Капище

            На лугу царило веселье и хмельной дух. Музыканты наяривали на дудках, гуслях, трещотках и балалайках. Бабы подбоченясь старались перепеть мужиков, увлекая их в танцы. Любава тоже поддалась всеобщему веселью, стояла рядом с родителями и притопывала ногой, братья сразу удрали в толпу молодняка, а ей пришлось остаться, пока отец не даст добро на гулянку. Но стояла она не долго, девки подбежали, подхватили Любаву за руки, увлекая за собой. Только и успела увидеть кивок бати, мол иди гуляй. С хохотом и весёлой перепалкой, кто вперёд сплетёт венки, добежали до кромки леса. Разбрелись собирать цветы и травы, чтобы обязательно было двенадцать видов. Каждая травка и цветочек обозначает, что-то хорошее для будущего года, а кому и удачно выйти замуж. Любава собрала уже охапку нужных цветов и трав, но как назло девчата оборвали все васильки, а только их и не хватало. Василёк, значит верность. Девушка бродила и бродила в поисках цветка, ушла так далеко от компании, что уже почти не было слышно девчачьих песен. Любава уж было отчаялась, как увидела среди зелени синий цвет — нашла. — Нашла-а! — закричала Любава и ну кружи́ться, зажав одной рукой букет, а вторую руку откинув в сторону, так и упала со смехом в высокую траву, счастливо глядя в небо, на лениво плывущие белые облака. Здесь же, не торопясь и сплела свои купальные венки. Один для обряда, его она опустит в реку, а второй наденет для праздника. Перевила свою работу лентами, чтоб не рассыпались переплетённые цветы, водрузила венок на голову, второй подхватила в руку и пошла к девчатам веселиться. От леса бежали гурьбой: с шутками и смехом. А в это время парни таскали хворост и дрова для костра. В землю вкопали столб, к нему прибили колесо, которое украсили травами, ветками и цветами, на манер венка, а на самый верх одели смоляну́ю бочку. Вокруг столба складывали дрова в виде пирамиды, чтобы жарче, да выше горел костёр. Мужики да бабы толпились у столов, поднимая хмельные чарки за здравие, вокруг носилась детвора, которая грызла сладкие «петушки» и сладкий хлеб. Гуляние набирало обороты. Девчата хороводили, красуясь перед парнями, обмениваясь с ними шутками, да прибаутками. — Федул, что губы надул? — Да кафтан прожёг. — Зачинить можно? — Да иглы нет. — А велика ли дыра? — Один ворот остался. И со стороны взрослых доносилось: Сегодня праздник, Жена мужа дразнит, На печь лезет, Кукиш кажет! На тебе, муженёк, Сладенький пирожок, С лучком, с мачком, с перичком!       Вот, наконец, солнце склонилось к закату, окрасив небосвод багровым цветом и будто зажигая огнём всё вокруг и деревья, и луг, и народ. И потянулся люд, не сговариваясь, к капищу Бога Перуна. Вышли три волхва, вскинули руки к небу и вознесли молитву богу: — Молодой Бог весны Ярило, уступает тебе Купало свою дорогу! Бог солнца, призываем тебя, в честь тебя костры зажигаем! Вступай в свои права, могучий Бог, сияй с небосвода, ярой силой могучей Землю-матушку насыщай! Приди Купало-о! И толпа подхватила: — Приди Купало-о! Приди Купало-о! Приди Купало-о! А потом пошёл народ с подношениями к деревянному идолу: караваи, калачи, фрукты и овощи… Всё чем были богаты. Затем волхвы махнули руками, давая добро на продолжение праздника и народ двинулся к столам. На облитые смолой дрова, староста, бросил факел… И казалось, что огонь взметнулся до небес… затрещал, загудел… освещая, обжигая своим жаром, под ликующие крики людей. Несмотря на всеобщее веселье, к Любаве подошла мать с нравоучениями. — Любавка! Ты особо не фордыбачься, чтоб не было пострамища! — Маменька, так все красуются… — постаралась подластиться Любава. Но мать, как отрезала: — Я сказала! Иди гуляй, да смотри мне! — и погрозила пальцем. Но, на данный момент, Любаве было всё равно, что ей указывает мать. Она поправила поясок, венок на голове и устремилась в гущу хороводов, туда где была её душа, туда где тепло, туда где любили — к Ярославу, своему соколу. Летела не чуя земли под ногами, распахнув крылья за спиной и попала в крепкие объятия, которые её закружили в танце, под весёлый смех и ласковый взгляд возлюбленного. — Костёр прогорел! Айда прыгать, кто не убоится! — раздался чей-то радостный крик. Вся молодёжь разбилась на пары, а кто и по одному и давай сигать через кострище. Любава с Ярославом посмотрели друг на друга с улыбками, дождались своей очереди, взялись за руки, разбежались… на полпути оба споткнулись, но им было не до примет, рассмеялись и в раз перелетели через огонь не размыкая рук. Молодёжь заулюлюкала с приговором: — Рук не разомкнули, счастье не вспугнули! Круг сомкнули! Любава хохотала, она не была никогда так счастлива, как в эту минуту. А в это время девчата уже зазывали запускать купальные венки. Любава побежала к столам, там в корзине лежал второй венок. Ни родителей, ни братьев она не увидела и посчитала это хорошим знаком, подхватила венок и побежала догонять девчат. Счастье так и лилось из неё, переполняя и выплёскиваясь на окружающих её подружек. Девушки подбежали к реке и завели песню: А в лужка́х, лужка́х девки гуляли, э-ой, девки гуляли. Девки гуляли, цветы собирали, Цветы собирали да веночки вили, Веночки вили, на реку пускали. Кто мой венок достанет — того я буду. Посбрасывали обувку и стали заходить в воду. Кто-то крикнул со смехом, чтобы глубоко не заходили, а то водяной утащит! Девчата запускали свои венки и с визгом выбегали на берег, и вновь хохотали друг над другом. Чуть дальше толпились парни, галдели и ждали когда к ним подплывут подношения. Затем выхватывали венки, думая, что это именно он, сплетённый его суженой. Кто выловил, бежал с добычей к кучкующимся и хихикающим девушкам, с вопросом «чей». И снова стоял хохот, а над неудачниками особливо. — Фроська, а твой венок на ту сторону уплыл! Быть тебе замужем за чужаком! — Ну и ладно! Уеду от вас в лучшее место! Ха-ха-ха! В небе мерцали звёзды, ярко светил полумесяц, освещая всё вокруг и реку с её бликующей рябью, и берег, и расшалившиеся влюблённые пары. К Любаве подбежал Ярослав, небесный свет так сверкал в его глазах, что у девушки перехватило дыхание, в руке он держал венок, её венок. Любава сняла со своей головы веночек и надела его на голову Ярославу. Парень сверкнул своей белозубой улыбкой и надел Любаве выловленный из реки трофей. И оба вздрогнули от вопля им в лица: — Тили-тили тесто, жених и невеста! И снова берег реки заполнился смехом и подначиваниями, ведь таких пар набиралось немало! — Убежим? — спросил Ярослав Любаву. — Убежим! — согласилась она. Взялись за руки и побежали в поле, счастливо посмеиваясь от шуток, летевших им в спину. Когда голоса пропали в зоне слышимости, молодые перешли на шаг. И ничего не было слаще, как идти рука в руке, по полю в траве по пояс, под светом небесного светила. — С той стороны леса у бати заимка. Мы там пасеку держим и сено впрок заготавливаем. Может пойдём туда? — предложил Ярослав. — С тобой хоть на край земли… — Люба моя… — прошептал Ярослав. Развернулся лицом к Любаве и подошёл вплотную. Обхватил ладонями лицо девушки и обжигающе глядя ей в глаза, наклонился и мягко тронул своими губами губы Любавы, потом глаза, заставляя прикрыть в истоме очи и снова губы, ловя дрожащий выдох, углубляя поцелуй. Оторвавшись от сладких губ, приобнял Любаву, прижимая её голову к свой вздымающейся груди, положил свой подбородок ей на макушку и зажмурил глаза, ухая сердцем. — Любавушка, никому тебя не отдам… Ты мне предназначена с рождения самим небом. Я помню, как увидел тебя впервые и всё — пропал. Думал, когда вырасту, обязательно возьму тебя в жёны. Ты так мне лю́ба, так лю́ба… что в груди тесно от этой любви… Любава слушала признание, слушала громкий стук сердца и крепче прижималась к Ярославу, обхватив его руками и нежно поглаживая ладонями его спину. — Ты тоже сразу мне приглянулся. Тоже помню, как увидела тебя в первый раз. Ты был весь чумазый, одни глазюки светились на лице. В руках у тебя была уда и на прутике висели караси. Ярослав засмеялся, громко и счастливо. Отстранился, чмокнул Любаву в губы, приобнял за плечи, снова отстранился, полез в запазуху и достал голубую ленту. — Вплетёшь в косу? — Вплету. — закивала головой Любава, со счастливой улыбкой беря ленту в руки. Перекинула косу на грудь, стянула крепящую её тряпичную полоску, расплела волосы и стала вплетать подарок, затянув аккуратным бантиком. Вскинула взгляд на Ярослава и смущённо потупила взор, с улыбкой. — Лю́ба моя, счастье моё… — нежно огладил лицо Любавы Ярослав и прильнул к губам в лёгком поцелуе, отстранился, приобнял рукой за плечи, так и пошли, тесно прижавшись друг к другу.       Наконец, высокая трава закончилась скошенным участком, а у самой кромки леса, подсвеченная месяцем, стояла хибара с дверью и оконцем. — Место немного мрачное, говорят, что где-то в лесу есть капище Чернобога, но ты не бойся. Батя сколько ходил по лесу, но ничего такого не видел. Брешут люди. — Я не боюсь. С тобой ничего не страшно. Я такая счастливая сегодня… Одним богам ведомо как! Ярослав скинул засов и скрипнул дверью хибарки. — Ты погоди, сейчас я лучину зажгу, постой в сторонке. Пошуршал чем-то, почиркал кремнем и помещение слабо осветил огонёк. По углам стояли косы и ещё какие-то предметы, но Любаве было не важно, всё её внимание было устремлено на высокую, широкоплечую и статную фигуру, освещённую этим слабым огоньком. — Вот теперь проходи. — и протянул Любаве открытую ладонь, в которую она вложила свою маленькую кисть и её обхватила большая, сильная и надёжная рука, увлекая к широкой лавке, накрытой сенным матрасом и лоскутным одеялом, поверх которого стояла, уголком кверху, подушка. — Здесь иногда батька спит, когда на охоту ходит. — пояснил Ярослав. Любава кивнула, подошла к лавке и легла, приглашая к себе Ярослава, протянув к нему руки. — Я хочу сегодня стать твоей, к лешему сватов. Боюсь, что родичи будут против нашей свадьбы. — Любавушка… — только и прошептал парень, ложась рядом, нависнув над девушкой, облокотившись на одну руку. — Счастье моё… О большем я и мечтать не смел… Но ты права, слишком твой батя богат против моего… Может отказать, ты права… — приложил горячую ладонь к её щеке, наклонился с дрожащим дыханием, ловя такое же губами и припал глубоким поцелуем. Любава закинула обе руки на шею Ярослава, обнимая и прижимая к себе. За стенами серебрилась ночь, а на импровизированном брачном ложе извивались в ласках двое влюблённых, смешивая дыхание и стук сердец в унисон. Развязав поясок, Ярослав помог снять сарафан, оставив Любаву в расшитой белой рубахе. Привстал, развязал свой пояс, скинул с себя рубаху, сапоги, оставаясь только в портках. Давая рассмотреть свой крепкий, мускулистый торс. Любава сбросила с ног лапатки и придвинулась ближе к желанному телу, прикоснулась ладонями до грудных мышц Ярослава, чем вызвала тяжёлый вздох оного и лёгкую дрожь. И снова молодые упали на ложе. Ярослав поддел подол рубахи, оглаживая колени и бархатные бёдра, приближая свою ладонь к сосредоточию женского естества. Девушка слегка развела ноги, давая доступ возлюбленному ласкать её. Как же было сладко… Любава изогнулась от томящей горячей ласки, глуша свои стоны в губах любимого, всё больше раскрываясь Ярославу, вскидывая плавно бёдра… глубоко задышала «ах-ха-а», задрожала и с протяжным стоном замерла. — Что это было, Ярославушка? — Любовь, моя лю́ба! — счастливо сверкая глазами, улыбнулся Ярослав. — Что ещё будет! — пообещал он и встал с постели. — Ты куда? — Я сейчас, Любавушка, я быстро. — и выскочил на улицу. Захлопнул дверь и тут же прислонился к ней лбом, развязал штаны, достал свой каменный орган, провёл пару раз по нему рукой, скрипнул зубами, застонал и кончил. Постоял ещё чуток, перевёл дыхание и привёл себя в порядок. Можно теперь к своей голубушке, уже не осрамится. Хохотнул и зашёл внутрь хибарки. И застал Любаву сидящей на постели, подогнувшей под себя ноги, с удивлёнными глазами. — Что это ты, сокол мой ясный…? — Тоже любовь… — смущённо улыбнулся Ярослав и поменял лучину. — Я всё после объясню, хорошо? — Как скажешь… — неуверенно и чувствуя, что чего-то не понимает, согласилась Любава, слегка склонив голову к плечу. А Ярослав в единый шаг оказался у своей любимой, увлекая её в новый водоворот любовных игр, лаская и нежа. Оглушив и её, и себя, не слыша ни ночных звуков, не скрипа двери. — Вот они где! — раздался голос отца Любавы, сбрасывая Ярослава на пол. — Тятенька… — сначала растерянно, а потом с испугом закричала Любава. — Мы перед людьми обручились как муж и жена, перед людьми и богами! — запричитала Любава, натягивая рубаху на ноги. В хибару ввалились батины батраки, скрутили Ярославу руки и не успел сокол ясный постоять за свою любовь. Вытащили его, как был в одних портках, босым на улицу. А Любаву за косу, плачущую и кричавшую, поволок отец следом, тоже как была, в рубахе и босую. — Тятя, отпусти, отпусти-и-и… — выгибая шею, пыталась перехватить руками свою косу девушка. Ярослав бился и рычал в бессилии в руках мужиков, пытался вырваться, но куда там, их четверо, а после и вовсе обмяк. Ударили его по голове, подхватили под руки и потащили в сторону леса, только его бездвижные босые ноги загребали прошлогоднюю листву из травы, да мелкий лом веток. Любава, как раненая пичуга, пыталась вырвать волосы из злой руки отца, за что получала тычки в спину. И не сразу заметила, что здесь находится её мать и именно она её шпыняет. — Матушка, как же это…? — повернула заплаканное лицо к матери и смотрела на неё растерянным и удивлённым взглядом. — Цыц! — мать поджала свои и без того узкие губы, превращая их в чёрную полосу, под теперь уже потусторонним светом месяца. От шока Любава даже забыла, что до этого сопротивлялась отцовой хватке. Она никак не могла поверить в происходящее, будто всё это не с ней происходит. Молчаливая же процессия всё дальше углублялась в чащу леса и жуткую темень, разрезанную лучами мертвого света с неба. «Ещё мгновение назад они были так счастливы… А теперь кроме поруганного счастья, что у них останется?» Любаве оставалось только прислушиваться к тишине ночи, которую нарушало пыхтение мужиков, что тащили бесчувственного Ярослава, треск валежника под ногами, который больно впивается в ступни, да уханье совы.       Вот деревья расступились, являя взору залитую лунным светом поляну, посреди которой стоял возвышаясь каменный, чернеющий провалами резьбы идол. И девушка отчётливо поняла, что это за идол. Любава в испуге остановилась, но было больно одёрнута за косу, заставляя идти дальше, прямо к страшному истукану, который чернел раскрытым провалом рта и будто разбрасывал вокруг себя злую силу. Даже пресловутая сова замолчала и зловещая тишина навалилась со всей своей силой. «Зачем мы здесь?» Любава со страхом смотрела на это изваяние, порождение тьмы. Раздался стон и она вздрогнула, попыталась повернуть голову на звук, но железная хватка отца не дала и всё, что оставалось, это скосить глаза. Ярослав пришёл в себя и мужики снова заломали ему руки, заставили встать на ноги. Он сразу нашёл взглядом Любаву, такую маленькую, хрупкую, с блестящими от слёз щеками, испуганную девочку. Всей душой потянувшись к возлюбленной, попытался вновь освободиться от жёсткой хватки, но пленители были сильнее. — Пустите, ироды! — зло закричал Ярослав, предпринимая ещё и ещё попытки освободиться. — Если не заткнёшься, пострадает твоя зазноба. — выплюнул Володимир и так накрутил косу на руку, что Любава закричала. Ярослав замер. — Пусти её, со мной разбирайся. Хотя люди и так встанут в нашу защиту. Мы были в праве своём, нас сам Купало обвенчал. — попытался вразумить отца возлюбленной Ярослав. — Плевать я хотел на люд и ваше обручение! Говори! Попортил девку?! — заорал Володимир и слюна из его рта засветилась в лунном свете. И ещё раз дёрнул Любаву за косу, заставив ту вскрикнуть, роняя слёзы. — Не было ничего! Оставь её! — Вот и добре. — даже как-то повеселел мучитель. — Она выйдет за того, на кого я укажу! — и захихикал как полоумный. — Тятенька, я выйду, выйду! Только отпусти Ярослава! — Конечно, выйдешь… конечно, отпущу… но опосля… — и снова захихикал. — А можа…? — подала голос мать. — Не можа! Забыла кому обещала или ты хочешь чтобы с нас со всех спрос был?! — Матушка, помоги… — протянула руки в прошении Любава к матери. Мать стрельнула на неё глазами, сморщилась в жалости к дочери. — А можа… Можа другую возьмём. Время ещё ведь есть? — предприняла она ещё одну попытку достучаться до мужа. — Я сказал не можа. Забыла какой был знак?! — аж зарычал Володимир, не хуже башенного пса. — Поди отсель прочь, раз так, а то и тебя пристрою… Мать как-то сжалась, даже стала казаться меньше, при своих округлых телесах, развернулась и пошла в обратную сторону, откуда пришли. — Маменька-а-а…! — тонко, на надрыве, закричала Любава, протягивая снова к ней руки. Но мать не повернулась, только вжала голову в плечи, удаляясь всё дальше. — А это что…? — зашипел Володимир и рванул косу. — Ленту вплела? — и так дёрнул за неё, вырывая волосы, что Любава закричала срывая связки. Ярослав в бессильной ярости бился в руках мужиков, кричал… но… — За что, тятенька, за что-о…? — рыдала девушка. — Не тятенька я тебе. У меня только сыны родные, а ты приблуд, подношение. Снасильничал твою мать басурман. Приплыли они на ладьях с драконами. Викингами их кличут. Волосы белые в косицах, что на голове, что на бородах и лица в рисунках, и головы у них рогатые. Это и был знак! — на последнем предложении лицо Володимира засветилось фанатичным светом. Любава почуяв беду, с дрожью в голосе спросила: — Подношение? Знак? Чему? — до конца не понимая, что имел ввиду не отец. — Тю-ю… дура… Ему! — и указал перстом на истукана. А потом махнул рукой работника и тот подбежал к нему с плетёной клетью, а в ней живность какая-то. — Сидела бы тихо, спокойно шастала бы себе… до урожая. Сама всё испортила! — и толкнул её в руки батрака, который так же схватил её за косу. А́ Володимир полез в клетку и достал… ласку. Любава смотрела на всё происходящее отупевшим взглядом, пытаясь уложить и понять действия не отца, но чего-то всё равно не складывалось в её представлении. В это время ещё один мужик подошёл к бате и передал ему тесак с какими-то рисунками по лезвию и рукояти. И тут вся картина ужаса сложилась воедино… Отец одним махом отрезал голову животному, тельце ещё трепыхалось, толкая наружу кровь, а убийца поливал этой кровью каменное извояние, а после бросил трупик к его подножию. Любава истошно закричала и протягивая руки к возлюбленному. — Яросла-а-ав…! Любый мо-о-ой…! Сокол мой ясный! А отец достал с клети курицу и её постигла таже учесть. — Оте-ец…! Отпусти Ярослава, отпусти-и-и…! — закричала Любава. — Конечно, отпущу, зачем он мне… — вскинул руки к небу и завыл, зашептал какие-то непонятные слова. От каменного идола отделилась чёрная, какая-то густая в своей черноте тень, похожая на человеческий силуэт, вот только где должны быть глаза, пылал адский огонь. Отец указал на Любаву пальцем. — Вот твоя невеста! Взамен богатство и процветание. — Яросла-а-ав, в следующей жизни я буду только твоя! Найди меня, найди-и-и…! — закричала и протянула руку к Ярославу Любава, а в её косу вплеталась холодная тьма, заменяя предыдущую теплую ленту любимого. — Любава-а! — Ярослав пытался вырваться, спасти свою любовь. Он смотрел с ужасом за всем происходящим и не верил своим глазам. — Лю́ба мо-я-я…! А потом на висок Любавы со всего маха опустился молоток. Голова у неё матнулась в сторону и окуталась в кровавую дымку, унося навсегда последние слова «лю́ба моя» в темноту, вместе с сознанием и последним вдохом. Её ноги подогнулись, тело опустилось и упало сломанной куклой, всё ещё смотря на Ярослава, но уже безжизненным взглядом. — Люба-а-ава-а-а…! — закричал раненным зверем Ярослав и рухнул на колени и горько зарыдал, опустив голову. — Любава, Люба моя… Моя… моя… — А это защита. — указал пальцем Володимир на Ярослава и отобрал жизнь одним ударом.

***

      А на утро люди забили тревогу. Родители Ярослава не дождались ни сына, ни обещанную невесту, которую обещал привести Ярослав в родительский дом. Организовали поиски. Пуще всех, почерневшая лицом, причитала мать Любавы. Исполняла приказ мужа. Как же она сожалела о содеянном много лет назад, что поддалась на уговоры Володимира отдать дочь в жертву. В один миг открылись глаза у матери на мужа, с кем живёт. С человеком без души, которого кроме богатства ничего не волнует. Да и любить он никого не любил, даже собственных сыновей, что уж говорить про неё. Материнское сердце обливалось скорбью и болью, за загубленную душу дочери. — Сшаптались, умызгнули… Что мы звери какие, против счастья дочери идти, против Бога идти… Сыграли бы свадьбу, а они умызгнули… Даже посаг Любавы не взяли…! Искали долго, а родители Ярослава будто чуяли что. Косились на Володимира, а он смотрел на всех волком, пресекая пересуды. — Неблагодарную дочь из сердца вон! — отрезал он все вопросы одним предложением. А родители Ярослава до самой смерти не верили в побег, они могли только догадываться, что сына мог убить Володимир. Но без доказательств… А мать Любавы вскоре сгорела от мук совести, не прошло и года. На вопрос сыновей, где сеструха, Володимир залепил им по затрещине. — Цыц, малы ещё! Пережил Володимир свою жену лет на десять, а потом сыновья подросли, открыл он им свою тайну обогащения, сыны его и извели, своё наследство к рукам прибрали и приумножили страшным способом. А татаро-монгольское войско и впрямь прошло за много вёрст от них. Видимо сработала защита убийцы.