***
Битый час школьник сидел над письмом. Подбирал слова, которые аккуратно складывались в предложения. Писал, зачеркивал, писал, зачеркивал. Пыхтел, как паровоз, зачитывая иногда вслух: — Я увидел тебя впервые на остановке, — не знал, что ты к нам перевелась, — ты пила сок, который я люблю, через трубочку, как у меня. Твои пальцы делают изящной даже пачку картона, и почему-то с подобной реплики я и желал завязать диалог, но пока придумывал, как к тебе подступиться, приехал автобус, и мы в него сели, причём по разные стороны... Я не знал, кто ты, как тебя зовут и откуда ты, но знал наверняка, что хочу узнать о тебе всё: от места рождения до менее любимой части тела. Хотя у тебя нет изъянов, я напомню тебе об этом, если скажешь, что тебе что-то в себе не нравится. Обязательно. Когда Нань прочитал писанину вслух, то втянул в плечи шею и покраснел в тон бархатной подушки для иголок. Стыд-то какой. Неужели он планировал этим впечатлить их худорга? Да она засмеёт его и будет абсолютно права. Но будучи человеком, который не любит бросать начатое и перекидываться из крайности в крайность, Нань зарёкся проделать кропотливую работу и исправить уже имеющийся текст. Парень поднёс ко рту кулак и прокашлялся, чтобы связки приготовились напрячься. — Твоя красота способна затмить Луну. Говорю про Луну, так как ты явно не с нашей планеты (шутка). Но больше всего меня привлекает твоя загадочность и немногословность, так и тянет спросить, о чём ты размышляешь. О розовых пони? Конечно, нет, но, согласись, почему бы и нет? Если серьезно, то я хочу узнать тебя как личность. Мне мало того, что мы любим одну манхву. Я так мало о тебе знаю. Надеюсь, мои чувства взаимны. Спустя часа полтора перед ним лежало письмо, которое парень аккуратно сложил вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака, который надел по случаю серьёзности собственных намерений, а затем достал картонку, нашкрябал на ней: Пойдём гулять? вложил в конвертик с сердечком и засунул тот в дневник. Пиджак повесил к рубашке и расправил кровать. Он решил, что его сопливое письмо о любви никто не должен узреть, оно ещё не готово к этому миру. Поэтому альтернативным вариантом выступило письмецо с одним предложением… В комнате погас свет.***
Фэн отступил к стене и больно врезался в неё лопатками, тяжелый кулак прилетел в миллиметрах от его лица и ударил в бетон. Фэн судорожно сглотнул, не в силах отвернуться от ополоумевшего Наня. «Так…» — девушка поудобнее устроилась в постели и почесала голень пяткой. Чтобы фантазировалось лучше. Парень был готов сожрать друга заживо, в нем ярким пламенем горел огонь, который помаленьку перекидывался на Фэня, начиная от кончиков ушей. Пальцы с треском разорвали на нем хлопковую футболку и отбросили в стороны. Нань припал к губам Фэня и сладко пил его, причмокивая, будто не в состоянии напиться вдоволь. Посасывал нижнюю губу, сминал верхнюю впридачу, грубо прошёлся ладонью по позвоночнику вниз — стиснул ягодицу и прижал, чтобы Фэн ощутил сполна, как у Наня колом стоит из-за него. В его рту потонул судорожный стон. Парень схватил его за плечо и бесцеремонно толкнул на прохладу покрывала кровати. — Нань, я не представлял, как сильно ты меня любишь, — говорил между поцелуями Фэн, а его руки уверенно лезли к ремню. — Ты многое не замечаешь, Фэн, мою любовь в том числе, — на пол упала тяжелая пряжка и джинсы. — Как мне загладить свою вину? — Он поймал в ладони его щеки и проникновенно посмотрел в глаза. — Тебе ничего заглаживать не надо, — сурово зыркнули на него в ответ. — Мое молчание виновато. Не успел Фэн возразить, как пламенные губы заткнули ему рот, сразу проникая внутрь языком. Нань нежно провёл ноготками по бедру, поддев пальцем тонкое кружево. Оно сползало мучительно медленно, щедро награждая кожу мурашками. Каждое прикосновение запускало какой-то механизм самоуничтожения — не может быть одновременно так хорошо, что впору вознестись как Иисус на небеса, и не может быть так плохо, что языки пламени жарят твою грешную душу, чтобы опустить в котёл то, что останется от тела. Не бывает так в реальности, нет. Это всё сон. Всё снится. То, как мокрый язык зализывал рану на солнечном сплетении, то как губы втянули горошинку соска, то, как выгнулась спина, будто подталкивала — возьми полностью в рот, насладись, вкуси, истязай меня. И в ответ на просьбу что-то гладкое, но твёрдое скользнуло между бёдер и сделало в ней толчок. Выстроенное по кирпичику напряжение, завязавшееся узлом внизу, вдруг нашло высвобождение. — Ах… Девушка откинулась на подушку, по ней разметались белые локоны. Влажные губы мазнули по её подбородку и мягко втянули кожу на шее. Её руки обхватили спину и жадно пошарили по телу, под ладонями вздувались тренированные мышцы. — Нань, я, а… — он вновь вторгся в её тело и подвильнул бёдрами. Она не могла найти правильное слово, кроме томного мычания, особенно во время точечной дроби, но пришлось взять волю в кулак и прижать мужское тело к себе, обездвиживая. — Я не знала, что хочу тебя. Парень ничего не ответил, провёл носом по её виску и обреченно выдохнул. Пожар разгорался в её груди с каждым новым движением бёдер, даря зыбкое ощущение лихорадки, запястья были собраны над её головой. Он придавил её, что не вдохнуть, вырывал из неё полукрики и безжалостно лапал каждый миллиметр её тела и, кажется, самого нутра. Девушка закатила глаза и впилась в упругую кожу ногтями, кончая. — Я давно твой, Ксу, хочешь ты этого или нет, — послышался шёпот, стёрший прочерченную между ними черту. Девушка судорожно вдохнула и проснулась.***
Нань нетерпеливо барабанил пальцами по парте, под учебником алгебры незаметно спрятался конвертик с одним жалким предложением: «Пойдём гулять?» Было страшно повернуться назад и кинуть к ней конверт, даже Фэн его сегодня не доставал почти, как будто мог понять волнения друга, впервые в жизни… Внезапно прозвенел звонок на урок, и так же внезапно Нань обернулся назад, набрав в лёгкие побольше воздуха. Одноклассница мигом оторвалась от чего-либо, что она рисовала, и уставилась на него водянистыми глазами. Боже, как она прекрасна. Несмотря на то, что он ничего не сказал, она покрылась бордовыми пятнами, спрятав учебником рисунок. — Ксу, я хотел, — произнёс он осевшим голосом. — Чего, Нань? — ответила еле слышно. — Потом, — сообразил его мозг быстрее, чем из него родилась заготовленная с вечера речь. Он повернулся обратно и принялся разглядывать доску невидящим взглядом. Сердце норовило выпрыгнуть из грудной клетки и станцевать лезгинку перед всем классом. Оно специально сосредоточило всю до капли кровь в себе, чтобы мозг не успел остановить это позорище… Нань снял пиджак и повесил его на спинку стула, чтобы просто занять чем-то руки. Урок тянулся долго, Нань успел немного успокоиться, сжал покрепче письмо и аккуратно повернулся назад, чтобы Ксу не обратила на него внимание. Возможно, она тоже в него влюблена, поэтому краснеет? Это многое объяснит. Если бы не этот факт, Нань ни за что бы не решился на записочку в конвертике с сердечком. Если откажет, он хотя бы отшутится и скажет, что неверно принял её румянец за знак симпатии. Но увиденное повергло его в шок. Девушка преспокойно рисовала набросок двух мужчин в занимательной позе: один — раком, второй — сверху. И тот, кто снизу, смутно напоминал ему… «Это же я!» Наня почти хватил сердечный приступ. Он не смог отвести взгляд и понял, что Ксу заметила, лишь когда тонкие пальцы накрыли рисунок. Во второй раз встретившись с ней взглядом, Нань похолодел от осознания: она краснеет не потому, что влюблена в него, а потому, что она представляет его в роли пассива в любовных игрищах с мужчинами, к тому же иллюстрирует свои фантазии. Стоило этой мысли поселиться в сознании, как парень отмер и склонился над своим учебником алгебры, чтобы не видеть её больше. Ксу весь день пребывала в смешанных чувствах. Кто знал, что как только ей придёт в голову зарисовка, где Нань выступает в роли актива, как она уснёт и ей приснится сон, где её этот самый Нань уделывает круче, чем все нарисованные ею яой-мотивы. Бред. Почему именно Нань? Целый день она избегала с ним встреч, а это сделать сложно, если сидишь прямо за его спиной. Сложно не значит невозможно. С сегодняшнего утра Ксу зареклась никогда не рисовать одноклассника в роли актива, чтобы не переживать вновь самый будоражащий секс во сне, который у неё когда-либо будет в реальности. Подумав об этом на уроке алгебры, Ксу стыдливо спряталась за копной серебристых волос. Странно. Ей снились эротические сны, но обычно она в них выступает зрителем, не участвует. Она всем сердцем надеялась, что Нань никогда не явится к ней в сон вновь. «Иначе я никогда не смогу быть ни с одним парнем, потому что постоянно буду сравнивать их с ним», — она настолько покраснела, что у неё должно было случиться кровоизлияние в мозг от стресса. Что-то подсказало ей посмотреть вперёд, как раз в тот момент, когда что-либо менять уже было поздно. Нань весь посерел, а всегда серьезные глаза округлились. «Стыд, стыд, стыд, стыд, стыыыыд!» — Ксу спрятала рисунок и упала на него всем корпусом. Нань ничего ей не сказал, он сделал вид, что ничего не видел, и до конца урока Ксу больше не была способна рисовать. Всё, что она делала, — проигрывала возможные сценарии, как она будет перед ним объясняться и извиняться. Парень поднял руку и попросил выйти. Его отпустили. А когда Ксу увидела, что тот с собой забрал сумку, то большинство вариантов объяснений отпали. После звонка она побежала со всех ног на улицу, крикнув по дороге, что вернётся за вещами через пару минут. Холод вообще не ощущался, снаружи падал снег хлопьями и застревал в растрепанных волосах, от обрывочного дыхания в воздух поднимались облачка пара. Она увидела его издалека, стоящего на остановке в зелёной куртке, и прибавила скорость. — Нань, подожди! Парень нахмурился, как если бы увидел нечто неприятное — она никогда не видела его таким, — и снял один наушник. Ксу остановилась рядом с ним и тяжело задышала. — Прости, пожалуйста. Я не думала, что ты увидишь. — То есть тебя именно это волнует? — в голосе слышался надрывный упрёк. — Меня волнует, что я задела твои чувства. Прости, — она поклонилась ему, что было не обязательно с ровесниками. Нань усмехнулся. — Я верил, что всё твоё творчество о чувствах. — Я просто подумала, что раз вы, ну, такие, то не будете возражать, и я не хотела вам показывать всё равно, — поделилась она с его ботинками. — Кто вы и какие такие? Он повернулся к ней и взглянул с высоты своего роста. Пожалуй, ей действительно удалось привести его в замешательство, хотя, казалось бы, почему? Они ж и вправду такие. — Ты и Фэн ведь в отношениях, — голос однако звучал совсем неуверенно. Зрачки его сузились до крохотных точек, готовых пустить в неё пулеметную очередь. — Мы ДРУЗЬЯ, мы НЕ в отношениях. Кто тебе такое сказал? — Ты, — не менее удивлённо выдала девушка и двумя глазами-блюдцами уставилась на него. — КОГДА? — Ну, ты сказал про манхву и что ты её тоже читаешь. — «А-Цян идёт на ринг»? — бровь непроизвольно поползла наверх. — Щас покажу, подожди, — она шарила по рюкзаку в поисках книжки, с которой часто брала референсы. — Вот эта, — нашла и поднесла к самому его носу. Нань прищурился, медленно окосел и скривил рожу, будто откусил цитрус с кожурой. На обложке её манхвы лобзались двое голубков, да и называлась она по-другому — «А-Цян идёт на риск». — Нет, другая манхва, — он залез в телефон и откопал картинку с названием. Девушка тоже прищурилась, но вместо того, чтобы скривиться, ее лицо вытянулось, а щеки зарумянились. То есть он имел в виду другую манхву — второсортный боевичок? Мда… неловко вышло. — Т-то есть вы не…? — НЕТ! Люди на остановке заозирались на них с подозрением. — Ничего не понимаю… — призадумалась она и поднесла кончик пальца к губам. — Почему ты сказал, что ВЫ необычные парни? Тонкие брови свелись к переносице, их хозяин силился объяснить свою позицию. — Я имел в виду, что мы лучше, чем обычные парни, но не ТО ДРУГОЕ. — Так и говорите в следующий раз, — она обиженно дернула подбородком вбок и прикрыла веки. — Следующего раза не будет. Автобус всё не ехал, школьники молчали, но не уходили, будто вросли в землю. Между ними не хватало чего-то, чего Ксу не была в состоянии себе объяснить. Но чего-то явно недоставало. — И вообще, — нарушил Нань тишину, — почему я в роли пассива? Ксу принялась смущённо перебирать в пальцах прядь белокурых волос. — Я — художник. Я так вижу. — Видишь меня в роли пассива, — подавленно заключил он. Послышался скрип автомобильных колёс. Нань запрыгнул на лестницу и напоследок обернулся. Ксу печально провожала его взором. — Не рисуй меня, пожалуйста, особенно в этом, — он не подобрал слово и просто повертел рукой. — А то я, — двери со скрипом начали закрываться и перескрипели последнюю реплику, — покажу тебе настоящего актива. Ксу непонимающе смотрела на него сквозь толстое стекло. Он обреченно прикоснулся к нему лбом. Автобус тронулся. Что Нань хотел сказать, ей было неизвестно, наверное, какую-нибудь угрозу. Хотя он обычно угрожает только Фэну. Как же она провинилась… Вернувшись обратно в пустой класс, Ксу увидела одинокий пиджак, который висел на стуле одноклассника. Проверив, чтобы её никто не увидел, она дотронулась до атласной ткани и провела рукой по рукаву, сделала лёгкую заминку, и накинула его себе на плечи. Что конкретно сподвигло её так поступить? Ксу до конца станет винить будоражащий сон, ей банально необходимо узнать, как он в действительности пахнет. Она втянула воздух ноздрями и медленно выдохнула. Приятно. Так пахнет высота, с дикими порывами ветра в лицо, с долей опасности, в чём лишь отчасти виноват резковатый парфюм. Она взяла отвороты пиджака и почувствовала, как в ладонь упирается острый край, пощупала то место и запустила руку во внутренний карман — там хранилась записка, сложенная вчетверо. Девушка развернула письмо и бегло пробежалась по строчкам. Нань описывал их первую встречу, о которой она не помнит. Ей никогда в жизни не казались романтичными отношения мужчины к женщине, но, читая признание одноклассника, Ксу испытала странную эйфорию и волнение, пару раз мило улыбнулась и ещё минуту смотрела на последнее предложение: «Надеюсь, мои чувства взаимны». Ей придётся его разочаровать — у неё нет к нему влюбленности. Однако это не помешало ей аккуратно сложить письмо обратно и вложить во внутренний карман пиджака. Завтра она отдаст пиджак Фэну и попросит передать Наню. Ей слишком стыдно бередить ему душу лишний раз своим появлением. Это будет жестоко по отношению к влюблённому парню, чьи чувства не взаимны…***
Как банально: свободная квартира, отсутствие контроля, подростки и алкоголь. Нет лучшего сочетания для полнейшего дистроя. Фэн пригласил к себе одноклассников и её в том числе. Сначала Ксу отказалась, но потом он пообещал, что ей будет весело и что у него есть коллекция интересных картин. Она ещё тогда знала, что это развод, но всё равно согласилась. Картины и вправду висели по стенам, оказывается, её не обманули. Но, если быть откровенной, Ксу не выказывала желания появляться у Фэна по другой причине — Нань. Он частенько вёл себя так, будто её не существует, это было острее бритвы по сердцу. Она сдержала обещание и перестала его рисовать, поэтому у неё освободилось время для наблюдений: Нань — тревожный человечек, который очень серьезно относится ко всему, что делает, будь то домашнее задание или, как сейчас, игра, в которую они играли. Фэн выбрал твистер, лишая друга возможности выбора. Ей нравилась тайная слежка за ним, она замечает всё больше деталей: выбритые виски, густая копна чернильных волос, тонкое чувство юмора, забота о других, мечтательность, из-за которой до него иногда не достучаться. Даже сестра сделала ей замечание, что она часто на него пялится. А как быть, если ей приятно наблюдать? Она, между прочим, художник, а Нань — завидная натура. Именно так. Пока ребята играли в твистер, Ксу делала быстрые наброски. Конечно, тут вообще не устоять, чтобы не рисовать. Столько разных поз… Почему-то карандаш не слушался и выводил чрезмерно резкие линии, не подходящие к легким скетчам. Может, она всё-таки нервничает? Потому что сейчас ей ничего не мешает слушать Наня и участвовать в диалоге, но она молчит. Молчит и тогда, когда все собираются на улицу играть в снежки. Все уходят и обещают скоро вернуться. А ей тоскливо, что Нань ушёл вместе со всеми. До последнего глупое сердце верило, что он останется. Хотя зачем? Чтобы обсудить его ориентацию? Или то, что она нарушила все меры приличия? Между ними повис нерешённый вопрос, будто они должны обсудить случившееся. Ей точно это необходимо. Тяжело вздохнув, Ксу с опущенной головой бредёт к подоконнику и залезает на него с ногами, подтягивая колени к подбородку. Почему так грустно? Прохлада стекла остудила горячую щеку, снежинки за окном расчерчивали черноту ночи. Ксу планировала посидеть в одиночестве и, когда ребята вернутся, отпроситься домой. Нечего ей здесь делать. Когда дверь закрылась, Фэн потянул Наня в сторону. — Эу, аллё? — возмутился парень обращению как с котёнком. — Ты что творишь? — Фэн дёрнул его и повернул к себе. — А что должен? — Я, значит, тут скачу, аки горный козёл, чтобы господину Наню вечер запомнился, а он, неблагодарный, делает всё возможное, чтобы испортить мой труд. — Да о чём ты? — Хао всплеснул руками. — Думать вообще полезно, друг, советую, — съязвил Фэн и скрестил на груди руки. — Говори, иначе въебу. — Вот пещерный человек. Как и обещал, Нань шутливо стукнул друга по плечу. — Ты зачем с нами прёшься, когда там Ксу? — И? — у него не получилось изобразить непринужденность: глазки забегали, щеки заполыхали. — Да ладно, зачем такой удобный случай нужен, чтобы остаться наедине с девчонкой, по которой пускаешь слюни, согласись? Глупость какая. — Тише ты, — шикнул Нань и полез затыкать приятелю рот. — Не ревнуй, я бы всё равно выбрал её маму. — Не смей! И как ты вообще узнал?! — Нань пытался достать Фэна, который изворачивался подобно ужу. — В крайнем случае, твою маму. — Маму не трожь! — наконец-то схватил он его за грудки. — Совсем не оставляешь бате маленькие радости жизни. — Я те дам — радости. Не тронь ничьих мам, понятно? — поставил его на место и принялся отряхивать помятую одежду. — Прям ничьих? — Только если молодых мам с годовалым дитём без мужа. — Много условностей, — отмахнулся Фэн. — Вали уже, альфонс недошитый. Напоследок отвесив подзатыльник парню, Нань зашагал обратно в квартиру. Не успел и переступить порог дома, как началась тахикардия. Ксу когда-нибудь его убьёт, обязательно. Он быстро нашёл её — одиноко сидящей на подоконнике в темноте и смотрящей на снежные завихрения. Она избавила его от неловкого придумывания, как показать, что она не одна в комнате, повернувшись на шум. — Почему ты выключила свет? «Гениально, блин…» — парень мысленно пнул себя за такой вопрос. Девушка загадочно пожала плечами. — Уютно в темноте… А почему ты не со всеми? — Да я, это, — он неосознанно начал щёлкать костяшками, — заболеваю немного, не рекомендовано получить снежком за шиворот сейчас, знаешь. Ксу скромно посмеялась и почему-то отвернулась обратно к окну. — Жаль, не могу тебя пригласить посидеть рядом, тут дует. Послышались тихие шаги, на другой конец подоконника присел, свесив ноги, вполоборота одноклассник. — Я пойду на этот риск. Она удержалась, чтобы не пошутить про манхву о геях, которую, ей так казалось, он читал вместе с ней, ведь в её названии есть слово «риск», но вовремя прикусила язык. Тишина заполнила комнату, никто из ребят не спешил продолжить диалог, пока девушке не пришла глупая идея на ум. Ксу горячо дыхнула на окошко, дабы оно запотело, и, выставив палец, стала рисовать линии. Когда она закончила, парень хмыкнул. — Такой рисунок не оскорбляет твои чувства? — спросила она. На стекле еле заметно красовался портрет мужчины, в нем слабо угадывались черты лица Наня, но ему и так было понятно, кто здесь изображён. — Ну держитесь, юная леди, — выдохнул он и вновь покраснел до ушей. Палец прочертил круг, два пельменя, изначально запланированные как глаза, тонкую полоску рта, две точки носа, две гусеницы вместо бровей и ореол, знаменующий волосы. — Я лишь учусь, так что сильно не критикуй. — Ничего, — заверила одноклассница и внимательно рассмотрела рисунок. — Зато я теперь буду знать, как буду выглядеть, когда меня покусают пчёлы. — Я же попросил не критиковать, — мягко напомнил. — Хорошо, — кивнула и захлопала в ладоши. — Шедевр! — Перебарщиваешь, я так не рисую, — он почесал затылок и отвернулся. Снова молчание. Ксу закусила губу, решаясь на вопрос. — А это правда, что ты написал? — Не понял. — Что мои пальцы делают изящным даже картон? Парень вспыхнул, как спичка. Никогда ещё в жизни ему не хотелось так сильно провалиться под пол. — Но, откуда? — Ты не злись, пожалуйста, из пиджака выпала записка, я её прочла. Мне нельзя было так поступать, понимаю. — Скажи сразу, что мне стоит спросить о твоих секретах обо мне, — Нань замялся и неуютно засунул руки в рукава свитера. — Ты мне приснился. То ли обогреватели так хорошо шпарят, то ли у неё началась лихорадка. Раз их вечер уже превратился в вечер откровений, по её вине, то пусть он тоже будет в курсе. — И что я там делал? — аккуратно спросил. Девушка подогнула под себя ноги и полностью разместилась на подоконнике корпусом к нему. — Чтобы узнать, сядь так же, как я, — одноклассник со скептицизмом выполнил просьбу и теперь чётко смотрел ей в глаза. — И наклонись вперёд. — Нет-нет-нет, если я там делал то же самое, что и в твоих рисунках, — Нань с испугом попятился назад и врезался спиной в стенку. — Не совсем, — тихо прошептала, доползла до него, облокотившись на ладони, и поцеловала в щёчку. Он ошарашено распахнул глаза, не в силах поверить, что его только что поцеловала девушка, к тому же не обычная девушка. — То есть… мои чувства взаимны? — он замер, не в силах пошевелиться. Кровь перестала бежать по венам и артериям. Казалось, весь мир в эту секунду обмер. — Мм… — она избегала его взгляд и сама вся сжалась в стенку. — Интерпретирую как да. Нань наклонился к девушке и вернул поцелуй, оставив влажный след на щеке. Ксу неуверенно подставила распахнутые губы и сухо сглотнула. Его дыхание пахло мятной жвачкой, оно щекотало ей нос. — … можно? — задал вопрос. — Да… Её накрыли тёплые губы. Шум в голове мешал думать. Ощущения от поцелуя отличались от тех, которые ей снились, они не возбуждали, зато наполняли внутренности гелием, который вот-вот и заставит её взлететь, а в солнечном сплетении пробегали импульсы тока.***
— Ну у тебя и глупая рожа, — Фэн презрительно окинул его взглядом. — Мм… — промычал Нань в ответ, ярко вспоминая Ксу и её нежные губы.