Карты на постель

Общажная жизнь, по мнению Стефа, была тем опытом, который, к сожалению, получают все, а хотелось бы к счастью. Для кого-то вроде Фри это может быть и было исполнением детской мечты, в которой все друзья живут вместе под одной крышей и каждый день играют в приставку после школы (да ещё и без родительского надзора — вообще красота), но ему зачастую хотелось простого человеческого спокойствия. Тихих разговоров на кухне, уютных бесед с кем-то из других протекторов один-на-один вместе группового галдежа. Старость? Возможно. Какими бы не были, однако, причины его сегодняшней мигрени, раздиравшей виски в клочья и одновременно сдавливающей голову, он хотел тишины. Спокойствия. Может быть стаканчик виски. Может быть даже чьей-то ненавязчивой компании. В дверь постучали. Стеф недовольно простонал. — Кто? — он правда старался, чтобы это не звучало как лай оскалившейся собаки. — Это Коул. Могу я войти? — тихо, но отмеренно, как по линеечке. Протектор всегда так говорил — отдавая каждому звуку ровно столько усилий, сколько тот заслуживал. Стеф задумался, взвешивая в голове варианты. С одной стороны, у них с Коулом вроде что-то наклевывалось — они сказали друг другу те самые страшные слова, после которых нет пути назад (и это не «отсоси мне, пожалуйста», а «ты мне нравишься»), вроде бы как согласились попробовать построить какие-то отношения, но это все было ещё настолько свежим и непонятным… Что было бы сейчас лучше — впустить его, чтобы невольно поощрить проявление эмоций вечно зажатого грудой формализма протектора, или отослать его отсюда, чтобы тот не становился невольным свидетелем одной из его вечерних полу-истерик? — Стеф? — ах, да, Коул же все ещё стоит за дверью, а время все ещё неумолимо течет. Стеф нервно хихикнул. На Земле в такой момент могли бы подбросить монетку, но где он такое добро найдет в протекторской общаге? Ой да к черту все. — Да, да, проходи, — ответил он, поднимаясь с кровати. По привычке длинною в жизнь в его комнате особенно-то ничего не было — только заправленная кровать с однотонным постельным бельем (полуторка, как бы ее сейчас назвали), небольшой прикроватный столик, на котором лежало какое-то барахло и шкаф с одеждой. Просто, со вкусом, все равно куда более роскошно, чем мог себе позволить любой паренёк во времена Второй мировой. Каждый раз, когда Коул входил в комнату, он будто отправлял всех присутствующих в небольшое путешествие во времени. Его всегда окружал запах горящих свечей и эпистолярных романов, эпохи, когда только начинал становиться популярным Дракула. В чертах лица самого Коула было что-то от холодного вампира Трансильвании. Ну а ещё их роднила буквально сочащееся гомосексуальное напряжение. Убедил ли себя в этом Стеф? Он бы сказал, что просто знает, куда смотреть. — Все в порядке? — Коул стоял в центре комнате как греческая статуя — красивый, утонченный, с выпиленными божественным скульптором чертами лица. Но всё-таки какого черта в замызганной общаге делала статуя? Стеф неслышно усмехнулся своим мыслям перед тем, как ответить: — Голова раскалывается по-страшному, за последний век так отвратительно себя не чувствовал, — с поражающей честностью. Что там земные психологи, книжки которых кто-то успел разбросать по всей общаге (Фри? Ханна? Стефу было невдомёк искать виновных) рекомендуют? Отношения должны строиться на честности, вот. — Я знаю несколько рецептов отваров от головных болей, которыми врачевали при дворе Виктории, — он казался непроницаемым, но Стеф заметил, как Коул сцепил руки за спиной, явно не зная, куда себя деть. — Да все в порядке, где-то на кухне вроде валялась пачка обезболивающих, мне просто лень туда тащиться, — он почесал себя за затылок. — Ты это, присаживайся, я пока схожу за стаканом воды. Расправившись с таблетками и водой (Стеф как-то никогда не задавался вопросом, как в космической общаге на отшибе вселенной каждый день появляется бутылированная вода. Межгалактическая доставка?), протектор приземлился на кровать бок-о-бок с Коулом. Старший протектор сидел даже здесь как за роялем, с идеально прямой спиной, вытянувшись как по струнке. — Да расслабься, сейчас, голова пройдет и можно будет кинчик какой-нибудь посмотреть, — Стеф положил ему голову на плечо. Выждал пару секунд, проверяя неизведанную ранее территорию. Нет, разумеется, они обнимались и целовались, порой заходя даже немного дальше, но с Коулом никогда нельзя было знать наверняка — он вообще практически никогда не позволял себе никаких форм физической близости с другими протекторами, считая это величайшим моветоном. Стеф считал это старомодным до жути, но принимал правила этой игры. — Так пары проводят время друг с другом сейчас, да? — спросил Коул, приобнимая его за плечо рукой. Отлично, такая реакция Стефа вполне устраивала. — Ну, в мои времена как-то было не до церемоний, но сейчас — да, мне кажется? Я не собираюсь идти к Максу за консультацией, — ухмыльнулся он, сводя все в шутку. — Мы можем в картишки поиграть. — Если ты будешь так часто играть в карты, то в какой-то момент проснешься с утра и не сможешь вспомнить свое имя, — с укоризной в голосе сказал Коул, но на его губах блуждала загадочная улыбка. Как у Мона Лизы, ну один в один. — Да ладно, я не так в этом плох, — ущипнул его младший за бок, хотя едва ли фанат викторианской моды мог что-либо почувствовать сквозь десятки слоев ткани. — Я уже проиграл воспоминание о том, как дрочил в душе, думая о тебе — и да, только попробуй покраснеть, ты сам с собой это сделал — так что что может быть хуже? Карты на раздевание? — в шутку предложил протектор. Однако, Вселенная видимо ненавидит его лично. Как бы иначе он сошёлся с Коулом? Нет, не поймите его неправильно, Коул — замечательный человек, он невероятно умён и ответственен, он прекрасно выполняет свою работу и на самом-то деле очень приятный, искренний и даже нежный человек, если суметь пробиться сквозь его туго затянутые манжеты и три жилетки поверх друг друга. Но иногда тупит он по-страшному. — Ты серьезно? — протектор отстранился, чтобы окинуть Стефа взглядом. На нем были какие-то растянутые на коленках штаны и футболка, протёртая на плече. — Ты же понимаешь, что останешься в костюме Адама за ровно три раунда? — На мне нет трусов, так что за два. В глазах Коула новостной лентой промелькали слова «меня здесь нет» и «я не Коул». — Ты, — он осмотрел молодого человека с ног для головы, будто впервые осознавая его присутствие рядом с собой здесь и сейчас, — не носишь нижнее белье?.. — Какой извращенец вообще будет носить трусы у себя дома, ну, — закатил глаза Стеф. Коул красноречиво перевел взгляд на собственные руки — из-под его сюртука (кажется, это как-то так называлось — Коул как-то раз объяснил ему в деталях, из чего состоит платье настоящего джентльмена, но Стефу в одно ухо влетело — в другое вылетело. Он несомненно пытался запомнить все это многообразие сорочек и жилеток, но это было выше его нечеловеческих возможностей) торчали белоснежные накрахмаленные манжеты, а под рубашкой скрывался еще не один слой хлопковой ткани. А существовали ли в Викторианское время боксеры? Этому вопросу суждено остаться тайной. — Нам, конечно, по этикету еще рано переходить к чему-то, — начал Коул спустя несколько длящихся часы секунд, — интимному, но я не думаю, что в этикете прописаны такие отношения, в которых состоим мы. Тут уже настал черед Стефа подвисать. Возможно, на предыдущей миссии что-то пошло не так, и Коула подменили кем-то? Коула, который едва ли в обморок не упал, когда Стеф пару недель назад встал на носочки, чтобы поцеловать его в первый раз? У Коула были несправедливо мягкие губы, будто созданные для того, чтобы их целовать. Стеф постоянно обкусывал свои, из-за чего они постоянно были все в коростах — Фри ему как-то посоветовала купить гигиеничку, и он даже купил ее, но забил примерно через неделю. А Коул никогда ничем таким не промышлял, слишком хорошо владея собой. А вот когда его поцеловал Стеф — не совладал. Один — ноль. Хорошо, теперь может быть один — один. В любом случае, он уточнит позже про предыдущее задание. Что-то слишком подозрительное произошло. Может быть Коул болен? Или отравился? Или он все-таки тоже человек, и у него спустя четыре сотни лет начался пубертат? Как много вопросов — как мало ответов. — Мне не настолько кровь ниже пояса ударяет, эй, — попытался он перевести все в шутку. — Я просто пошутил, — пауза. — Я не хочу спешить. — Это будет интересным опытом, как мне кажется, — Коул неуверенно протянул к нему руку. Стеф взял его ладонь в свою. — Мы сможем стать ближе друг к другу, прощупывая границы в неформальной атмосфере. Тем более, мне ничего не грозит, — усмехнулся он краем губ. — Да господи, не настолько я плохо играю, — возмутился Стеф. Но пальцы с Коулом переплел. — Теперь это уже дело чести, ты не отвертишься, — хмыкнул он и, вытянувшись к прикроватной тумбочки через колени Коула, залез в один из верхних ящиков, чтобы достать оттуда старенькую колоду карт. Эта колода повидала многое — возможно, даже больше, чем сам Стеф, учитывая то, скольких воспоминаний он решился из-за нее. Кто-то бы назвал эту колоду неудачной. Но это была одна из тех немногих вещей, что осталась у него со времен человеческой жизни, и он по-человечески сентиментально был к ней привязан. Все карты были погнуты, когда-то ровненько залакированные уголки распушились, некоторые карты вздулись — напоминание Стефу о том, что махать руками вокруг бутылок алкоголя — это плохая идея. Но его даже бесконечные порезы на руках не могли отучить от того, чтобы постоянно очень активно жестикулировать по поводу и без в оружейной комнате. Будто бы пара цветных пятен на каких-то бумажках (хорошо, очень дорогих его сердцу бумажках) сможет такое провернуть? Да ни в жизнь. Стеф с легкой руки быстро и аккуратно перемешал колоду. Они сели друг на против друга на его кровати — младший у изголовья, подложив под поясницу подушку и сложив ноги по-турецки, старший в ногах, поставив ноги ровно на пол настолько, насколько ему это позволяла поза в пол-оборота. Они сошлись на то, чтобы сыграть в дурака. Стеф взял две карты — одну красную, другую черную, и завел их за спину, спросив Коула, какую тот выбирает. Если он выберет красную, то ходит первым, черную — значит уступает первенство хода раздающему. Как-то аномально вести Водолею начало еще с этого самого момента. Змееносец вытянул выбрал левую руку, в которой была черная карта. Стеф, довольно усмехнувшись, раздал им по семь карт. Козырной стали черви. — Все сегодня говорит о моих глубоких чувствах к вам, милорд, — попытаясь спародировать манеру речи Коула выдал он. Если бы тут был Дан, он бы наверняка сделал вид, что сейчас сблюет от такой приторности. Но Дана тут не было — и слава всем звездам. Коулу несчадно не везло, за всю игру он вытянул разве что пару козырей, которые пришлось использовать практически сразу, чтобы отбить беспощадные атаки второго протектора. Он запоминал все карты, ушедшие в сброс, пытался предугадать расклад в руке мужчины напротив, но все было тщетно — фортуна сегодня была явно не на его стороне. Как бы он не был хорош в тактике и стратегии, ничего не сделать с простым человеческим «не прет». И это была лишь первая в череде его неудач. Далеко не последняя, однако. Он сначала избавился от сюртука, потом от обоих ботинок (Стеф настоял, что они считаются за один предмет одежды, как и носки, резонно заметив, что вряд ли Коул вышел бы куда-то лишь в одной туфле — еще не понявший, на что себя обрекает протектор согласился с таким доводом. Через несколько проигрышей он начал об этом жалеть), дальше в стопку одежды ушли носки, жилетка, запонки (тут он уже не сторговался на то, что запонки идут вместе с рубашкой, почуяв подставу со стороны вселенной). Потом в кои-то веке проиграл Стеф. Для него потеря была куда более сокрушительной, чем для Коула — у того обнаженной кожи еще на сантиметр даже не прибавилось, если считать ступни, но ноги это скучно. Стеф же за один промах разделся наполовину. Он стянул через голову футболку и бросил ее на пол — очевидный контраст между расплывшейся лужицой тканью и аккуратной стопкой одежды около Коула. Стеф, конечно, в Спасателях Малибу не снимался, но ему было, чем похвастаться — как и любой другой протектор, он был в прекрасной физической форме. Красивые ровные кубики пресса, подкачанная грудь, мускулистые руки. Прослойка упругих рельефных мышц покрывала все его тело. Как и любой другой протектор, он был почти с макушки и до пят покрыт сеткой шрамов — об огромных и неказистых, которые при всех его стараниях все равно зарубцевались белыми бугристыми полосами, до почти незаметных царапин, которые равновероятно могла оставить как играющаяся кошка, так и чей-то наточенный стилет. Это была часть их жизни, которой не было смысла стесняться. Это было даже чем-то вроде повода для гордости — этакие боевые награды, медали, получаемые потом и кровью незримым для человечества войском. Стеф поймал себя на мысли, что никогда не видел, сколько шрамов под одеждой у Коула. Больше ли их? Может быть, одна из причин, почему он так одевается, это какой-то особенно уродливый шрам? Стеф сам был не в восторге от нескольких особенно неудачно заживших шрамов, проходящих от его плеча и до бедренной кости через весь торс, но это не было чем-то из ряда вон выходящим. Коул был его старше, старше намного. Он повидал еще Шекспира, он пережил многие империи и королевства, великих императоров и безжалостных диктаторов. Стеф подумал, что чье-чье, а тело Коула точно несет на себе отпечаток жестокой правды жизни протектора, в каждом шраме — строчка этого свода. Мгновение, одно движение, отделяющее любого из них от смерти. — Ты тут, Стеф? Все в порядке? — вырвал его из внезапно помрачневших дум Коул. Ах да, игры на раздевание. Продолжаем. Теперь Стеф играл не на жизнь, а на смерть — следующий его проигрыш означал бы конец игры, его проигрыш и то, что он как дурачок будет сидеть в чем мать родила рядом с облаченным в рубашку и брюки Коулом. Он уже как-то видел старшего протектора в футболке на одной из тренировок, где они остались вдвоем, но сейчас… Все казалось куда более эротичным. Терпким, развратным, почти на грани пошлости увлекательным. Ему, однако, продолжало неимоверно вести. Коул в какой-то момент в шутку заметил, что он мухлюет, но Стеф, если честно, сам не до конца понимал, что происходит. Змееносец даже предположил, что Водолей все это время строил дурочка, чтобы в решающий момент использовать свои невероятные навыки игры как последний козырь (и наконец-то получить возможность бессовестно пялиться на Коула). План-то был бы отличный. Стеф даже пожалел, что сам до такого не догадался. Спустя еще несколько раундов на Коуле по существу осталась только самая нижняя из рубашек, брюки и все, что в Викторианское время посчитали бы нижним бельем (или боксеры — но эту интригу тот, зараза, держал до последнего). Стеф все еще сидел с голым торсом и в растянутых трениках. Парочкой они, конечно, были занимательной. Рубашка Коула была из какой-то очень мягкой и немного прозрачной материи. Сквозь нее Стеф видел очертания мышц — будто бы набросок твердым карандашом, почти незаметные линии, но все-таки существующие и притягивающие к себе внимание. Вызывающие желание приблизиться и рассмотреть поближе. Еще один раунд. Еще одна победа Стефа. — Выбирай, в чем ты хочешь остаться — в рубашке или в штанах, — на губах протектора расцвела лисья улыбка. Он не хотел давить на старшего, заставяя его делать что-то, чего бы тот сам не хотел, но он казался настолько же вовлеченным в процесс, как и он сам. За внешним благоразумием и постоянной собранностью Змееносца легко было потерять из виду его азартную натуру. Он уважал правила игры, которую начинал, садясь на стол, и не пасовал, проигрывая. — Ты уже сидишь без верха, так что я думаю, что сравняю счет, — он начал медленно, будто специально растягивая этот момент, растегивать пуговицы одну за одной. Сначала взору Стефа предстали ключицы, покрытые росписью белых полос. Потом грудь — не настолько накачанная, как у него, конечно, но он определенно следил за собой. Коул вообще в целом был скорее жилистым, высушенным, более проворным и ловким, чем по-грубому сильным. Под его сердцем красовался длинный, примерно с ладонь, рваный порез, который, судя по стянутой вокруг коже, ни раз перешивали. Дальше показался пресс — и если бы у них не было стиральной машинки, то Стеф стоял бы в очередь, чтобы стирать на нем свою одежду. Боже, дорожка. У него была дорожка волос, скрывающаяся за поясом хитроумно завязанных брюк. На Стефа волной накатил весь эротизм их сложившейся ситуации. По его телу прошлась волна жара, а кончики пальцев начало покалывать. Он был всего лишь молодым человеком, у него были свои определенные потребности. И пусть он даже хорошо себя контролировал, но перед ним сейчас сидел очень красивый мужчина, медленно стягивающий со своих плеч белоснежную рубашку. Стеф сглотнул. Во имя Света. — …Стеф, слушай, Паскаль очень хочет тебя видеть и… — внезапно раздается голос появившегося из неоткуда Дана. Существует две реакции на неожиданную опасность — бей или беги. Стеф хочет убивать. Будь неладна его способность телепортироваться. Особенно телепортироваться без предупреждения. Особенно прямо в середину его комнаты. Особенно когда он сидит полуголый вместе со своим вроде как уже молодым человеком и играет с ним в карты на раздевание. — Ой, о-ой, — Дан поднимает взгляд и тут же затыкается, теряя дар речи. Четвертование. Повешивание. Обезглавливание. Вдох. Выдох. — Мы тут немного заняты, — шипит на него Стеф, стреляя в него взглядом. Если бы протекторы могли убивать взглядом, Володей бы определенно был в этом лучшим. — Да, конечно, я, эээ, да, пока, — Дана в целом сложно выбить из колеи, но сегодня вообще оказывается день невероятных чудес. Он исчезает так же быстро и незаметно, как и появился. — Во имя всего святого, — Стеф закрывает глаза ладонью, борясь с нахлынувшим потоком эмоций. И желанием убивать. — Мне очень жаль, что так получилось, Дан просто бесцеремонный идиот, — он трет глаза руками перед тем, как поднять взгляд на Коула. — Тут нет твоей вины, — он прикусывает губу, смущаясь. Коул Харрис смущается, вау. — Но нам определенно стоит обсудить с Даном допустимость телепортации в личные комнаты протекторов. — Да… — они неловко переглядываются. И смеются. Вместе, от души, заливистым смехом, озаряющим тусклую комнату Водолея ярче полуденного солнца. Напряжения как ни бывало. Вся эта ситуация настолько комичная, что Стеф абсолютно уверен, что когда-то краем глаза видел его в каком-то сериале, который оставил на телике крутиться другой протектор, но не озаботился тем, чтобы потом выключить электронное устройство. Этот момент можно отнести в Парижскую палату мер и весов как эталон неловко-романтической ситуации. Они медленно успокаиваются и находят друг друга взглядом. На несколько мгновений все вокруг — назойливый и бесцеремонный Дан, вечно лезущий не в свои дела Паскаль, их проблемы и заботы, спасение мира и сохранение баланса — все это перестает существовать. Мир стирает сам себя, оставляя в нем только двоих, поглощенных друг другом. Что-то между ними щелкает, и из этой искры разгорается пламя.