Пантеон (dark academia)

IV. Джоконда Пятница, полдень, 2 июня 1989. — Эбби! Да стой ты! — Чарли нагнал его. Джоконда заинтересовалась происходящим, тем более погоня происходила посреди ее негласных владений. — Отстань, Чарли! Я хочу побыть один! — Но теперь к ним еще шла и вырулившая откуда-то с парковки Дебора, она отринула дорожки и разрезала уверенными и широкими зигзагообразными движениями зелень газона. Альберт остановился; отчего он бежит и куда? Пока Чарли и Дебора двигались к нему, Эбби рассмотрел черноволосую деву: и лик, и одеяния — свободный кардиган нараспашку, не хватало на нем нескольких пуговиц, оставшиеся пока еще цеплялись к запиллингованной ткани, держались на рвущихся нитях, растянутые карманы утяжелены неким незримым ему содержимым, оттого скособочена эта одежда, покрывающая старую белую футболку под ней, та — такая же застиранная, утопленная не раз в химикалиях Clorox, растянутая и сморщенная — переходила в длинную черную юбку ниже колен, делила Джоконду пополам. Ткани струились по ее голым бледным ногам, еще покачивающимся для дальнейшего рывка, она еще не успела остановиться до конца, как будто думала — а стоит ли это делать? Потрепанные (белые, с въевшейся в швы и прочие мелкие трещинки пылью) кроссовки с безымянной фабрики шаркнули стертыми подошвами несколько раз, и она замерла. Альберт находился столь близко от нее (или она от него, или они друг от друга). Посему красота Джоконды — некоторые картины лучше смотреть издали — поблекла, прямо как ее убогая линялая футболка. Эбби успел заметить на облачении женщины и на ее заскорузлых руках следы краски — белые, красные, синие и зеленые оттиски, их мочили и терли, но они не желали сходить — признак того, что она не оставила живопись и картинный станок. После их взоры встретились. В огромных глазах он увидел отрешенность, какой не встречал никогда. Интересно, что она сумела разглядеть в нем — родственную душу, возможно? И показалась она ему не охотницей, а скиталицей трёхдорожья, богиней луны, ночи, колдовства и дурманящих трав — Гекатой. А вот Дебора — что ни наесть соперница, хищница, охотница — Артемида. Она погонит ночную странницу прочь… Не потерпит иной богини. Поклоняться должны лишь ей. Эбби встрепенулся. — Привет! — Мисс Флетчер обратилась к здесь присутствующим: Джоконде, Чарли и Эбби. Неожиданно… — Сегодня у меня вечеринка, ну, по случаю завершения цикла учебы… и начала экзаменов, но не будем о неприятном! Еще и пятница, все боги велели оторваться! Вы придете? Места ограничены, как и мои предложения. — Мы? — Он впервые услыхал голос уличной Джоконды — хрипловатый, надсадный, будто она молчала всю жизнь и впервые издала коротенькое мычание. — Мы придем! — выпалил Чарли, он уже обнимал и удерживал Эбби, чтобы тот не удрал. — Это, кстати, Дебора Флетчер. — Он галантным жестом представил незнакомок. — А это — Джо! — Одногруппник будто бы знал ее много лет. А Джо наклонила голову, лицо ее просто чуть поплыло в сторону и плавно качнулось в темных водорослях волос. Да, серьезно, ее так и звали? — Очень приятно. — Девушки обменялись кивками. Парни переглянулись; Эбби с удивлением вывернулся, изучая Чарльза — тот сиял от успеха пуще прежнего: и нервного друга поймал, и милфа эта его ничего поперек не сказала — стояла тут же, а могла бы отречься, уйти прочь, заставить твердь разверзнуться, затем сгинуть в расщелине, ведущей в Аид. — Тогда увидимся в семь вечера, адрес вы знаете. Можно и попозже, только не слишком. С вас парочка бутылок чего-нибудь, на ваш вкус, для вас же, вы мои предпочтения знаете, не хочется вас разорять, — подытожила Дебора. — А ты, Андерсон, непременно приходи. Отказа я не приму. — Жалость на секунду омрачила всю ее. — Оки-доки, командир! — Чарли свободной рукой (Эбби снова оказался в его плену) отсалютовал. — Я буду, — решил Альберт. Флетчер махнула идеальной прической, руки из карманов она и не доставала, как стояла, так и развернулась, задвигала широкими и сильными бедрами, и (будто олимпийская конькобежица) двинулась куда-то еще — до семи времени еще уйма! — Мы знакомы? — Джоконда первой нарушила неловкую тишину. — Чарльз Талли-Торндайк! — Он заулыбался и зачем-то взъерошил волосы Эбби. — И Альберт Андерсон — очень легко запомнить! Его родители не заморачивались. Вот так. Теперь знакомы. Улыбка. Тень. Отпечаток губной помады на краю фарфоровой чашки. — А ты с нами? — Чарли обратился к Джо. — Где встретимся? — сразу же спросила она. — Здесь? — Можно в городе, у «Лобстера Тюдоров», — Никакими Тюдорами и лобстерами в этом ресторанчике и не пахло, — знаешь такое местечко? — Знаю. — Вот и славно! — А вы здесь учитесь? — Да, а ты? — Надо же! Чарли разговорил Джоконду так просто! — Училась. Давно… — Женщина медленно моргнула, до этого ни одна ее ресница не шевелилась — будто глаза нарисованы. — Года два назад, да? — Чарли подкинул ей якобы ненавязчивый комплимент. — Мы на втором курсе, ага, вот на третий переходим, — приврал он, по сути они еще не закончили первый. Снова полуулыбка. Эбби уже чувствовал себя лишним, ему хотелось испариться. — Десять лет назад, — отвечала Джо. Чарли присвистнул. — И даже не скажешь! — Что за неумелая ложь? — Десять — какое-то сакральное число! — изрек он, тут уже обращаясь к Эбби. — Да? Тот промолчал. — Вы пишите? — поинтересовалась Джо. — Лекции? Книги? Стихи? Музыку? — Чарли призадумался, перебирая, что еще такое можно писать. — А! Картины-то? — Они самые. — Не особо… — Интерес Джоконды таял подобно табачному дыму, невидимая волна начала уносить ее от парней. — Мы на искусствоведов учимся, — поспешил вставить Чарли, чувствуя, что ее манит уже нечто иное. — У нас тут полно курсов, кружков, факультативов и всяких, как их там, лекций со свободным посещением. Ты на такие ходишь? Вход бесплатный, ха-ха! Это правда, в академии чего только не происходило, во всем принять участие никак бы не вышло, а они еще будут изучать общие предметы и в следующем году. Основной упор для их специалитета — история и теория искусств, но Эбби занимался художественным ремеслом и в практическом виде, в отличие от Чарли, которому и без того хватало английского языка и литературы, латыни, французского, философии и психологии, прочей муры, а еще и физической культуры! Помимо факультета изобразительных искусств в КиКи имелись и прочие: зарубежные языки и литература, писательское, издательское и библиотечное дело, театр — режиссура и актерское мастерство, хореография (даже Чарли заглядывался на парней в столь облегающих балетных трико («Да блин! Оно так торчит, поневоле взгляд опустишь! Ну, как в общей душевой…» — оправдывался он.), а на девушек в пачках, птичками щебечущих и порхающих по кулуарам, — тем более), еще тут учили музыке — в отдельном здании, чтобы арии, госпелы, хоралы и бесконечная какофония звуков, издаваемых разнообразными музыкальными инструментами, не мешали более тихим и спокойным занятиям. Поэтому первокурсники (почти второкурсники) Эбби и Чарли не только не знали всех и каждого в академии, но и не ведали, чем те еще занимались. Других забот хватало! — Нет, не хожу… Мне не нужно. — Джоконда отчаливала от их пирса, завидев кого-то еще. — Я пойду. Насчет вашей вечеринки — ничего не обеща… — Мы пишем картины, — громко сказал Эбби, отчего и Чарли, и Джоконда вскинули брови. — Приходи, как договорились, к Деборе, там и поговорим. — Хорошо, — согласилась наконец Джоконда. — Полседьмого, у ресторана с лобстерами? — Нет там никаких лобстеров, но, да, встретимся возле него! — Тогда до вечера. — До вечера. Джоконда прошла по аллее и скрылась за поворотом главного корпуса. — Вот так Андерсон! — Чарли опять ерошил волосы Эбби. — Вот ведь gigolo! Выручил по полной! — Отстань, Чарли! — Вот он мой красавчик, секси мачо Аль Пачино! Ха! — Ну прекрати… — А чего ты сбежал-то? Из-за… — Он успокоился, выдержал паузу, — из-за Артура? Ты прости, я сперва говорю, потом… А потом и не думаю даже! — Никогда не знаешь, что от тебя можно ждать, Чарли… — Я этого сам не знаю! — загадочно проговорил одногруппник. — Прощаешь меня? — Тебе не за что просить прощения. Ты ничего такого не сказал, просто вспомнилось, затем нахлынуло. — Но сейчас ты же в норме, да? Ну, более или менее, разумеется… — Типа того. Да. В норме. — Тогда пойдем назад, м? — Он тут же заорал другим студентам, покусившимся на их столик: — Эй, а ну пошли вон! Это наше место! Не видите, там вещи лежат? И они — не ваши, — Книги и сумка Торндайка остались на скамье — он бросил их, погнавшись за Эбби, — а следовательно, что, mes chères putes, место занято! *** Послеполуденные занятия поражали Эбби какой-то невесомостью, некой бессмысленностью и праздной торжественностью, а Чарли это только радовало — часы, объятые летними дуновениями с ароматом цветов, сочащимися в аудитории сквозь широко распахнутые витражные окна, протекали столь непринужденно, что и не верилось — ведь ранее, в этих комнатах, они ломали головы, стонали и пыхтели от напряжения, гневно вздыхали из-за ошибок и критики, даже боялись, тряслись зайцами. Но сегодня все преобразилось: и дух академии, и довольные разморенные студенты, и даже преподаватели. Их самые строгие наставники вышли из амплуа тиранов и надсмотрщиков, какими их считал Чарли и многие другие. La fin! Хватит! Теперь они предстали перед учениками не закостенелыми мастерами, ярой палатой консерваторов, талантливыми и неугомонными безумцами — поэтами, художниками, зодчими, мэтрами, требующими и от них всепоглощающего самопожертвования ради искусства, знаний, престижа, карьеры и чего там еще… Эбби видел в них обычных людей, наслаждающихся, предвкушающих наступление погожей поры, отпуска, поездки, дальних странствий, возвращения домой, заслуженного покоя. Эти весьма взрослые (а кто-то уже возраста почтенного) люди вдруг превратились в мальчишек и девчонок — румяных, пышущих жизнью, алчущих свободы, беспробудного и беззаботного сна до обеда или даже ужина (кстати, поужинать не помешало бы им с Чарли тоже!), грядущему празднику живота предстоит совместить в себе несколько пропущенных приемов пищи разом, еще и запоздалый aperitivo впридачу. После профессора и прочий персонал включили бы громкую музыку, она бы гремела после одиннадцати, а те — танцевали до беспамятства! Кого-то бы ждала внезапная безобидная и обоюдно забытая поутру интрижка. Лился бы смех — звонкий гимн юности, не знающий преград, приличий и возрастных рамок. И длилось бы сие свободолюбивое безумство до поздней ночи! И все сегодня подвластно, мыслимо и возможно! Эбби почти видел чьи-то голые пятки, крутящие педали во тьме; некоего полуночного приключенца, велосипедиста, и его легкий транспорт уносила к реке Крипстоун-Крик сила тяготения, как он несся с горки, отпустив руль, сперва ослабив хватку, а потом и без рук… А те обратились крыльями, и счастливец взлетел… Вместе с велосипедом? Да, не бросать же его?! Где-то он уже видел такой образ… но где и когда? Он не мог вспомнить. Да и не хотел. Луна — не солнце, она не обжигала наглеца Икара, тот добрался до земного края — к крутому берегу моря, а затем и до океана, до чарующего места, где смешиваются воды! Звезды указали ему путь в эту заводь. Почему-то у этого человека лицо Артура. Эбби не спешил прогонять видение… — Здесь конец моего пути. — Он еще помнил его голос. Но путь Эбби пока еще продолжался. Для него наступил (и то не окончательно) лишь конец учебного года. Большинство тестов и практических защит уже остались позади. Впереди их ждал последний экзамен по истории искусств — с теорией и демонстрацией; до него неделя, которую займут — подготовка, консультации и дополнительные занятия — хотелось верить в таком же легком и непринужденном формате. А затем лето, долгожданное лето! Но это после. После. Сегодня их ждет вечер у Деборы. Чарли не переставал болтать про дражайшую Мону Лизу, а тот внимал и не спешил делиться результатами неутешительных наблюдений касательно этой женщины. «Пусть Чарли прочувствует на себе, коль хочет… Вмешиваться не стану… А если он увидел в ней нечто такое, чего не заметил я?» — И чего ты такой молчун? — Друг тормошил его, а Эбби в полудреме смотрел в окно; сиденья в аудитории будто нарочно сделали такими неудобными, жесткими, аскетичными, чтобы студенты не расслаблялись, но ему сейчас его место казалось довольно комфортным, — тело и скованные позы он оставил, уносясь мыслями куда-то за пределы Крипстоун-Крик. Теперь он знал, где нашел последний приют Артур, и мог легко отыскать туда дорогу. — Если я молчу, это не значит, что мне нечего сказать. — Эбби медленно возвращался из астрала мыслей к Чарли. — Так занятия уже кончились, приятель! Почти пять часов! Эбби, открыв рот, огляделся, точно оказался в лекционном зале впервые. Они остались тут только вдвоем, остальные, включая лектора, уже ушли. Взяли и убежали прочь, а Чарли остался. Он остался с ним. — И что бы я без тебя делал? — Альберт улыбнулся. — Вот и я о том же! Пойдем, нам еще надо прикупить вина… Или что мы сегодня будем? Джин? — Он принялся перечислять наименования алкоголя подряд: — Виски? Ром? Текилу? Пиво? Темное? Светлое? — Безалкогольное? — в шутку предложил Эбби. — Ну уж нет! Мы просто обязаны напиться! — Ничего мы не обязаны. — Только пообещай мне одну вещь, Эб. — Наш интриган замолк. — Какую? — Сегодня ты напьешься, но не будешь рыдать. — Не буду. — Напиваться или рыдать, м? — Чарли… — Да, да, так меня и зовут. — За их спинами скрипнула дверь. Талли обернулся первым. — А вот и господин уборщик пожаловал, нам пора! Лето, юность, Джоконда! Мы идем к вам! — Он поклонился хмурому бритому наголо парню (чуть старше их) в невзрачной спецовке (будто у заключенного), опирающемуся на швабру. — Хорошего вечера. — Странное пожелание, тому ведь предстояло драить огромную аудиторию. Еще и отскабливать незаметно припрятанные под столешницами жвачки и наклоняться, чтобы оттереть черные следы обуви от пинков сотен пар ног в разнообразнейших местах и прочее, прочее… Работы — валом. Никто из них — ни уборщик, ни припозднившиеся студенты — не знали, когда эти двери вновь откроются — в понедельник на следующей неделе или уже осенью, в новом учебном году. Но Чарли сразу же выбросил прочие мысли из головы, как ненужную скомканную бумажку, что слишком долго валялась в кармане. Поддавшись его лихому, в чем-то взбалмошному настрою, Эбби уступил сии размышления и предположения уборщику. Тот, насвистывая лишь ему ведомый мотив, принялся вальсировать, оставляя пенные разводы на полу.