На полной скорости

— И, в конце концов, Иллуми согласился заключить со мной сделку, — говорит Хисока. Он сидит рядом с койкой Гона, одетый в белую рубашку с высоким воротником и расшитую черно-красными карточными мастями по всему нижнему краю, его черные брюки плотно облегают бедра. Он закидывает ногу на ногу, облокачиваясь на спинку стула. Гон кивает, откинувшись на подушки в полусидячем положении, изголовье его койки приподнято. Он находится в общей палате с двумя другими парнями, один из них — юный кровельщик, который упал со второго этажа и получил перелом таза, другой — музыкант постарше, попавший в автомобильную аварию. Им с Хисокой нельзя говорить здесь открыто. Киллуа, конечно, хотел, чтобы его доставили в частную клинику, и был на полпути к тому, чтобы привлечь всемирно известных хирургов для лечения пулевого ранения, но Хисока его остановил. Гону лучше не иметь никаких прямых связей с Золдиками. А именно с ними они и имели дело, конечно же. Иллуми Золдик, главный исполнитель в преступном синдикате его семьи и старший брат Киллуа. — Отлично. Значит, ты перестанешь продавать… гибискусовый чай? — Мм, наверное, просто изменю ассортимент на менее… насыщенный вкус. Иллуми не интересуют небольшие продажи — они недостойны его внимания. А я смогу оставаться незамеченным. Какое-то время, — добавляет Хисока, улыбаясь. Гон не сомневается, что как только синдикат Золдиков перестанет наблюдать за Хисокой, тот вернется к своей основной деятельности. Но пока им не нужно беспокоиться об этом. — Я не знал, что ты знаком со старшим братом Киллуа, — замечает Гон. — О, мы давненько знакомы. Ради такой дружбы и умереть не жалко. — Ага, — Гон закатывает глаза, — я заметил. Но я рад, что ты со всем разобрался. — Да, разве не здорово? В следующий раз я, возможно, не буду так благодушен. — Он подается вперед, протягивая руку, и хватает Гона за подбородок. Кончики ногтей впиваются в кожу, рот Гона слегка приоткрывается. — Хисокааа, — мычит он. Хисока наклоняется ближе, его глаза поблескивают. Его губы сегодня накрашены багряной помадой, цвет слишком яркий для крови. — Я хочу, чтобы ты понял: я не люблю разгребать бардак. А бардак, который ты устроил, если бы исполнил свою угрозу в сторону Иллуми, был бы просто огромным. Постарайся держать это в уме в следующий раз. — Хисока — ты беспокоился за меня? — Гону сложновато говорить, пока Хисока держит его челюсть, слова звучат немного невнятно. Но он всё равно улыбается, до боли в щеках. — Ты мой, пока я не решу иначе, — урчит Хисока низким голосом прямо на ухо Гона. — Твоя жизнь в моих руках и ни в чьих больше. — Он подается ближе и целует его — жадно, с языком и зубами. Хисока отпускает Гона, отстраняясь, затем улыбается. — Ты совершенно очарователен, — мурлычет он и большим пальцем стирает с губ Гона немного красной помады. Гон проводит тыльной стороной ладони по лицу — на ней остается яркий след. — Ну же, Хисока. У меня постельный режим ещё на два дня. — И ты всё равно выглядишь восхитительно, — говорит Хисока, поднимаясь с места. — Не волнуйся, я подготовлюсь к тому, чтобы встретить тебя в день выписки. Я захватил сувенир из Амстердама, который должен тебе понравиться. — Ухмыльнувшись, он разворачивается и выходит из большой палаты плавной походкой. В воцарившейся тишине Гон прекрасно ощущает, как оба соседа по комнате смотрят на него. Он медленно натягивает одеяло на голову.

***

Уже поздно. Гон сидит в инвалидном кресле в конце больничного коридора и смотрит в окно на пальмы внизу. В стекле отражается бледное лицо Киллуа позади него. Он хмурится, его глаза полны печали. — Выше нос, Киллуа. Всё в порядке. — Всё в порядке только потому, что один из подчиненных Иллуми настучал на него и я вовремя вернулся. Если бы я не… — Но ты успел. И к тому же я уверен, что у Хисоки всё было под контролем. — А я уверен, что нет, — отвечает Киллуа срывающимся голосом. — Это всё его вина… — Киллуа. Давай не будем осуждать людей за их работу, ладно? Или за их выборы. Киллуа замолкает. Гон слышит, как он стискивает резиновые ручки инвалидного кресла, его кулаки крепко сжимаются. В ночной тишине больницы скрипит металл. — Я в порядке, — продолжает Гон. — И с тобой всё в порядке, и с Хисокой, и с Иллуми. Всё хорошо, а Хисока с твоим братом со всем разобрались. Киллуа вздыхает. — Они со всем разобрались, потому что я любимчик Иллуми и он знает, что если будет встревать в мои дела, то я разорву с ним все связи, когда закончу универ. Он висит на ниточке, тонкой, как паутина, и он сделает всё, чтобы удержать меня рядом с ним. Ладно. С этим я могу справиться. Но, Гон — Хисока связан с миром, где сотни, тысячи таких людей, как Иллуми. Я не смогу помочь тебе с ними. Гон запрокидывает голову назад. — Не думаю, что есть кто-то ещё, как твой брат, — говорит он. — А Хисока — нет никого похожего на него. Я не хочу быть наивным, но… — Но ты наивен, — устало отвечает Киллуа. — Я рос в этом дерьме всю свою жизнь, Гон. Поэтому я сразу понял, что от Хисоки будут одни неприятности. Тот факт, что у них с Иллуми какой-то жуткий броманс, делает всё только хуже. Пожалуйста. Я не прошу тебя бросить его, но… но тебе стоит быть осторожным. Всегда, пока ты рядом с ним. — Я знаю. — Гон кивает. — И я знаю, что ты думаешь, что от него нельзя ждать ничего хорошего. Но, Киллуа — он пришел за мной. Он пролетел полмира, чтобы вовремя добраться до дома твоего брата, и если бы он мог, он бы позаботился обо всём и вытащил меня оттуда. — Но он не смог, — сухо отвечает Киллуа. — Ты заслуживаешь большего. — Ты хороший человек, Киллуа. — Улыбка Гона теплая, словно восход. — Ты всегда хочешь лучшего для меня. Но у меня уже есть то, чего я хочу. И это не тот, кто может выбить дерьмо из твоего брата. Это тот, кто готов отдать всё ради меня. Ты понял? Киллуа прикрывает глаза, опуская голову. — Ты понял? — снова спрашивает Гон, уже мягче. Киллуа открывает глаза, улыбка на его губах слабая, бледная, как звездный свет. Но он и правда улыбается. — Понял, — отвечает он. — Спасибо, Киллуа.

***

На следующий день его забирают на ярко-жёлтом автомобиле с откидным верхом. На Хисоке солнцезащитные очки и ковбойские сапоги; Гон улыбается, усаживаясь на пассажирское сиденье, а Хисока закидывает его костыли на заднее место. Он принес Гону одежду, которая сейчас на нём — футболку и пляжные шорты. Хисока подается ближе и проводит по груди Гона рукой, опуская её всё ниже и ниже. — Хисока — мы прямо у больницы! — Мм, и правда. — Хисока отстраняется, поправляя очки, и заводит машину. — Я удивлен, что Киллуа упустил тебя из виду. — Он не хотел. — Нет. Ну разве он не великодушен? — Так и есть! — восклицает Гон. Хисока бросает на него взгляд, криво ухмыляясь. — У нас с тобой разное понимание великодушия. Киллуа делится самым ценным, а ты аплодируешь этому. Что касается меня — мое великодушие заканчивается на том, что я позволяю ему быть в одной комнате с тобой. За окнами проплывают пейзажи: асфальт, телефонные столбы и пальмы. А вверху бесконечное голубое небо, исполосованное белыми шлейфами от самолетов. — Он хочет, чтобы я с тобой расстался, — медленно говорит Гон. Хисока не отвечает, выжидает, как лев в высокой траве. — Он считает, мне не стоит быть рядом с тобой. Возможно, он прав. — Возможно, — спокойно соглашается Хисока. Гон смотрит на него: его рыжие волосы такие яркие на фоне голубого неба, золотистые глаза сверкают за солнечными очками, как фантики от шоколадных конфет. Он придерживает руль длинными руками. — Меня не пугает опасность. Нет — более того. Прожить жизнь без опасностей, без приключений… в чем тогда смысл? Хисока одобрительно хмыкает. — Я с первого момента прекрасно знал, кто ты, — продолжает Гон. — Я не имею в виду музыку, которая тебе нравится, или машину, которую ты водишь, или твой любимый ресторан. Я имею в виду, я знал, что ты всегда будешь окружен опасностью, потому что это твоя жизнь. Ты умрешь без этого, как рыба в пустыне. И… мне нравится это. Улыбка Хисоки медленно распускается, как цветок на солнце, расползаясь по его лицу. — Этого достаточно? — спрашивает Гон. Хисока поворачивается к нему, его глаза сверкают за темными стеклами. — Мм, думаю, да, — отвечает он, крепче обхватывая руль. А затем он вдавливает педаль газа в пол.