***
Гермионе кажется, что в лучах угасающего солнца Филы выглядят как райский уголок. Она и представить себе не могла, что Нил может быть таким голубым, скалы — такими золотыми, а песок — мягким ковром под ногами. Все храмы, которые она увидела в Египте, впечатляли сами по себе, но в Филах всё как-то по-другому. Возможно, дело в отсутствии туристов или в мягком биении волн о скалы, но среди руин царит спокойное величие, и Гермиона не может не залюбоваться ими. Она вспоминает об акварельных цветах в сундуке на Кармайкл-стрит, 56, и мечтает о том, что однажды мама сможет понежиться под этим тёплым солнцем и нарисовать храм богини. Из лагеря доносится смех Масуда, и рядом с Гермионой появляется Хеба с двумя кружками холодного пива. — Как вам Филы? Она произнесла это с благоговением, поэтому Гермиона отвечает ей с улыбкой: — Здесь чудесно. — Она берёт предложенный напиток и расправляет плечи, которые всё ещё болят от несения вещей и недельного запаса провизии через огромную пустыню. Её икра занемела, но состояние заметно улучшилось, хотя заживающая рана наверняка оставит уродливый шрам. — Давным-давно отсюда начинали простираться лотосовые поля. Весной белые цветы, как снег, покрывали пески, насколько хватало глаз. — Вы когда-нибудь видели их? — спрашивает Гермиона. Хеба качает головой. — Нет, но моя бабушка о них рассказывала. Она была художницей, и у нас, должно быть, тысяча её картин. Гермиона поворачивается. — Вы действительно не верите в древних богов? — А разве боги — не величайшие волшебники? — Хеба пожимает плечами. Гермиона снова оглядывает храмы и задаётся вопросом, насколько великим должен быть маг, чтобы заслужить такое почитание. — Великая магия не то же самое, что великая власть. Хеба задумчиво хмыкает, наклоняя голову, пока они любуются достопримечательностью. — Полагаю, что когда-то существовали женщина по имени Исида и мужчина по имени Гор. Я бы даже поверила, что они были выдающимися людьми и что один из них наколдовал бассейн с водой в качестве подарка небольшой общине, но нет, я не верю, что они были богами. — Мне нравятся сказания, — признаётся Гермиона, — даже если они неправдивы. Хеба обдумывает её слова и соглашается. — Легенды важны тем, что они рассказывают о нас. О том, кто я как женщина и египтянка. И ведьма, — она одаривает Гермиону дерзкой ухмылкой и задевает её бедро своим. — Для веры в нас мне не нужно, чтобы боги были настоящими. Гермиона улыбается в ответ и оглядывается на Масуда и Малфоя, собравшихся вокруг нескольких кипящих котелков. Масуд болтает с Малфоем, указывая на различные специи и посуду, пока они готовят ужин, но Малфой смотрит на Гермиону в упор. Его волосы давно выбились из привычной причёски, а маленький непокорный завиток за ухом затерялся в песочных, развевающихся на ветру волнистых прядях. Серые глаза остаются серьёзными и сосредоточенными, и в лучах заходящего солнца на фоне просторов пустыни он выглядит очень привлекательно. — Я заметила у вас кольцо, — говорит Хеба. — Вы обручены? Внимание Гермионы возвращается, и Хеба кивает на украшение. — О… — Гермиона инстинктивно прикрывает его ладонью. — Нет, это не так. Мы были… — её румянец становится всё заметнее, когда она спотыкается на неподготовленном объяснении, и она думает о том, что за последние полтора дня уже сотни раз должна была подсунуть кольцо обратно Малфою. — Нам нужно было, чтобы кое-кто поверил, что мы женаты, но это не так. Хеба удивлённо вскидывает брови, чуть отклоняясь. — Это его кольцо? — Да, но… — Гермиона качает головой. — На самом деле он помолвлен с другой. — Масуд был обручён, когда мы только познакомились, — непринуждённо говорит Хеба. — О, это не… мы не в отношениях, — поспешно говорит Гермиона. — Я бы не стала, конечно, он помолвлен, а я… Хеба буравит её взглядом — она замолкает. — Я просто рассказываю вам нашу историю, Гермиона. Нет нужды превращать её в свою собственную. Кровь отходит от лица Гермионы, и она сердится на свою нелепость. — Конечно. Да. Простите. На лице Хебы появляется небольшая дразнящая улыбка, но прежде, чем Гермиона успевает до конца понять это выражение, она вновь поворачивается к храмам. — Масуд родился в богатой семье в Нижнем Египте. В их делах и отношениях было мало хлопот, поэтому Масуд считал, что время еле тянется. Ему надоела размеренная жизнь, и, как все молодые люди, он жаждал приключений. Его неугомонность беспокоила родителей. Они уговорили его сделать предложение руки и сердца девушке из другой уважаемой семьи. Если бы она согласилась, они бы разрешили ему странствовать целый год, перед тем как остепениться. — Ужин почти готов! — зовёт Масуд. — Чечевицу готовил мистер Малфой, так что я ничего не обещаю. Гермиона снова оглядывается на них — Малфой всё так же участливо кивает ей. Здравствуйте. На щеках появляется румянец, и она поворачивается к Хебе. — Так он путешествовал? — Он отправился вверх по Нилу в поисках приключений или великого чуда, но ничего не нашёл, пока не наткнулся на бедную девушку, плывущую по реке. Он увидел её издалека и восхитился красотой, но не знал имени этой девушки и не мог найти её семью, только заметил, что она носит в волосах прекрасный золотой лотос. — Это были вы. Хеба одаривает её небольшой улыбкой. Солнце опускается за горизонт. — Позволим им накормить нас? Масуд любит рассказывать эту историю. Гермиона кивает, в желудке внезапно бурлит от желания отведать то, что сварили Малфой и Масуд. Она бросает последний взгляд на горизонт и возвращается вслед за Хебой в их скромный лагерь. Палатка Фаруков гораздо больше, чем та, которую она снова разделит с Малфоем, но, после того как они по очереди таскали её по пустыне, Гермиона пришла к выводу, что не возражает против более компактного укрытия. — Сегодня в меню кошари, — довольно объявляет Масуд. — По сути, единственное блюдо. — Я рассказываю мисс Грейнджер, как ты в меня влюбился, — говорит Хеба, забирая у Масуда большую миску. — Выглядит аппетитно. Малфой подаёт миску Гермионе — их пальцы соприкасаются. Она по-прежнему чувствует его внимание на себе, но упорно рассматривает содержимое ужина. Упомянутая ранее чечевица перемешана с рисом, разломанными спагетти и нутом, а сверху полита каким-то томатным соусом с жареным луком. От блюда исходит тёплый и божественный аромат, и Гермиона устраивается с ужином у костра, пока остальные собираются вокруг. — А, одна из моих любимых историй. — Масуд передаёт Малфою кувшин с пивом, и тот наполняет свою кружку, а затем передаёт его Хебе. — Ты рассказала, как я впервые увидел тебя? — Как раз переходила к этой части. Масуд садится на высокую скамью и наклоняется вперёд. — Однажды я проделал очень долгий путь и, когда солнце уже садилось, решил посидеть на берегу Нила и посмотреть, как птицы улетают домой. Не прошло и десяти минут, как я услышал приятное пение и появилась дева, которая переправлялась на лодке через реку. Её черные волосы развевались на вечернем ветерке, и я мог бы поклясться, что её вёсла были отделаны золотом. Я хотел помахать ей и позвать, но не мог позволить себе прервать эту сцену. Казалось, сам Осирис вернулся из Дуата, чтобы править землёй. — Я рыбачила, — смеясь, признаётся Хеба. — В её волосах было такое украшение, — продолжает Масуд, — золотой лотос с малахитом. Я видел его на множестве молодых женщин, но ни одно не сияло так ярко, как её. Когда я спросил о ней в деревне, об этом высоком и прекрасном видении с золотым лотосом в волосах, мне поведали о Хебе, дочери Цепоса, но рассмеялись, когда я сказал, что добьюсь её руки. И, конечно же, оставался вопрос моей помолвки. Не сдержавшись, Гермиона косится на Драко и ловит его взгляд. — Я думал, что Хеба, дочь Цепоса, останется лишь приятным воспоминанием о моих странствиях, но, собираясь покинуть деревню, я столкнулся с этой юной девой, когда она плакала на берегу реки. — Я не плакала, — бормочет Хеба, немного надувшись и прислонившись к колонне. Масуд укоризненно смотрит на неё и возвращается к рассказу: — Она потеряла свой драгоценный золотой лотос. Я был прав — он не был похож на те, что носят другие женщины. Он был особенным, как сама Хеба, дочь Цепоса, потому что давным-давно был подарен её семье фараоном. Я опустился на колени рядом с ней и пообещал, что найду украшение. — Для человека без плана ты звучал весьма убедительно, — смеётся Хеба. Гермиона скрещивает лодыжки. — Как вы его нашли? Масуд качает головой. — Заклинание головного пузыря, два дня и много удачи. Его зажало между несколькими камнями на дне реки. — Вид у тебя был жуткий, а пахло от тебя ещё хуже, но ты оказался моим спасителем, — Хеба улыбается ему, её глаза полны дразнящей теплотой, и, когда она отталкивается от колонны и направляется к мужу, Гермиона чувствует, что ей следовало бы отвести куда-то взгляд. — Я написал родителям, что не вернусь и чтобы они расторгли помолвку от моего имени, поскольку нашёл ту, которую полюбила моя душа. Хеба опирается бедром на его плечо — её длинные волосы падают между ними, как занавес. — Я всё-таки выждала год, прежде чем принять твоё предложение. — Просто ты дольше к этому шла, — Масуд наматывает один из мягких локонов жены на палец и с обожанием улыбается ей. — О, мне и не нужно было никуда идти, мой дорогой, — отвечает Хеба. Гермиона всё же отводит глаза и почти поворачивается к Малфою, но тут же ощущает на себе его взгляд, изучающий её по какой-то непонятной причине, и не думает, что способна его выдержать. Он предназначен не ей. Она пробует немного кошари и запивает его пивом.***
После того как они прибрались и доели ужин, Хеба любезно разрешает Гермионе воспользоваться своей ванночкой. Хеба и Масуд прощаются и удаляются в свою палатку. Гермиона садится у костра, наконец-то очистившись от пота и грязи, и распускает волосы, чтобы высушить их жаром пламени, пока Малфой стирает небольшое количество вещей, уделяя пристальное внимание брюкам, пропитавшимся илом из канала. Огонь потрескивает, какая-то птица поёт приятную ночную мелодию, а Гермиона держит на коленях «Рассказы о приключениях на Великом шёлковом пути», медленно перелистывая страницы и пытаясь понять, узнает ли она что-то новое. Она надеется, что, перечитывая книгу в тысячный раз, откроет для себя неизведанный аспект, но её взгляд то и дело устремляется на Малфоя, который стоит по другую сторону костра с двумя свежевыстиранными рубашками и вешает их на самодельную верёвку для сушки. — Фаруки, похоже, отлично подходят друг другу, — замечает он, не оборачиваясь. Гермиона прекращает перелистывать и проводит пальцами по замысловатым рисункам на полях. — Да, это так. Интересно, что он так и не вернулся домой. — Ей трудно представить, что можно так долго оставаться вдали от дома, но ведь не все семьи одинаковы. Она гадает, не покинул ли Масуд свой дом в бегстве, а не в поисках. Малфой закрепляет последнее плечо рубашки и возится с чем-то на манжете. — Вы когда-нибудь выйдете замуж? — резко спрашивает он. Гермиона напрягается. Вопрос одновременно удивляет и поражает её, но Малфой же не может читать мысли, правда? Он не может уловить её шальные мысли, какими бы глупыми они ни были. Она сосредотачивается на очередной странице. — Возможно, — отвечает она неуверенно, потому что никогда не задумывалась об институте брака в целом. Отказать одному мужчине, может быть, отказать следующему, но в целом… — Если найдётся правильный человек, то да, я полагаю. — Вы с Уизли казались хорошей парой, — утверждение Малфоя больше похоже на вопрос, и Гермиона начинает ёрзать. Если на манжете рубашки и есть пятно, то оно или уже исчезло, или же никогда не исчезнет, и ей хочется, чтобы Малфой повернулся, потому что она не может его понять, не видя его лица. — О нет, — она старается, чтобы голос звучал спокойно. Она уже сто раз репетировала этот ответ, не правда ли? Его слышали все, начиная с миссис Уизли и тётушки Мюриэль, заканчивая её собственными родителями и даже подмигнувшей ей профессором Стебль сразу после выпуска. — В этом смысле мы с ним не подходим друг другу. — Полагаю, он бы не захотел, чтобы вы продолжали работать. Гермиона качает головой. — Нет, он бы не возражал, я уверена. Просто мы никогда… — она затрудняется пояснить, — мы бы не подошли друг другу. Малфой, наконец, отпускает манжету и занимает место у костра, делая глоток пива. Он откидывает голову на колонну, которой, должно быть, уже тысяча лет, и, хотя он вглядывается в огонь, Гермиона гадает, не находится ли он на самом деле за тысячу километров от неё: слегка прикрыв глаза, Малфой почти не смотрит на неё, и можно было бы подумать, что он полудремлет, если бы в его радужках не читалась притаившаяся беспокойная задумчивость. Оголив длинную шею, он думает над какой-то задачей, просчитывает какой-то ход событий. Гермиона хочет сказать, что он спокоен и расслаблен, поскольку воротник его рубашки расстёгнут, а рукава закатаны, но его плечи и ноги всё равно напряжены, словно ждут, когда нужно будет действовать. Драко Малфой не расслаблен. Он постоянно выжидает чего-то. Из расстёгнутого воротника проглядывает неровный белый край шрама, и Гермиона задумывается, кто его оставил. Был ли это Гарри в порыве ошибочного гнева? Может быть, член Ордена или кто-то, кто должен был быть на его стороне? А может быть, это нечто более невинное? Несчастный случай в детстве, как белый полумесяц на задней поверхности её бедра? Дурацкое падение, после которого мать держала его, пока отец накладывал повязку? Не все шрамы настолько ужасны, думает она. Золотистый свет от костра пляшет на чертах лица Малфоя, и Гермиона снова мечтает, чтобы он не был пом… — Должно быть, Астория вам очень дорога, раз вы проделали такой путь, — говорит она. У неё вырывается тихий смешок, но она не знает почему. — Ей очень повезло с вами. Малфой замирает — желудок Гермионы скручивает. Она уверена, что сказала что-то не то, но не может понять, какие слова стоит взять назад. Он садится прямо и делает ещё глоток пива. На мгновение повисает тяжёлая тишина, пока он, всё ещё глядя на пламя, не произносит: — Я не собираюсь жениться на Астории. Гермиона молча смотрит на Малфоя, поскольку, видимо, ослышалась. — Но вы же помолвлены, — шепчет она. Она уверена в этом. Об этом писали в газетах и говорили его собственные уста, и, даже если он её не любит, Астория и красивая, и подходящая, и давняя подруга, и прекрасная партия, и в этом столько смысла, что у Гермионы ноют кости, так что, конечно, они помолвлены, и, разумеется, он на ней женится. Малфой опускает голову, уставляясь на кружку и барабанит по ней пальцами. Его ответ неспешный и взвешенный: — Астория не любит меня. — Многие счастливые браки возникают на основе взаимного уважения, — возражает Гермиона. — Любовь — это… ну, это не… Он переводит на неё взгляд. В серых глазах вспыхивает яростный вызов, а на губах таится горькая усмешка. — А вам, мисс Грейнджер, достаточно взаимного уважения? — Он внимательно изучает её лицо. — Вы бы вышли замуж не по любви? Гермиона медлит с ответом, похожим на признание: — Нет. Не вышла бы. — Вам повезло, что у вас есть такой выбор, — говорит он, снова поворачиваясь к огню. — Родители не предоставили Астории подобной возможности. — Почему вы согласились на помолвку? — Меня это не касается, но Гермиона всё равно спрашивает. Неизвестно, обожжёт ли её это любопытство. Малфой двигает челюстью. — Поначалу мне казалось, что счастливый брак возможен. Астория всегда была мне другом, и я пытался… — он прочищает горло, — пытался ухаживать за ней должным образом, как только наши семьи договорились о помолвке. Я знал, что она не испытывает ко мне никакой особой привязанности, помимо дружеской, но подумал, что со временем мы сможем проникнуться друг к другу романтическими чувствами. — На его лице появляется печальная улыбка, и Гермиона сцепляет руки на коленях. — В течение нескольких месяцев она принимала мои знаки внимания с подчёркнутой вежливостью, но формальный холодок в наших отношениях всё же сохранялся. Я посчитал, что в более романтической обстановке мы можем потеплеть друг к другу, поэтому отвёз её на юг Франции, подальше от наших семей и вечно следящих газет. Она никогда ещё не казалась такой счастливой, и я впервые повёлся на то, что у нас может всё получиться. Он делает ещё один большой глоток и опускает голову, прежде чем продолжить рассказ: — У нас с Асторией никогда не было интимной близости. Я не ожидал от неё ничего подобного, особенно в самом начале, когда мы лишь свыкались с мыслью о нас как о паре, но однажды ночью, под конец путешествия, она выглядела настолько необыкновенно красивой и счастливой, что я подумал… Малфой останавливается, а лицо Гермионы пылает. Он пожимает плечами. — Я потянулся к ней, но она отпрянула. — Вероятно, вы застали её врасплох, — настаивает Гермиона. — Переход от дружбы к чему-то новому может быть трудным. Возможно, ей просто нужно больше времени, чтобы узнать вас в таком свете. — Нет, так случилось потому, что Астория настолько хорошо меня знает, что не желает моих прикосновений, — тон Малфоя непреклонен, поэтому Гермиона отступает. — Она, возможно, и смирилась с мыслью о близости, но само действо отталкивает её. Я не настолько слеп. Она поступала в соответствии с желаниями родителей, и я на неё за это не в обиде, но не заставлю её страдать от моего внимания. — Уверена, что со временем она… — Нет, — огрызается Малфой. Его лицо ожесточается, и он поворачивается в сторону теней. — Нет, её чувства не изменятся, и по совести я не могу просить её продолжать попытки, учитывая, что её стремление обусловлено долгом перед семьёй. Астория лучше многих других знает, кто я такой. Знает, что я за человек и что я сделал. — Он выдерживает паузу, и следующие слова выходят медленно и хрипло, как невольное признание: — Она знает, что я слишком долго пробыл во тьме, мисс Грейнджер. У меня… необычные предпочтения. Определённые вещи не ужасают меня так, как должны бы. Определённые вещи. Гермиона говорит себе, что не должна знать, что он имеет в виду, но по её коже бегут мурашки, и, когда Малфой крепче сжимает кружку, у неё перехватывает дыхание, а следующая фраза даётся с трудом: — Но вы всё равно обручены с ней. Он кивает и наклоняется вперёд, опираясь локтями на колени. — Гринграссы — старинный род, но они не очень хорошо управляли своими поместьями. Её родители собирались выдать Дафну замуж за богатого посла, но она влюбилась в Энтони Голдштейна. Они уехали в Швейцарию и поженились вопреки их желанию. Им нужны были деньги, а у меня они есть, поэтому я согласился официально оформить помолвку, которую наши семьи давно ждали. — Но вы не намерены доводить дело до конца? — Я оттягиваю свадьбу столько, сколько могу, и её родители, судя по всему, не возражают, пока их содержание остаётся на том уровне, к которому они привыкли. Если я разорву помолвку сейчас, они отдадут её следующему кавалеру в очереди, но я не берусь предположить, что он будет столь же благосклонно относиться к жизни Астории. Если ей предстоит выносить ребёнка… Он качает головой — намёк понятен. Ребёнок, беременность, убьёт её. — Как только нам удастся снять родовое проклятие, я расторгну помолвку от её имени. Никто не осудит её за разрыв с человеком, который так открыто ей изменяет, а получив гарантию долгой жизни, она сможет сама решить, как её прожить. Все те женщины в газетах. Малфой годами готовил почву, изображая из себя неверного распутника, упоённого властью и богатством. — А если не удастся снять проклятие? Малфой поворачивается — его глаза вспыхивают. — Я сниму. Мы должны. Значит, они должны. Гермиона кивает и на миг чувствует его отчаяние, такое же необузданное и тяжёлое, как и её собственное. Нет другого варианта, кроме как мы должны. Малфой тоже кивает, и они оба смотрят на огонь: он потягивает пиво, а Гермиона прочёсывает пальцами волосы. Они почти высохли, высохли настолько, что можно ложиться спать, но от костра веет теплом, и она ещё не готова. Она ещё не готова. Малфой начинает напевать какую-то мелодию. Ту самую, которую Масуд пел для них ранее. Это древнеегипетская песня о любви, которой во время ухаживаний его научила Хеба и под которую они танцевали на свадьбе. Хеба сказала, что это глупо, но, когда он вышел из вод Нила с золотым лотосом в руках, она не могла думать ни о чём другом — она поняла, что хочет выйти за него замуж, ведь какой мужчина, кроме мужа, отважится на такое? Стоит она на другом берегу, А между нами течёт Нил; Там в глубине и ширине Таится крокодил. Любовь моя так верна и сладка, Это слово — сила и чары. Земле под ногами подобна река, Что несёт меня без печали. Я дойду туда, где она стоит, И больше не разлучусь, Возьму я руки моей дорогой И к сердцу её устремлюсь.