Что мешало сказать «виски»?

Когда Кэссиди рассказывает о детях Ночи и их большой, детской вере в прекрасную жизнь для вампиров, Джесси снова его слушает. Даже как-то слишком внимательно. Как никогда, наверное, не слушал. Настолько, что Кэссиди даже жутко. Впрочем, Джесси Кастер сам по себе — жуткое явление, хуже лавкрафтовской хтони и старых бабушкиных сказок об упырях на болотах. Хотя бабушка-то была права. Поэтому Кэссиди продолжает, запрещая себе даже предполагать причины такого, когда-то необходимого внимания. — Представляешь, скольким тупоголовым, наивным детям он навешал лапши? О вечной жизни, вампирском равенстве с людьми и всяких полуночных пикниках, — Кэссиди говорит, в который раз поражаясь абсурдности пережитого. На эмоциях машет рукой с зажатым в ней стаканом, грозясь разлить вискарь или на пол, или на Джесси. — Впрочем, мне самому он тоже уши хернёй забил, а я сидел с открытым ртом и просил добавки. Последнее он добавляет, задумчиво почёсывая затылок под прицелом чужого взгляда. — Эккариус, значит? — наконец медленно произносит Джесси, выдёргивая из размышлений о застарелой наивности и желании быть любимым. Ну просто ходячее счастье любого терапевта. — Да, Эккариус, — Кэссиди кивает, разглядывая стрёмный узор на обоях. В общем-то, не хуже, чем в квартире Дэниса. Ох, Дэнис. — Но всё кончено. Даже до того, как этот осложоп из Грааля притащил своих друзяшек, чтобы меня сцапать. Эккариус этого не дождался, его переварили раньше его же любимые дети Ночи… — он переключается с обоев на Джесси и запинается, ведь тот всё так же смотрит, и этот самый взгляд когда-то не сулил ничего хорошего самому Кэссиди, упрямо лезущему спицей в колесо чужих взаимоотношений. Но теперь Джесси смотрит так именно на него, и по спине у Кэссиди ползёт холодок: ревность Джесси Кастера достаточно разрушительна, чтобы при первых признаках проявления убраться как можно дальше, и, чтоб его, всё же слишком пленительна, чтобы Кэссиди так и завис с открытым ртом. Совсем как недавно с Эккариусом. Ведь если Джесси считает что-то или, хуже, кого-то своим — жди беды. Эккариусу, пожалуй, повезло, что он уже мёртв. Последнее он невольно говорит вслух. — Да, ты прав, — отзывается Джесси с лёгкой улыбкой, и на кухне резко становится светлее. Когда-то на эту самую улыбку Кэссиди повёлся, как сопляк девятнадцатилетний. — Не уверен, что не заставил бы его сожрать самого себя.