— Свыкнется — слюбится, — одобряли другие.
Не свезло. — Ее звали Раей, — выдохнул Иннокентий, глядя на спокойные воды пруда. — Так мы и не успели… и глаза ее нежные, зеленые. В памяти совершенно истерся день свадьбы, зато вспомнился тот самый поворотный момент. Раиса никак не могла отпустить своего Кешеньку. Развод означал полный крах, и если бы это касалось только ее, но откуда бы тогда Иннокентию знать об этом? Еще лет так двадцать назад бракоразводный процесс был тяжким клеймом: выгонят из партии, поставят крест на карьере, а там только эмиграция или руки на себя наложить. Теперь все это стало пережитком времени, укоренилось, разве что, во всяких спецслужбах… Но не обошло и научных сотрудников. Клеймо неблагонадежности, косые взгляды, пересуды, разговоры вполголоса. Так или иначе, разлад в молодой семье Женеровых принес свои скорбные плоды. В тот злополучный вечер Иннокентий поздно пришел домой, не в силах смотреть глаза своей жене. Уже завтра нужно будет явиться в суд, чтобы официально закончить бракоразводный процесс, осталась лишь эта документальная формальность. Пришедшую повестку Иннокентий получил сам, сразу же сжег в пепельнице. Скажет… Но так и не нашел в себе силы. Ровно до того злосчастного вечера. Долгие мольбы, слезные попытки достучаться до остывшего сердца, но все одно:Не могу с тобой!
Да разве можно так, Кешенька?Не люблю!
Зато моей любви хватит на нас двоих с лихвою!Отпусти меня, всеми своими научными изысканиями прошу…
Неужели разлюбил?.. А любил ли Иннокентий когда-нибудь? В голове снова мелькнули эти заплаканные зеленые глаза. Такие трагично красивые, покрасневшие, с расплескавшейся горечью обиды. Сердце тяжело давило в груди, судорожный вдох показался спасением от странного удушья и тошноты. Почти четыре года минуло с того самого вечера. То, что казалось тихим спокойствием, не было таковым в реальной жизни. Конечно же, Рая любила своего Кешеньку, хотела как лучше, но его сердце так и осталось холодным. Просто он принял ее любовь как данность, забрал ее молодость, оставив взамен только разочарование. Эгоистично, немыслимо. Иннокентий задумался лишь на короткий миг: «а был ли он таким последним эгоистом?», но вместо этого с дрожащих губ сорвались слова: — Не любил. Никогда, — Женеров пнул камешек в лужу. — Хотел как лучше, хотел тебя сберечь, а что вышло? В день бракоразводного процесса Раиса не явилась на заседание суда. Сам же Иннокентий не знал, что делать. Неужели осталось идти к ней через силу, просить у ног… Низость, трусость! Хорошо, что хотя бы не нужно было подавать объявление в газету: некогда семейная пара, связанная одной фамилией и скромной съемной молодоженкой на Филаретовской улице, развелись по решению суда. Раины слезы комом стояли в горле Иннокентия, почти как вода в том тихом пруду где-то под ногами. Через пару часов холодное тело Раисы, так и оставшейся Женеровой, снимет из петли молоденький участковый по фамилии Жилин. Овдоветь в свои неполные двадцать три года, поседевшие за ночь виски. Иннокентий сам поставил на себе крест, но и подумать не мог, что доведет свою Раю до могилы. Такая сильная, но оказалась столь хрупкой… Такой и останется — нежная зелень глаз, мягкие ладони и легкий смех. В хмельном тумане утонули горькие слезы родителей Раи, сердечный приступ матери Иннокентия и целая череда роковых событий. Холодно, бесконечно холодно, до самых глубин нездоровой души. Ни слез, ни сожалений — все одно — пустота. Так отчаянно хотелось тишины, вечного покоя, вот только этот голос. Да, кажется, тогда он и появился. Сначала осторожный, неуверенный, затем каждый раз напирал все сильнее, обретал свои оттенки, эмоции, но не это было страшно. Страшнее только то, что голос всегда шел вразрез с мыслями Иннокентия. Именно тогда загадочное «это» отозвалось в голове чуть более уверенно, почти неприкрыто рявкнуло:… тебе-пора-домой-Инженер!
Вот только Иннокентий так и не нашел в себе силы вернуться. Кое-как добрался до родительской квартиры, распил мензурку спирта, после чего забыл обо всем. Что-то должно было происходить потом, но каждый раз ускользало. Как и вся жизнь, в общем-то. На следующие сутки участковый Жилин лично привез Иннокентия на опознание в морг, хотя все и так было ясно. Тогда-то встретились лицом к лицу родители Раисы и ее муж, так и не ставший бывшим. Все в последний раз. Один лишь взгляд — Раечка. Скрюченные пальцы, застывшие в последней судороге, смиренно прикрытые зеленые глаза и неожиданно безмятежная улыбка. Она принесла спасение от этого клейма позора… ценой своей жизни. Иннокентий дернул плечом. Кому скажешь — не поверят! Любил, потому готов был отпустить, дать сложный урок в обмен на хорошую жизнь с другими переменными. Вот только со стороны все казалось совсем иначе. — Раиса Мирославовна, — холодный голос помедлил, но все же дрогнул, так и не посмев назвать ее по фамилии. — Это она. Ей бы жить свою прекрасную жизнь, но уже с другим человеком, стать лучшим педагогом, надеждой, примером, но не срослось. Вместо этого закрытый гроб и прощание на кладбище в кругу семьи. Кое-как родители упросили смотрителя кладбища похоронить дочь на участке, который они берегли для себя. Самоубийц не отпевают, больше того, хоронят едва ли не за забором. Алевтина Михайловна судорожно рыдала, оглашая тихое кладбище своим голосом: — Это Кешка, муж ейный, сгубил. Ледяной убивец! Иннокентий так и не смог найти в себе силы, чтобы еще раз взглянуть в глаза родителям Раи, лишь стыдливо спрятался в тени молодой поросли деревьев. Хоронил свое очерствевшее сердце в могиле с почившей женой, так и оставшейся Женеровой. Ни тяжелее, ни легче, просто пусто, просто нужно жить дальше. Жизнь ее матери и отца, казалось, была кончена, лишена всякого смысла. Хоронить своего ребенка всегда невыносимо, особенно долгожданного, единственного. Все, что они упорно взращивали в своей Раечке, теперь останется в сырой земле. Лишь когда на кладбище все совсем затихло, Иннокентий трусливо подошел к могиле Раисы. Ни таблички, ни фотографии, только крест с повязанным полотенцем. Ноги не гнулись, а где-то в голове все еще ударялись эти жестяные тарелки под запись похоронного марша. Поневоле, даже если и плакать не захочешь — зальешься от ужаса, леденящего душу. Впрочем, Женеров все же выдержал. Оставив свежей земле куклу, скомканно попрощался. Как мог, как умел, через не могу и дрожь коленей. — Я знаю, ты меня не простишь… Но ты уж прости как-нибудь, пож-жал-ста, — шептал Иннокентий, касаясь рукой креста. — Даже там, в земле сырой, страдать будешь, любовищу свою волоча… Пустую. Прости… Женеров никогда не оплакивал ни смерть жены, ни родителей, спустя пару лет. Последнего, как ни силился, вспомнить не мог. Мужчины никогда не плачут, ведь на них лежит огромная ответственность, которую Иннокентий вынести не мог. В памяти упорно рисовался лишь эпизод, подобный кино: в один погожий майский день семейный снимок упал со стола, стекла разлетелись по полу — так все и осталось. Просто однажды квартира Женеровых опустела. Не было больше ни богатырского храпа отца, ни вкусной еды, приготовленной с любовью не матери, а самой настоящей хранительницей домашнего уюта. Стены стали тяжестью, а голос как-то сам собой утих. В голове Женерова, словно по мановению волшебной палочки, возник образ статной блондинки. Как только он мог забыть? Может быть, кто-то и говорил, что Особа уж очень похожа на погибшую Раю, но это все было уже делом десятым. Куда ей, опальной, до Нее, безупречной? Ни разу не похожа на маму, хотя лицо Особы почему-то напрочь истерлось в памяти. Ничего, вот только бы добраться до Столицы… — И осталась у меня работа. И Особа, — уставшие ноги остановились напротив родного НИИ. — Особа моя, Особа, — глядя в темные окна, спрашивал у самого себя Иннокентий. — Как ты там без меня? Не пишешь, не звонишь, не отвечаешь… Будто бы нет тебя. Порыв холодного ветра заставил Иннокентия поежиться. Стоя перед величественным корпусом института, он не сразу понял, как оказался здесь. Помнил, что очень устал и собирался домой. Может быть, именно с работы?..Кеш, Кеша, вернись уже…
Голос в голове звучал монотонно и устало, будто бы все это время пытался хоть как-то докричаться, достучаться до Иннокентия, пока он сам не знал, куда бредет и о чем думает. Теплее не становилось, наоборот, — что, впрочем, не шло вразрез с чувством пустоты. Там, где раньше так отчаянно билось сердце, казалось, было все застыло и обледенело на ветру. Может быть потому, что замерз? Иннокентий кое-как развязал шарф, туго затянутый на шее, затем набросил его себе на плечи, чтобы хоть как-то согреться.Не докричишься, не дозовешься. Шел бы ты домой, Инженер. Сил моих уже нет. Даже моих, я б сказал.
— Пожалуй, соглашусь. И ночь уже давно, — также монотонно протянул Женеров. — А вот к Ричарду я все же не добрался. Надо было ему сказать… Завтра позвоню тогда. Не могу. Стыдно. Больно… Ноги совсем устали, едва не подкосились, стоило только переступить порог родной квартиры. По старой болезненной привычке Иннокентий остановился на пороге квартиры. Так хотел окликнуть родителей, сказать, что он пришел. Вот только все одно — тишина в ответ. Осталось как-нибудь добраться до кровати и уснуть, но сон не шел. — Вроде бы и устал, и все мысли передумал, — вздохнул Женеров, перевернулся с боку на спину. — Не могу.Дай мне немного твоих воспоминаний, я попробую помочь.
Казалось, в голове зашевелились мысли, будто пылинки от дуновения ветра. Это чувство длилось не так долго, но все же напоминало этакую щекотку в голове. Лишь бы не пожалеть об этом! Тонкий, почти девичий голосок, легко-легко какую-то незнакомую песню на странном языке. Иннокентий скрылся от мира под толстым ватным одеялом с головой, свернулся калачиком. Лишь бы не зарыдать, хотя на душе все обнажилось, загорелось. Будто бы та спонтанная прогулка по городу оказалась сном, а ноги стали в какой-то миг чужими.Спят и мышки, и стрижи,
Спят машины, гаражы,
Ну и ты, хороший самый,
Тихо-тихенько лежи.
Вроде бы и этот нежный голос баюкал, лечил сердечные раны, но глаза закрыты слишком плотно, зубы стиснуты до скрежета. Такое чувство, будто бы сейчас нельзя спать, иначе… Что же могло произойти иначе, Иннокентий понять не успел.Ну же, Кешка, закрывай свои вачаняты! Опять завтра будешь недовольный.
Он отпустил себя, но вместо привычного засыпания долго летел в темную бездну. Лишь оказавшись внизу, Иннокентий понял, что упал в воду, затем долго и мучительно тонул во сне без сновидений. Ах, если бы здесь была Особа, протянула свою нежную ручку, либо просто осветила своим мягким светом путь наружу… Но вместо сладостного спасения адской трелью разразился будильник. Конечно же! Нужно срочно сообщить, что переводчик уже и не нужен, только после этого звонить Ричарду. Несмотря на все попытки дозвониться в департамент, никто так и не ответил. Иннокентий сам желал видеть Сапогова своим переводчиком, но все же нужно было пройти несколько кругов пресловутых проверок и пару часов подготовки. А сможет ли? Впрочем… Конечно же, сможет! Лишь бы не сказал чего-то неправильного — вот и эпоха «гласности». Только Женеров поднес к уху трубку для следующего звонка, как на том конце провода послышался неясный голос. — Ах, ты… а, я, — Иннокентий выдохнул, собрался духом. — Привет. — Good morning, — немного сонно ответил голос. Мужской. Больше того, именно Ричард. — Мне тут позвонили уже. — Что? Они, это, что, прямо уже? — Женеров так хотел услышать голос Особы, что даже растерялся на короткий миг, но достаточно быстро выпалил прямолинейное: — Тогда, может быть, заберешь меня? Положив трубку, Женеров задумался. Что ж за сила мысли такая получается? Еще не добрался до Ричарда, а он уже в курсе…***
Ричард ехал за рулем «Импалы», пребывая в своих мыслях. Казалось бы, не было ни той аварии, ни той отчаянной попытки не смотреть в эти карие глаза. Что говорить, в конце концов? Вот уж действительно, эти спонтанные каникулы сбили с толку, но если бы только они были виной всем бедам. Сапогов хотел обсудить свою дилемму со своим психологом, но сеанс будет даже не завтра, а друзья… — Ничего не скажешь. Disgraced, — холодно отметил он, барабаня пальцами по рулю. Никто так и не ответил на этот незаданный вопрос, даже приемник. Только тягуче-тяжелые скрипки, да и то они толкали вырулить куда-нибудь на встречную полосу и лететь на запредельной скорости в объятия своей погибели. Ричард прикрыл глаза, затем поехал дальше, стараясь не думать ни о чем. Не сегодня. Только адрес — Яблоневая аллея, — и если бы оно все было так легко. Этот странный поток мыслей едва ли остановит грозное get out или взмах руки. Потянуться сердцем к другому мужчине, желать чего-то большего. Странно и страшно, почти подсудное дело, если все приобретет губительные обороты! «Импала» останавливается в нужном дворе, и едва ли не сразу из подъезда вылетает Иннокентий. Все такой же расхристанный, уютный. Сердце невольно подступило к горлу, заставило Ричарда сглотнуть. Ну что может быть такого в этом странном Инженере? Красив? В меру. Умен? Может быть. Глаза? Да, определенно! Эти перепуганные глазища, что были так близко. Некрепкие, но уверенные руки, спасшие, как минимум дважды. Дверь громко захлопнулась, и только после этого тяжелую голову покинули странные мысли. — Hello my friend. К чему такая срочность? — поспешил улыбнуться Ричард. Так нужно. Ведь все в порядке. Но вместо этого ничего не сказал. Лишь одна учтивая улыбка несмело дрогнула на губах Сапогова. Нужно ли уточнять, лишний раз переспрашивать, если и без того известно куда больше, чем скажет Кеша? Может быть, вчера он все же смог растрясти ту самую «верхушку» ради одного переводчика. Даже и не друг, если так посмотреть. Еще один взгляд. Едва ли. Еще помятый ото сна, красноглазый и уставший. Наверняка Иннокентий совсем потерялся в своей голове, совсем потерялся во времени со всеми этими проверками. — Нам в институт, — вместо приветствия отозвался Женеров, затем виновато потупил взгляд. — Да, кстати, привет. Ричард лишь пожал плечами. Пусть будет НИИ, дорога туда известна. Всю дорогу Иннокентий что-то сбивчиво говорил, но его голос не задерживался в голове. Почти как музыка, только в голове все об одном. Взглянуть бы на него, убедиться лишний раз — а тот ли, похож? — да только дорога впереди. Казалось, Женеров и сам не понимал, проснулся ли он или нет. Еще вчера, получив звонок из министерства науки, Ричард терзался сомнениями. Вроде бы его личное дело чисто, но кто знает, что нашли спецслужбы? Если и ждет головомойка, то нужно было никак не выдать себя, зарыть эти странные чувства, пускай даже на время!.. — Рич, ну чего ты? Куда? Я ж говорю, нам направо! — возопил Иннокентий, затем выдохнул: — Вот же ж, бандура… В самый последний момент Ричард кое-как повернул в нужном направлении, затем остановил свою «Импалу» на непривычно пустой парковке и устало выдохнул. Однажды все эти сложные мысли не доведут до добра, а пока нужно собраться с духом и пройти уже эту чертову проверку. Снести каждую загвоздку, будто это все детская досада о потерянной игрушке, странный кошмар о прошлом или же вовсе сущая мелочь жизни. Всего-то десять минут на допрос с пристрастием, изучение личного дела. Тем временем Иннокентий остался за дверью. Всего лишь рядовая проверка, этакий «инструктаж» — все будет в порядке…А то, что Ричик, как бы сказать, немножко в шатком положении. Не думал, м?
Станется ему, пожалуй, — пожал плечами Женеров. — После этих своих испытаний Рич все снесет. Два часа за дверью показались Иннокентию вечностью. Обычно подобные процедуры назначались либо заранее, либо проводились в несколько этапов. Стоило только Ричарду оказаться за дверью, как Женеров налетел на него. Побледневший, в свете люминесцентных ламп Сапогов выглядел откровенно осунувшимся, но руки крепко сжимали заветный билет. — Я поеду с тобой.