У Агаты вдруг больно кольнуло в груди. Ей все казалось, что надо остановить Лидию. Сказать, что она не должна рисковать собой ради них.
Если все было так, как Лидия им рассказала, то, если не повезет, и она выберет неверный путь, то просто упадет без сил посреди пещер и умрет, совсем одна, без единого человека рядом, способного ей помочь.
Агата так и не сделала этого. Так и не сказала ничего, и даже не пожелала ей удачи, и быть осторожной, как это сделали другие. Просто смотрела на нее, вглядываясь в лицо и запоминая черты.
Может быть, они и не были раньше подругами, и едва ли перекинулись десятком слов до того, как попасть на Отбор, но знали друг друга половину жизни. Агата помнила Лидию еще маленькой пухлой девочкой, прячущейся за пышными юбками матери.
Теперь, возможно, она видела ее в последний раз.
Однако, может быть ей и не следовало ее останавливать? Может это был последний шанс, чтобы спастись, если не для них всех, то хотя бы для одной только Лидии?
Лидия подалась вперед, чуть нагнувшись, и размывшись цветным потоком, унеслась вперед. За пару ударов сердца, затихли ее быстрые шаги.
Они вновь остались в тишине и пустоте сумрачных туннелей. Никто уже не хотел ни с кем говорить, да и сил на разговоры не было. Лили и Магда вскоре задремали, обнявшись и укутавшись в одно одеяло. Пинна сидела привалившись спиной к стене и закрыв глаза. Можно было подумать, что и она уснула, если бы иногда, распахивая глаза, она не глядела на Миру долгим пронзительным взглядом.
Мира не обращала на эти поглядывания никакого внимания. Она, как могла удобно, не смотря на связанные руки, устроилась на высеченном в камне неровном полу. Ее губы растягивала широкая улыбка.
— Вы так наивны! — сказала она, прервав тишину. — Думаете, что маленькая княжна вернется за вами. Даже если она и найдет выход в этом лабиринте туннелей, то тут же забудет о вас, как только ее лица коснется солнце.
Никто ей ничего не ответил, а Магда только громче всхрапнула.
Поняв это, Мира, словно, разъярилась:
— Вы сдохните в этих пещерах! — выкрикнула она, и ее голос эхом прокатился по туннелям. — Ясно вам?! Сдохните!
— Ну так ты тоже сдохнешь, — спокойно ответила Пинна, открывая глаза. — А если будешь орать, то мы заткнем тебе рот.
После этого, Мира разразилась громкими ругательствами, такими изощренными, что бывалый моряк мог бы значительно пополнить свое красноречие, если бы услышал ее.
Магда все-таки проснулась. Выругавшись не менее изощренно, она помогла Пинне завязать Мире рот обрывками многострадальных юбок. Теперь Мира могла только мычать, злобно пуча на них глаза.
Агате не было дела до их перебранок. Укутавшись в одеяло, она прислушивалась к тихому клокотанию ферналей. Постепенно, этот звук возвращал ее в детство, в те времена, когда они вместе с отцом и целым караваном из птичников, наездников и ферналей колесили по Южным княжествам.
Это время запомнилось ей палящим солнцем и бесконечным летом. Жаром раскаленного песка и прохладой оазисов. Она вспоминала города, сложенные из желтых, раскаленных на солнце камней, шумные рынки с цветастыми коврами и пряными сладостями. Черные ночи с небесами, усыпанными мириадами бриллиантовых звезд.
Пожалуй, те времена она могла считать самыми счастливыми. Когда начался мятеж, они с отцом спешно бежали в Западные княжества, пытаясь укрыться от огня войны.
Несмотря на беды, обрушившиеся тогда на Визерию, дело отца пошло весьма хорошо, он быстро обосновался в Арлее, а затем и нашел себе жену.
Агате баронесса сразу не понравилась и это было взаимно. Мачеха пыталась сломить ее, выдавить ее вольный дух, взращенный на бескрайних просторах южных земель. Агата же яростно этому противилась.
Между ними завязалась война, и накал страстей вполне мог соперничать с самыми кровопролитными сражениями между мятежниками и императорской армией.
Один случай запомнился Агате сильнее прочих.
Она тогда принесла из сада ужа и несколько дней прятала его в своей опочивальне. Спустя пару дней уж пропал. Как бы Агата не звала его, змея не отвечала на ее зов.
Увидев ее слезы, слуги признались, что его обнаружила мачеха, но что случилось с ним дальше отказались говорить. Агата умоляла баронессу вернуть ей ужа, ведь тогда он казался ей единственным другом, но та была непреклонна, а затем и вовсе сказала, что приказала его убить.
— Если ты еще хоть раз посмеешь принести эту ползучую гадость в мой дом, то и с ней будет то же самое! — пригрозила мачеха, глядя сверху вниз на рыдавшую одиннадцатилетнюю Агату.
Если она думала так припугнуть падчерицу, то она фатально ошибалась. Сердце Агаты наполнилось не страхом, а злостью.
В один прекрасный летний день, когда отец был в отъезде, мачеха отправилась вместе с Вероникой в гости к соседям, а Агата сказалась больной и осталась в поместье.
Ей удалось незаметно от слуг и птичников набрать в старую скатерть целую кучу фернальего помета и перетащить ее в опочивальню мачехи. Там, порывшись в ее шкафах и сундуках, она нашла алое шелковое платье, убранное в неприметный сверток. Агата сразу догадалась, что это платье невесты, и, так как, за отца мачеха выходила в другом, то оно сохранилось еще с ее предыдущей свадьбы.
Разложив его на полу, Агата аккуратно вывалила на него ровным слоем помет. Сделав задуманное, она спряталась в шкаф. Ей хотелось своими глазами увидеть, как мачеха поведет себя, обнаружив безнадежно испорченное, да еще таким образом, платье.
Агата успела задремать, но, услышав шаги, встрепенулась и незаметно приоткрыла створку шкафа.
Баронесса стояла возле кучи помета, наваленного на шелковые алые одеяния, разложенные по полу. Ее спина сгорбилась, чего с ней никогда раньше не бывало.
Подбородок мелко дрожал, а огромные глаза налились прозрачной влагой.
Упав на колени, она завыла, как смертельно раненное животное. Сперва, схватилась за голову, растрепав безупречную прическу, а затем и вовсе, наклонившись схватилась за тонкий шелк платья, не обращая внимания на то, что длинные белые пальцы испачкал помет.
Не выдержав, с присущей детям жестокостью, Агата расхохоталась и выпала из шкафа.
— Ты… Это все сделала ты! — прокричала мачеха, поворачиваясь к ней.
На шум уже прибежали служанки и испуганно стояли у дверей, заглядывая внутрь, но не решаясь войти.
— Да, я! — честно призналась Агата, поднимаясь на ноги. Теперь уже она смотрела на мачеху сверху вниз. — Вы все равно ничего мне за это не сделаете! Ведь, по обычаям, вы должны были сжечь ваше старое платье невесты. Так что, если попытаетесь наказать меня — я обо всем расскажу отцу.
Баронесса побледнела.
По обычаям Визерийской Империи, если вдова заново выходила замуж, то должна была уничтожить, оставшееся с прошлой свадьбы платье и хранить уже только новое.
Когда-то традиция предполагала, избавление от всего имущества, полученного в предыдущем браке, включая даже детей, но постепенно, обычаи смягчились и осталось одно лишь платье. Однако, сохранить его, до сих пор считалось оскорблением для мужа и позором для жены. Это могло привести даже к разводу, что вообще было неслыханным делом.
Спустя года, став взрослой девушкой, Агата куда лучше могла понять мачеху.
Подслушивая слуг, она узнала, что в восемнадцать лет юная баронесса сбежала из дома вместе с возлюбленным — юношей из очень знатного, но разорившегося и впавшего в опалу рода. Спустя несколько лет она вернулась в поместье с юношей, успевшим стать ее законным мужем и маленькой Вероникой. Сердце старого барона смягчилось за время разлуки и он принял ее вместе с супругом и дочерью.
Какое-то время они жили безоблачно и счастливо, пока муж баронессы не решился вложить все средства семьи в разработку серебряных шахт в Южных княжествах. Когда начался мятеж, они все потеряли, а муж баронессы, отправившись на Юг, чтобы хоть как-то поправить дела пропал без вести и вскоре был признан умершим.
В то же время, старый барон отравился случайно выпив воды из колодца, зараженного краснорогими лягушками. Он слег, и долго не мог даже подняться с постели.
Баронесса осталась одна, с маленькой дочерью и больным отцом на руках, без средств, окруженная кредиторами, грозившими отобрать у нее поместье. У нее не было тогда даже монет, чтобы платить слугам и в поместье остались только самые преданные люди, служившие ей, не требуя платы, но едва способные поддерживать хозяйство — так мало их было.
Кодрат Таноре казался спасением и единственной возможностью расплатиться с долгами и спасти поместье и доброе имя семьи.
Он тоже многое приобрел от их брака. Решить вопросы с кредиторами для него было гораздо дешевле, чем покупать схожие по площади и качеству земли, а отремонтировать поместье проще, чем строить новый дом. К тому же, женитьба на аристократке открывала для него те двери, которые до того были бы закрыты.
Его дочь также получала доступ в высший свет и возможность найти выгодную партию. Сын же и вовсе должен был унаследовать титул барона.
Агата не знала любили ли отец с мачехой друг друга, но ладили они прекрасно. Только она одна долгое время им все портило.
Ей нравилось чувствовать жертвой, бедной и обездоленной сироткой при злой мачехе.
Может быть, она и дальше продолжала бы так о себе думать, если бы не оказалась заперта в сумраке пещер и у нее не выдалось бы время, чтобы в тишине над всем поразмыслить.
Теперь ей стало стыдно перед мачехой за то, что она сделала. Должно быть, то алое платье было тем, что напоминало баронессе о ее первой любви и о том времени, когда она была счастлива. Агата забрала у нее это, изваляв в помете.
С другой стороны, кем нужно было быть, чтобы отнять у ребенка единственного друга — маленького, слабого и беззащитного и приказать его убить?
Агате очень хотелось бы вновь встретиться с мачехой, посмотреть ей в глаза, все обсудить и попытаться простить друг друга, но вряд ли ей уже выпадет такая возможность.
Каждое мгновение уменьшало надежду на то, что Лидия вернется за ними. Каменные своды сжимались над головой, жажда и голод становились невыносимы.
***
Когда Агате исполнилось тринадцать она загорелась культом дракона-императора, и стала посещать все службы и все показы, а также скупать все, что могла найти в лавке при святилище.
Тогда ее вражда с баронессой пошла на спад, а слуги смогли с облегчением выдохнуть. Отец поддержал ее увлечение и первое время даже сам ходил с ней в святилище.
Выдавая ей монеты на покупку безделушек или сам покупая ей кукол, он каждый раз не забывал попросить взамен быть доброй и кроткой с мачехой. Агата соглашалась, и, как дочь купца, свое слово держала.
В то же время, баронесса впервые понесла дитя в новом браке, и ей также стало не до падчерицы и ее шалостей. От бремени она разрешилась, родив мертвое дитя и впереди ее ждало еще несколько несчастий, пока на свет не появился Титус.
Пока родители проходили сквозь череду болезненных испытаний, Агата едва ли это замечала. Впрочем, ей и мало что рассказывали.
Из, подаренного отцом, яйца вылупилась Фифи. Агата воспитывала ее и следила за тем, как та делает первые шаги, встав на длинные тонкие лапки. Раз в несколько дней Агата отправлялась в Орлею, и посещала святилище, где у нее появилось множество подруг и знакомых.
Большинство ее новых приятельниц влюбились в дракона-императора за его точеную, дивную внешность. Агате тоже нравилось то, как он выглядел, но, все же, первые ростки обожания, зародились в ее груди, не от просмотров запечатлений в святилище, где красивый, как рассвет, юноша гулял по чудесному саду возле дворца, а совсем иначе.
То ли для того, чтобы дать мачехе передышку от присутствия падчерицы, то ли чтобы порадовать дочь, на тринадцатилетие отец взял Агату с собой в поездку. Они тогда посетили Эривин — крупнейший город Срединных равнин.
Пока отец обделывал свои дела, Агата гуляла по городу вместе со служанкой. Стены Эривина были сложены из голубых камней, добытых с речного дна, высокие кровли укрывала алая черепица, дороги были вымощены белым камнем, а в садах и парках сияли гладью пруды, по которым плавали черные лебеди. Больше всего Агату поразили не лебеди и не голубые стены домов, а огромная, покрытая тонким слоем настоящего золота статуя дракона-императора в его истинном обличье, высившаяся на главной площади города.
От восторга у Агаты стояли слезы на глазах, когда она разглядывала искрящегося на солнце золотого дракона. Он был все равно, что живой. Казалось, что он дышит, и, что сиявшие самоцветами глаза, смотрят на нее. Каждая чешуйка на длинном хвосте и извивающихся змеиных шеях, была выточена с невероятным мастерством. Мощные лапы, вгрызались в землю длинными когтями.
Он не был ужасен, как можно было бы подумать. Напротив, это было самое прекрасное создание, которое Агата когда-либо видела.
Ей нравились изображения дракона-императора и до того. Она любила разглядывать фрески и статуи, попадавшиеся на каждом шагу по всей Империи. Наверно, она всегда была немного влюблена в дракона-императора и вера в него придавала ей сил в самые тяжелые и темные времена, но именно тогда при виде его статуи, Агату и захватила идея того, что в их мире, таком обыденном и скучном, существовал настоящий дракон, единственный в своем роде.
Как же ей хотелось тогда, увидеть его в живую. Узреть, как он распахнет крылья и воспарит в небеса, изрыгая огонь из гигантских пастей.
Со временем этот образ смешался и сгладился. Посещая святилище, Агата видела иного дракона-императора, облаченного в обличие тонкого красивого юноши. Постепенно, она влюбилась в него, и его образ совсем разъединился в ее голове с ликом могучего бессмертного дракона. Две картинки — юноша и дракон, разошлись так сильно, что Агата совсем перестала их друг с другом связывать.
В итоге, она просто видела его обычным человеком, способным превращаться в крылатого змея. Когда она поняла, что он и есть змей, то испытала ужас схожий с тем, что вызывают искусно выполненные куклы. Когда, что-то похожее на человека, на самом деле им не является — это всегда будит, запаянный в жилы с незапамятных времен, первобытный ужас.
***
Агата не заметила, как провалилась в сон. Она очнулась от голода сжавшего желудок., и прижала колени к животу, надеясь, что эта боль пройдет.
Магда и Лили спали, тихо похрапывая, а вот Пинна и Мира, похоже не сомкнули глаз. Они сидели друг напротив друга, не отводя одна от другой глаз и не заметили, что Агата проснулась.
— Знаешь, не то, чтобы я ждала от тебя благодарности или вообще хоть чего-нибудь, но меня удивило то, как ты повела себя сейчас, — тихо сказала Мира. Рот у нее снова был свободен. — Я ведь, между прочим, спасла тебя от тех полоумных, которые едва тебя не разорвали, когда маленькая княжна, не стесняясь, свалила на тебя свои прегрешения. А теперь, вы, выходит, лучшие подруги, а в меня ты вонзила иглы. Ни за что не поверю, что все дело тут лишь в безбрежной любви к дракону.
— К дракону-императору, — поправила ее Пинна. — Ты так ничего и не поняла?
— Я понимаю очень много такого, что ты себе и вообразить не можешь. А у тебя, выходит, всего лишь крысиная душа, раз ты так легко обернулась против меня, после того, как я спасла твою шкуру.
— Я не просила меня спасать, да, это и не нужно было. Я и сама прекрасно бы тогда справилась. Просто, не хотелось раньше времени показывать, кто я на самом деле такая. Впрочем, должна сказать, это очень удобно, когда кто-то делает за тебя всю грязную работу. Пожалуй, буду брать пример с Лидии.
— Кто ты на само деле такая… — повторила за ней Мира. — А ведь и правда, кто? Откуда простая сиротка, знает, как надо правильно вставлять иглы в места в силы? Так, кто ты такая?
— Мира.
— Что?
— Ты меня не узнала, — Пинна прижала ладони к лицу и то ли всхлипнула, то ли тихо рассмеялась. — После всего, ты меня не узнала! А ведь мы столько шли плечом к плечу.
— Я тебя не понимаю.
Пинна убрала руки от лица. Ее прелестные черты исказились. Губы скривились, обнажив белые, острые зубки. В глазах отражалось безумие.
— Чтобы одна темноволосая девочка появилась, другая должна была исчезнуть, — тихо сказала Пинна. — Теперь ты понимаешь?
— Так ты, что настоящая Мира Арде? — переспросила Мира. — Я думала, что она умерла…
— Я жива. Меня отослали. Отец отрекся от меня, лишь бы угодить влиятельному покровителю, а потом, из-за вас… из-за проклятых Хайро, прервался весь наш род. Осталась только я, но мне больше не принадлежит даже мое имя.
— Мне жаль, — тихо сказала Мира. — Я никогда не хотела, чтобы так все кончилось. Княгиня Арде, была уверена, что ты умерла, упав в колодец с краснорогими лягушками. Она до самого последнего дня тебя оплакивала. Если бы она знала…
— Замолчи! — зашипела Пинна, на коленях подползая к ней. — Я не желаю ничего знать. Это все из-за тебя! Ты слышишь? Во всем виновата ты. Я стала воровкой, из-за тебя.
— О, так мы еще и занимаемся одним ремеслом. Подожди, а ты, случайно, не Черная жемчужина? Если да, то я много о тебе слышала. Вторая воровка во всей Империи, после меня. Ха!
Пинна отшатнулась от Миры, и села прижавшись спиной к неровной стене туннеля. Она закрыла ладонями глаза, и, кажется, плакала.
Агата лежала, пораженная, услышанным. Она забыла, как дышать.
Выходило, что это Лидия порвала платья и подкинула осколки в туфли Исоре. Быть может, и кобра в опочивальне Агаты оказалась из-за нее?
Лидия сбросила всю вину Пинну, как-то договорившись с Петрой, чтобы та поддержала ее ложь. Она могла обещать расплатиться с ней после Отбора. Семья Петры была в стесненных обстоятельствах и, та могла согласиться на такой обмен.
Если бы Пинна стала защищать себя, и стала опасна для Лидии, то, та принялась бы ее шантажировать тем, что выдаст всем, что Пинна воровка и обокрала княгиню Дуаре несколько лет назад.
Но зачем Лидии было все это нужно? Чего она добивалась? Может быть, она только делала вид, что не желает находиться на Отборе, а на самом деле просто пыталась избавиться от соперниц? Или, может, ее все это просто развлекало?
И одно и другое значило, что им больше нечего ждать. Лидия никогда не вернется за ними.
