Пантеон (dark academia)

IX. The End Of The World Why does my heart go on beating? Why do these eyes of mine cry? Don't they know it's the end of the world? It ended when you said, «Good-bye». Почему мое сердце так бьется? Отчего слезы в моих глазах? Ведь миру конец, им разве не ясно? Он настал, когда ты сказал: «Прощай». Разливающиеся из чьего-то окна слова мужской кавер-версии на песню Скитер Дэвис преследовали Эбби, стали лейтмотивом его настроения: прекрасное утро — ужасное опустошение. И всему конец… Фургон мороженщика дарил холодное наслаждение с апельсиновым, вишневым и виноградным вкусом, разноцветные струйки стекали по рукам мам и детишек, весь справочник орнитолога ожил, разлетелся взмахами перьев и консонансом птичьих разговоров, с листов книжных переместился под листья кленов и каштанов, девушка на роликах, отправив на ходу палочку от мороженного попсикл — трехочковым броском — в стальное переплетение урны, заставляла асфальт под колесиками двигаться ей навстречу, неслась прямо на Эбби подобно водомерке, обогнула его и пропала из виду, вода из гидранта прорвалась на волю, ей завидовала стоячая сестрица в темнице водонапорной башни, звякали инструменты в машинной мастерской — механика не видать — он заполз под брюхо синего кита, поэтому казалось, что машина с раскрытой пастью-капотом издает эти звуки. Все многообразие проносилось мимо, точнее, Эбби несся вперед, оставляя яркие, но грубые наброски позади. Фонтан, бьющий из красного металлического гнома, быстро угомонили ремонтники, но поток жизни — не остановить. Он несется, клокочет, ревет… И ты можешь лишь отдаться течению… «Боролся ли Артур с безжалостной стихией? Определенно. Он боролся, до последнего не сдавался». Вода прибывает… Ее все больше. Надо подождать, пока она заполнит все, потом попытаться покинуть капсулу смерти — открыть окно, выплыть. Вода давила на барабанные перепонки, хлынула в ноздри и рот. Ремень не поддается, дверь заклинило. Тщетно. Это конец, конец. Последние пузырьки взвились вверх. Вспышки перед глазами, обрамленные разрастающейся тьмой виньетки. Воздуха больше нет. Последний сигнал агонии, и вот он пропал с радаров. Тесное окружение заволокла чернота. Теперь уж точно… конец. Он представлял это так. Ужасно, мучительно, несправедливо… Но Артур уже умер, когда все случилось. Он давно умер, когда вода приняла его в хладные объятия — если верить желтой статейке… А ведь Эбби мог остановить его. Всего этого могло не произойти, если бы он не отпустил Артура, не дал тому уехать. И как он ненавидел себя за это! А теперь — еще больше. Миру все равно… А ему — нет. Но Эбби уничтожало отнюдь не собственное бессилие и вселенская несправедливость, не газетные слухи, не анонимный отправитель фотографии, не подсунутый ему в карман клочок, даже не подпорченная репутация и дальнейшая судьба. Нет, нет. Он может переехать, бросить эту треклятую академию, испариться, исчезнуть — вариантов на любой вкус — масса, выбирай… Пусть он потеряет наследство и наследие, но разве у него хоть что-то осталось? Нечто действительно ценное, кроме средств в банке, имущества и предметов искусства, собранных не им, а дядей — в дорогостоящую (для дяди Бена и прочих ценителей) коллекцию. Побег — лучшее средство на все времена, не так ли? А прочее уляжется. Побулькает, повоняет еще какое-то время, а затем выветрится. Проблема в том, что Альберт Андерсон способен однажды избавиться от позора, а вот Артур — уже нет. И кто-кто, а он не заслужил, чтоб его поносили… Унижали, когда он не может ни защититься, ни дать ответ… Вот Эбби и бежал. Все что он мог — бежать. Бежать прочь от Артура, от Чарли, от себя самого. Куда? Далеко. Сколько? Долго. Но от себя не убежать, не так ли? Артур мелькнул где-то в проулке. «Нет, конечно же, мне показалось!» — Но ему так хотелось свернуть в узкий проход, ведущий в неизвестность. Поздно. Ты не успел. И шанс упущен. Еще ему хотелось поджечь редакцию «Крипстоун Уикли», избить до полусмерти любителя сплетен (хоть кого — мужчину или женщину, возраста — молодого или почтенного), лупить до тех пор, пока не… «И этого ты не сделаешь, тряпка!» Он остановился. Чарли догнал его, согнулся пополам, ухватил однокурсника за плечо. Дорожный бегун выдохся, хитрый койот ликует. Эбби и не заметил, как они добрались (домчались) до ворот академии. Никто не тыкал в них пальцами, не размахивал этим злосчастным выпуском перед его носом, никаких репортеров и камер, полиции и ФБР… Вообще никого (какая-то парочка студентов на третьем плане — не считается — они и не попадут в его этюд). И Артура тут нет, даже воображаемого… — Как будто остались только мы… — вслух промолвил Эбби. — Не только. — Чарли потянул друга за рукав, и они нырнули в промежуток между кустистыми, кажется (Эбби не особо разбирался в разных растениях), красными (красными — это наверняка!) камелиями. Аромат кружил голову, цветы в прямом смысле щекотали нос. Эбби подумал, что страдай кто-то из них аллергией на цветение — можно получить моментальный отек Квинке и преставиться… И почему у него нет такого заболевания — как там оно называется, поллиноз? Умереть прямо среди цветов… Зато как очаровательно! Черный Роллс (шикарная ретро-тачка!) остановился неподалеку от кампуса. Из открытой дверцы авто на полотно тротуара скользнула тень — изломанная, долговязая, она поползла к сточной канаве, дальше и дальше, к воротам… А затем явилась и она — хозяйка тени, повелительница всех теней. Гроб на колесиках заревел, пыхнул сгустком проклятых душ из выхлопной трубы, понесся в преисподнюю. Джоконда осталась стоять. Она что-то сжимала в перепачканных черным руках (следы угля, туши?). — Клянусь галереей современного искусства, это целая куча денег, Андерсон! — прошипел Чарли. — Действительно… — Эбби наблюдал, чуть отодвинув благоухающую ветку от лица, как Джоконда засунула куда-то под одежду толстую пачку. — Интересно, чья машина? Роллс Фантом! Я ни у кого такой в КиКи не видал… — восхищался Чарли, потом спросил у Эбби: — Разглядел номер? — PHANTOM 666. — Неужели?! — Шучу. Ничего не видел, прости. — Ты думаешь, она рисовала что-то для богатенького доктора Мориарти? — Я не знаю, Чарли. Предположительно, это просто водитель… — Странно… — Не спорю. — Зачем ей тогда расписывать роллердром, если кто-то платит ей пачками? — Она странная… И вообще — тут какое-то странное дерьмо творится! — Оттого что… — Даже не начинай, — предупредил его Эбби. — Никаких орденов и заговоров. С меня довольно! Пока они толкались и спорили, Джоконда скрылась из виду, а парни смогли выбраться из этих дивных (они красивы, не поспоришь!) зарослей. — Благоухание — это, конечно, хорошо, но тебе не помешает душ, Андерсон. — Чарли смахнул с себя лепестки и пыльцу. — И неужели ты оставишь меня одного? — спросил Эбби. — Погоди, вот тут осталось, на волосах. Нет, Чарли, вот тут. Дай-ка… — Он убрал листочки и облетевший цвет с темных волн на его голове. — Спасибо. Надеюсь, нас никто не фотографирует… Извини, я не хотел. — Чарли откашлялся, помолчал. — Оставить тебя одного, Андерсон? Чтобы ты опять натворил глупостей? — Я обещаю, ничего такого не случится. — Точно? — Талли сомневался. — Будь осторожен, Эбби. Думай о каждом поступке и его последствиях, чтобы они не казались подозрительными ни для академии, ни для ФБР, ни для них (он имел в виду Пантеон) ведь за тобой уже могут следить. — Хочешь пойти со мной в душевую? Я обещаю, ничего не стану делать ни с собой, ни с кем-то еще. — Ты действительно хочешь побыть один? — Услышать от Чарли подобное — равносильно тому, что тебе бы предложили в огромном молле взять все что угодно совершенно бесплатно. — Если ты считаешь, что я не могу тебе помочь, тогда позвони домой, поговори с дядей, м? Расскажи ему, что тут творится — только в общих словах, — Торндайк снова помолчал, — и без свидетелей. — Мой дядя умер, — напомнил Эбби. — Но у тебя же есть еще один. Как его там, Дункан, кажется? — Дункан, да… — Он не стал говорить, что Дункан — не его родственник. — Ну вот. — И как я не подумал… — Эбби действительно не сообразил набрать Дункана. Пожалуй, стоит это сделать. Только его беспокоило — не покажется ли такой звонок странным для ФБР, которые, вероятно, уже взялись за дело? Могут они прослушивать звонки, как показывали в кино? Или же, напротив, отсутствие связи с домом покажется им странным… — Ничего не можешь без меня, Андерсон! — Ничего не могу, — признался тот. — Слушай, может предварительно сходить в полицию? — И что ты им скажешь? — Что я видел Артура тем вечером, но ничего не соображал, давая показания… — И тут тебе понадобится адвокат… Или еще мне и Деб. — Тогда нужно звонить Дункану в любом случае. — Я так тебе и советовал. Не ищи неприятностей, Андерсон. Я тебе что сказал? — Не делать глупостей. И вообще ничего не делать. — Кроме одного — пойти и помыться. Вот и займись этим, — велел Талли. — Я, пожалуй, тоже попою песенки под струями воды, после кое-чем займусь, а как закончу — заскочу к тебе. Ты же никуда не слиняешь, останешься у себя, да? Там и встретимся? — Да. — И никаких глупостей, дуростей, шалостей? — Конечно. — Так и будем стоять у этих кустиков, пока они не сбросят листву? — Прости, уже ухожу. Уже иду. Вот. Иду. — Эбби сделал шаг, потом еще один и еще. «Да что такое с этими ватными ногами? Только ведь бежал как ошпаренный!» Двинул в свой корпус общежития (Талли жил в другом, напротив, через парк). — Спасибо тебе, Чарли! — крикнул, обернувшись напоследок. — За что? — Чарли ответил, приложив ладони ко рту, ведь Андерсон уже отошел довольно далеко. — За то, что ты есть! *** Корпус общежития напоминал отель вне сезона отпусков: пусто, хоть в боулинг играй. Даже староста ему не встретилась — вечно снующая везде старшекурсница, эдакая censor morum — блюстительница нравов (только ее ничуть не смущало вторжение на мужскую половину в любое время дня и ночи, как и чтение нотаций по любому поводу). «Хоть в чем-то ведь должно везти… — подметил Эбби. — Посмотрим, что произойдет, когда люди прочтут «Крипстоун Уикли» или нахватаются сплетен… И persona suspecta обзаведется новым ярлыком с надписью — persona non grata. Уехать бы из КиКи. Куда? Можно и в Блумингтон… Или в какой-нибудь Берлингтон, он есть в Кентукки и в Вермонте, сойдет любой, или Веллингтон (их гораздо больше на карте мира, еще и в качестве фамилии встречается), или Дарлингтон. Любой городок! Или не нужны мне эти городишки с «гтон» на конце, чего я на них зациклился? Махну в Альбукерке. Вот!» Идея эдакого побега получалась красивой и захватывающей, почти кинематографической, хоть он и прекрасно понимал всю ее несбыточность. Думая о местах, где никогда не окажется, Эбби дошагал до места, которое посещал довольно часто. И (к его облегчению) на кухне тоже никого: студента приветствовала гулом и дребезжанием парочка холодильников, есть не хотелось, точнее, он бы не отказался что-нибудь пожевать, но ядреная смесь перемешавшихся продуктовых ароматов заставила его моментально захлопнуть дверцу. А вот попить нужно, а то в горле до жути пересохло. В автомате Эбби купил минеральной воды, опустошил с жадностью чуть ли не половину бутылки, в это время поглядывая на висящий неподалеку телефон и раздумывая — стоит ли привести мысли в хоть какое-то подобие порядка или же звонить без промедления Дункану и рыдать в трубку. Долго изливать душу не придется — в кармане остался лишь один четвертак, так что он решил структурировать все проблемы, чтобы быстро их изложить и дать Дункану больше времени для советов… При условии, что друг дяди окажется дома, и до него удастся дозвониться. «Наберу его позже». — Так решил Эбби, уловив, как соседские парни заговорили где-то в коридоре (совсем рядом!) о том, что пора бы позавтракать. Он поспешил улизнуть, надеясь, что толпы не заполонят корпус к вечеру, но коли и так — тогда прогуляется до какого-нибудь уличного телефона вне кампуса. Прикончив оставшуюся жидкость и избавившись от пластиковой тары, парень двинулся дальше, надеясь, что ему никто не встретится на оставшейся части пути. Еще немного, и он окажется в своей темнице! Кое-какой народ однако сидел у себя — некоторые двери заперты наглухо, присутствие жизни определялось легкой музыкой — Billy Idol хрипловато пел рок-баллады, смехом или шарканьем разной степени громкости, некоторые же распахнуты — из этих покоев вырывался вентиляторный ветерок, порой его сопровождали скучающие взоры местных обитателей (кого-то Эбби знал по имени и фамилии, иные — до сих пор оставались незнакомцами с условными наименованиями: «Чувак с челкой из 22-й», к примеру) — дуновения воздуха Андерсону нравились, а вот взгляды — не очень, но он старался не отвечать на них, хоть и чувствовал, как те скользят какую-то долю секунды по шее, спине, ногам и, обрываясь где-то в районе подошв, вновь возвращаются назад в спальни, чтобы изучать окна, стены, потолки и соседа напротив. Их с Артуром комната находилась почти в самом начале коридора второго этажа, Эбби предстояло миновать весь первый этаж и подняться по широкой деревянной лестнице, под которой располагался чулан (может спрятаться там?), а рядом туалет и отдельная душевая (наверху имелись такие же комнаты близнецы, так что проблем с очередью для мытья возникнуть не должно). На второй этаж еще вела главная лестница из общего холла, но тогда бы ему пришлось возвращаться, что сулило неизбежное столкновение с обладателями голосов, говоривших о завтраке. А сидевшие на кроватях студенты вряд ли станут выпрыгивать к нему навстречу, чтобы поболтать и все такое, максимум бросят безразличный взор на источник шороха и шаги или махнут рукой, мол, утречка, а теперь вали отсюда! — так оно и сталось к его облегчению — пара скучающих взоров и одно невнятное бурчание, после которого дверь захлопнулась. Альберт буквально втащил себя наверх. Он приоткрыл дверь в душевую на этаже, проверив — свободна ли, а после направился к комнате 33, пошарил в кармане, ухватился за брелок — синий Дораэмон из резины очутился на свободе, ключ шаркнул по скважине, пришлось открывать двумя руками (пиджак он закинул на плечо, пакет поставил на пол, прислонив к стене), к тому же навалиться телом на полотно (от жары и влаги старое дерево разбухло), щелкнул замок, дверь медленно поползла в сторону, жар и духота обволокли уставшего Эбби — он словно бултыхнулся в горячий источник. — Привет, вот я и дома! — сказал он сам себе, до сих пор странно возвращаться к заждавшемуся тебя молчанию. Эбби бросил пиджак на спинку стула, пакет отбросил в сторону, рамку устроил на письменном столе. Продолжая раздеваться на ходу, направился к окну, иначе бы попросту свалился без чувств от духоты. С радостью встретил ветерок, всколыхнувший тяжелые шторы, Эбби их отодвинул, обернул ткани подхватами в виде золотистого шнура с кисточкой. Он полураздетый так и стоял в центре комнаты какое-то время, пока осматривался, будто очутился тут впервые: все выглядело иным, не принадлежащим ни ему, ни Артуру, хотя отсутствовал он какие-то сутки, чтоб настолько отвыкнуть. Хотел бы он отсюда убежать и не возвращаться еще какое-то время? Разумеется. Но он слишком измучен и изможден, чтобы отправиться куда-то на поиски новых бед. Еще Альберт ловил себя на болезненной мысли, что не может все это бросить, только не теперь, пока еще он не способен переступить эту черту, лелея не то чтобы мечту, но нелепую надежду, что стал жертвой какого-нибудь жестокого розыгрыша одного из братств. Вдруг это некая проверка, а вот-вот заявится улыбающийся сосед и сообщит: «Эбби, ты выдержал наше секретное испытание! Теперь ты готов вступить в братство. Горжусь тобой, приятель! Молодец!» — Это бесчеловечно, Артур! Но зато я знаю, что ты верный друг и… Слушай, я даже расплакался, пока наблюдал за тобой! — Правда? Правда. Простишь меня? — Конечно. Я рад, что ты вернулся. И сегодня не обошлось без подобного сценария. Он сам собой возник в гудящей голове. Эбби потрогал взмокший лоб, отметив (безо всякого термометра), что у него жар, покопался в импровизированной мини-аптечке — красивой металлической коробке из-под европейского чая, выудил оттуда почти пустой пластиковый кейс с остатками обезболивающего, крутанул пару раз кругляш, на влажную ладонь выпали две таблетки аспирина, он разжевал их, поместив под язык, чтобы быстрее подействовали — кислый вкус, казалось, достиг солнечного сплетения, недовольный желудок заурчал, предупреждая хозяина о риске язвы. Но пока парня беспокоила вовсе не забота о стенках желудка, а срочная необходимость оклематься. «Тем более, Чарли вскоре заявится, надо бы отдохнуть до этого хоть немного. Или лечь спать? Даже притворяться не придется, что я его не слышу, меня вырубит, как только окажусь в кровати». Взгляд его заскользил от небольшой прихожей — всего-то обувная тумба, корзина и вешалка на стене, к платяному шкафу и кровати, затем по столу и россыпи учебного барахла на его поверхности, по изгибам батареи и ромбикам на оконных стеклах, а вот и одинокая половина Артура — пустой стол, задвинутый вплотную стул, нагой пружинный матрас и… коробка под кроватью — по-прежнему на месте… Как и пустота… — Чего тебе надо? Все это теперь мое, уяснил? — Отчего-то у этого вакуума звенящий, металлический и холодный оттенок голоса. Он его уже где-то слышал… Да, в трубке, когда позвонил в дом Марлоу… «Вспомнится же…» Эбби встрепенулся, сам и не понял, как оказался у его кровати, будто в неистовой молитве опустился на колени и почти залез в темную расщелину под ней. Пустота — на то и пустота, что она не смогла ему помешать на этот раз, пожелала оттолкнуть — не сумела, ее лапы прошли сквозь тело Эбби, пыталась запугать — но он уже не страшился… Потому что подобен ей — тень от нити паутины, никто и ничто, безмолвный, невидимый, безыдейный, отринутый, заброшенный и ненужный… И она сама уползла во тьму, свернулась в пылевой клубок где-то в закоулках среди четырех ножек и вечной тени. Когда он выбрался из ее обители, то сжимал вспотевшими ладонями обувную коробку New Balance — ощутимо тяжелую, полную воспоминаний… «Интересно, а спортивная форма и кроссовки Артура еще в раздевалке? — возникла странная мысль. — Успокойся, Андерсон, уже начисто крыша поехала… — тут же твердил себе он. — Хватит тебе и этого». Эбби повертел серую коробку так и эдак. Сколько времени ему понадобилось, чтобы пересилить себя, побороть страх и достать ее оттуда?! Он, все еще коленопреклоненный, поставил картонный сундучок на матрас, откинул крышку и заглянул внутрь. «Прости, Артур. Но я больше не могу без тебя. Ты мне нужен. Хотя бы так». На вещи, которые покоились тут, Эбби натыкался каждый день, ложился спать и пробуждался в их окружении, что-то из этого даже держал в руках, а не только видел краем глаза. Все эти мелочи вроде: бесполезного носка без пары, деревянного йо-йо, записной книжки (есть ли там что-нибудь внутри?), маленького снежного шара и горстки спортивных медалей за школьные турниры — сейчас обрели невероятную ценность. Прощаться с ними он не собирался, как и возвращать семье Марлоу. Он перебирал эти вещи, а заодно фрагменты памяти — своей и их общей, думая, что мог бы расставить вещицы на их законное и привычное место. В руки ему попал лосьон Old Spice, пальцы Эбби скользили по белоснежному флакону с синим кораблем, он недолго колебался, отвинтил крышку, выплеснул жидкость (оставалось еще так много!) на ладонь, растер, коснулся шеи и волос, тер, чтобы запах остался с ним. Повалился на пол, так и лежал, таращась в высоту потолка и вдыхая запах Артура, будто бы тот только что надушился и отправился куда-то, а лучше так: вернулся и принес это невыносимо терпкое и свежее благоухание с собой. — Эбби, все у тебя получится! — Артур это так по-доброму говорил, тон его настраивал на нечто лучшее даже в самые сложные и безрадостные моменты. — Верь мне. — Без тебя ничего не получается… Он не знал сколько времени прошло, наручные часы он не завел вчера (а настольные отсвечивали, в них врезался солнечный луч — ничего не видно вообще), поэтому они показывали какие-то нелепые временные отметки. Но парень бы и не удивился, если бы время оказалось правильным. Только вот Торндайка все нет… Эбби поднялся и перенес тяжкую ношу на свою половину (теперь тут все его целиком и полностью…), укрыл коробку и фотографию Артура с командой среди прочих незамысловатых вещей, спрятал в ящик, намереваясь вернуться к этим предметам чуть позже. Обязательно вернуться. «Так, а теперь в душ, Чарли прав, от меня действительно несет табаком и потом… Даже лосьон не спасает… — Эбби собирал необходимое и, глядя на отражение в небольшом зеркале, обнаружил, что постное блюдо его лица приправили щетиной точно пригоршней молотого перца, поэтому дополнил зависшую мысль: — Бритву и пену стоит прихватить. И вот это». — Он все еще сжимал в руке белый флакон с синим кораблем. Полотенце, мыло, зубную щетку и пасту Альберт побросал в небольшую пластиковую корзинку с ручками, облачился в спортивные шорты на голое тело и шлепанцы, подметил, что ему абсолютно не нравится его фигура (но заняться огранкой форм при помощи физических упражнений нет никаких сил) и, придержав дверь ногой, вышел в коридор — такой яркий, затопленный солнечным светом, но при этом зловеще тихий, будто наступил конец света, а ни одной живой души тут не осталось.