Навсегда вместе, навсегда врозь,
Навсегда космос, навсегда кровь,
Навсегда вечность, навсегда зверь,
Навсегда юность, навсегда смерть…
декабрь 1999-го..
Раздурившаяся декабрьская метель стихла тотчас, как был официально объявлен победитель депутатской гонки. Одурманенные триумфом сотрудники «Курс-Инвеста» уже охрипли от радостных возгласов, но праздновать не прекращали. Ликовала не только верная бригада Александра Белова, но и приближенная братва. Успех «одного из них» в авторитетных кругах воспринимался, как свой собственный, а дружить с важной шишкой не только приятно, но и выгодно. Поэтому в офис подтягивались все новые и новые лица, спешившие поздравить новоиспеченного депутата Государственной думы с грандиозной победой. — Че-т холодно сегодня, — на крыльцо вышел поеживающийся Космос, закутываясь в воротник черного пальто. — Ну так не май месяц, алле! — за его спиной показался Пчёлкин. Пальто, как и душа, нараспашку. Верхние пуговицы шелковой рубашки расстегнуты, а на шее поблескивает золотая цепь. Двор Цветного бульвара был заставлен дорогими автомобилями друзей и партнеров Саши. Парни радушно встретили очередную партию прибывших гостей, среди которых был развеселый Кабан с женой, и направили их дожидаться виновника торжества в теплом офисе. — Погреешься? — Витя ловким движением вынул из кармана пальто припасенную бутылку коньяка. — Да не, — отмахнулся Космос. — А че так? Опять скажешь, что «в завязке»? — Депутат приедет — отпразднуем, как следует. Парни неторопливо шагали вдоль здания по расчищенной дорожке. По бокам, за бордюрами, игриво мерцал снежок, собранный в невысокие сугробы. За порядком следил смешной снеговик, которого еще утром слепил Ванька. Правда, вместо морковки в носу торчала сигара — гениальное решение дяди Вити. В оконных стеклах многоэтажки теплыми искрами отражались сверкающие огни фейерверков, которые были развешаны на столбах горящей гирляндой. Дикий, разрывающий ушные перепонки ор, взорвавший офис после оглашения результатов голосования, не умолкал третий час, а во дворе покой нарушало лишь шипение зажженных огоньков. Было в этой контрастной тишине нечто зловещее, нашептывающее и предрекающее что-то плохое. — Пчёл, ты погляди — красота! — Космос развел руки, купаясь в лучах искрящейся водопадом гирлянды. — Вот оно — счастье! Вот оно! — Пчёлкин притянул к себе за шею улыбающегося друга и сделал приличный глоток чудодейственного согревающего напитка. С теплых губ паром срывался холодный воздух. Счастье. Наконец-то счастье. Они сделали это. Очередной Эверест покорен. Вершина, достичь которую, казалось бы, ну просто невозможно, завоевана. Невидимое знамя победы развевается на ветру, как алый штурмовой флаг на крыше рейхстага. Всего какая-то декада потребовалась четырем простым паренькам из Западного Бирюлево, чтобы добиться таких высот. Никакого блата, никаких волосатых, власть имущих рук извне. Все сами: умом, харизмой, настойчивостью, порой излишней дерзостью. Но наглым, как известно, улыбается удача, а те, кто рискуют, опосля купаются в шампанском. В окнах офиса мелькали танцующие фигуры, шастали люди с бокалами, украшенные праздничной мишурой. Рыжий, Антоха, кружил в объятиях высокой блондинки, уютно расположившись на ее груди. — Вот тебе и за-заика, — передразнил его Космос и усмехнулся. — У него был прекрасный учитель. По гроб жизни мне обязан. — Сплюнь, дурень. — Да его! Не моей же. У охранного поста, на «границе» двора, ярко засияли фары. — О! Вон Саня, по-моему, едет, — Пчёлкин прищурился, вглядываясь в автомобиль, остановившийся перед шлагбаумом. — Ну наконец-то! Пузатенький дядя Коля поднял шлагбаум и во двор медленно въехал красный джип. Автомобиль крался, как изящный гепард на охоте, перед нападением на ничего не подозревающую газель. За рулем сидел верный и несменный телохранитель семьи Беловых, страж с почти десятилетним стажем и безупречной репутацией. — Макс тоже бедный, да? — Угу, — Витя продолжал согреваться, глотая «мартель». — Туда-сюда мотается пацан целыми днями, — Космос дыхнул на заледеневшие ладони, растер их и спрятал от мороза в карманах пальто. — Тоже мне работка. Машина остановилась в паре метров от ребят. Фары потухли, но двигатель продолжал работать. Пассажиры выходить не торопились. — Что-то я не пойму. Он что, один? — Пчёлкин нахмурился. Преодоление тридцатилетнего рубежа и живая мимика дали о себе знать: между бровей поселилась предательская морщинка. — Сейчас узнаем. Карельский вышел из машины. Поправил кепку и поднял воротник, пряча шею от декабрьской стужи. — Ты чего один? Где командир? — Да он с Ольгой остался. — Что?! — Космос вскинул брови. Он удивленно таращился на Макса, будто тот пришел сдавать экзамен по высшей математике, а сложить два и два не может. — Ты какого лешего их не привез? — За тебя, Гефестион! — Витя отсалютовал Карельскому и снова пригубил. — Дуй за Санькой! Макс неуверенно топтался на месте. Как малое дитя, украдкой стащившее со стола пирожок раньше положенного времени. Он смотрел на парней пустым, стеклянным взглядом, будто пребывал в глубокой форме коматоза и, определенно, не слышал ничего, что ему говорили. Мыслями он был не на Цветном бульваре: скорее всего, даже не в этой реальности, а в своем собственном мире. В своем темном, одиноком астрале. — Ты что, оглох?! Фразы долетают обрывками. Издеваются. Не уважают. — Да ему на выходной пора, Кос. Замучили мужика. Голоса звучат откуда-то издалека. Слова, которых не разобрать. Насмехаются. Ненавижу! — Слышь, ты здоров? — Космос обеспокоенно смотрел на побледневшего мужчину, который, кажется, готовился упасть в обморок. — Ты прям белый. Подстать командиру. — А я тебе говорил, Макс: не пить — вредно для здоровья. За тебя! — Витя запрокинул голову, допивая со дна бутылки последние, самые сладкие капельки коньяка. Карельский злобно зыркнул на Пчёлкина, перевел ощетинившийся взгляд на Холмогорова и решительной походкой направился к ним. По мере приближения он ускорял шаг и в какой-то момент распахнул куртку. — Ненавижу! — сквозь зубы прорычал мужчина и, поравнявшись с Космосом, замахнулся, сверкая ножом в руке. — Макс, я не поня.. — Кос! Лезвие острыми когтями, холодом и страхом, резкой болью вонзилось в тело. В горячее, энергичное тело, сильное и жаждущее жить. Столько лет борьбы: с самим собой, с несправедливой действительностью, с обстоятельствами. И вот она, победа — теплым ощущением в руках, приятным вкусом на губах. И неужели все так должно закончиться? — Нет.. Нет! Окровавленный нож выскользнул из рук нападавшего и оглушительным звоном приземлился на асфальт. Макс пошатнулся от осознания, что он сделал. Что натворил. — Нет, пожалуйста! Нет.. Нет-нет-нет! Космос, на подкосившихся ногах, медленно опускался на землю, удерживая вес заслонившего его собой Вити. — Давай, тварь! Давай! Режь! — голос Космоса срывался на истеричный крик. Он смотрел на Карельского глазами, полными слез, а руками придавливал кровоточащую рану на животе друга. Макс попятился назад. Он заскочил в джип и красный внедорожник, заскрипев шинами, сорвался с места. — Пчёлкин, не молчи! Пчёл! У Вити не было сил ответить. Всю энергию он направил на то, чтобы не разрыдаться, как маленькая девочка, от страха. Он не планировал умирать, тем более в тридцать. Его жизнь только начиналась. Самая лучшая жизнь: богатая, наконец сытая, успешная. Впереди должно было быть счастье и только: детский смех, кругосветные путешествия и еще столько всего неизведанного. Например, настоящая любовь. Еще столько всего могло случиться. Он не хотел умирать. Но куда больше не хотел, чтобы умирал лучший друг. — Шмидт! Шмидт! Кто-нибудь! — Космос беспомощно кричал, пытаясь трясущимися пальцами сдержать поток хлынувшей крови. — Я сейчас, Пчёл, сейчас. Надо халатов вызвать. Погоди, ладно? — Нет, — наконец прохрипел Витя. Сглотнул сухим ртом и сморщился, собирая силы. — Будь со мной.. до конца. От болевого шока он перестал чувствовать ноги. Удары собственного сердца казались пыткой, а нутро покрылось мурашками от страха и холода. Весь его организм слажено работал на то, чтобы прожить еще как можно дольше времени, но оно испарялось в геометрической прогрессии. И Витя это знал. Страшно понимать, что ты умрешь. Да, каждый день ты понемножку умираешь и делаешь крохотный шажок по дороге в собственную могилу. Но сегодня Витя Пчёлкин в нее спрыгнул. Умирать — страшно, но долго испытывать мучения не хотелось. Скоро все кончится. — Шмидт! Шмидт! Да твою ж мать.. Помогите! Космос плакал, а Витя блаженно улыбался. Пусть этот дурень никогда не узнает, сколько боли стоит такая улыбка. Он будет скучать. По его детской наивности, по его глупой физиономии. По астро-физико-историко-культурологическим справкам, порой невпопад и почти всегда не в тему. Они были с пяти лет вместе. Всю жизнь. — Денек выдался.. тяжелый. Правда? — Пчёлкин попытался выдавить свою фирменную лисью ухмылку. Холодно, будто по венам течет не кровь, а ледниковые воды. Грудь скованна такой болью, как если бы вместо сердца бился остроугольный кусок айсберга, разламывающийся на части с каждым стуком. — Витя, там пост разнесли. Что у вас тут проис.. — на крыльце показался Шмидт с жужжащей рацией в руках. Увидев мрачную картину, мужчина замер. Даже его профессиональное самообладание потерпело фиаско. — Скорую! Вызови скорую! — проорал Космос. Одной рукой он гладил Витю по волосам, второй сжимал рану. — Что слу.. — Скорую! — взревел не своим голосом Космос. — Быстрее! Пожалуйста! На крылечке начали скапливаться люди, покинувшие офис. Намарафетившиеся женщины в соболиных шубках взвизгивали и охали. Мужчины с золотыми запонками на дорогих костюмах перекрещивались. Гости, прибывшие поздравить депутата Государственной думы, случайно стали свидетелями кровавой расплаты за победу. — Брат, ты только держись. Все будет хорошо, — Космос утер слезы тыльной стороной ладони и взял Витю за руку. — Отче наш, сущий на небесах. Да свя.. — Кос, кончай. Меня еще рано отпевать. Каждый вдох давался все тяжелее и начал сопровождаться страшным хрипом. Парень хотел прокашляться, но даже попытки были болезненны. — Блядство! — никогда не теряющий хладнокровие Шмидт ударил кулаком по кирпичному фасаду. Он никак не мог дозвониться до скорой. — Есть тут врач? — Кто-нибудь! Здесь есть врач? — вскрикнул Космос, хватаясь за последнюю соломинку. Упакованные жены авторитетов и братки растеряно переглянулись. Начальник налоговой помотал головой, остальные продолжали скорбно вздыхать и ахать. — Слышь, — Витя потянул Космоса за рукав пальто, чтобы вернуть его внимание к себе. — Витальку не бросай. Ладно? — Пчёл.. — И за двойцами следи. За нас обоих. Расскажешь им потом про дядю Пчёлу. Козел, — улыбнулся. Изо рта струйкой потекла кровь. — Сука! Сука-сука-сука, — Космос горько взвыл и начал бить рукой по асфальту. На этом месте остался размазанный кровавый след. — За моими приглядывай. Старенькие они уже. — Хватит! Это слишком больно. Слышать, как твой лучший друг прощается. Обещать выполнить его предсмертные просьбы. Видеть, как он умирает на твоих руках. Умирает из-за того, что спас тебе жизнь ценой своей собственной. А ведь Витя любил жить. Любил жить и ценил жизнь куда больше, чем Космос, который несколько раз пытался покончить с собой и много раз был на волосок от смерти из-за халатного отношения к самому себе: наркота, алкоголь, вечные депрессии. Он никогда не понимал цену жизни, ему слишком легко все доставалось. Но теперь он знает. — Пчёлкин, если ты умрешь — я тебя убью. Клянусь, убью! — Саню одного не оставляй. Он же.. м-м.. — скорчился от боли. — Он же малой. Так что ты теперь за старшего. Как и хотел. Нет! Такого он, точно, не хотел. Если быть старшим — значит потерять лучшего друга, пусть катятся к черту любые блатные регалии и статусы. — Но старший, пока Теофила не оклемается, — хамская ухмылка-таки пробралась на побледневшее лицо. Витя не знал, что Валера уже никогда не очнется. Час назад Макс вышел из Склифа, оставив в палате два трупа. Филатовы были убиты: Карельский хладнокровно зарезал ничего не подозревающих, доверяющих ему людей. Зеленые глаза Томы навсегда погасли, а остывший труп Фила уже не оживит ни один прибор жизнеобеспечения. — Да где эта ебанная скорая?! Шмидт! — Я вызвал, Космос! Вызвал! — Звони! Всем звони! Пчёлкин снова поморщился от боли. Каждый вдох давался, как тяга штанги. Легкие требовали прочиститься. Он захрипел, кашлянул и выплюнул рядом на снег сгусток крови. — Жук, ты обещал быть свидетелем, помнишь? Крестным обещал быть. Обещал! — лицо Космоса скривилось от плача, а одной из своих кровавых ладоней он сжал руку друга. — Не срослось, извини. Планы поменялись, — Витя натянул улыбку. Вдалеке разнеслись тревожные звуки сирены кареты скорой медицинской помощи. — Едет, — как на манну небесную отреагировал Космос. — Едет! Держись, брат. Держись. Потерпи еще чуть-чуть. — Пытаюсь. — Ты мне жизнь спас, — сквозь слезы прошептал Космос. — Не просри ее. И обещай: больше никакой наркоты. — Обещаю. Ты только глаза не закрывай. Сирена скорой все громче. Кажется, ищут въезд во двор. — Пчёлкин.. — Чего тебе? — Спасибо. За все. За все-все. Витя улыбнулся. — Если бы все можно было повторить, всю жизнь от начала и до конца, я бы все сделал так же. Но я не кошка. — Ты жук. — А ты козел. Рассмеялись. Космос сквозь слезы, Витя сквозь боль. Машина скорой помощи застряла у поломанного шлагбаума. Карельский разворотил пост джипом — проехать невозможно. Шмидт и двое парней побежали к пропускному пункту, чтобы вытащить ленивых медиков за шиворот из теплого уютного салона и приволочь их к Вите, ловящему последние секунды жизни на холодном асфальте. Сирена противно орала, подливая масла в огонь всеобщего страха и тревоги. Очередной удар сердца показался ударом биты по телу. Дыхание сперло. Витя сморщился. — Пчёл? Удар. Боль, как будто его сбросили с девятого этажа на жесткий бетон. Органы сжались, скукожились. Вырвался тихий хрип. — Витя! Что такое? Удар, удар, удар, удар. Сердце бешено забилось. Все потемнело, руки ослабли. Перед глазами яркими вспышками начали мелькать обрывки прошлых лет. Полина говорила, в рассказах переживших клиническую смерть есть доля правды. Некоторые из тех людей утверждали, что в какой-то момент начинали видеть отрывки своей жизни, которые проносились перед ними кадрами. Медики, ученые или кто они там заявили, что мозг остается активным и скоординированным не только во время момента смерти, но и чуть-чуть после. — Не закрывай глаза! Смотри на меня! Голос Космоса. Глухой, далекий, будто, правда, откуда-то из черной, звездной бездны, из космического вакуума. Время застыло. — Увидимся наверху, брат. Только не спеши, — на выдохе прошептал Витя. — Пчёл! Ты меня слышишь? Очень плохо. Как из другого измерения. Он уже умер? Его душа отслаивается от тела и видит происходящее по ту сторону зеркал? Так странно. Друга, на коленях которого лежит голова Вити, он слышит смутно, а как где-то вдалеке бегут врачи и матерится Шмидт — хорошо.***
— Это мое! — Отдай! — Я первый взял! — Нет я! Вера Ивановна, молоденькая рыженькая воспитательница, первая любовь большинства мальчишек из группы «Солнышко» детского сада № 1142, побежала разнимать бойцов. — Холмогоров! Пчёлкин! Ну сколько можно? Девушка пыталась оттащить за шкирку сцепившихся мальчишек, катающихся по полу в драке за новенький конструктор.***
— Эй, детдомовский. Тебя как звать? — Детдомовская крыса его звать. Вот меня зовут Космос Юрьевич, а он — детдомовская крыса! — Крыса! Пи-пи-пи! — смеялись девочки на первой парте. — Крыса, крыса, крыса! — Детдомовская крыса! — угрюмого мальчика окружали одноклассники и громко смеялись.***
— Ты где ходишь, пока друга твоего бьют? — Меня никто не бил, Белов! — Меня оставили после уроков. Из-за тебя, козел! — Витя пальцем тыкнул в сторону Валеры, которому он разрисовал тетрадь с контрольной работой. Учительница долго допрашивала мальчика, кто это сделал, но он не признавался, пока отличница Милка Дубинина не рассказала, как все было. — Этот козел, пока ты пирожки лопал, друга твоего защищал! — Сань, пошли. Уроки надо делать. — Я вас не звал! — Холмогоров, ты хоть знаешь слово «спасибо»? Кто тут козел, так это ты! — Что? А ну иди сюда! — Перестаньте! Сейчас воспиталка, то есть, училка увидит, как вы деретесь, и все к директору пойдем.***
— Сбил меня! — Считай, считай, жук. Только без твоих фокусов. А то я тебя знаю: «три пишем — пять в уме». Витя влюбленно вдохнул аромат разношерстных купюр. Портянки Сталина или хрущевские фантики, какая разница? Да хоть носовой платок Громыко и даже салфетка Горбача! А говорят, деньги не пахнут. Еще как пахнут! Кровью и потом. — Космосила! И это все нам!***
— Пожалуйста, внимание! Военнослужащий, Александр Белов, просьба спуститься вниз, Вас ожидают.***
— Я сейчас в день заколачиваю столько, сколько мой папаша в месяц на фабрике. Нахрена мне институт?***
— А вот что сегодня самое главное! Да, Пчёл? — Ну! — Вы что, по воровской пошли?***
— Сань, ты только держись. — Жужжи отсюда, Пчёлкин. Пока и тебя не подстрелили. — Не дрейфь, вулканолог. Это я тебе, как аквалангист, говорю. Выплывем! — Хана мне. Сваливай. — Баран. Вон они! Наши, на линкольне!***
— Куда ты вечером намылился? — Все туда же. — А что с лицом? — Разбор полетов предстоит. — Значит, я с тобой. — Не вовремя ты решил в игру включиться, Теофила. Как-нибудь в другой раз. — У тебя со слухом проблемы? — Ты не понимаешь. Там серьезный замес, замешаны серьезные люди. — Нет, это ты не понимаешь. Я не буду отсиживаться, зная, что ты один едешь на стрелу. — Валер, я ж не Сашка. Я пойму. — Я знаю, что ты не Сашка. Ты настырная жужелица. Ты жужжащий Пчёлкин и дальше что? — И ты ради меня головой отвечать собрался? — Надо будет — отвечу. Разворачивай, я сказал.***
— Ты просто напыщенный, нахальный павлин, который за своей наглостью скрывает, кто он есть на самом деле. А ты же добрый, хороший парень. Правда, со своими тараканами, конечно. Ну, и с неизлечимым зудом в штанах. — Какой высококлассный анализ. Мое почтение, фурия. — Дурак ты, Пчёлкин. — Не отрицаю. — Ты же просто хочешь любви. Но ты не там ищешь. — Ты из адвокатши переквалифицировалась в психолога? — Хватит строить из себя ковбоя. Просто будь собой. Ты же хороший. — Ты правда так считаешь?***
— Тебе гвоздичка и аскорбинка. В знак дружбы. И.. кхм, и любви. В Берлин вез. Ну и.. не довез.***
— Витенька, надо же. Глаза прямо твои. Ну, он же просто вылитый! Да, мой сладкий? Мой любименький мальчик! — Ты, мать, не забывай: гены Пчёлкиных сильны. Ты меня-то в молодости вспомни. Какой красавец тебя под общежитием караулил. — Как забыть-то! Всегда с гвоздичкой и зефиром в газетном кулечке. Вылитый Есенин.***
Хлопья снега пируэтами кружили по замершему небу. Они падали вниз, исчезали на черном пальто Космоса и таяли на все еще теплом бледном лице Вити. — Пчёлкин! Ты меня слышишь? — парень продолжал тормошить друга за плечи. Рядом с молодыми людьми очутилась женщина в годах. Подбежав, она тут же села рядом на колени и открыла свой медицинский чудо-чемоданчик. — Отойдите, молодой человек! На асфальт рухнул крепкий мужчина, около него приземлился долговязый паренек, больше смахивающий на медбрата. Шмидт ходил вокруг, схватившись за лысую голову и что-то бубнил. Космос различил в несвязном бормотании молитву. — Пчёла.. — Отойдите! Вы мешаете! Космос боялся, что как только он отпустит обмякшую руку — вернуть Витю уже будет невозможно. Он видел в этом прикосновение величайшую силу: именно она, дружба, их космическая связь и удерживала жизнь Вити. — Уберите его кто-нибудь! — Космос, пойдем, — Шмидт положил руки на плечи плачущего парня. Надеялся, что мягким жестом получится его переубедить. Есть у животных такая особенность: если умирает кто-то из «близких», кто-то из стаи, родители или потомство, они лежат рядышком и греют собой безжизненный трупик. Наверное, они наивно полагают, что смогут своим теплом вернуть умершего к жизни. — Хватит. Вставай! — Шмидт с силой оттащил Космоса. Он устоял на ногах только благодаря тому, что его поддерживали под руки. Врач разорвал рубашку на груди Вити. Фельдшер приложила пальцы к сонной артерии пострадавшего и, Космосу показалось, что она отрицательно помотала головой, смотря на коллег. «Медбрат» выхватил из чемоданчика шприц и заполнил его каким-то раствором. Паренек долго копошился и никак не мог найти вены на бледной руке. Витя часто смеялся, что из него вышел бы отвратительный наркоман — наркоман-неудачник. Вколотый адреналин и непрямой массаж должны были запустить сердце. Врачи начали делать искусственное дыхание и перепроверять через определенное количество повторов пульс в области кадыка и ложбинки между ключиц. Время шло. Или оно уходило? Тянулось бесконечно. — Космос Юрьевич, — к парню медленно подошел Хлебников, прикрывая рукой микрофон сотового телефона. — Не сейчас! — рявкнул Шмидт. Мужчина опустил взгляд в пол. Выглядел максимально потерянным и взволнованным. — Что еще? — парень почуял неладное, проклиная последними словами этот чертов день. — Срочно? — Да. Беда, — Вася Васильевич протянул телефон. Беловы были расстреляны в собственном коттедже, как царская семья Романовых в доме Ипатьева. Маленький Ванечка лежал под наряженной елкой с пулей в груди, а персидский светлый ковер был залит кровью Оли и Саши. Одна ночь забрала у него всех. — К Филу людей. Живо, — сухими губами прошептал Космос Шмидту. Врачи вкололи Вите вторую дозу. Женщина проследила за стрелкой наручных часов, а потом снова принялась реанимировать парня. Космос, теряя твердость в ногах, осел на асфальт. Он обнял колени руками и раскачивался, как душевнобольной. Из динамика сотового, как с того света, продолжал раздаваться голос, докладывающий последние новости загородной жизни. Оля, Ванька. В чем они виноваты? Чем шестилетний малыш помешал каким-то ублюдкам? Отец был прав. Когда-то это должно было произойти. Они все — и Космос, и Саша, и Витя — все, кроме Фила, озверели и кровью умылись. За свои грехи каждому придется расплатиться кровью любимых. Они сами во всем виноваты. — Время смерти 23:57, — констатировала фельдшер металлическим голосом своим коллегам. — Что.. Какое еще время? Женщина из-за плеча взглянула на Космоса безразличными глазами. — Он умер. Примите мои соболезнования. В руке запищал телефон. Дурацкая мелодия, стандартный рингтон нокиа "Merry Christmas". На зеленом экране горела страшная подпись «Шмидт». Он боялся отвечать. Космос знал, что может услышать на том конце. — Говори. Молчит. На фоне гул и шум. Кто-то рыдает. — Говори! — Их больше нет. Космос швырнул сотовый об землю и заорал. Как раненое животное, как буйный пациент психиатрической лечебницы, как зверь, как чудище, как настоящее страшное чудовище. И в крике этом он проклинал все на свете. Лучше бы умер он! Так он никогда бы не узнал, что погибли все его любимые люди. «Ты теперь за старшего». Неубиваемый телефон продолжал звонить. We wish you a merry Christmas, We wish you a merry Christmas, We wish you a merry Christmas And a happy new year..