Сокол с подрезанными крыльями

      — Серёжа, проснись, — нежный хрипловатый шепот обдаёт ушную раковину теплом. Голос не принадлежит его девушке, но рокеру он знаком. Очень хорошо. Не веря в реальность происходящего, Сокол открывает глаза — склонившись над холостяцким диваном, над ним стоит Дубинин.       — Виталий Алексеевич, — ошарашенно протягивает белобрысый, вздрагивая всем телом. — Вы как тут оказались?       — Да вот в гости к тебе заглянуть решили.       — В квартире как оказались?       — Девушка твоя нас впустила.       — Нас? — неожиданно Сокол ловит петуха вне сцены. Взгляд бежит по комнате. В модном блогерском кресле вальяжно восседает Холстинин, широко расставив ноги и свесив длинные кисти рук с подлокотников.       «Сейчас меня будут бить», — мелькает быстрая мысль.       Владимир, явно заметив его страх, улыбается. В его больших и красивых глазах, словно в книге, можно прочесть: «Ну что, щегол, дочирикался?»       — Я это… — спешно начинает оправдываться Сокол, подтягивая плед под самый небритый подбородок. — Виталий Алексеевич, у вас очень хороший сольный альбом! Это просто реклама… Я… Не надо меня бить. Я, если надо, и опровержение сниму.       — Серёж, успокойся. Мы здесь не для этого, — с улыбкой уверяет Дубинин.       — Не для этого? — глупо переспрашивает Сокол.       — Тут такое дело, Миша решил завершить карьеру, вернуться на завод, и мы с Вовчиком ищем нового вокалиста на его место.       — В Арию, — глупо блеет мужчина.       — В Арию, — подтверждает Дубинин, опуская крепкую ладонь на выглянувшее из-под пледа худое плечо.       — Не шутите? — в голосе Сокола звучит явное недоверие. Для уверенности он щипает под пледом голое бедро, но мастодонты метал-сцены не растворяются, а продолжают смотреть на него внимательно и почти… ободряюще.       — Куда уж шутить. Думаешь, мы хохмы ради в Пермь приперлись? Карочь, чего тут думать, собирайся. Внизу уже ждёт гастрольный автобус. Репертуар ты знаешь…       — Прямо сейчас?       Вместо ответа Виталий кивает, тряхнув гривой каштановых кудряшек. Сокол зачарованно смотрит на суровое лицо Дубинина и внезапно ощущает себя принцессой Рапунцель, за которой наконец-то явился долгожданный принц. Впервые подобное случается с ним не перед зеркалом в ванной, перед которым он наяривает на свое распрекрасное отражение после очередного удачного осветления. Он… И в Арии?       «Я в Арии? Да, блядь! Да, сука! Да!»       — Я счас оденусь!       Скидывая плед, Сокол вскакивает с дивана, ощущая при этом настоящую эйфорию! Взгляды обоих гостей проходятся по худому поджарому телу, под стать юнцу в два раза моложе, чем Сергей. Мужчины переглядываются. Холстинин выпячивает губу и кивает Дубинину с этакой миной: «Сойдёт».       «Конечно сойду», — самоуверенно ухмыляется Сокол, принимая эффектную позу брутального вокалиста и втягивая до предела и без того плоский живот.       В своих влажных мечтах Сергей уже парит под куполом переполненного стадиона. Вот он бесстыдно позволяет майке задраться выше положенного и являет ревущей публике свой идеально накаченный пресс. Миша Житняков себе подобного позволить уж точно не может! Вернее, Миша подобное, конечно, себе позволял, но эстетического восторга от созерцания вывалившихся пышных телес поклонники явно не испытывали. То ли дело он — гордый прекрасный Сокол!       Сменив позу, Сергей улыбается мужчинам.       — Я эт, только гастрольный чемодан соберу и…       — Не спеши так, Серёжа, — бархатным голосом останавливает его Хостинин, подаваясь вперёд. — Перед тем как ты вступишь в наш дружный коллектив, тебе надобно пройти процедуру посвящения в гордую Арийскую семейку.       — Посвящение? — непонимающе переспрашивает белобрысый, откидывая волосы характерным жестом другого легендарного арийского вокалиста. Но сойти за своего, как видно, не вышло — оба мужчины смотрят на него по-прежнему выжидающе. — И что нужно делать?       — Тебе? Практически ничего. Просто исполняй всё то, что мы говорим, — поясняет Холстинин. — Знаешь церемонию посвящения пажа в рыцари? Уважаемый рыцарь достаёт клинок из ножен и возлагает его на претендента. Сначала на одну сторону, потом на другую. Немного терпения и выдержки, и вот — ты помазанный воин столичного металла.       Сокол замирает. Почему-то ему хочется прикрыть почти обнаженное тело от взглядов этих двоих. Хотя… Что за дичь! Это ж отцы русского хэви, а не какие-то там попсовые селебрити, ездящие на заднем приводе!       — Я готов!       — Вот и замечательно, — тянет Холстинин, — подойди ко мне и встань на колени.       «Вот уж не думал, что в Арии тоже так заморачиваются с ролевыми», — ухмыляется про себя Сокол, делая шаг вперёд и готовясь преклонить колено.       Раздается щелчок пряжки ремня, протяжный звук растягиваемой молнии. Сергей замирает и наблюдает, как откинувшийся на спинку Холстинин извлекает из мотни солидного размера полувставший член.       «Да ну нах!»       Сокол попятился.       — Нет! Ни хуя! — повторяет провинциальный рокер, тряся аки мерин своей роскошной серой гривой. — Вы, блядь, чё удумали, пидоры?       — Не ругайся, Серёжа. Мы не на сцене сейчас, — невозмутимо напоминает Дубинин.       — Какая нахер сцена! Я не пидор!       — Да никто не говорит, что ты пидор, — невинным тоном перебивает его Дубинин. — Это у нас традиция такая. Да не жмись ты так, все через это прошли. У нас ещё лайтовое посвящение. Ты у гитаристов Валеры спроси, как он их к себе в группу принимал.       — Молчанов после сауны, говорят, неделю срать боялся, — подтверждает Холстинин. — Помнишь, как Кипелыч с табуретки свалился, когда эту оглоблю…       — Вон пошли! — ругается Сокол. Ноги дрожат. Страх сжимает горло. Одно дело бравада перед камерой, другое, когда в твоей квартире как-то оказалось два зрелых мужика.       — Парень, ну что ты ломаешься, — усмехается Холстинин, поглаживая пальцами член и вызывая у себя полную эрекцию.       С ужасом Сокол смотрит на пенис матерого гитариста. Это даже не полуторный «бастард», самая настоящая двуручная клеймора, подсказывает ему опыт фэнтэзиста. Во рту становится сухо, а член… почему-то… Приходится скрестить ноги, чтобы они не заметили.       — Ни хуя, — повторяет Сокол, прижимаясь задом к стене.       — Кто ты сейчас, Сережа? Обычный провинциальный певчик, — продолжает Владимир, осматривая нелепые анимешные трусы рокера. — Был им и им умрешь. Тебе уже за сорок, парень. Молодись не молодись, а вот это, — взглядом Холстинин показывает на собственный эрегированный член, — твой единственный билет в столицу. И не в зачуханный клуб на двести стоячих мест, а прямиком на футбольный стадион.       — Ария, Сокол, — шепчет ему Дубинин, приближаясь. — «Со-кол! А-ри-я!» — так будут скандировать одновременно тысячи голосов. На Нашествии ты будешь не на разогреве, а в самой кульминации. Когда толпа уже прогрета, словно изнывающая девка после умелого кунилингуса. Влажная, готовая принять только тебя. Всего. И ты засаживаешь ей по самые гланды. И жестко трахаешь, возмещая все те годы воздержания, пока она динамила тебя, позволяя разве что с клитором поиграть сквозь трусики.       «Мне всего лишь положат член на плечо», — думает Сокол и видит по ухмылке Дубинина, что тот понимает… Они выиграли.       — На колени, сир, — зовет Холстинин.       Сокол шагает вперёд. Опускается на колени. Стыдливо закрывает глаза. Дрожа, он ждёт прикосновения пениса Холстинина к голому плечу. В нос ударяет запах члена, гладкая горячая головка касается губ.       — Какого хуя! — Сокол отстраняется, прикрывая опороченные губы ладонью. — Мы так не договаривались!       — А ты думал, всё так просто, парень? — спрашивает Дубинин, вплотную подходя сзади, и кладет широкую ладонь на белобрысую башку пермского рокера. — Вова ж тебе ясно сказала — принимаем через помазание!       — Мамка не велела хуй сосать, — отчего-то говорит Сокол. Он боится, что сейчас они его загнут просто силой и изнасилуют. Но Дубинин не давит, а Холстинин продолжает медленно дрочить. Казалось бы, эта палка в его руках не может стать ещё больше, но она набухает прямо на глазах.       «Да он же мне зубы вынесет», — ужасается Сокол.       — Ну если не хочешь, там Макс Самосват говорит, что задолбался уже сводить и жаждет вернуться на сцену… — Дубинин гладит его голову, словно спину любимой собаки. — Лефлер вон недавно просился.       «Вафлер! — с раздражением думает Сокол и косится на член Холстинина. — Этот отсосёт и не поморщится. А потом? Он ведь моложе меня…»       Сердце так сильно бьётся в груди. Губы пылают. Сокол горящим взглядом смотрит на этих двоих. Он ненавидит их… Ненавидит! Своего они не получат! Нет!       — Лучше быть мужиком в Перми, чем шлюхой в Москве, — шепчет мужчина. — Хуй вам, а не моя задница! Ткнутым не стану!       — Ткнутым? Сереж, это шоу-бизнес, а не плакатики с Мановаром, — спокойно продолжаем Дубинин. — Ты ведь тоже хочешь быть на этих плакатиках, стать легендой?       Сокол закрывает глаза.       «Серёга, — говорит он сам себе, — тебе больше сорокета. И эти пидоры правы… Вот он — твой последний вагон. Как говорится, почищу зубы и помчусь к славе. Победителей не судят!»       Перед его глазами шумит стадион. Он поёт про грязь и про то, как приятно в неё упасть. Мужчина опускается на колени. Холстинин собирает его длинные волосы в хвост. Дубинин наклоняет вперёд.       «Это не член — это микрофон», — убеждает себя Сокол, взирая на приближающуюся к лицу залупу. Просто открыть рот и петь. На стадионе. Он открывает, и Холстинин засаживает свой член ему в рот до самых гланд. Перекрывает ток воздуха. Вызывая рвотные позывы.       Стадион ликует! Сверкают вспышки фотокамер! На фоне играет минус к его любимой песне «Раскачаем этот мир». Фанаты скандируют:       — Со-кол! Со-кол! Со-кол! Со-си! Со-си!       Он на вершине славы, а ему хочется чихнуть. Открыв глаза, он понимает, то это седые волосы на лобке Холстинина щекочут ему нос.       — Глубже заглатывай! — командует Владимир.       Сокол поднимает взгляд, скользя губами по твердому стволу члена. Закинув голову, Холстинин явно получает улётный кайф от его отсоса.       Сзади раздается шелест раскрываемого презерватива. В отражении монитора Сокол видит, как Дубинин раскатывает гондон по эрегированному члену. Потом подходит сзади, кладет руки рокеру на талию и давит.       — Прогнись чуть сильнее, Серёженька!       Сокол мычит, хочет возразить, но Холстинин уверенным движением возвращает губы пермца на место.       «Вырваться? Или просто перетерпеть. Кто сказал, что тропинка к славе будет легкой?» — думает Сергей, понимая, что уже поступился принципами и ублажает ртом другого мужика.       Смазка приятно холодит, когда Дубинин проводит по анусу пальцами. Потом вводит указательный палец в задний проход, умело подготавливая партнёра к нетрадиционному сексу. Надавливает подушками пальцев прямо на простату, и со стыдом Сокол испытывает первую волну удовольствия. Он стонет, ровно до того момента, пока палец не сменяется чем-то другим, столь же твердым, но куда более толстым.       — Серёжа, я хочу услышать это ещё раз, — жарко шепчет ему на ухо Дубинин. — Что я могучий самец.       Сокол просто стонет и неожиданно для себя начинает тереться об скрытую соском презерватива залупу Дубинина.       — Да могучий ты, Дуб, могучий! — хрипит Холстинин, буквально сползая с кресла. — Растяни его там для меня.       Сокол дрожит, ощущая, как колечко сфинктера, расступаясь, пропускает в его девственный анал твердый член Дубинина.       А потом мир превращается в сплошные вспышки жадных фотографов. Боль, кайф, омерзение. Он плюётся горячей спермой, повторяя, что Дубинин могучий. Молит о пощаде, когда нежная плоть, ноя от непривычного трения, просит передышки. Сокол падает на ковёр, вдыхая запах пыли и нестиранных носков, и слышит сзади:       — Холст, блядь, ну ты хоть гондон надень… Сокол лежит на полу, выпуская изо рта слюну, смешанную с чужой спермой. Стеклянные глаза смотрят на начищенные берцы Дубинина, сидящего в его любимом кресле.       Вот берцы ближе. Вот дальше. Ближе. Дальше. Толчки и боль сливаются воедино, и лишь чертов скандирующий стадион удерживает провинциального блогера от того, чтобы расплакаться и попросить прекратить весь этот сюр. Чертов стадион! С каждой фрикцией Холстинина он становится всё ближе и ближе. Это того стоит! Стоит!       Сокол приходит в себя от того, что Дубинин похлопывает его по щеке.       — Серёж, помойся и одевайся. Мы ждем внизу, — говорит его новый продюсер. — И геля для душа не жалей. От тебя гомоеблей попахивает. Ребята не поймут.       Потом они уходят. Хлопает дверь. Сокол смотрит в одну точку стеклянными глазами. Его чертов носок торчит прямо из-под системного блока, словно показывая язык. Единственный свидетель его позора — насмехается над ним.       Преодолев себя, Сокол поднимается. Постанывает и придерживается за горящую поясницу — всё же он совсем не молод для этого дерьма. Проклятье! По дрожащему бедру стекает густая струйка чужой спермы… Спотыкаясь, рокер бредёт в душ. Он чувствует себя оттраханым, потным и грязным.       Чертов лифт сломан. Приходится спускаться по лестнице, и каждый шаг даётся мужчине с огромным трудом. будто он уже и не Рапунциль вовсе, а Русалочка. Причём та самая, из сказок старины Андерсона, что поменяв хвост на ноги, будто ходила по битому стеклу.       «Чёрт, как же горит зад! — сетует Сокол, кривясь. — А ведь мне до самой Москвы ехать. Но ничего, путь к славе не бывает лёгким».       Колёсики гастрольного чемодана постукивают по ступеням. Из последних сил Сергей спускается в фойе. Ощущение в заду такое, будто призрачные члены его новых начальников всё ещё долбят его. Причём одновременно.       Сокол выходит на улицу. Внизу нет ни автобуса, ни машины, лишь привычный пустырь и переполненный мусорный бак напротив. Осматриваясь, Сокол понимает, что его тупо поимели. Причём во всех смыслах.       Назальный и визгливый крик пронзает округу. Где-то вдали шакал, признав раненого собрата, подхватывает эту горестную песнь.       Дома Сокола ждёт перевернутые в спешке вещи и сообщение на почте. Видеофайл и подпись к нему: «Иди домой, блядь».       Отупленно смотря на эти строки и ощущая всё ещё витающий в комнате запах чужой спермы, Сокол в сердцах удаляет ютуб-канал. Поплакав немного, он садится за написание нового альбома.