Ведьмочка

Над городом висит, клубится почти осязаемо чёрный дым, будто облако упало на дома. Небо затянуто тучами и темно почти как ночью, жёлтые фонари практически не помогают, и тёмные высотки, как кольями ограды, уходят куда-то вверх. В темноту. В самом центре города все эти шпили домов разрушены, а по краям эпицентра ещё где-то торчат поломано. В самом центре и висит чёрное, бездонное нечто, вытягивая щупальца тумана. Древнее зло довлеет над всем городом, пробираясь в воздух, сознание, и давит. Давит, давит, давит страхом, беспомощностью, отчаяньем. Чем-то, что слишком глубоко проходит в умы, насквозь. Насквозь всё пропитано тревогой и мраком. Висящей над головой смертью. Потерей. Мицки потерянно, испуганно мечется по тёмным, пустым дорогам, подворотням между высотками, спотыкаясь словно чужими ногами. Падает на стены, цепляется за тёмный, холодный бетон слабыми, грязными руками. А из глаз текут слёзы — такие же отчаянные, потерянные. А под ногами валяются горы пыли и обломков высоток, битое стекло и что-то ещё — свалка… обычная свалка разрушенного, повреждённого города. Мицки спотыкается обо всё это, падает, теряет шляпу где-то, но даже не думает поднимать её, просто пытается отчаянно убежать, как можно дальше, от сгустка тьмы в центре города. А метла и так уже давно поломана — его сбили, пока он сражался, и Мицки рухнул с высоты. Как и все эти вещи, вылетевшие от взрывов из квартир. Он хромает по всему этому мусору, обломкам, испуганно прячась в тёмных переулках, и думает, что выжившие ничего здесь не найдут потом. Если вернутся… Если выживут, то будут жалеть, что не умерли. Хотя из города всех успели вывести и сейчас здесь висит только давящая тишина, что рушится от его кривых шагов и всхлипов. И ещё отчаяние, потеря всего. Он поворачивает как-то на улицу, где фонари ещё работают, видит там одну ведьму — покорёженную битвой, грязную, потрёпанную, отчаянно злую — и между фонарей, в темноте перебегает на другую сторону, снова прячась среди домов, отчаянно ища что-то. Кого-то… Они знали, что зло вот-вот выплеснется в мир, готовились, вывели всех людей, и сам Мицки в тревожном ожидании кружил на метле с товарищами, наблюдая за готовящейся лопнуть гранью. В центре города опасно, отвратительно пузырилась тьма. Зло, с которым они должны были бороться, зная, что далеко не все выживут. Мицки кружил на метле, чувствуя, как близко этот кошмар, как холодит смерть, и сжимал своё запястье, ища глазами внизу — у самой кромки этого пузыря — яркого, жёлтого, светящегося как волшебное солнце Боруто. Его образ мелькал там внизу, между тёмных, взволнованных ожиданием улиц и немного успокаивал. Мицки был готов рисковать, чтобы потом помочь Боруто, что так безрассудно всегда был в первых рядах. Но… Они проиграли. И никто ничего не понял. Ничего не знали. Они бились отчаянно, Мицки сам видел, как там внизу сражались люди рядом с Боруто, как они умирали, поглощённые тёмными щупальцами, раздавленные осколками, порезанные какими-то чёрными лучами, видел, как сгорали ведьмаки и ведьмы рядом с ним, как падали и тоже умирали. Он и сам упал. Но выжил. Они теряли людей, но отчаянно сражались, не жалея себя, до последнего мига и, казалось, будто вот-вот удалось бы сдавить тьму обратно. Казалось. В какой-то момент просто всё перевернулось. Тьма захватила всё, и всё поменялось. Тьма стала плодом защиты, а те, кто с ней сражался, стали злодеями, виновниками всего. Боруто стал воплощением всего этого кошмара — он был виноват во всём. Главный образ противостояния, главный образ надежды и стремления пойти до конца — он стал в умах выживших — тварью, сотворившей всё это. Как и все остальные, что были в центре города, в первых рядах у тьмы. Мицки чуть тоже в это не поверил. Нет, он поверил, на его разум тоже повлиял этот дым, висящий занесённым мечом смерти над головой. Он тоже поверил и разозлился на Боруто, что… пропал. Он, они все надеялись, что тот умер, уничтоженный уже спасительной тьмой. Но всё же нервно бродили потом по пустым улицам, зализывая раны, выпуская истериками потери, отчаяние, тревогу, кошмар такого кровавого, разрушающего боя, предательства. И висело это особенное ожидание чего-то незаконченного. Они хотели убить всех «виновных» в этом, убить Боруто, или найти его тело, чтобы удостовериться и поднять его символом победы. Начались стычки, убийства ведьмами и воинами друг друга, потому что одни стали виноваты во всём этом, а тьма, на самом деле, спасала… Мицки и сам в это верил, но что-то так сильно скреблось в сердце, сжимало болью… А потом красная нить — которой не так давно они с Боруто связали свои судьбы и сердца — сжала запястье, спрятанное под рукавом, вспышкой отделила правду от лжи тьмы. Он не мог поверить в кошмар и бежал, бежал куда-то по переулкам, натыкаясь на обломки, стены высоток, гонимый отчаянием, чувством полного, непоправимого уничтожения, что расползались темнотой. Он хромал в темноте, плача, надеясь найти… надеясь увидеть Боруто. Надеясь, что он жив. И просто убежать от самого себя, от мыслей. А тьма только больше расползалась, и ещё несколько людей исчезли там. Навсегда. Мицки хромает, плачет, бежит от этого чёрного тумана, а потом просто приваливается к шершавой стене, в совсем тёмном переулке, и сползает по ней на влажную, грязную землю. Где-то далеко-далеко вверху, прямоугольником слабо видно серый клочок неба, что темнеет всё больше. Мицки скручивается у стены и плачет, не в силах больше убегать — а зачем, если Боруто он не чувствует, не может найти? Зачем ему тогда бежать, если все, кто был в городе, считают Боруто виноватым, если его нет, то зачем Мицки быть? Это не имеет смысла. Пусть тогда и его заберёт эта тьма. Он плачет там, не чувствуя даже вони грязного переулка, не видя в темноте переполненные мусорные баки, как из них течёт гной. Он ничего уже не хочет. Только к Боруто… в темноту. Чтобы это давящее чувство беспомощности, потери исчезло. У него нет желания сражаться и пытаться. Незачем. И он пропадает в темноте и холоде, в тишине опустевшего, мёртвого города, с пустыми, разрушенными высотками, что будто сухие цветы на могилах. — Мицки. — Шепчет что-то на грани слуха, и Мицки и не слышит. — Мицки. — Шепчет на грани слуха, и Мицки понять не может — чудится ли. — Мицки. — Шепчет, и Мицки поднимает голову, видя дальше, в темноте, у угла высотки за поворотом, как к стене тяжело валится замученный, грязный и явно раненый… Боруто. Живой. В давящей темноте, тоске его волосы и глаза неяркие, кожа кажется грязной и серой, а не загоревши-медной, но он живой. Мицки видит его, чувствует — еле-еле — но нить на запястье тянется к своей половине на запястье Боруто. Живого Боруто. Мицки всхлипывает, зажимая рот рукой, чтобы не выдать звуков, дрожит и слабо поднимается, бредёт к Боруто нервно, спотыкаясь, валится к телу, вдавливая его в стену, и цепляется руками в одежду. Он живой. Живой… Он плачет, стараясь не шуметь, вслушивается в сердце, в суть Боруто и обнимает его, судорожно вдыхая запах. Гладит тёплую щёку, не в силах ещё поверить. Боруто слабо, через силу улыбается, прижимается к нему, хоть и морщится потом от боли, зажимая рану в животе. Пусть он и помог себе экстренным артефактом, но это — не побывать в руках целителя. Да и… нельзя здесь сейчас быть и использовать магию. Потому Мицки вцепляется в него, и они оба грязные, вымотанные, раненые бегут. Бегут из уже пропащего города по тёмным улицам, бегут, чтобы спастись. Ведь где-то там, куда ещё не добралась тьма, можно найти свет. Во всяком случае, Мицки это уже знает, когда прижимается к боку Боруто. Только бы сбежать отсюда незамеченными, как крысы. Мицки плачет и старается тянуть на себе Боруто — он не ранен в отличии от него — и надеется, что они всё же выберутся. Он плачет и тащит Боруто. — Мы выберемся. — Шепчет Боруто на грани слуха. — Обязательно выберемся. Мицки сцепляет зубы и тащит его. Выберутся.