер ручку и переставил к раковине. Виктор даже не проводил ее взглядом. – Твоя… Скай спасла тебя, верно? – прочистив горло, начал химик. – Да… да, получается, что так. – Как думаешь, почему? Виктор не то задумался, не то просто пытался отдышаться. За несколько недель с их последней встречи он будто постарел: ослабел и осунулся, появились новые седые пряди… От горя всегда стареют. Хотя, может быть, просто прогрессировала болезнь. – Не знаю… – Подумай. Ты знаешь. Снова пауза. Длина пауз в их диалоге вообще напрягала: как будто Виктор после каждой брошенной фразы заныривал в болото, а потом долго, из последних сил пытался всплыть на поверхность, чтобы ответить снова. С этим нужно было что-то делать. – Ее вдохновляли мои исследования… Да, я принес ее записи, она несла их мне… тогда. – Ты ей нравился. – Да, она всегда любила читать научные статьи, много за кем следила... – Ты не понял. Как мужчина. – Я? – Виктор усмехнулся, но получилось как-то истерично. Он обернулся, но собеседник оказался вне поля зрения, а от рывка заболела шея. – Вы шутите, профессор. – Нисколько, – он улыбался, наблюдая за реакцией. – Это невозможно! Я… Что она могла найти во мне? – Подумай, – пожал плечами Синджед. – Почему мы вообще говорим об этом?! Другое дело. Паузы почти исчезли, оживился хоть немного… Добро пожаловать в «здесь и сейчас», мы по вас скучали, как говорится. – А о чем ты хочешь поговорить? Виктор задумался. Тонкая рука соскользнула с плеча, но обернуться снова ученый не решался. Он нервно комкал платок, не замечая, что пачкает руки. – Записи, – наконец заговорил Виктор. – Может быть, ее записи будут вам полезны, посмотрите… – Зачем Скай спасла тебя? – перебил Синджед, забирая блокнот из подрагивающих рук ученика и присаживаясь на угол стола. Кожаная голубая обложка с тиснением приятно легла в руки. – Мы же говорили об этом, разве нет? – Нет, мы говорили о том, почему, а я спрашиваю тебя – зачем. – Она… хотела, чтобы я выжил, наверное. – Зачем? Теперь тишину нарушал шелест страниц. Плотная белая бумага, боги, как же он по ней, оказывается, скучал… Ради такого и на Променад можно как-нибудь рискнуть зайти. Аккуратный мелкий почерк, максимально экономный, ни единого лишнего движения рукой. Четко структурированные записи. Да, она была хорошей секретаршей… – Чтобы я… продолжил исследования? – Ты читал ее материалы? – Да, конечно, много раз… А те маленькие рисунки на предпоследней странице так и не заметил, а то бы не удивился. Все-таки чутье Синджеда редко подводило. Она не решалась прорисовывать черты лица, но силуэты, даже те, что со спины, легко угадывались. Умно: никто не смотрит на предпоследнюю страницу, если перед ней пять пустых. – И как тебе? – Потрясающе, – признался Виктор, – она посмотрела на вещи с другой стороны, мне бы и в голову не пришло… – Соглашусь с тобой. Я не вчитался, но тоже… впечатлен. Будет очень досадно, если такие наработки пропадут. – Поэтому я и принес их вам, профессор, – тихо возразил Виктор. Все-таки пришел прощаться. Пальцы сжались сами собой, на странице остались заломы. – Но зачем они мне? – аккуратно ответил Синджед после небольшой паузы. – У меня нет доступа к хекстековому ядру, нет прогрессивной лаборатории, нужных инструментов, финансирования, напарника… – У вас есть время, – перебил Виктор севшим голосом, – а у меня нет. – Почему ты так уверен? – Вы думаете о смерти? – неожиданно для самого себя резко перебил он и все-таки повернулся к Синджеду: ответы на такие вопросы надо видеть. И взгляд искал это на худом лице: страх? Нет. Сочувствие. Сострадание. – Тебя ведь не мой ответ интересует, – после небольшой паузы ответил Синджед, пересаживаясь на табурет неподалеку, чтобы Виктору не приходилось выкручивать шею. – Я слушаю тебя. – Вы, наверное, не понимаете, что это такое, – он торопился, говорил сбивчиво, суетливо. – Последние несколько месяцев – это сплошной кошмар: я не могу работать, не могу думать… Даже просто долго стоять у доски не могу. Еще и вырубаюсь в самый неподходящий момент, а потом надо мной трясутся, как над… не знаю над кем. И я ненавижу себя за это, – выдохнул он со злостью, – за эту… слабость! Мое тело просто отказывается служить, – голос то взлетал, срываясь, то снова затихал. – Я думаю о смерти постоянно. Все пытаюсь понять, чего хочу: уж сдохнуть поскорее или попытаться продлить жизнь настолько, насколько это вообще возможно… Я… я так боюсь, профессор… Виктор снова закашлялся. Его трясло. Несмотря на это, говорил он слишком складно для спонтанного монолога. Похоже, слова уже давно вертелись на языке и наконец-то нашли выход. – Да, я боюсь не успеть сделать того, что должен. Я ведь клялся себе улучшить жизнь простых людей, и что в итоге? Трясусь над собой и трачу драгоценные минуты на попытки продлить жизнь… на эти же жалкие минуты! Какой же я эгоист… – он выдавливал, выплевывал слова, хватаясь за голову и пряча лицо в ладонях. – Но ты ведь изобрел тот манипулятор и перчатку? – возразил Синджед. – Разве это не сделает жизнь простых людей лучше? – Перчатку изобрел Джейс. И он же должен был заняться запуском изобретений в производство, но у него вечно какие-то очень важные дела в Совете, – поморщился ученый. – Он иногда сутками в лаборатории не бывает. Немного пользы от таблетки в кармане, сами знаете. Виктор замолчал, тяжело дыша. Такие длинные монологи давались ему трудно. – Как ты думаешь, ты смог бы изобрести что-нибудь еще, если бы… не был ограничен во времени? – Конечно, смог бы! – воскликнул Виктор. – Я не думал об этом в последнее время… Очень больно думать о том, чего никогда не сможешь сделать. Но я точно смог бы. В висках стучала тупая боль, голова слегка кружилась, но он упрямо не менял позу: ничего, терпимо. Сейчас нельзя. Повисла тяжелая пауза. – А что вы… – Постоянно думаю, мальчик мой, – вздохнул Синджед. – Я вижу смерть почти каждый день. Ты и сам помнишь, что здесь, внизу, это не редкость. Ко мне иногда приносят умирающих, когда надежды почти не остается, и мне не всегда удается… помочь. В такие моменты нельзя не задуматься о себе… А я ведь уже не молод. И чем дальше, тем чаще я размышляю о том, как победить смерть. – Разве это возможно? – В голосе, помимо отчаяния, смутно зазвенела надежда. – А я похож на философа? – улыбнулся ученый. – Вы… вы можете помочь мне? – Еще не знаю. Дай-ка мне это, – Синджед подобрал помятый платок со стола и, внимательно разглядывая, пошел к микроскопу. Виктор дернулся было за ним, но острая боль пронзила голову, заставив вскрикнуть. Едва различая верх и низ шатающегося мира, он рухнул обратно на стул, но в глазах продолжало темнеть. – Виктор? Виктор! Нет, нет, давай, смотри на меня, что же ты… мальчик мой… Но тело безжизненно обмякло на стуле. Только хриплое поверхностное дыхание намекало на то, что ученый еще жив. Перенеся его на стол, под лампы, и на всякий случай проверив реакцию зрачка, Синджед приподнял одну штанину. Поразительно: сияние и магия в нужных пропорциях творят немыслимые вещи. На первый взгляд даже не было понятно, остались ли там человеческие ткани, и ученый поймал себя на досаде: нельзя, чтобы Виктор слишком долго пробыл без сознания. Но оставалось надеяться на то, что в благодарность за новую дозу улучшенной формулы он согласится на несколько экспериментов. Главное, чтобы дожил… «Юнец, что сказать, – думал Синджед, перебирая склянки в поисках нашатыря. – О, он очень хочет жить, даже сам не понимает, как сильно. Но моральные принципы… Когда-то он покинул меня из-за них, а теперь чуть не лишил себя жизни. Жалко парнишку, конечно. Настрадался. Все через себя, все сам… все себе. И с чего вдруг эгоизм стал чем-то постыдным? "Сделаю жизнь простых людей лучше…" Розовая мечта. Каких простых людей ты представляешь, когда говоришь это? Уж не свою ли семью? Уж не себя ли самого?..» Нужный пузырек обнаружился на самом видном месте. Классика. Осталось найти, чем его отпаивать, когда в себя придет: сахар упал, скорее всего, не ел ведь наверняка… «А ведь маленький мальчик с тросточкой, играющий с корабликом вдали от других детей, все еще живет в тебе. Ты неосознанно вспоминаешь этот страх, обиду, бессилие… и теперь коришь себя за слабость. Слишком счастлив вырваться из гнезда, холодного, затягивающего болотом, слишком боишься ступить туда хоть одной ногой… Ты так боишься не успеть искупить вину перед самим собой, мой мальчик, так боишься жить с этой страшной мыслью, что готов даже умереть. А всего-то надо посмотреть с другой стороны, немного повернуть систему координат, и медленно убывающий график станет стремительно возрастающим… Ну ничего, ничего. Это поправимо. Мутант должен выжить». Через десять минут Виктор, кажется, еще более бледный (хотя куда уж больше), сидел на том же стуле и медленно пил какой-то сладкий морс. Лучше подошел бы чай, давление бы поднял, но где ж его взять… Синджед внимательно рассматривал кровь с платка в микроскоп, и многообещающим его лицо не выглядело. – Что там, профессор? – Пока сложно сказать, нужны… дополнительные исследования, – все было очень плохо. – Я займусь этим, но мне нужно время. Виктор все понял. Он достаточно долго учился у Синджеда и хорошо помнил, что «дополнительные исследования» нужны только тогда, когда ситуация действительно тяжелая. – Простите, что свалился тут… На вас. – Не переживай. Ты ни в чем не виноват, – он отошел от микроскопа и сел на стул напротив ученика, понурившего голову. – Слишком поздно? – Послушай меня внимательно, – Синджед взял Виктора за руку, – посмотри на меня. Скай спасла тебя не просто так. Она видела в тебе большой потенциал, которому еще предстоит раскрыться. Она оставила наработки, которые помогут тебе в исследованиях. Думай о ней. Виктор болезненно сморщился и отвел взгляд. – Смотри на меня! Вот так. Сколько недель она потратила на то, чтобы помочь тебе сдвинуться с мертвой точки? Чем она пожертвовала ради тебя? – Профессор… – Не отвечай. Просто думай об этом, – Виктор замолк, покорно глядя в глаза, но смотрел пусто, отсутствующе. – Она сделала для тебя так много! Так пускай ее жертва не будет напрасной. – Но вы же знаете, что я не успею! – Он попытался вырвать руку. – Я все равно предам ее… еще раз, – в глазах собирались слезы, – зачем вы говорите мне все это? Хотите, чтобы я помучился еще?! – Тише, – Синджед крепче сжал сухую ладонь. – Я же не сказал, что все безнадежно, ты меня слушал? Я сказал, что мне нужны дополнительные исследования, и я их проведу. – Но ведь мы оба знаем, что значит эта фраза. – Что мы знаем? Я знаю, что для проведения качественной реакции нужны двое суток, а ты что знаешь? – Синджед повысил голос, снова вырывая собеседника из внутреннего болота. – Но… – Давай договоримся, – выдохнул он. – Мы оба будем делать свой максимум. Все, что от нас зависит. Хорошо? Я буду работать с сиянием, а ты – с магией. Свой максимум, – предупредил он грядущий вопрос, – сколько можешь. Большего я не прошу, и никто просить не в праве. Хорошо? Виктор тихо кивнул. Взгляд снова застрял в одной точке на полу. – Не унывай. У меня есть для тебя кое-что, – Синджед достал из ящика три пробирки сияния, – я немного доработал формулу, теперь длительность действия должна быть больше. Виктор очнулся, протянул руку, но Синджед не отдавал. Знал, что это ненадолго. – У меня есть условие. – Какое? – Ты придешь ко мне через неделю. Живой и максимально здоровый. Энтузиазм ожидаемо поугас. – Всего неделю, – смягчился Синджед, – спи восемь часов, ешь три раза в день и… не прыгай с моста. Пожалуйста. Неделю. А потом – делай что хочешь. – Ладно, – неуверенно согласился Виктор. Профессора такой расклад не устраивал: – Нет, так не пойдет. Синджед встал, пошарил на полках и положил перед Виктором лист бумаги и карандаш. Бумага была желтоватая и тонкая, не то что пилтоверская, конечно. – Пиши: я, нижеподписавшийся, дальше полное имя, обязуюсь выполнять следующие условия в течение недели, а именно… Пишешь? – Пишу, погодите… – он неохотно выводил на бумаге мелкие кривые буквы слабой рукой: сжимать карандаш было тяжело. – Помнишь, что я говорил? – Помню. Спать восемь часов, есть три раза в день… – И прийти через неделю, – довольно кивнул Синджед. – Молодец. Дописывай и ставь подпись. И без того незатейливая, теперь она и вовсе напоминала какие-то каракули. Поставив точку, Виктор выронил карандаш, перечитал, прищурившись, и со слабой усмешкой обернулся к собеседнику: – Но зачем это все? – спросил он, указывая на лист. – Повесишь над столом. Будет мотивация. – Но… – Мне кажется, или ты не хочешь опробовать новую формулу? – перебил Синджед. – Кажется! Я хочу. – Ну вот, какие проблемы? – Я хотел сказать… Я не уверен, что смогу продолжить… чисто технически, – теперь уже он думал над каждым словом, стараясь, чтобы собеседник, читавший только выжимки из исследований, все понял. – Что такое? – насторожился ученый. – Я, кажется, теперь связан с ядром. В тот день я захотел его уничтожить, и оно мне отомстило. – То есть ты хочешь сказать, что ядро… разумно? – протянул Синджед, уставившись на ученика. – Думаю, да, – кивнул Виктор. – И как же оно… отомстило? – Как-то… выстрелило, что ли, в ногу, я аж на пол свалился… И это ужасно! – Ужасно из-за боли или из-за чего-то еще? – Чутье подсказывало, что дело сложнее, чем кажется. – Боль-то ладно, не привыкать, дело не в этом… Я же не могу быть объективен! – Виктор всплеснул руками. – А все исследования должны быть объективны… – Не все. Эти исследования касаются лично тебя, и если в них будет твое субъективное мнение – что в этом плохого? – Но я же… зависим, – тихо добавил Виктор. Синджед вздохнул: вот в чем дело. Безусловно, и не только от ядра. – Каждый от чего-то зависим, – кивнул он, – но зачем кусать руку, которая тебя кормит? Ядро разумно, говоришь… Это же дает тебе возможность выстраивать какие-то отношения с ним, правда? – Ну, наверное… – Значит, ты можешь договариваться. Можешь о чем-то просить. Я правильно говорю? Виктор кивнул. Он глубоко задумался: похоже, что-то в нем переворачивалось. Замечательно. – Что ж, вперед, – Синджед вручил наконец пробирки, с трудом перечитал написанное на листке и довольно кивнул. – Не забудь договор. Успехов тебе в переговорах. – Спасибо вам, профессор. Спасибо за все. – Я не прощаюсь с тобой. Мы встретимся через неделю, верно? – Верно. – Помни о Скай, – сказал Синджед и тихо добавил: – Не предавай ее.❈ ═══════❖═══════ ❈
– Виктор! Здравствуй! Что ты делаешь? То пропадает на несколько дней и ни весточки от него не дождешься, то вламывается, как к себе домой, в самый неподходящий момент! Что ж ему на месте не сидится в своем чертовом Совете… Виктор как раз доставал лоток со скальпелями и шприцем. Листок с «договором» висел, приколотый, рядом с десятками других, почти сливаясь, отличаясь только сероватой рыхлой бумагой; но взгляд человека, знающего, куда смотреть, выцеплял его моментально. Ученый спешно вернул инструменты в ящик стола, но железные рукоятки предательски гремели в железной же посуде. – Прибираюсь, как видишь, – как можно более непринужденно ответил Виктор, судорожно осматривая рабочее место: нет ли где еще улик? – Ясно. Как твои… исследования? – Джейс опасно близко подошел к столу. – Продолжаешь эксперименты с хекс-ядром? Ты же просил меня его уничтожить, разве нет? – А ты бы уничтожил? – Он смотрел с ожиданием. – Я… я же обещал тебе, значит, сделал бы, что должен. Так на какой день мне планировать… Об этом было ужасно даже думать. Джейс так и не понял, почему уничтожить ядро попросил даже его напарник, который защищал его столько времени, но предполагал, что причины на это должны быть вескими. Ведь ядро было, наверное, последним шансом на излечение… Такое самопожертвование… – К тебе уже записываться надо, – едко хмыкнул Виктор, – не планируй ничего. Я… погорячился тогда. Не надо ничего уничтожать. – А почему ты тогда просил? – Не важно. Уже не важно. Почему тебя не было так долго? Джейс с облегчением выдохнул: не придется опять принимать сложные моральные решения, от которых неминуемо страдает репутация… Ну, не только репутация, конечно. Хорошо, что друг все-таки решил бороться до конца, вот. – Я же писал тебе, ты не читал? Тебе приносили почту? – Нет, не приносили… Так он писал… Как я вообще мог позволить себе думать о нем так плохо… – Непорядок. Тебе нужно поговорить со Скай об этом, это же ее обязанность… Кстати, где она? Виктор судорожно собирался с мыслями. Что ответить? Перед глазами проносились воспоминания, одно за другим, и горечь утраты поднималась со дна успокоившейся уже души. Надо дышать. – Виктор? – Не знаю. Не знаю, давно не видел ее. Может, отпуск взяла впервые за столько времени. Как дела в Совете? – Чтобы Скай взяла отпуск… К тому же тогда на ее место тут же поставили бы кого-то другого. Довольно странно, не находишь? Как испарилась… Джейс вглядывался в лицо напарника. Что-то не так. Он что-то скрывает. И мысли напрашиваются самые нехорошие. Испарилась… Но он не может знать! Лицо Виктора болезненно дернулось. Он помнил крик – ее и свой. Он помнил яркую фиолетовую вспышку и жадное шипение ядра. И он очень не хотел вспоминать то, что было дальше. – Так давно не виделись, дай хоть посмотреть на тебя, а то все лицо прячешь! – с наигранной веселостью воскликнул Джейс, пытаясь заглянуть под темные пряди. Виктор вскочил с места: слишком быстро, голова закружилась, пришлось опереться на стол. Он знает?! Джейс рассмеялся. – Виктор, ну чего ты дичишься меня, в самом деле? Я ведь скучал по тебе. Это было и в письме, если что, – он говорил чистую правду, но внимательно вглядывался в стремительно меняющееся выражение лица друга. Друга? – Ты пропадаешь на целую неделю, оставляешь меня одного с исследованиями, ни слова не говоришь перед отъездом, а теперь спрашиваешь, чего это я не радуюсь твоему приезду, как верный пес?! Мир пока не вернулся в привычную координатную сетку, покачивался из стороны в сторону, и посмотреть в глаза «верному напарнику», к огромному сожалению, не удавалось. – Извини, извини, пожалуйста. Появились срочные дела в Совете, приезжала делегация, я… – Не мог найти времени, чтобы об этом рассказать мне лично? Да? – Знаешь, да. Такое иногда бывает, когда ты глава Совета, – раздражение напарника передавалось, оно настораживало и задевало, – но мне правда жаль, что так вышло. Впредь постараюсь всегда предупреждать. Договорились? Не злись на меня. А как не злиться? Эмоции переполняли, рвались наружу слезами, но показывать свою внутреннюю слабость было последним, чего сейчас хотел Виктор. Он знал только один способ этого избежать: направить эмоции в другое русло. По силе подходила только злость, но он постарался замолчать. Так будет лучше. Наверное. Виктор тяжело опустился обратно на стул: стоять сил не осталось. – Ты сам на себя не похож. Как твое здоровье? Что говорят врачи? – Врачи говорят, что я живее всех живых. Проживу дольше Хеймердингера. Хотят мной иллюстрировать учебники нормальной физиологии, – он говорил тихо, сквозь зубы. – Сам-то как думаешь? – Извини… извини, я не подумал… Глупо с моей стороны. – Весьма. Некоторое время они молчали. Виктор для вида и подтверждения своего алиби разгребал завалы бумаг на столе, листал записи в блокнотах. Это было неудобно, правая рука в перчатке с трудом разъединяла сцепившиеся страницы. Он долго маялся и стал листать левой. Получалось еще хуже. – Зачем ты перчатку носишь? Еще и на одной руке… Что с ней? – Поранился, – неохотно отвечал Виктор, – не хочу тревожить. – Так заклей пластырем или бинтом замотай на худой конец… Когда это тебя начали волновать такие мелочи? Вон, шея вся исцарапана… Виктор со страхом отпрянул. Вся его легенда обваливалась лавиной, одна ложь, рассыпаясь, рушила другую. – Не трогай! – получилось резче, чем задумывалось. – Я сам со всем разберусь. Спасибо, что интересуешься. Джейс застыл, не сразу опустив протянутую руку. Что-то не так. Нет, всё не так! – Виктор, что происходит? Ты меня пугаешь. Встречаешь в штыки, ни на один мой вопрос толком не ответил, злишься, руку прячешь, царапины странные… Погоди-ка… Это, на шее сбоку у тебя, не ру… Идиот! Как можно было не подумать об этом заранее?! – Да что ты лезешь ко мне со своими расспросами?! Я сказал – всё в порядке, значит, всё в порядке! Закрыли тему, – казалось, каждое слово делает только хуже, все было слишком громко, слишком нервно, но контролировать это не получалось. – Как твоя поездка? – Ничего мы не закрыли, не увиливай! Покажи мне руку. Он читал в глазах напарника страх, нет – ужас. – Пожалуйста, сними перчатку. Сам. Я… не хочу лишний раз тормошить твою рану. Так заткнись, раз не хочешь, не лезь мне в душу! Но выхода действительно не оставалось. Он разглядел руны на шее. Может, удастся оттянуть этот разговор еще на пару минут, если не подпускать его близко… Виктор снял перчатку. – Говорил же, что поранился! Как ты это пластырем заклеить предлагаешь?! Слишком долгая пауза для опытного ученого и успешного главы Совета. – Что это? Ты… это называешь «поранился»?! – Я же с ядром работаю, в отличие от некоторых, – огрызнулся Виктор, внутренне выдыхая, – какая работа, такие и раны. – Можно… – Нельзя! Я же сказал, не трогай, – так хотелось ударить его по рукам… Джейс замолк, потупив взгляд. Он бросил на напарника такую опасную работу, когда ему стоять-то тяжело… Чертов эгоист. Виктор натянул перчатку обратно и продолжил копаться в бумагах. Джейс бездумно блуждал взглядом по доске, листы на которой висели друг на друге. Какой-то график, формула… Новая, похоже… Надо же, как он далеко ушел, так, сходу, и не разобраться. Стабилизация ядра, ничего себе, раритет, сколько лет уже висит, аж пожелтел. А эта какая-то странная, будто спрятанная, выделяется. «Я, нижеподписавшийся…» Почерк неразборчивый… Джейс потянулся и отколол грязноватый лист. На нем в паре мест виднелись бурые пятна... Кровь? – Обязуюсь выполнять следующие условия в течение недели… Всё. Виктор вырвал листок у него из рук. В его взгляде читался страх и… мольба? Забудь, забудь, забудь, не говори ничего, уйди отсюда, пожалуйста… – Твой… друг из Нижнего города? Во всем Пилтовере не найти такой дрянной бумаги, – ответил Джейс на немой вопрос… кого? – Забудь, – озвучил наконец Виктор, но совершенно невпопад, – это не важно. – Почему ты обещал ему вернуться через неделю? Что это за контракт? Ты же говорил, что он не смог помочь… – Замолчи, – перебил его… напарник, глядя в пол. Слезы прорывались жгучей ненавистью в голосе, – не продолжай. Я прошу тебя, сменим тему, поговорим о чем угодно, только не об этом… – Где еще ты мне соврал? Слова прозвучали смертным приговором. – Нигде, я не… – Где Скай? Молчание. – Что ты спрятал, когда я вошел? Снова. – За кого ты меня держишь? Я слепой или тупой, по-твоему?! – Джейс, пожалуйста… – в горле стоял ком. "Ну что, крик или слезы?" – Я готов принять то, что ты скажешь. Я готов… простить тебя, если понадобится, но чего я не потерплю – так это лжи и лицемерия. Скажи мне правду, и мы придумаем, как с ней быть, – он честно попытался смягчиться, – как всегда, слышишь? Вместе. Как всегда, вместе… «Вместе» – это уже давно не «как всегда»! Не потерпит лицемерия, как же, громкие слова! – А ты на себя-то давно в зеркало смотрел? – сипло заметил Виктор, поднимая глаза. Они пугали. Ему нечего было терять. – Кто громче всех кричал на сцене о том, что изобретения улучшат жизнь людей уже совсем скоро? Где теперь эти изобретения, ты хоть вспомнить сможешь после своих делегаций? Не потерплю лжи и лицемерия – смешно! Ты как с собой-то уживаешься? Нормально?! Задел. Ткнул в самое больное место. Джейс и сам думал об этом ночами, но оправдывал себя тем, что действует на благо народа, просто по-другому, но теперь все эти аргументы звучали так неубедительно… – Открой ящик. – Нет. – Какие-то секреты, о чистейший из живых? – А какое тебе дело?! – Докажи! Докажи, что ты не врешь, я хочу в это верить! И он действительно хотел. Он видел, что Виктор изменился, видел, что сейчас с ним что-то не так, но лелеял надежду на то, что действительно просто обидел его своим долгим отсутствием. Такое и раньше иногда бывало, Виктор еще день недовольно отмалчивался и односложно отвечал, а потом все возвращалось, становилось как раньше. Пусть и сейчас все будет как раньше… Но у Виктора ярость, подогреваемая разбуженной болью, закипала вулканом. – Хочешь правду?! Нет больше Скай! Она умерла! Рассыпалась! Прямо здесь, где ты сейчас стоишь! Зашла во время эксперимента и… – хороший, громкий крик раскалывался, осколки саднили горло, – я не виноват! Я пообещал ей… Себе… Кашель добавил совершенно ненужную паузу в монолог. Какие-то наверняка важные бумаги с ровными черными строками были безнадежно запачканы алыми кляксами. Джейс смотрел – и видел. Впервые за долгие годы совместной работы он действительно видел, что рядом с ним за человек. Кажется, «как раньше» уже не будет. – Что ты пообещал? – упавшим голосом спросил он, когда Виктор затих. – Жить, – выдохнул он, – и работать. Не бросать исследования. Она… она не простила бы мне этого. Мысль о смерти Скай все никак не удерживалась в голове, внимание соскальзывало на соседние слова. – Жить… послушай, тебе тяжело принять то, что ты скоро… не сможешь работать, я понимаю, но… – Да ни хрена ты не понимаешь! – сорвался Виктор. – Как ты вообще можешь говорить о том, что что-то там понимаешь?! Ты чувствовал когда-нибудь, как твое ущербное тело всеми силами мешает тебе жить?! Ты когда-нибудь вырубался посреди кабинета так, что тебя даже не откачивал никто, сам включался часов так через шесть, когда чуть в собственной крови не захлебывался, потому что верный напарник, как всегда, где-то шляется?! Да как у тебя язык повернулся сказать… – от очередного приступа кашля и головокружения он чуть не упал со стула, но продолжал говорить, – что ты меня понимаешь?! Бедный мальчик! Как тяжело было добиваться всего, когда твоя семья – монополисты в производстве, а ты сам живешь в Верхнем городе! – Заткнись. – Как это невыносимо грустно, что в тебя не верит преподаватель! Как это сложно, когда тебя и твою мать спас добрый волшебник, подаривший тебе цель в жизни! – Я тебя сейчас ударю, если не заткнешься! – Давай! – Виктор развел руки, демонстративно выронив трость. Он будто ждал этой фразы. Широко открытые глаза лихорадочно блестели. Он улыбался. – Бей, я же этого заслуживаю! Джейс смотрел на бывшего напарника с ненавистью. Как он посмел так обернуть против него самые сокровенные тайны?! Как он смел так говорить о его семье?! Как он… смел говорить такую правду? Джейс не поднял руку. Он с силой пнул стул, и Виктор, кажется, ударился головой, отъехав к соседней стене. И смеялся. Сгибался от приступа кашля – и смеялся… – Трус! И всю жизнь им был, Джейс Талис, – странные, будто чужие слова сами срывались с языка. Виктор хотел вытереть пошедшую носом кровь, но только размазал, запачкал перчатку. Бросив последний злобный взгляд, советник в два шага преодолел расстояние до стола и дернул ящик так, что тот чуть не вывалился. Разбитые очки Скай. Ее блокнот. Сердце сжалось: он все еще не мог осознать произошедшего, не верил, не хотел верить… Два скальпеля и шприц в лотке. Три колбы: две пустые, одна – с сиянием. Ответ. Джейс замер, глядя куда-то сквозь пробирки в руках. Краем мысли подметил, что в Пилтовере таких не делают. Значит, тот же самый «друг». – За моей спиной… Пока я перекрываю поставки, наживаю врагов… – Это лекарство. Дай мне объяснить. – Ты уже достаточно объяснил. – Нет, недостаточно! Это не классическая формула, она изменена, я… Я ходить могу, Джейс, – безумная улыбка слетела с его лица так же быстро, как и появилась, – и даже бегать. Могу быть нормальным человеком! – Ты правда можешь считать себя нормальным человеком после всего, что натворил? – Пойми… Нет, дай мне показать, ты все поймешь, только дай мне шприц и помоги подойти к ядру… Ты все сам увидишь и поймешь… – Не думаю, что я когда-нибудь тебя пойму. Ты доходчиво это разъяснил. – Но… – Виктор запнулся, попробовал снова: – Ты осуждаешь меня за то, что я хочу жить?! – Да, осуждаю! – Пустая пробирка разлетелась крупными осколками на полу возле стола. – Потому что смерть лучше, чем предательство! Мне на тебя смотреть тошно, – он направился к выходу, убирая оставшееся «лекарство» в карман. – Джейс… Джейс, стой! Не бросай меня! – столько времени сдерживаемые слезы брызнули из глаз. – Прости, прости, прости меня! Не уходи, умоляю! – Он попытался встать, но бесполезные ноги не держали – он рухнул на колени. Советник застыл в дверях. – Мне хватит совести не подавать на тебя в суд, хоть ты, тварь, этого и заслуживаешь. Я еще не разучился быть благодарным человеку, спасшему мне жизнь. Я еще знаю, что такое мораль. А ты, видимо, уже нет. Знаешь, мне даже жаль тебя, – он с отвращением смотрел на сломанную фигуру на холодном полу, – но дальше, будь добр, сам. Не хочу видеть, как ты загниваешь. Жизнь, к которой ты так рвешься, уже будет для тебя достаточным наказанием. И можешь быть уверен: надолго ты здесь не задержишься. Джейс вышел, хлопнув дверью, но запал иссяк уже через пару десятков метров длинного коридора. Завернув в пустую комнату, он сполз по стене на пол, не обратив внимания на стул. До него начало доходить осознание того, что произошло. Скай погибла от рук его когда-то лучшего друга, и он не собирался об этом рассказывать. Скай, их верная помощница, они столько лет проработали бок о бок… Сколько речей было ею подготовлено, сколько писем рассортировано, как много она делала сверх того, что должна… И действительно ни разу не вышла в отпуск. А он так редко ее благодарил… Перед глазами ясно виделись ее разбитые очки и блокнот в ящике стола. Его предал лучший друг. Человек, с которым он делился всем, что приходило в голову, и они вместе смеялись, вместе размышляли, вместе работали, так слаженно, словно были одним человеком, просто в два раза умнее обычного. Сколько он уже… колется? Даже думать об этом противно. Пока он, Джейс, тратил дни на переговоры, на разоблачения, смену почти всей управляющей верхушки, чтобы сияние никогда не попало в Верхний город и другие страны, пока он корил себя за то, что не может быть рядом с другом, которому, наверное, очень тяжело, этот самый друг плевать хотел на все их принципы… И хранил наркотики в ящике стола. Который даже не запирается на ключ. А записку, которая раскрыла его полностью, повесил на видное место перед глазами… А ведь он, Джейс, действительно уже давно не работает за этим столом. И не вглядывается в записки на доске в поисках какой-то новой истины. И даже не помнит, какой звук издают звенящие в лотке скальпели… А вдруг все могло быть иначе? Что было бы, если бы он наплевал на все предложения войти в Совет и остался бы с Виктором? Может, они вместе смогли бы изобрести другой способ… Виктор – он ведь просто… сбился с пути, вот и все, он потерялся, ему нужен проводник… Как он мог отдать такую роль какому-то «другу из Нижнего города»? Как он мог… такое упустить? Неужели это все его вина?.. Нет. Нет! Виктор врал ему. Врал намеренно. Если бы он честно все рассказал… Пусть не сразу, но когда спросили, если бы раскаялся, если бы сам показал этот непонятный способ вылечить ногу, но нет! Пытался скрыть до последнего. Еще и оскорблял, это уж точно специально. Сволочь. И ему… Неужели ему плевать на смерть бедной Скай? Он ни слова доброго о ней не сказал, не сказал даже, что ему… да хотя бы жаль! Даже не заикнулся, сразу про себя начал говорить… Эгоист хренов! Где его совесть? Где его высокие моральные принципы? Он ведь в этом был так тверд: если уж решил что-то для себя, ни за что не отступится, умрет, но не отступится… Что же теперь случилось, Виктор? Откуда такие перемены? Откуда это в тебе? Будто подменили… Джейс сидел в темной комнате на холодном полу и отрешенным взглядом сверлил колбу с сиянием. Действительно, оттенок будто бы немного другой… Немного краснее того, что в бочках на дирижаблях. Похоже, хоть тут не соврал, какая-то другая формула, но принцип действия наверняка тот же. И принцип возникновения зависимости. В тусклом свете далекой лампочки, просачивающемся через щель над дверью, колба действительно сияла, отбрасывая на лицо когда-то великого ученого розовые блики. Они отражались в пустых влажных глазах, множились калейдоскопом на стенах… Это все… реально?───── ◉ ─────
Виктор сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и смотрел куда-то в не-здесь, в не-сейчас. Мысли роились разъяренными осами, больно жаля в самое сердце, в самую бесплотную душу. Слова, обрывки фраз, какие-то предложения… Они казались настолько громкими, что он их почти слышал – и очень хотелось зажать уши. Что я наделал? Это я? Фразы Джейса были звонче, резче внутреннего голоса, они выделялись на общем фоне. И наконец обретали смысл. «Ты правда можешь считать себя нормальным человеком?!» Я могу? Из глубины моментально пришел ответ: нет, не можешь! Ты убил человека! Но я не убивал, это было случа… Конец мысли унес шумящий-звенящий ураган. Ты предал лучшего друга! Но… Ты эгоист! Ты нарушил даже собственные клятвы, жалкое ничтожество! Ты подсел на сияние! Ты должен был быть сильным, помогать слабым, и где ты теперь?! Посмотри на себя! Тебе самому не противно?! «Мне на тебя смотреть тошно!» А всем вокруг противно! «Смерть лучше, чем предательство!» И он прав! Он всегда был прав во всем! Да по сравнению с ним… Что ты вообще такое? Хоть кто-нибудь вспомнит о тебе, когда ты сдохнешь? Да никто не вспомнит, убожество, как был обузой на плечах родителей, так и сейчас одни беды приносишь! – Замолчи! Крик разрезал душную тишину лаборатории. Виктор уже давно не слышал собственных мыслей в этом бесконечном потоке шума, звона, визга… Голова раскалывалась на два противоборствующих лагеря. Одни и те же страшные слова, как в калейдоскопе, складывались в уродливые, неправильные предложения, крутились в голове, раз за разом, и новым, своим мыслям было там слишком тесно. Виктор подскочил, на коленях подполз к столу, нащупал костыль – затуманенный взгляд, казалось, видел не то, что было на самом деле, – с невероятным трудом поднялся, сгреб со стола стопку аккуратно сложенных листов с записями и карандаш и снова рухнул на пол – сил стоять больше не было, стул был где-то в параллельной реальности. Поперек ровных тонких строк ложились новые: крупные, ломаные, пляшущие. Он писал все, что слышал. «Ты убийца!»«Ты предатель!»
«Ты слабак!»
«Ты бесполезен!»«Где твоя совесть?!»
«Ты чудовище!»
«Кем ты стал?!»«Ты не достоин жизни!»
Он схватился за голову. Что со мной происходит? Стало тише. Кажется, он перестал повторяться, говорить одно и то же тысячу тысяч раз… Застилающий глаза туман постепенно скатывался по щекам, срывался, размывал в кляксы все, что было раньше. Виктор наконец смог перечесть, хоть и с некоторым трудом, свои мысли. Свои? Это точно мои мысли?.. Теперь ураган шелестел уже на переднем плане сознания. Ш-ш-ш-ш-ш-ш… Я не достоин жизни? А как же Скай? Фиолетовая вспышка промелькнула перед глазами. Тело пронзила фантомная боль. Она казалась реальнее настоящей. Очки. Блокнот. Последний крик. Пепел на полу… – Нет! Она спасла меня, чтобы я продолжил исследования, чтобы я жил, ради нее! Она не мертва, она будет вечно жить в моих исследованиях! Она никогда не умирала! В полной тишине даже его осипший голос звучал громко и отчетливо, но он себя не слышал. Звенья слабой логической цепочки как-то сцеплялись, но он совершенно не замечал, какими абсурдными получались фразы, как противоречило начало концу. Ш-ш-ш-ши-и-и-и… – Я предатель?! Да это он… Он бросил меня! Где он был, когда мне так нужна была его помощь?! Джейс доказывал в Совете, что их с Виктором исследования стоят финансирования, чтобы потом вернуться, поделиться радостной новостью о том, что еще один год будет оплачен, и продолжить работать вместе. – Его никогда не было рядом! Я вечно был один! И проблемы решал всегда один, он никогда не помогал мне, только я ему! Всегда, когда только мог, Джейс был рядом. Вот только Виктора рядом с ним не было. Виктор был глубоко в себе, действительно один на один со своими проблемами, потому что он никогда, никогда о них не говорил. – Он только о себе и думает! Да кто из нас еще эгоист?! Оба. Конечно, и Джейс преследовал свои цели. Он же жить не может без всеобщего одобрения, без внимания, без признания… Слава, пришедшая так стремительно, пленяла, но все время заставляла сомневаться в том, что она заслуженна и реальна. В погоне за ответами работа, конечно, иногда уходила на второй план. Иногда. Не всегда. – Он даже не попытался меня понять! Уперся в свои принципы и плевать хотел, символ прогресса хренов! Джейс пытался. Честно пытался понять. Пока Виктор не перешел границы. Горячие слезы катились по щекам и падали на пол. Виктор зажмурился: он все прекрасно помнил, но из последних сил пытался забыть, перекричать голос разума, вырвать из души и памяти все, что заставляло разрываться в отчаянии, все, что мешало сделать выбор. А в голове набатом звучало одно слово: предатель. Я предам весь мир, если останусь жить. Я предам Скай, если умру. Что важнее? Тонкий прозрачный осколок, лежащий возле ножки стола, так удобно лег в ослабевшую руку. Шум в голове нарастал, и в нем будто звучало какое-то слово… Ж-ж-ж-жи-и-и-и-и-ить… Стекло выскользнуло из пальцев: не удержал. Нет, не разобрать… Он беспорядочно пробегал глазами по исписанному листку, гонял по кругу свои мысли и чужие слова, и чудовищный хоровод осуждения в дикой звериной пляске швырял его разум из когтей в когти, из зубов в зубы, пытаясь столкнуть в бездонную черную пропасть безумия. Кольцо сжималось, пустое беззвездное небо давило, холодная земля не давала опоры, песком осыпалась на краю тьмы. Силы растворялись в шуме хаоса, глаза закрывались от усталости, последний шаг соскользнул в мягкую пустоту… И вселенная взорвалась оглушительно звенящей тишиной, в которой так ясно, свежо и естественно звучали простые истины. Ведь это мир предал меня! Я ни в чем не виноват! Оси координат смещались, поворачивались, вращались вокруг своего нового нуля – основы, начала, константы. Видимая лучше всего, с просчитанными на всех, даже крохотных колебаниях, точками, но камнем падающая к горизонту часть графика уходила за область определения, уступая место блестящему пунктиру, теперь взмывающему птицей, свободной от всех старых, тянущих к земле предрассудков, по новой вертикали.❈ ═══════❖═══════ ❈
– Я пришел, профессор. Как обещал. Три дня пролетели незаметно. Виктор много спал и много размышлял, но уже не мог вспомнить о чем. Наверное, о чем-то важном. Или не важном… Единственное, что он точно помнил, так это свой план по переносу хекс-ядра в старую, первую его лабораторию в Зауне. Там юный амбициозный изобретатель впервые восторгался сложными химико-механическими приборами, когда они начинали работать после долгих месяцев конструирования. Виктор заходил туда на прошлой неделе, как раз перед тем, как пойти к Синджеду. Ностальгировал. Прощался. Лаборатория была в удивительно достойном состоянии, ее вполне можно было немного прибрать, кое-что отремонтировать и пользоваться как раньше. А с ядром он уж как-нибудь договорится: тут очень помогли записи из голубого блокнота. Теперь – дело времени и физических сил, когда он сможет продолжить работу. – Рад тебя видеть. Проходи, не стой на пороге. И снова тихий звон костыля печально проводил его до стула. Снова глухой стук чашки о стол нарушил молчание, снова Синджед сел на табурет напротив, снова с любопытством хирурга заглянул в желтые глаза… И застыл в изумлении. Перед ним сидел не Виктор. У Виктора глаза живые, ищущие, внимательные, цепкие. А тут – как стеклянные. И он даже не обратил внимания на чай. Чай был редкостью в Нижнем городе, но Синджед очень его любил и надеялся, что и ученика это хоть немного, но взбодрит. И ноль реакции… – Как твои успехи? – У меня больше нет напарника. Первая мысль, которая пришла Синджеду в голову – очередной несчастный случай. – Он жив. – От Виктора не укрылась эта маленькая красноречивая пауза. – Но он меня не понял. Мы больше не работаем вместе. – Что ж, – ответил Синджед, выдыхая, – такое иногда случается. Мне жаль… – А мне нет, – какая-то злая искра промелькнула во взгляде, – он бы только тормозил исследования. Без него даже лучше. Я не успел сделать многого из того, что планировал, но принес записи экспериментов. Новая формула действительно действует дольше. Виктор достал из сумки тетрадь и протянул ее Синджеду. Профессор не сразу взял ее – задумался, ушел в себя. Он был готов ко многому. Например, к тому, что Виктора снова придется «вытаскивать из петли», долго убеждать в том, что исследования – нормальная цель в жизни, точечно давить на чувство вины, опять подписывать договор… Он заранее подобрал слова для этих тем и твердо знал, что смена устоявшихся моральных принципов – дело долгое, кропотливое, требующее ювелирной точности… А тут – вот это. Ушел на неделю – вернулся другим человеком. «Что-то случилось… – думал Синджед, вглядываясь в нехорошо, нездорово застывшее лицо ученика. – Нет, что-то стряслось. Но что? Это связано с его напарником. Но где хоть капля сожаления, почему злость? Ссора?» – Профессор? – Да-да… – он спохватился, взял тетрадь из ледяных спокойных рук, пролистал несколько страниц, не читая, – я обязательно изучу, спасибо. Ты не хочешь поговорить о том, как прошла неделя? Как там с остальными условиями договора? – В первый день я изучил записи Скай и, кажется, нашел способ взаимодействия с ядром. Потом я… экспериментировал с сиянием, провел два эксперимента. Потом… – необходимость вспомнить события недельной давности должны были заставить его хоть немного, но уйти в себя, и Синджед надеялся увидеть или услышать какую-нибудь подсказку. И он увидел. Виктор заморгал чаще, чем обычно, дернулось плечо, но слез не было, – потом плохо помню. Но я перееду в старую лабораторию. «Точно конфликт, – решил Синджед, – причем очень серьезный, раз даже с памятью проблемы». – Хорошо. Я рад твоим успехам. Как твое самочувствие? – С сиянием хорошо, даже кашля меньше, без – хуже. Трудно стоять долго. – У меня тоже есть кое-какие результаты, расскажу немного позже. А… душевное состояние твое как? Виктор опять задумался. И опять дернулось плечо. – Думаю, лучше. – А чувствуешь? В густой тишине было слышно даже дыхание. Слишком ровное для, похоже, травмирующей темы. – Я больше не чувствую себя предателем. Это ведь меня предали. – Кто? – Все. «Врешь, мальчик мой, – Синджед покачал головой, но быстро опомнился, – себе и мне заодно. Ты же сам не веришь в то, что говоришь, как с листа читаешь…» – Я все равно буду пытаться сделать людей лучше. Мир людей, я хотел сказать… «Нет-нет, не бывает случайных оговорок. Ты сказал как раз то, что хотел». – Это… похвальное рвение. – Но мне чего-то не хватает, что-то как будто скребется внутри все время… «Это правда скребется, которую ты от себя скрыть пытаешься. И так старательно, что, кажется, действительно не понимаешь, что происходит…» – Как думаете, это можно вылечить? «Мой бедный мальчик, вечный калека… Можно вылечить плоть, но никакое сияние, никакая магия не спасет умирающую душу. Я так боялся, что переборщу, перегну палку, а ты пришел ко мне даже не согнутым – сломанным. Вот теперь – слишком поздно. Я уже ничем не могу тебе помочь…» – Вы не знаете? – Теперь он смело нарушал молчание. – Ты задал сложный вопрос, мне нужно подумать над ответом. А пока я расскажу тебе, над чем работал. Во-первых, я провел анализ твоей крови… Синджед, скрывая надежду, искал хоть какие-то признаки прошлых переживаний, хоть какой-то знак, указывающий, что еще не все потеряно, что еще можно за что-то зацепиться, помочь, вернуть – и не находил. – И, если быть честным, лекарства тут уже мало помогут, они могут только оттянуть… неизбежное. Когда проблема с конечностью, может помочь протезирование, но внутренний орган… – То есть вы предлагаете заменить легкие на протез… Это же гениально! – Виктор закашлялся и со странным отвращением посмотрел на платок. Такого раньше не было. – Нет, я говорю о том, что это вряд ли возможно. Я пробовал вживлять что-то вроде имплантов, которые бы заменяли части органов, некоторым животным, но почти все опыты оканчивались провалом. Живые ткани отторгают металл. – Но ведь у нас есть магия, верно? С ней же все может быть иначе! Синджед задумался. Действительно, может. А может стать только хуже. – Ты же понимаешь, как это рискованно? Мы даже не сможем провести чистые эксперименты, твое тело уже изменено сиянием и магией, мы не можем быть уверены, что все пройдет так же, как в опытах… – Значит, меньше времени уйдет на бессмысленные проверки. Синджед прикусил губу. Конечно, Виктор никогда не был перестраховщиком, всегда торопился, когда речь шла о теоретической подготовке, но чтобы так… – Может, все-таки послушаешь про лекарства? Они могут дать тебе еще целый год, может, даже два… – Как вы можете говорить об этом, когда только что предложили способ, который даст мне десятки лет? Это же… эволюция! Великая эволюция человека! Тело так несовершенно, если мы сможем его исправлять с помощью механики и магии… Мы же столько жизней спасем, профессор! – Даже если так, тут ведь не только в механике дело, – возразил Синджед, – это очень сложная операция, даже с моим опытом я не могу быть уверен, что проведу ее безупречно, а любой другой результат может быть смертелен… – А, спасибо, что напомнили, я как раз принес кое-что, – Виктор снова полез в сумку и достал манипулятор и перчатку с голубым кристаллом, – помните, я рассказывал про нее, когда вы мне первый раз давали сияние? Она сведет к минимуму человеческий фактор! Я уверен, с ней процент успешных операций увеличится. И не только хирургических… Человек неидеален, сталь – совершенна… Синджед переводил взгляд с манипулятора на Виктора и обратно. Появившийся энтузиазм радовал и пугал одновременно. «Великая эволюция… Звучит красиво, но куда его несет? Это же самая крайняя мера, а он в ней уже идеологию углядел?» – Ладно, я… попробую освоить эту штуку. Но у меня есть условия. – Что угодно! – Ты все-таки будешь пить лекарства. Они готовы. И поможешь мне с конструированием, тут уж у тебя больше знаний и опыта… Все-таки внутренний орган – не рука, работа нужна точная. – Я согласен. Как же хотелось ему не верить!.. Отмотать время назад, поговорить еще, выяснить, что там случилось в этой проклятой лаборатории… Разжечь огонь в глазах оказалось гораздо проще, чем потушить. Оставалось надеется, что он не сгорит в нем заживо. Виктор сложил в сумку несколько банок с таблетками, отпил из кружки и задумался. «Даже не заметил… Ну, зато успокоился. Может, сейчас осознает, на что согласился, откажется, я скажу, что это было правильное решение…» – Как думаете, мы сможем улучшать разум? Человеческий фактор – это ведь про эмоции… Можно будет удалить боль! Всю – и физическую, и душевную… Она же так мешает… Хрусталь последней надежды разлетелся по лаборатории мелкими колючими осколками.Механическая птица поднималась все выше и выше. Солнце бликовало на лезвии крыльев, безоблачное синее небо отражалось в маленьких идеально круглых глазах, но птица эта никогда не насладится полетом. Железные заклепки не различают цвета. Сталь не чувствует тепла. Маленькое холодное сердце не любит этот мир, не чувствует его тонкой красоты. Ее полет – лишь игра в свободу, чья-то злая шутка, ведь даже внезапная смена траектории четко задана шестеренками. Каждое перо по образцу лучшего наряда скворца бережно раскрашено и переливается на свету изумрудной-малахитовой зеленью, по четкой разметке нанесены пятнышки, но их блеск только ослепляет. Потому что живой скворец умеет не быть красивым. Он линяет, он уходит в тень густой листвы, он становится темно-бурым, неприметным, он неидеален, как все живое, и оттого прекрасен.
Механическая птица идеальна всегда. У нее никогда не топорщатся перья на сильном ветру. У нее никогда не торчит пух из живота во время очередной линьки. Ее песня никогда не обрывается испуганно на фальшивой ноте, когда над головой пролетает хищная тень. И вид ее ужасен, потому что больно смотреть на то, как пусто смотрят идеальные глаза, как бессмысленно она чистит и без того вечно чистые перья, как взлетает всегда под одним и тем же углом, как воплощение жизни и свободы сковано металлом и из металла, мертвого и ледяного. Механическая птица никогда не станет лучше, совершеннее живых, но никогда этого не осознает, ведь железо не чувствует ни боли, ни страха, ни грусти, ни радости, ни сострадания. Она летит по своему пунктиру, удаляясь от страшной полосы горизонта со стрелкой, подписанной «Х», в неизведанные, чужие, до ужаса одинокие бесконечности, подрезая крыльями, острыми, как бритвы, всех, кто пытается к ней приблизиться. Не нарочно, конечно, но какое это имеет значение для мертвых и для железных...
Механическая птица пела свою чистую песню в космической темноте.
На земле, отражаясь в тысячах зеленых крапчатых спин, пылала новая заря.