ДОЛ "Красный буривух"

— Однажды черной-черной ночью в черном-черном городе на черном-черном кладбище открылась черная-черная могила... В палатке темно, только светится холодным синеватым светом прихваченный кем-то из старших фонарик. Выхватывает из сумрака лица, резче обозначая черты: сжатые губы, натянутые до самых бровей капюшоны. В стенки палатки бьются мелкие капли единственного за всю смену дождя, не заглушая другие звуки, а только подчеркивая их своим монотонным шелестом. — Из могилы вышел черный-черный покойник и пошел в черный-черный дом... Макс, к которому как раз перешел фонарик — а значит, и очередь рассказывать страшилку, — держит его так, чтобы на месте глазниц остались черные-черные провалы. Справа ему в ребра упирается острый локоть Меламори, слева на плечо упала прядь серебристых кудрей Теххи. Палатка вообще-то рассчитана всего на четверых, но если потесниться, то можно, оказывается, втиснуться вдевятером. Едва ли пятая часть составной группы из первого и третьего отрядов, которым не повезло идти в двухдневный поход именно тогда, когда погода вдруг испортилась. С другой стороны, от одной ночи под летним моросящим дождем еще совершенно точно никто не умирал. — В черный-черный дом, который стоял на черной-черной улице черного-черного города... Снаружи слышатся неторопливые шаги, и все присутствующие замирают. Вообще-то отбой был еще час назад, но удержаться от искушения и мирно заснуть в старых свалянных спальниках, когда вокруг происходит самая настоящая ночь в самом настоящем лесу — дураков нет. Макс понижает голос, чтобы не привлекать внимание вожатых, и продолжает свистящим шепотом: — Черный-черный покойник зашел в черный-черный подъезд, открыл черную-черную дверь... Шаги, прошествовавшие вроде бы мимо палатки, вдруг останавливаются, а потом снова начинают приближаться. Макс чувствует, как к плечу крепче прижимается худенькое плечико Меламори. — В черной-черной комнате спала маленькая девочка... — вкрадчиво вещает он, и Меламори отшатывается, насколько позволяет душная брезентовая теснота. Макс сжимает кулак так, чтобы ногти впились в ладонь — это помогает не рассмеяться, не дрогнуть лицом, не испортить всю историю раньше времени. Он набирает воздух в легкие. — Черный-черный покойник подошел к маленькой девочке и сказал... — Задолбал ваш монохром! — слышится звонкий голос Мелифаро из дальнего угла палатки. Кто-то из девчонок визжит от неожиданности, остальные с облегчением смеются, скорее сбрасывая накопившееся напряжение, чем в самом деле оценив шутку. Молния входа с резким «вжжжих» летит вверх, и в палатке враз становится будто бы светлее, несмотря на то, что силуэт вновь прибывшего заслоняет проем. То ли от традиционно белоснежной одежды, совершенно невероятным образом оставшейся в неприкосновенности в дождливом ночном лесу, то ли просто от того, что Макс тут же направляет на вошедшего луч фонарика. — Отбой прозвучал час назад, — спокойно говорит Лонли-Локли. Голос его звучит ровно, в нем нет ни толики раздражения, но младшие тут же принимаются очень шустро выбираться наружу и рассеиваются по своим палаткам. Макс дожидается, пока в проеме скроется неоново-оранжевая, словно бы светящаяся даже в темноте толстовка Мелифаро, и сам тоже неторопливо вылезает из духоты на улицу. Аккуратно застегивает за собой молнию тента, выпрямляется, подставляет лицо теплой дождевой мороси. Слегка ежится, тут же начиная зябнуть после нагретого дыханиями воздуха. Подходит к почти уже потухшим углям дневного костра и ворошит их обугленной на конце палкой, заставляя если не разгореться, то хотя бы раскраснеться вновь. Шурф последовательно обходит все палатки, задерживаясь у каждой на несколько секунд, прислушиваясь к доносящимся изнутри звукам. Наконец убеждается, что все его подопечные успокоились и вряд ли отважатся на еще одну вылазку сегодня ночью, тихонько, с откровенным облегчением, вздыхает и тоже подходит к костру. Несколько минут наблюдает, как Макс пытается согреть враз замерзшие ладони, чуть ли не касаясь ими едва светящихся углей. — Отдай мое сердце. Макс вздрагивает и поднимает глаза, всматривается ему в лицо с тревогой и растерянностью, открывает было рот, чтобы что-то сказать, потом закрывает, сглатывает и наконец все же переспрашивает: — Что?.. Вопрос получается почти жалобным, но это вполне можно списать на слегка севший после вечерних песен у костра голос. — В версии, которая известна мне, страшилка про черного покойника заканчивалась именно так: он просил девочку отдать его сердце. Макс едва заметно хмурится, потом качает головой. — На моей памяти еще ни одному рассказчику не удавалось ее закончить, вечно кто-нибудь из слушателей перебьет — ну, как сегодня, — и он наконец улыбается. — Да и не так уж важно, что он говорит, тут главное — интонация. А ты много страшилок знаешь? Шурф едва заметно пожимает плечами. — Читал много, когда готовился к поездке сюда. А вживую не слышал ни разу. — Да ты что! — Макс округляет глаза. — А про черную руку знаешь? А про красное пианино? А про гвоздь в полу? Поймав наконец заинтересованный взгляд собеседника, он усаживается на уложенное у костра бревно и жестом предлагает Шурфу тоже сесть. Тот, помедлив пару секунд, все же опускается рядом. Макс достает из кармана фонарик и направляет его себе в лицо снизу так, чтобы на месте глазниц были только черные-черные провалы. — Перед смертью мама сказала маленькой девочке: «Дочка, никогда не выдергивай гвоздь, который торчит из пола в середине комнаты, не то случится несчастье...»