Родные

Брат пришел в мир в ослепительном блеске заката, в тот день, который послужил началом совершенно новой главы в истории Эквилибриса. С ним и его первым вскриком, с первым оглушительным плачем, в маленькой, изменчивой душе Альдебарана родилось щекочущее чувство страха. Страха еще незнакомого, но пронзительного. Брат плакал так, как будто уже знал, как жесток окажется свет и как больно он будет бить сначала по коленкам, ладоням, потом размашисто по лицу, всему телу, как однажды ударит по сердцу и душе, найдя к ним путь. Альдебаран с первых секунд точно знал, что брат не будет похож на него. Проблемы начались уже тогда, когда Поллукс научился ходить. Его тело во времена далекого, неосторожного детства часто было похоже на одну сплошную гематому: все исхлестано опрометчивостью, исполосовано рвением куда-то в неизведанное, где нет ничего. Казалось, что это неопытная, наивная душа хочет покорить себе все пространство и время, уйти так далеко, как только можно, не боясь однажды потеряться, сгореть в собственных ошибках. Она вечно звала за собой, подстрекала и противиться ей было нельзя, так очаровательна была ее глупая вымышленная свобода. Сейчас, думалось заваленному работой Альдебарану в полутьме кабинета, было бы неплохо закрыть глаза и открыть их уже в своей старой комнате, в случайном моменте легкого и доверчивого прошлого, где над ним склонится встрепанный мальчишка, который и не думал ложиться, который ущипнет его за плечо и потянет смотреть на то, как же много короедов уснуло на склоне неподалеку. Как выяснится, с ними будут новорожденные детеныши. Поллукс даже попробует погладить одного, за что получит под дых от его негодующей матери. Она перебудит своим гулом все стадо и братьям придется бежать, ругаться, перекрикивать ветер и забыть о том, чтобы еще хоть раз потревожить диких животных. ­­­­­­­­­­­Потом Поллукс, зализав раны, все же изъявит желание приручить хоть одного. Будет кормить приглянувшегося малыша с рук, трепать по густой шерсти и морщиться, когда шершавый язык оставит на его лице мокрые дорожки, терпко пахнущие деревом. Он даже попытается выдрессировать кроху, но не успеет: вернувшиеся внезапно родители отвлекут его подарком – легким мечом, от которого во все стороны рассыпаются серебряные искры. Как же давно это было? Был ли тогда шанс предугадать беду? Они никогда не знали нужды и хоть сколько-то по-настоящему серьезных обид друг на друга. Все, что им оставалось всегда – они сами, и никто из них не противился. Тогда они были дружны и мир был снисходителен к их шалостям. Тогда их вселенная была маленькой: дом, гряда гор, лес, озера и насколько хватало глаз поля серой травы. И вместе с тем она была непреодолимо огромной, манящей. Она убегала за горизонт высоченных небес и блестела там мириадами небесных тел и судеб. Может, уже тогда им стоило бояться? Но еще наивно-бесстрашные, они валялись на траве под покровом темноты и смотрели горящими глазами только вверх, душами путешествуя среди далеких галактик. Их крохотный островок детства обнимали искры, падающие из беспроглядного океана мира, который терпеливо ждал юных пилигримов. Они врывались туда, разбивая цепи семейной опеки, они терялись там и находили друг друга по знакомому зову, бежали только вперед и только вместе. Так должно было быть однажды, считали они. Поллукс задорно считал крупицы света, болтая ногами над головой. Ему нравилось рассуждать о том, что он бы сделал, будь он чуть старше, рассказывать об этом так, как будто все уже осуществилось. Альдебаран подхватывал, мечтал вместе с ним, возводил будущее, будоражащее чувства. Они были своими мечтами, однажды и на недолгое, очень непрактичное «всегда». Оно быстро давало глубокую трещину. Если когда-то бедами считались безобидные шалости, ошибки Альдебарана на уроках или попытки причесать совсем еще маленького Поллукса, то скоро бедой стали взгляды, устремленные на них как на наследие Белзирака. Альдебаран, в котором, – еще очень и очень рано, – просыпалось что-то взрослое, теперь лежал под небом совершенно прямой, робеющий перед своими желаниями, начинающий казаться себе грузным, чужим для того сверкающего беспощадного мира над головой. Там сплетались эпохи, переходили она в другую эры и бесчисленное количество душ билось, билось насмерть, обручая свет и тьму в союз обреченной ненависти. Им с братом была уготована одна и только одна судьба, на двоих и на каждого. Не та, о которой они всегда говорили – страшнее, во много тысяч раз страшнее. Кошмарнее тех, что прерывались прямо сейчас на полях сражений. Он не хотел, но выучил это у времени, у родителей, и уже терял надежду, терял смелость говорить. А Поллукс продолжал шептать свои дерзкие мечты: «Как думаешь, в Юниверсариуме мне же найдется место? Я хочу однажды…» Вытолкнуть бы из себя страх и надеяться дальше, вот только он не мог. Альдебаран слушал, сложив руки на груди, теплеющей от одного только голоса, плетущего полотно такой красивой, абсолютно новой истории, перекроенной из заношенных и мрачных неизвестным образом. «Вот-вот – он уже мчится в самые дальние префектуры и прорывает дэларскую осаду! Это самый скоростной корабль, не требующий таких энергетических затрат, а все дело, ты знаешь, в механизме потребления…» Альдебаран молился, чтобы это стало явью. Ему не хотелось разочаровывать ребенка рядом, выставляя себя нудным стариком. А потом появился Антарес. Этот тщедушный мальчишка из Анимеры вдруг стал ему ближайшим соратником. Они делились мыслями о том, о чем может и догадывался, но точно не хотел говорить Поллукс: о предписанном на роду, страхе принудительно исполнять долг, пресмыкаться, терпеть и тащить на себе это бремя до конца, не имея права сказать о том, что тяготит. Когда они заговаривали об этом при нем, он фыркал, отбивался несколькими презрительными фразочками и продолжал заниматься своими делами или уводил тему в другое русло. В его привычках было идти напролом, чего бы то ни стоило, для него все было предельно просто, а Альдебаран с Антаресом может быть просто не могли его понять из-за своего пристрастия к драме. Кто уже там разберет. Но так или иначе, после тех тяжелых, мучительных разговоров, внезапно становилось легче все это. Когда рядом были эти двое, хотелось просто жить. Альдебаран восставал из пучин тревоги, готов был мчаться куда угодно. И теперь они бедокурили вместе. «Эй, кто последний – тот Яаронес!» – подзадоривал Поллукс, в частности хиленького Антареса, давящегося со смеху и почти падающего на крутой склон, по которому они бежали подальше от первых лучей утреннего света и дома навстречу большому озеру, теплому в этот сезон. Антарес озорно посмотрел на Альдебарана: раз Поллуксу все всегда ни по чем, то и от купания ничего плохого не случится, ведь так? Они подпустили его близко к воде и вдвоем, чтобы юркий мальчишка точно не вырывался, толкнули с края пирса на глубину. Поллукс вскрикнул в полете и забулькал, нечленораздельно ругаясь. «Какой тартский сын это придумал?!» – высовываясь на поверхность, ругался он, барахтаясь у задыхающихся от хохота друзей под ногами. Он как-то подгадал момент, когда Альдебаран по неосмотрительности наклонился над ним, стоя на самом краю, и потянул его за собой, поднимая высокий столб блестящих брызг. Антарес остался единственным сухим и такого безобразия прощать было нельзя: Поллукс вскарабкался брату, едва нащупавшему ногой скользкое дно, на плечи, и принялся колотить что есть силы по воде, подзывая, ругая Антареса, который назло ему отошел подальше и, вдруг разбежавшись, кинулся к ним, притягивая колени к груди. Скоро его руки вцепились Альдебарану в ногу, он поскользнулся и уронил Поллукса, кажется, прямиком на собиравшегося всплыть товарища. «Да кто так ныряет?!» – кричал на него Поллукс, отплевываясь и выбираясь на берег с одной целью: показать эксклюзивный мастер-класс. Он демонстративно поклонился, отошел подальше и, неловко перекувырнувшись через голову, камнем ушел на взбаламученное дно. «Видали?!» И первоначальная цель утренней прогулки – спрятаться от нудных уроков где-нибудь подальше, была успешно забыта. Они нескоро притащились домой. До нитки мокрые, со слипшимися волосами, тяжело дышащие, зато ужасно счастливые и довольные собой. Нагоняя от воспитателей получил каждый, но обидно не было совершенно, да и что могли им сделать? Такие полномочия имел только отец и, как показывал опыт, ему редко докладывали о мелких шалостях, если только они не касались каких-нибудь семейных реликвий, которые мальчишки могли случайно повредить на долгих лекциях по истории генумов, от скуки вертя в руках старые вещицы, ценности которых особо не понимали. Тогда это было первое, что слышали Арктур и Ямера, переступив порог. Мрачные эпизоды отцовского гнева Альдебаран не любил вспоминать. Мать, конечно, вступалась за них, но у Поллукса, вечно начинавшего перепалку, из носа все равно брызгала кровь, а Арктур не торопился прекращать экзекуцию. Антарес мялся чуть в стороне, стараясь объяснить, что они в полной мере понимают тяжесть своего проступка и каются. Альдебарану влетало обычно вторым, он старался держаться прямо и все равно искал опору, чтобы удержаться на ногах – такая жуткая боль проносилась по всему его телу. За ними аналогичным образом наказывали и Антареса. Потом отец приобретал веселое расположение духа, напрочь забыв о том, что творил совсем недавно. Ямера закатывала глаза, давала ему легкий подзатыльник и время от времени как бы невзначай напоминала обо всем Арктуру, на что тот привычно отмахивался и говорил, что от воспитания никуда не деться. «Интересно посмотреть, как сам корчился, когда ему мелкому влетало,» – ворчал Поллукс. Альдебаран передразнивал в это время его язвительно-надменную манеру говорить, воздевая палец к потолку и произнося нудную нелепицу. Антарес с улыбкой наблюдал за пантомимой. Только однажды юным бедокурам не влетело за разбитые окна и грубую ссору с учителем, которого они даже хотели выдворить с планеты за то, что он в очередной раз зачитал им лекцию о том, как подобает вести себя юным наследникам славного рода Белзираков. Тогда отец вернулся один. Тихо, как будто украдкой, как будто даже не хотел попадаться сыновьям на глаза. «Все хорошо, отец?» – голосу Альдебарана не хватало участливости: она совершенно растерялась спустя столько времени, что они не виделись и заменялась нарочито-взрослой отстраненностью. Арктур тяжело посмотрел на мальчишек, сухо приказал Антаресу остаться дома, жестом приказал Альдебарану и Поллуксу идти за собой и своим тяжелым молчанием повесил крест на любые разговоры. Пока под ногами не зашуршала высокая трава, они брели неладным строем, а потом, измученный собственной вынужденной немотой, отец неожиданно мягко кивнул, обернувшись. Тогда братья зашагали от него по обе стороны, храня, впрочем, все то же тягостное молчание. «Откуда у тебя эти шрамы?» – спросил Поллукс, имея в виду новые глубокие борозды, проходящие ото лба к щекам. Они шли по тонкому песчаному бережку у самой кромки воды. Следом за отцом волочился тяжелый шлейф недобрых мыслей, отравляя привычно чистый, вольный воздух, который так любил задорный смех и ссоры самых беззаботных во вселенной мальчишек. Казалось, грузные думы Арктура вытесняют теперь все, что было и могло бы быть здесь когда-нибудь. Его высокая фигура замерла и могла бы показаться каменным изваянием, если бы не решилась заговорить, озвучивая то, о чем Альдебаран и сам уже догадывался. «Ваша мать в сомниуме». Ему было непросто это говорить. В отношении к сопряженной Арктур хранил заботу, которой при этом чурался в отношении собственных детей. У Альдебарана сжалось сердце: ужас и боль навалились на него неподъемной тяжестью. «Как?!» – громко вырвалось у Поллукса – крохи сыновьей любви к матери в нем тогда еще были. Они встрепенулись моментально, пронзая все его тело страхом, отчаянием, тоской. «А как ты думаешь?» – ядовито спросил Арктур. «Как давно?» – задал вопрос Альдебаран, но ответа не получил. Так они и остались стоять, смотря друг на друга в опускающейся ночи. Никто не плакал, не задавал больше вопросов, все остались с горем лицом к лицу. Арктур совсем сник и смотрел на сыновей как будто прося о поддержке, но они могли только смотреть в ответ. У них начинала страшно болеть голова. Что уже тут поделаешь? Альдебаран был на дне пустоты. В нем проснулись и обрели жуткие формы тихо жившие когда-то на задворках опасений кошмары одиночества, неминуемой разлуки с Поллуксом или Антаресом однажды. «Мама вернется. И мы с вами всегда будем возвращаться друг к другу. Это неизбежно, но мы сможем. Я буду рядом с вами,» – говорил он позже Поллуксу и Антаресу, неловко закинув руки им на плечи, хотя на самом деле старался убедить в этом себя. В нем почему-то сидела уверенность, что брат ему и так не верит. «Я сделаю все, чтобы мы не разлучались. Не знаю как, но я обрету себя, восславлю свой генум и не позволю никому дорогому умирать. Раз нам уготовано пройти эту войну, мы пройдем ее с высоко поднятой головой, чтобы все знали, что надежда есть, и она приходит не с кем-то одним. Мы с вами на пепелище начнем строить совершенный мир и на нем возведем свою свободу,» – клялся Антарес с горящими глазами, сжимая ладонь Альдебарана. Тонкие, еще далекие от искусства владения оружием пальцы его, обладали удивительной силой проливать жар в кровь, будоражить и направлять. Вот он: тот, за кем я готов пойти, понял Альдебаран. Не важно, как скоро, но он выступит с ним плечом к плечу и будет прокладывать дорогу ко всем истинам, которые нужно найти, он пойдет за ними с Антаресом в самые дальние уголки Вселенной. «Нам в этом всем не место,» – негромко, но твердо напомнил Поллукс. Нам… Да. Когда еще были «они», места в этой войне им и вправду не было. «Как можно это терпеть? Исполнять свой «долг»? Так вот знаете что? Я не дам им посадить себя на цепь, скорее полечу в Обливион головой вперед! Я не буду паинькой и что бы вы не говорили, но мы не всегда будем рядом. Надо уметь уходить. Если вы хотите остаться – ваша проблема, но для меня это тупик. Эта система всем еще свяжет руки, вот увидите. И только я вас смогу развязать, потому что не буду слушаться, спорим?» – Поллукс как в воду смотрел. Только некоторых мелочей не заметил. Всепроникающий Свет, ну почему все в итоге развернулось именно так?! Альдебаран смотрел сквозь пальцы на раскалывающиеся воспоминания: они маленькие, оббегают свои владения и смотрят на все снизу вверх, бьются на кулаках, палках, простых мечах, помогают вставать, заматывать ранки, вечно следуют друг за другом, потому что иначе просто не имеет смысла. И пусть их детские драки без веских причин всегда болезненны и оставляют синяки – именно это желал взрастить в них отец – теперь он может гордиться. Да, пусть Арктур обязательно гордится, что смог воспитать таких отчаянных, бедовых от ненависти к судьбе. И Альдебаран может быть мог бы даже сказать ему «спасибо» за то, что помог открыть глаза так рано, но за то, от чего, от кого он отказался, хотелось бить наотмашь. Хотелось и себя ударить за то, что выдал, а может даже прыгнуть в Обливион. Они же братья, он идиот! А он предал эти доверчивые когда-то глаза, сиявшие в далеком прошлом ярче небес, обманул сердце, которое когда-то готово было принять весь мир, заставил весь Свет отвернуться от души, которая стремилась исправить эту дырявую систему. Альдебаран, ты последний кретин! Он уронил голову. У него больше никого нет. Поллукс хуже, чем мертв. Антарес всегда умудрялся выбираться, но в этот раз ему не удалось. Какие же планы на них были у Вселенной? Альдебаран уже точно не помнил, как пришел к этим мыслям и как провалился за ними в расплывчатый сон. Его рамка захватывала только одно большое дерево, под которым сидел он с братьями. Был теплый ясный денек, один из тех, когда природа останавливалась, чтобы отдохнуть и тихо обласкать мальчишек, растрепать им волосы и убаюкать у себя на ладони. Антарес забрался туда, где раздваивался массивный древесный ствол, болтал ногами, сбрасывая обломанные веточки, которыми Поллукс что-то чертил на вытоптанной земле. Альдебаран посмотрел на его комично-сосредоточенный профиль, умиротворенно улыбнулся и уронил голову ему на плечо. «Эй, ты чего?» – хохотнул брат, отбрасывая свой инструмент. «Соскучился,» – просто ответил Альдебаран и взмахом руки позвал Антареса спускаться. Они свалились в кучу и стали смотреть на яркий свет, пробирающийся сквозь листья. И этого было достаточно. Антарес звонко чихнул, Поллукс засмеялся под боком. Запел хор давно забытых звуков, голова стала от них легка, ноющее сердце забилось тише. Мальчики пихались ногами, шмыгали носами, зевали, говорили о том, в какое из отдаленных местечек пустынной тихой планеты хотят забраться прямо сейчас. И никакая беда не шла. «Какой-то ты… очень уж задумчивый, – заметил Антарес, косясь на Альдебарана. – И слишком тихий. Плохой сон?» «Напротив. Такой хороший, что я не хочу просыпаться, – улыбнулся он. – Мы же так давно не были дома».