Это бесит ещё больше.
Тесно спрессованные пачки денег выложены на столе для переговоров, а вместе с ними и скромных размеров зиплок, набитый порошком. Его привычное вознаграждение. Он неторопливо складывает добро в сумку, так медленно, что где-то в груди начинает зудеть от нетерпения. Нога выстукивает неритмичный рисунок, благо, ковер немного заглушает звук. Тупая привычка. — Слушай, мы сегодня планировали завалиться в наш стрип. Если хочешь, можешь присоединиться. Пачки денег замерли в воздухе, поддерживаемые его недвижными руками. — Спасибо, босс, я ценю вашу заботу, — снова его выцветшие глаза заглядывают мне в душу, или что там вместо нее. — Но меня ждут дома. Сжимаю зубы до скрежета. Мне нечего больше сказать. Нельзя. Даже боссу иногда нужно промолчать, хотя сотни колких фраз крутятся в мыслях: «Эта шлюха с тобой только из-за денег». «Такие девушки не западают на тупых головорезов». «Вы долго не протянете». Смысла в них, в общем-то, никакого. Я мог бы приказать ему остаться. Как в старые добрые, когда у нас ещё не было столько людей, влияния. Когда у него ещё не было квартиры, в которой поселился грязный паразит. Господи, и почему я звучу как ревнивая сука. Митч взвалил сумку на плечо и кинул прощальный взгляд в мою сторону. Это последний шанс. Непонятно, что в голове у этого парня, но мне хочется думать, будто он осознаёт, на что подталкивает меня. — Ну я по… — Стой. Голос звучит резко и твердо, но это далеко не то, как я себя чувствую. В тот момент я самый хрупкий и уязвимый. Сложно представить, как такое ничтожество может руководить целым синдикатом. Митч смотрит на меня в явном недоумении; желчь разъедает грудную клетку. Почему я должен говорить это вслух? — Подойди. Я стараюсь звучать бесстрастно, но чувствую, как выдержка слабеет с каждой секундой. Рев сирены разрывает изнутри барабанные перепонки; комната залита зловещим красным светом, мигающим в предупреждении. Я сижу, вальяжно развалившись на удобном угловом диване цвета крови моих врагов. Митч нависает надо мной грозной тенью, хотя лицо его всё такое же кроткое, как и в день нашей первой встречи. Он неотрывно смотрит с непониманием, внутри меня всё кипит от этого взгляда. Он издевается, точно издевается! Вот так глумится над собственным боссом! На задания он не носит подаренный мной галстук. Говорит, что боится его испортить. Приятно думать, что ему дорог этот кусок ткани, но с галстуком провернуть всё было бы проще. — Митч. Маска слетает. Я шепчу его имя, мягко и покорно, так, что он наклоняется, чтобы лучше расслышать. Теперь пути назад нет. Я обхватываю его за шеей и притягиваю к себе. Вслепую примыкаю к его губам, жадно смыкая их в поцелуе. И Митч отвечает, в своей привычной, томной манере, остужая мой пыл. Его большая ладонь накрывает мою щеку, затем перебирается на затылок. Даже в поцелуе он так тактичен, будто не валит людей пачками. Дождавшись момента, когда он в очередной раз разомкнет губы, чувствую жар языка. Я не могу терпеть. Твердея уже от одной мысли, тянусь к ремню его брюк. Но он вдруг несильно сжимает мои руки в запястьях и отстраняется. Я чувствую себя так, будто меня застали врасплох. Будто шпанёнок, которому приспичило ширнуться прямо посреди улицы, и тут из-за угла выглянул коп. Дыхание сбито, щеки пылают, вместо долгожданного развития только вновь натыкаюсь на его взгляд; какой-то сочувственный, даже скорбный.Отвратительно.
— Простите, босс… От повисшего между нами напряжения в комнате раздается противный писк, или это только в моей голове. Я знаю, что он имеет в виду, но гляжу с немой мольбой, будто ожидая другой развязки. — Я не могу так… Как раньше. Уже не могу. Во рту горький привкус, противный комок подкатывает к горлу — тянет блевать. Я прикусываю губы изнутри и еле удерживаю себя от того, чтобы не посыпаться здесь и сейчас. Только не перед ним. — Мне было хорошо с вами. Но сейчас… Меня дома ждёт девушка. Вы ведь понимаете? Он старается говорить как можно мягче, осторожно подбирает слова, чтобы не вызвать слишком бурную реакцию. Но она уже здесь. Уже сносит все столпы моего самообладания. Я даже не знаю, что сказать. Я так унижен, уязвлен какой-то бритоголовой бестолочью. а) «Я хочу тебя. Умоляю, возьми меня прямо здесь». б) «Я твой босс, и я приказываю тебе остаться и взять меня». в) «Твоя девка просто меркантильная сука, и если бы не я, ты бы вообще сейчас лежал обблеванный на улице и просил милостыню». — Я люблю тебя. Звон в ушах нарастает. Он такой плотный и гулкий, как стрекот цикад. Я хочу утонуть в нем, раствориться, закружиться в водовороте хаоса мельчайших частиц. Я не верю, но воздух до сих пор сотрясается от волн этих громких слов. Это правда то, что я сейчас сказал? Митч растерян. Я знаю, что он не стал бы презирать меня, что бы я ни творил. Он никогда не думал обо мне плохо, никогда не ставил себя выше, даже хотя делал для меня действительно много. Митч всегда заботился обо мне. Осаждал, когда меня заносило. Но почему в его взгляде я вижу эту мерзкую снисходительную жалость?Не могу смотреть.
Он спускается от запястий к ладоням, бережно сжимает их. — Меньше всего на свете я бы хотел делать вам больно, босс. Но теперь уже я отстраняюсь. Буквально отпихиваю его от себя. Руки предательски дрожат. — Пошел вон, псина. Он не двигается, только лупает глазами, отчего мой гнев крепчает. — В чем дело?! Я всё ещё твой босс, и я приказываю тебе убираться отсюда, тупорылая псина! Наконец он послушно двигается в сторону выхода. Но перед тем как окончательно исчезнуть из поля зрения, Митч останавливается и всё с той же нежностью повторяет: — Я на связи, босс.***
Он научил меня мыслить более здраво, и я теперь не могу даже как следует взбеситься. Раньше я бы ввязался в драку, избил бы любого, кто первым попался под руку. Например, как-то по пиздючеству меня не хотели пускать в клуб, и за это я набросился на вышибалу. Он был жирдяй, но крепкий; коротко стриженный и с бородой, похожей на лобковые волосы, — за нее я первым делом и ухватился. Он даже не сразу сообразил, наверное, не подумал, что у какого-то мелкого шныря хватит яиц до него докопаться. Он был такой здоровый, что одной своей потной рукой схватил меня за голову, полностью закрывая лицо, но я не побрезговал использовать зубы. Я был в тот момент как маленький свирепый зверек. Мне хватило ловкости выбить из его рук рацию и шустро раздавить ее, однако у жирдяя было кое-что припасено на сладкое для таких смельчаков. Я даже пискнуть не успел, как он уже полоснул ножом в мою сторону. Он рассек мне щеку от самого глаза, чудом не задев сетчатку. Громила напрягся: он застыл, глядя как кровь стекает к подбородку, капает на и без того грязный асфальт. Наверное, в голове его тогда проносилось много мыслей: что же он натворил, сколько лет ему светит. Ему стоило поблагодарить меня напоследок, ведь я избавил его от этих тревог. Пользуясь замешательством, я выхватил нож и всадил его толстяку в бок по самую рукоятку. Он пошатнулся, оперся на стену всей своей грузной тушей, стал медленно опускаться. Слабак. Отец говорил: в убийстве нет ничего страшного, пока этого никто не видит. Вот и я не мог допустить, чтобы этот громила так подставил меня своим выживанием. Нож резво входил в его грудь. Жирный глухо стонал, захлебываясь кровью. Ударяя его снова и снова, я думал о том, каково это — быть до смерти заколотым каким-то малолетним ублюдком. Наверное, до жути унизительно. Но от меня ему не досталось никакой блядской жалости. Никаких шансов. Напоследок, хоть время поджимало, я успел глянуть в его мясистое лицо. Он слепо уставился вперед, рот остался открытым, прямо как у дохлой рыбы. Я усмехнулся, спрятал нож и поспешил прочь, оставляя толстяка лежать на пустынной улице. Забавно даже, что этот уродливый шрам мне оставил какой-то жалкий мешок жира в уличной потасовке. Это, конечно, полная ерунда в сравнении с одиночным штурмом базы колумбийцев, но тогда отец здорово всыпал мне сверху — и правильно сделал! Но самое главное, что именно после этой глупости он и распорядился, чтобы ко мне приставили Митча. У меня тогда было забинтовано пол лица, я хмуро глядел на него из-под повязки. Высокий и крепкий, старше меня лет на дцать, а глаза все равно светятся добротой, почти детской наивностью; в уголках морщинки, которые, говорят, появляются у улыбчивых людей. Мне хотелось хмыкнуть, — ну смешно же, — только лицо ужасно ныло от любых проявлений эмоций. Отчего у бывшего военного такое живое лицо? Я часто ошивался с теми, кто был у папы в подчинении. В каком-то смысле они даже выполняли роль воспитателей, потому что отец был занят делами нашей организации. Так вот, у них всех лица как одно: тупые, бесстрастные. Ну, а какие еще могут быть лица у тех, кто убивает людей? У папы было другое лицо, но только потому, что он творил вещи и похуже, а именно — управлял всем этим дерьмом. Спокойное, но с тенью одержимости. Теперь, когда я занял его место, мое лицо тоже стало таким. Иногда кажется, что я весь состою из этой одержимости. Я был диким еще до этих дел, а после совсем озверел. Вернее, озверел бы, если б не Митч. Он всегда старался уравновесить меня. Говорил со мной спокойно, старался заглянуть в глаза: «Этот парень не сделал вам ничего плохого»; «Не стоит разбивать телефон, если вам не отвечают»; «Здесь слишком тонкие стены, чтобы пускать в них пули». Если этого было недостаточно, как, впрочем, чаще всего, Митч позволял себе напрямую удерживать меня от истерик. Я был бушующим океаном, а он недвижной скалой. И даже хотя я огромен и необуздан, порывы мои неспособны его объять. Я лишь без конца бьюсь и бьюсь об него до полного истощения. Он точно не простой мешок с костями, не обычное пушечное мясо. Они не умеют так говорить и даже так молчать. Я сам во всем виноват. Мы ведь просто иногда трахались, без обязательств. Кому нужны эти тупые обозначения? Так я думал. Я сам виноват, что не присвоил его, пока мог. Сам виноват, что не сказал ему, что он теперь только мой. Сам виноват, что оставил выбор. И вот с чем остался сам.***
Мобстер, стоящий у входа, вздрогнул, когда прямо у его лица пролетела трубка. — Босс, с вами все нормально? Он кинул взгляд в сторону кроваво-красного дивана, где восседал совсем молодой мужчина, явно чем-то встревоженный и очень раздраженный. Глаза-изумруды сверкали нездоровым блеском, копна черных волос была собрана в хвост. Вместо ответа босс зачерпнул полную пригоршню таблеток, после чего разом закинул их в рот. Это был их новый продукт, только-только пущенный в производство. — Эй, босс, поосторожнее с этими таблетками… Но босс будто демонстративно снова зачерпнул полную ладонь и повторил процедуру. Мобстер напрягся. Он подумал, что ему было бы лучше позвать кого-нибудь поопытнее в этих делах, чтобы те если что помогли откачать босса, но боялся двинуться с места, — от греха подальше. Тем временем причина его опасений заметно притихла. Босс лишь смотрел в одну точку, и губы его слегка подрагивали, будто бы он что-то шептал. От этого пустого взгляда даже у толстокожего громилы прошелся холодок по спине. Он инстинктивно повел плечами. — Босс, я лучше кого-нибудь приведу, не делайте глупостей. Только тот шагнул в проход, как босс вдруг вскочил с криком: — Стой! И он покорно остановился, не смея ослушаться приказа. — Пожалуйста… я… Давай поговорим? — А? — мобстер прекрасно понимал, что сейчас в словах босса вряд ли стоит искать смысл, тем не менее, все равно пребывал в некотором ступоре. — Поговорить, со мной?.. Я правда лучше пойду, — он сжимал дверную ручку, готовый в любой момент дернуть. Босс мотал головой из стороны в сторону. Он закрыл лицо руками, — это был шанс для побега, но только ноги отчего-то приросли к полу. — Зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, что я, блять, люблю тебя. Босс отнял руки от лица и обнажил еще большую уязвимость. Кажется, он вот-вот готов был заплакать. — Почему ты не отвечаешь? Я звонил столько раз. Ты сменил номер? Пожалуйста, просто поговори со мной! Приказываю! Н-нет, умоляю... Последней каплей стало его падение на колени. На этом мобстер не выдержал и оставил его плыть по волнам трипа в одиночестве.***
Они нашли босса на полу: лицо, влажное от слез, застыло в ужасной гримасе; лопнувшие в глазах сосуды заполнили белки кровью; растрепанные волосы были в остатках содержимого его желудка. Проверяя реакцию зрачков, пульс и дыхание, те с ужасом обнаружили, что босс их не дождался.