First Love

Он не может заставить себя встретиться с собственными глазами в своем отражении. Он видит себя там, в темном тонированном стекле машины; его голова наклонена вниз, волосы упали на верхнюю часть лица; изгиб его носа, напряжение челюсти, когда он сжимает ее и поджимает губы. Тем временем дверная ручка холодит его кожу, зябкая на зимнем воздухе. Он откроет эту дверь, сядет в машину и уедет. Он вернется сюда только после рождественских каникул. Он не увидит никого из этих людей из школы, не встретит их сомневающихся, любопытных и сочувствующих взглядов, не увидит стыда и вины на лице Августа и не примет никаких извинений, которые тот попытается принести. Симона он тоже больше не увидит. Это к лучшему, и он это знает - а даже если и нет, то это необходимо. Их нельзя так часто видеть вместе, и даже объятия, которые они разделили, привлекли внимание всех вокруг, подпитывая сомнения и слухи. Если они хотят, чтобы этот скандал был забыт, жизненно важно, чтобы их не видели вместе. Вильгельм это знает, и он принял это. Он решил их судьбу, когда заявил, что человек на секс-видео не он; когда он лгал, когда он отмахивался от любой ответственности и оставлял Симона одного разбираться с последствиями. Просто так и должно быть, если только он не хочет разрушить репутацию королевской семьи, потерять собственный титул, выбросить все, что оставил для него его брат. Он не хочет, чтобы это было так. Почему это вообще имеет значение? Почему важно, есть ли у него чувства к Симону, а не к какой-нибудь богатой девушке из другой дворянской семьи? Что значит репутация и титул, если он прячется, лжет и отталкивает человека, который ему небезразличен, человека, которого он любит? Ничего такого. Все это ничего для него не значит, и это приводит его в ярость. Ему хочется кричать, орать, стучать кулаками и отпихивать тупых телохранителей, которые никогда не оставляют его в покое, — и при этом даже недостаточно хорошо справляясь со своей работой по защите его от шпионажа и эксплуатации. Это несправедливо, и он ненавидит это, он ненавидит все это. Он никогда не хотел быть принцем — он никогда не просил об этой жизни. Он не просил стать наследником короны. Он не просил поддерживать безупречную репутацию. Тем не менее, это то, что он делает. Это просто то, как обстоят дела. Он просто должен принять это. Он должен пережить этот скандал, должен дождаться, когда все уляжется и жизнь вернется почти в нормальное русло. Однако для этого ему нужно сесть в машину, чтобы он мог уехать. И это… Он просто не может этого сделать. Его хватка сжимается вокруг ручки во вспышке разочарования и гнева, и, что невозможно, его зубы сжимаются еще сильнее. Он не может просто оставить это позади. Он не хочет. Он любит Симона. Он любит Симона и не может просто притворяться, что это не так. Итак, Вильгельм отпускает ручку двери машины, с внезапной решимостью отдергивая руку. Он так резко переворачивается на ногах, что телохранители рядом с ним вздрагивают и вынуждены уворачиваться от него. Прежде чем он успевает начать сомневаться в себе или сдаться, вернуться назад и пойти к машине, он чуть ли не марширует обратно по тропинке. Симон все еще там, все еще наблюдает за ним, его глаза расширились от удивления, когда Вильгельм поворачивается и направляется прямо к нему. Несколько любопытных взглядов обращаются на него, но его глаза не отрываются от глаз Симона. Он помнит, как они выглядели в тусклом свете, темные и бесконечные, теплые, манящие и страстные; как они выглядели, когда Вильгельм оттолкнул его, и как это причиняло ему физическую боль, пронзительную боль в груди, которая яростно лишала его легкие всего дыхания. Они делают то же самое и сейчас, когда Вильгельм останавливается перед ним. Симону приходится запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Замешательство слегка отражается на его лице, и он с любопытством поднимает брови, ожидая, что он что-нибудь скажет. Но Вильгельм молчит. Вместо этого он поднимает руки и держит ими лицо Симона; нежно, достаточно нежно, чтобы он мог разорвать хватку и вырваться. Он этого не делает, поэтому уверенность просачивается в прикосновения Вильгельма и побуждает его наклонить голову. Его взгляд падает на губы, задерживаясь там, прежде чем он сокращает расстояние. Его губы касаются губ Симона в легком прикосновении, и Симон поднимает голову, чтобы сомкнуть их губы. Рев его собственного сердцебиения в его ушах стихает, и его тревога утихает, успокоенная утешением, которое приносит простое пребывание с Симоном. Он не задумывается о том, с какими последствиями он может столкнуться в будущем из-за этого решения, но, несмотря на эту мысль, все равно испытывает чувство облегчения. Давление в груди ослабевает, плечи опускаются. Он расслабляется рядом с Симоном, когда кладет одну руку ему на грудь, держась за куртку, и Симон, кажется, тает, когда большой палец Вильгельма ласкает его щеку вперед и назад. Поцелуй прерывается, но они остаются рядом, держась друг за друга и глядя широко раскрытыми глазами, оба, кажется, потрясены внезапным решением Вильгельма. Затем, несмотря на тяжесть всех взглядов на них и нависшую вдалеке темную тучу последствий, губы Вильгельма расплываются в дрожащей полуухмылке. — Я люблю тебя, — выдыхает он, проводя большим пальцем по щеке. Губы Симона изгибаются в легкой улыбке, и его глаза, кажется, проясняются. Его рука перемещается от груди к запястью, сжимая, прежде чем скользнуть вверх, чтобы сцепить их пальцы. — Я тоже люблю тебя, Вильгельм, — говорит он. Медленно выдохнув, Вильгельм мог лишь улыбнуться и сжать пальцы Симона. Его глаза ненадолго отрываются, чтобы оглядеть всех вокруг, прежде чем вернуться к Симону, поэтому он повторяет это снова, на этот раз немного громче. Он больше не хочет скрывать то, что у них есть, или делать вид, что этого не существует. Так что он не будет. И он обнаруживает, что ничуть об этом не жалеет.